Текст книги "Сказка о принце. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– У меня кузина замужем за секретарем господина наместника Таларра, – говорила дородная, молодящаяся Эмма фон Визен, красным с розовым кружевом платьем напоминающая вишню в сахаре. – Их, слава Богу, не тронули, но писала она, что самозванец грабил богатых почем зря – и бедноте все раздавал, вообразите.

– Может, он и не самозванец вовсе? – поправляя косынку на груди, возразила ей пожилая и добрая, похожая на старушку из детских сказок Шарлотта Луассон. – Может, и правда…?

– Бог с вами, мадам, – прогудел в седые усы статный, щеголеватый полковник Ксавье. – Доподлинно же известно…

– В том и дело, голубчик, что ничего толком не известно, – покачала головой Луассон. – После побега наследного принца с каторги о нем ничего не слышно было… а теперь – вот, извольте. Да и не верю я, что он против отца умышлял.

– Ну, и чего добился? – фыркнул пожилой господин, имени которого Патрик не запомнил. – Неужели он собирался с помощью мужиков вернуть себе трон? Право, если это действительно принц, то я думал, он умнее. Где и когда мужики добивались успеха?

– Не скажите, – фон Визен украдкой распушила фальшивый локон. – Не стоит недооценивать этого самозванца – вон, Таларр-то ведь занял…

– И что? Два полка армии – и вся любовь. Много ли им надо, мужичью-то…

– Как же мужичью, если принц…

– Да убит принц, господа, – громко сказал Ксавье. – Мы начинали службу вместе с графом Дейком, отцом молодого Дейка, друга принца. И до сих пор переписываемся… редко, правда. Он говорит: погибли оба. Если бы, говорит, живы были, уже бы, говорит, Ян дал знать о себе.

На мгновение все притихли.

Острая боль была похожа на ожог. Торопливо извинившись, Патрик поднялся из-за карточного стола, даже не доиграв партию, и вышел.

После шума голосов и взрывов смеха тишина сада казалась почти оглушающей. Где-то громко пела вечерняя птица, в траве трещали не то кузнечики, не то иные какие твари. Пахло цветами. Патрик остановился у розового куста, сплошь усыпанного бутонами, провел пальцами по нежным лепесткам. Дернул к себе ветку, не ощущая боли от вонзившихся шипов, сжал в ладони. Темно-алая струйка потекла по руке…

Легкий шелест шагов по дорожке заставил его вздрогнуть. Шурша светло-сиреневым шелковым платьем, подошла к нему графиня Амалия. Патрик поспешно отбросил ветку, спрятал руку за спину.

– С вами все хорошо, господин ван Эйрек? – спросила Амалия с легким беспокойством. – Вы так внезапно исчезли…

– Благодарю, ваше сиятельство, все в порядке, – поклонился Патрик. – Голова разболелась… жарко…

– Посидите здесь, – сказала она, вглядевшись в его лицо. И добавила, ласково коснувшись его плеча маленькой рукой в митенке: – Все наладится, господин ван Эйрек, Господь милостив…

И ушла, оставив после себя аромат духов – легкий, едва уловимый запах магнолии.

* * *

Гости наконец разъехались. Графиня Амалия, извинившись, удалилась отдыхать – слишком душным был день, голова разболелась. К закату жара приутихла, и хозяин и гости устроились в малой гостиной. Вечер был ясным; последние солнечные лучи, падавшие в распахнутые окна, зажигали искры на спинках стульев, на эфесах шпаг, развешанных по стенам. На полу и столешнице дубового стола лежали розовые полосы. Граф Ретель курил сигару, ароматный дым смешивался со свежестью и запахом зелени, долетающим из сада. Легкий сквозняк шевелил батистовые занавески на окнах. На большом блюде – нежнейшие бисквиты, вино в пузатых бутылках, фрукты в вазе – светятся крутобокие яблоки, глубоким светом мерцают гранаты.

Лестин и Ретель, удобно устроившись в глубоких, обитых шелком креслах у камина, наперебой обсуждали достоинства рыжей суки, показавшей сегодня чудеса охотничьей хватки. Патрик, как положено младшим, помалкивал и слушал, сидя на нешироком диване у стены. На коленях у него свернулся клубком белейший, пушистейший кот весом с хорошего пса – гордость хозяев и слуг. Поглаживая кота, Патрик рассеянно обводил глазами комнату; после езды в седле и танцев во всем теле – приятная усталость, и как же хорошо, что вот прямо сейчас ни ехать никуда, не делать что-то немедленно не нужно.

Взгляд его привлекла небольшая табакерка, стоящая на каминной полке. Уже изрядно потертая, она показалась знакомой – Патрик пригляделся, осторожно снял с коленей кота (животное недовольно мяукнуло) и встал.

– Простите, господа, – сказал он, едва дождавшись паузы в разговоре. – Граф, я вижу у вас очаровательную вещицу. Позвольте взглянуть?

– Извольте, господин ван Эйрек, – охотно откликнулся хозяин. Дотянувшись до табакерки, повертел ее в руках. – Вы правы, вещица изумительная и работы не нашей. Ее изволил подарить мне Его Величество лет так... если не ошибаюсь, тринадцать назад. Кажется, он привез ее из Элалии.

– Из Залесья, – машинально поправил Патрик.

Он взял табакерку, поставил на ладонь. Да, та самая. Отец привез ее из Залесья... корабль с крутобокими парусами мчится по вздыбленным волнам – тончайшие линии рисунка не стерлись за эти годы, лишь слегка потускнели краски. Дерево с одного края слегка расщепилось. Патрик погладил пальцами лакированную крышку. Как он, мальчишка, мечтал получить ее подарок! Отец, смеясь, обещал ему в следующий раз привезти такую же – и привез, только вместо кораблика на ней был изображен всадник, прыгающий через пропасть. А ему нравилась именно эта... Отец говорил, что работа штучная, рисунок делался специально для него, Карла. Вот, значит, где она была все эти годы!

Интересно, есть ли на свете еще одна такая?

Граф искоса смотрел, как гость разглядывает приметную вещицу, словно вспоминая о чем-то. Потом небрежно качнул бокалом и вдруг спросил:

– Итак, господа, что же вам от меня нужно? На самом деле.

Лестин довольно хмыкнул, погладил бороду. Патрик, стоящий вполоборота, обернулся с улыбкой:

– А я все ждал, граф, когда же вы скажете это. Значит, проверка прошла успешно?

Граф повел сигарой, выписывая в воздухе серую дымную дугу.

– Надо сказать, что кое-где вы все же ошибались, господин ван Эйрек. Скажем, виконт Радич дрался на дуэли не из-за графини Эвро...

– ... а вовсе даже из-за графини Руа, тогда еще девицы Луазье, – в тон ему ответил Патрик. Осторожно поставил табакерку, вернулся на свой диван, вновь взял на колени кота. – Я рад, что вы вспомнили наше давнее знакомство.

Граф не улыбался. Он повторил требовательно:

– Что вам нужно от меня?

Лестин едва заметно кивнул.

– Помощь, – коротко ответил Патрик.

Граф чуть приподнял брови.

– Какая и зачем?

Лицо его было непроницаемо. Мальчишка и правда похож на принца… да и затвердить столько случайных мелочей, как бы тебя не натаскивали другие, вряд ли возможно. Научить самозванца, откуда король Карл привез тринадцать лет назад подаренную кому-то табакерку, не смог бы ни один заговорщик, даже самый хитрый и предусмотрительный. Но не думает же он, что граф кинется все выполнять по первому требованию?

Патрик погладил кота.

– Зачем – а вы сами не догадываетесь?

– Догадываться я могу о многом, но хочу услышать от вас.

Лестин тихонько улыбнулся, но промолчал. Пусть мальчик учится сам.

– Я хочу вернуть себе то, что принадлежит мне по праву рождения, граф. Вы знаете, кто занимает сейчас мое место. И знаете, что он не имеет на это права. Я хочу восстановить справедливость.

Ретель снова повел сигарой:

– Его провозгласил королем Совет, а архиепископ прилюдно короновал в соборе святого Себастьяна. Как вы собираетесь это отменить? Сказать, как в детской игре, "мыло-мочало, начинай сначала"?

– Отнюдь, – спокойно ответил Патрик. – Совет и архиепископ были не в курсе... некоторых обстоятельств. Я собираюсь их предъявить.

– Боюсь упоминания о... гм… некоей предсмертной воле короля для них будет недостаточно, – покачал головой граф.

– Упоминания об устной воле – возможно. Но я думаю, им будет достаточно письменного указа, подтвержденного личной печатью и подписью короля, – заметил Патрик.

Ретель перевел взгляд на Лестина. Старый лорд кивнул и сказал негромко:

– Я свидетель.

Граф снова покрутил бокал, заставив закружиться темное ароматное вино, подождал, пока оно успокоится, сделал маленький глоток.

– Так какая именно помощь вам требуется?

– Прежде всего, ответьте на один вопрос, граф, – негромко проговорил Патрик. – Вы верите в мою невиновность?

– Я верю королю Карлу и своим глазам. А они мне подсказывают, что и вам стоит поверить, – произнес Ретель, спокойно глядя ему в лицо.

– Благодарю, – кивнул Патрик. – Что касается помощи – нам, как вы догадываетесь, нужно все возможное. Что вы в состоянии будете предложить?

Иными словами, подумал Патрик, скольким ты готов рискнуть ради верности королю Карлу.

Граф слегка поморщился. Благодарю, да-да, кидаться с размаха в ловчую яму – его любимое занятие, еще с детства. Думаете, ваше предполагаемое высочество, что он немедля падет на колени и принесет полную присягу верности? Ах, Карл, Карл, во что ты всех нас ввязываешь из могилы!

– А что вы имеете в виду под словами "все возможное"? У меня нет карманной армии или власти над нынешним Советом, на три четверти состоящим из ставленников Густава.

– Но у вас есть единомышленники, – спокойно возразил Патрик. – Те, кто поверит вашему слову и способен пойти за вами. Мне нужны люди, которые смогут подтвердить мою... гм, подлинность. Густав сделал все возможное, чтобы меня сочли убитым. Нужны те, кто готов под присягой подтвердить, что я никогда не замышлял против Его Величества. И нужно, чтобы все они находились в столице в назначенный день и час.

Да, господин Ретель, это будет государственный переворот, если вы еще не поняли, улыбнулся Патрик.

– Таким образом, – слегка склонил набок голову Ретель, – вы хотите сказать: все, что вам от меня нужно, – чтобы я к назначенному времени приехал в столицу?

– Не только, – качнул головой Патрик. Длинные пальцы его методично двигались по спине кота, утопая в белой шерсти. – Мне нужно, чтобы вы, приехав, смогли подтвердить о законности моих притязаний – публично, перед лицом Совета. Нужно как можно больше рекомендаций – тем, кому вы верите, кто способен сделать для меня то же самое. Нужны ваши связи в гвардии и при дворе. И, если у вас есть возможность, – деньги.

– И убежище на случай необходимости? – дополнил граф.

– И это тоже, – согласился принц.

– И вы полагаете, что Густав так легко вам уступит?

– Ну, я не столь наивен, – улыбнулся Патрик. – Потому и спросил вас о связях в гвардии.

Лестин покачал головой, слушая, как просто его воспитанник выложил умелому собеседнику их план – от начала и до конца.

– Вам они и так известны, полагаю. То, что мои младшие сыновья служат там, никогда не было секретом. И то, что недавно их сослали одного во Фьере, второго в Тарскую, вы тоже, скорее всего, знаете. В ближайшее время они вряд ли вернутся в столицу.

– Во всем остальном у вас не будет затруднений, как я понимаю?

Граф помолчал, рассеянно рисуя в воздухе почти прогоревшей сигарой. Дымные линии сплетались и пересекались причудливо, словно узор на фьерском кружеве. Патрик и Лестин ждали.

– Я не могу отвечать за других людей. Гарантировать их верность и поддержку – не в моих силах.

– Ответьте пока за себя, граф, – резко сказал Патрик. – Вы, – он выделил это слово, – согласны помочь нам?

Ретель не успел ответить – Лестин деликатно вмешался в разговор:

– Полагаю, ваше величество, что графу надо дать время все обдумать.

Но Патрик уже остыл.

– Прошу простить мне мою горячность, господин Ретель, – сказал он негромко. Кот на его коленях проснулся, недовольно и требовательно мявкнул, спрыгнул на пол, секунду подумал и неторопливо направился к двери. – Я понимаю ваши колебания и опасения – дело действительно опасное. Если вы решите не присоединяться к нам – я пойму. Но... – он резко вздохнул, словно ему не хватало воздуха, – в любом случае прошу вас лишь об одном – не стать моим врагом. Я не хотел бы, чтобы вы, с вашим опытом и знаниями, оказались... на другой стороне.

Ретель молча склонил голову.

Кот постоял у закрытой двери, снова мявкнул и стал скрести лапой по косяку. Лестин наблюдал за ним, задумчиво поглаживая бороду.

– …Ну что, мой принц, – Лестин выглядел довольным, – лиха беда начало. Первый шаг сделан – дальше будет легче.

День уже угас, в комнату вползли сумерки. Они еще долго сидели в гостиной, обсуждали сегодняшнюю охоту, смеялись, слушая, как граф описывает охоту у короля Элалии, где он присутствовал несколько лет назад с Карлом – «вообразите, господа, и это считается у них образцом! Я бы со стыда сгорел, случись моим борзым допустить такую оплошность». Когда настенные часы пробили одиннадцать, Ретель извинился и предложил отправиться спать. Лестин – было видно – тоже устал, да и у Патрика уже глаза слипались – поднялись они сегодня еще затемно.

– Да, – рассеянно отозвался Патрик. Расстегнул верхний крючок камзола, упал в кресло у окна. – Ух, и устал же я!

Лорд рассмеялся, неторопливо прошелся по комнате и тоже сел.

– Ретель – тот еще камешек, это вам не шпагой махать в фехтовальном зале. Но, мой принц, вы сами-то поняли, в чем допустили ошибку?

Патрик кивнул.

– Сорвался…

– Да. Нельзя давить на людей, они этого не любят. Всегда нужно дать человеку иллюзию возможности сделать собственный выбор. Особенно в таком деле, как наше. Ретель верит вам – но он не пойдет за мальчишкой, который горит праведным негодованием и стремится изменить мир и вернуть попранную справедливость. Он пойдет за королем, умеющим держать себя в руках, осознающим, насколько велик риск и каков расклад сил в игре. И это Ретель! Остальные будут еще осторожнее.

– Но я же сказал… в конце…

– Да, и это, я думаю, повлияет на исход решения. Вы исправили ошибку, но не должны были ее вообще допускать, понимаете? Теперь не торопитесь и не торопите графа – я думаю, до нашего отъезда он даст вам ответ. И вот еще что, Патрик: будьте осторожны и не позволяйте вести вас в разговоре. Вы выложили Ретелю – собеседнику опытному и умелому, не спорю – почти все наши планы. Привыкайте слышать между слов и не говорить лишнего. Вы молодец, мой принц, – Лестин улыбнулся, – вы быстро учитесь… но вы же понимаете: у нас нет ни времени учиться, ни права на ошибку. Любая оплошность может оказаться последней. У вас есть все необходимые знания, чтобы действовать правильно, – Лестин засмеялся. – Помните, как бранил вас в свое время лорд Марч?

– Лорд Марч не предполагал, что мне придется выпутываться из подобных ситуаций, – устало пошутил Патрик, откинувшись на спинку кресла. – Иначе он несомненно выделил бы в своей науке отдельный раздел: «Государственные заговоры и методы их осуществления. Краткое руководство для начинающих».

– Когда станете королем, мой принц, – в тон ему предложил Лестин, поглаживая выбитый на обивке кресла узор, – введите сей предмет в курс обучения для сына. Я думаю, его будущее высочество будет вам очень благодарен.

Патрик суеверно сплюнул через левое плечо, постучал по подлокотнику.

– Тьфу-тьфу, не приведи Боже. А впрочем, это еще бабка надвое сказала: вот как родятся одни девицы…

– Поживем – увидим. Ну, а теперь давайте ложиться, Людвиг. У нас с вами был сегодня тяжелый день.

Лестин уже взялся за ручку двери, когда Патрик окликнул его.

– О какой тяжбе и с каким монастырем говорил граф?

Лестин обернулся.

– Я, сказать по совести, не очень осведомлен, граф упоминал мельком. Староружский монастырь, если я правильно понял, уже лет двадцать ведет с Ретелями тяжбу за заливные луга. Отец графа умер только пять лет назад и все эти годы, пока сын жил в столице, платил отступные – он был человеком мягким, набожным и, видимо, не хотел лишнего шума. И монахини, похоже, привыкли считать сено с этих лугов своей собственностью. Потом графу было не до того, а теперь он вернулся, и тяжба вошла в новую силу. Не знаю, чем кончится это дело и кончится ли вообще – дело пустили по инстанциям. – Лестин устало потер глаза. – К тому же настоятельница монастыря в милости у нового короля – недаром он даже ее высочество…

Лестин осекся и умолк.

– Что? – удивленно спросил Патрик, открывая глаза и выпрямляясь в кресле.

Старый лорд молчал.

– Что – ее высочество? – уже с тревогой повторил Патрик. – Лестин! Вы говорите об Изабель? С ней все в порядке? Она здорова?

– Она здорова, мой принц, – ответил Лестин. – Но все ли в порядке… я не знаю.

– Почему?!

– Потому что ее нет теперь в столице.

– Где она? – Патрик сжал пальцами подлокотники.

– В монастыре.

– Где?! – выдохнул принц.

– В монастыре.

– Почему? – после паузы, еле слышно и очень спокойно.

– Видите ли… когда король сделал ее высочеству предложение, Изабель попросила дать ей время подумать – до лета. Но Густав, видимо, решил ускорить дело и… словом, в апреле он потребовал от нее ответа: либо под венец – либо в монастырь. Нужно ли говорить, что выбрала ее высочество?

Патрик встал. Выглянул в раскрытое окно, резко повернулся.

– Значит, Староружский?

– Да. Он далеко от столицы, и потом – ее высочество не первая из королевских дочерей, кого ссылают сюда. Здесь закончила свои дни монахиня Мария, дочь вашего…

– К черту монахиню Марию! Лестин…

– Патрик, успокойтесь. Пока ее высочество под защитой церкви, по крайней мере, ее жизни ничего не угрожает. Успокойтесь. Вам нельзя сейчас делать глупости.

Патрик помолчал.

– Да, – проговорил он спокойно. Стиснул пальцами подоконник. – Да. Конечно, вы правы, Лестин.

* * *

Староружский женский монастырь был известен в народе под именем Мариинского, в официальных же бумагах звался как монастырь Девы Марии. По поводу названия ходили в народе разные версии. По одной из них здесь закончила свои дни принцесса Мария, дочь короля Эдуарда Двадцать Пятого. Из-за непомерной своей гордости король все никак не мог отыскать дочери жениха, презрительно отвергая все предложения как соседских принцев, так и своих знатных дворян. Дочь была младшая, любимая, и выбирал король долго. Говорили, принцесса еще и нехороша собой была, если не сказать больше, но давали за ней богатое приданое, так что много нашлось бы желающих стать мужем дочери короля, если б не амбиции папеньки. Потом король неожиданно умер, на престол взошел его сын. Мария, которой к тому времени сравнялось уже двадцать семь лет, сама ушла в монастырь, а почему – темна вода. То ли с братом не поладила, то ли, как говорили в народе, любила кого-то, да безответно. Была она доброй и тихой, разбиралась в травах и, став монахиней, лечила всех без разбору, кто обращался в монастырь, за что и прозвали ее в народе святой. Церковь пока не причислила Марию к лику святых, но прозвище в народе ходило.

Был монастырь большим и довольно богатым. Была при нем и лечебница – та самая, что основала принцесса Мария; тянулись к монастырю и кареты, и телеги как со всей Ружской области, так и из соседних, а то, бывало, и из столицы приезжали. Сестры Божьи не отказывали никому. Был монастырь красивым и строгим; ах, как пели колокола по большим праздникам… ходили слухи, что самый большой колокол был дарован монастырю святым Себастианом в бытность его в миру сыном ружского графа (графский род родство со святым не отрицал, но никаких документов о том не сохранилось). Вспаханные поля на несколько миль вокруг и заливные луга, доходящие до Ружа, принадлежали монастырю, даром что тянулась у монахинь с графом Ретелем тяжба уже почти двадцать лет. Скотный двор и огороды, швейная мастерская, даже приют для двух десятков девочек-сирот – на всем лежала печать покоя и достатка.

Зелень высокой травы, синева небес, золото куполов и белизна стен – точно островок мира и благости в суетной нашей жизни, точно корабль благочестия и праведности; он и стоит-то на холме, взирая на лежащие внизу деревни с суровым спокойствием. От монастыря до Ружа – полдня пути и широкая, наезженная дорога, но бестолочь и дрязги мирской жизни утихают уже за несколько миль до монастырских ворот. Подними голову, путник, окунись в тишину небес, в красоту молитвенных песнопений – обо всем плохом забудешь.

Жизнь в обители затихала рано. Когда Патрик около полуночи спешился у высоких кованых ворот, окна уже не светились – только в одном или двух был виден слабый огонек свечи. Ему пришлось долго стучать под громкий лай монастырских псов; дородная, крепкая сторожиха до хрипоты переругивалась с ним через решетку и лишь после долгих уговоров и нескольких золотых отперла дверь и согласилась проводить неожиданного ночного гостя к матери-настоятельнице.

Идя по темным коридорам и вдыхая особенный, ни с чем не сравнимый монастырский запах ладана, грибов и свежего хлеба, Патрик чувствовал, как колотится сердце. После разговора с Лестином он уснул лишь под утро, весь день, как пружину, сжимал в себе нетерпение и уехал из имения графа сразу после ужина. Скакал почти пять часов, останавливаясь лишь затем, чтобы дать роздых коню, но усталости не чувствовал, было лишь отчаянное «скорее, скорее!». До рассвета он должен вернуться обратно. Теперь он и сам не мог объяснить, зачем так торопился; если Изабель привезли сюда недавно, вряд ли постриг уже совершен. Как ни слабо разбирался принц в правилах монашеской жизни, все же знал, что нужно сначала испытать твердость уходящего из мира. На это требуется время… но сколько? Сколько времени здесь Изабель? Лестин не сказал, но вряд ли больше двух месяцев. Она еще… она еще не… нет, это было бы слишком жестоко – увидеть сестру отрешившейся от жизни. Он не знал еще, ни как сможет ей помочь, ни как станет объяснять, кто он такой – ничего, кроме одного: Изабель не должна принять постриг.

– Не положено, – бледно-голубые, с набрякшими веками глаза матери-настоятельницы смотрели устало, но твердо. – Не положено, не время, да мыслимо ли? Мужчина в женской обители! А к означенной белице и вовсе пускать никого не велено.

– Я к ней с вестями от матери, – сказал Патрик. – Не откажите, сделайте милость. Я проездом здесь, спешу в столицу, дело государственное. Я должен буду уехать, не дожидаясь рассвета.

Настоятельница поколебалась мгновение. Немолодая, но легкая в движениях, красивая той основательной, степенной полнотой, что присуща женщинам, нашедшим в жизни свой путь, она рассматривала неожиданного гостя – растрепанного, в запыленном, пропотевшем дорожном костюме – устало, но внимательно. От такой не ускользнет ничего, она обо всем имеет свое мнение и не изменит его ни под каким предлогом. Но если уж согласится помочь – поможет. До конца. Невзирая ни на что. Как найти к ней ключик? Как хотя бы попытаться объяснить, что такое для него, опального, эта круглолицая веселая девчонка – будущая монахиня, любимая сестра, единственный родной человек?

– Если письмо, то я передам, уж так и быть, – сказала, наконец. – Давайте.

– Весть моя на словах. Но… – Патрик поспешно вынул из кармана увесистый мешочек, – Ее Величество королева Вирджиния просит и вас также: примите в дар на святую обитель.

Против ожидания, мешочек не перетек мгновенно в руку монахини, мать-настоятельница несколько секунд испытующе рассматривала гостя. Но все-таки взяла деньги и кивнула чуть более благосклонно.

– Не положено, ну да ладно уж, коли торопитесь вы… Пойдемте.

По узкому, низкому коридору – Патрик все пригибался, боясь задеть потолок макушкой – она провела его в маленькую комнату с плотно закрытыми на ночь ставнями. Наощупь зажгла свечу, указала на скамью.

– Присядьте, господин ван Эйрек. Сейчас я пришлю ее. Но помните: у вас полчаса. Не ровен час, узнает кто…

Когда за женщиной закрылась дверь, Патрик выдохнул с облегчением. Швырнул на лавку запыленный плащ, огляделся.

Одинокая свеча выхватывает из темноты две грубо сколоченные скамьи, непокрытый стол, на нем – одиноко стоящий глиняный кувшин. Сонная муха лениво жужжит где-то под потолком. Тихо, как в склепе. Господи, Господи, и вот здесь проведет она жизнь?

За дверью простучали по коридору легкие, быстрые шаги, и Патрик поспешно надел шляпу, пряча глаза и волосы, закрывая лицо. Дверь распахнулась. Невысокая, тонкая фигурка остановилась у порога, обвела взглядом комнату. Что-то неуловимое мелькнуло на лице и погасло, застыли глаза, сжались губы. Подчеркнуто аккуратно Изабель притворила дверь, подошла к столу. Негромко сказала:

– Я вас слушаю.

– Ваше высочество… – Патрик поклонился, едва сдерживаясь. – Я к вам с вестями от Ее Величества Вирджинии.

– Я вас слушаю, – повторила девушка.

При первых же его словах губы Изабель недоуменно дрогнули, она развернулась, впилась глазами в его лицо.

– Ее Величество шлет вам поклон и просит помолиться за нее…

– Я и так делаю это каждый день, – голос девушки звучал сухо. – Что еще?

Глаза ее напряженно-ищуще скользили по нему, она придвигалась все ближе, словно надеясь в скудном свете свечи что-то разглядеть.

– Еще Ее Величество просила вас не спешить с постригом и умоляет вас подумать… – голос принца сорвался.

На лице Изабель на мгновение проступило вдруг такое отчаяние, что Патрик не выдержал. Сбросил шляпу, качнулся к ней.

– Малышка…

Ему показалось, что сейчас она умрет – таким белым даже в теплом оранжевом свете стало ее лицо, так посерели губы. Он испуганно дернулся – подхватить, удержать, но принцесса слабо оттолкнула его руку.

– Нет… не надо…

– Только не кричи, – быстро и тихо сказал Патрик. – Только тихо.

Девушка бессильно опустилась на лавку, потянула его за руку, слабым голосом попросила:

– Сядь…

Он сел рядом, взял ее руку, поднес к губам ледяные, несмотря на духоту, пальцы.

– Малышка…

– Это правда ты? – голос ее дрожал.

– Честное слово.

– Ты же убит. Лорд-регент сказал мне…

– Лорд-регент дурак и подлец, а я жив. Ну, видишь – я тебя сейчас за косу дерну, хочешь?

Не было у нее теперь кос, как в детстве – волосы, стянутые на затылке в тугой узел, покрывал черный платок. Темное, мешковатое платье скрывало фигуру, видны только лицо и кисти рук. Похудела, как похудела! пропали ямочки с щек, у губ залегли горькие складки, жестче стало лицо. Больше стала она похожа на мать, уже не прежняя пухленькая веселая девочка – лицо стало тоньше, ярче проступили точеные черты королевы Вирджинии, только нос так же забавно вздернут, но исчезла россыпь веснушек. Глаза – огромные, темно-карие, сухие, а в глубине… Патрик сжал кулаки и с яростью подумал, что убьет Гайцберга – хотя бы за эти глаза. Но она молчала; силилась улыбнуться и молчала.

Потом отодвинулась.

– Я вам не верю, – прошептала Изабель. – Вы – морок, принявший облик моего брата. Уходите, – она перекрестилась и его осенила размашистым крестом.

– Малышка…– Патрик качнул ее руку. – Ну, что ты… ну как тебе доказать? Ну, помнишь, как я пролил тебе молоко на платье, и за это отец не взял меня с собой в Нови-Кор? Помнишь, как ты тонула, когда тебе было четыре года, а я тебя спас? Это я, Изабель! Не веришь?

Он осторожно высвободил руку, встал. Расстегнул камзол, вытянул из-за пояса и поднял сорочку.

– Посмотри, видишь – шрамы. Я должен был умереть; он думал, что убил меня. Я жив. Ну, хочешь – за ухо дерни! Как тебе еще доказать?

Осторожно, едва касаясь, девушка провела пальцами по шрамам на его груди и боку, тронула ямку под ключицей, коснулась волос, щеки. Недоуменно взглянула в глаза…

… и залилась слезами, прижалась; целовала, куда придется – в щеки, в нос, в глаза, гладила волосы, лепетала что-то невнятное и плакала навзрыд.

– Тише, моя хорошая, тише… – Патрик стащил с ее головы платок, гладил по гладко зачесанным волосам и все пытался откашляться, но в горле застрял комок. – Тише, не надо, солнышко мое, хорошая, маленькая моя… Изабель, родная, перестань. У нас всего полчаса, малышка, успокойся…

Всхлипывая, принцесса оторвалась от брата, кивнула. Губы ее, как у маленькой, разъезжались в улыбке, залитые слезами глаза блестели.

– Жив!

– Ну, конечно, жив, куда же я денусь. Сестренка, родная, успокойся! Выслушай меня.

– Все… все, Патрик, я уже все, – она послушно вытерла глаза. Взяла его руку, поцеловала жесткие, исцарапанные пальцы. – Говори.

– Малышка… Не соглашайся на постриг!

Лицо ее сразу погасло, она выпустила его руку.

– Патрик… Ты думаешь, я своей волей? Я…

– Знаю. Но ты ведь можешь отказаться!

Горькая усмешка тронула ее губы.

– Могу. И выйти за НЕГО замуж. Ты этого хочешь?

– Послушай, Изабель! Потяни время. На размышления, на молитвы, на «Бог наставит», да мой ли путь, да все в таком роде. Я все сделаю, я вытащу тебя отсюда, только мне нужно время!

– Ты сам-то веришь в это, братик?

– Продержись, родная, только продержись. Ведь должны же тебя испытать послушанием… или как там у них это…

– Патрик… но сколько? Я не смогу долго. Патрик, ты ведь не знаешь! ОН… настаивал, чтоб немедленно. Матери Елене спасибо – укрыла, дала отдышаться, не принуждает. Но я не могу – долго… Он специально гонцов присылает, спрашивает. Еще полгода, не больше…

Лицо принца потемнело.

– Я боюсь не успеть. Полгода – не срок… что же делать?

Изабель молчала, с надеждой глядя на него.

– А если бежать?

– Куда? – девушка горько улыбнулась. – Ты смеешься? На восток, в Заболотье?

– Нет. К матушке. В Версану.

– Это невозможно, – Изабель улыбнулась брату, как маленькому, погладила по щеке. – Ты ведь знаешь, что творится в стране.

– Малышка… умоляю тебя, продержись! Самое большее год… Я верну себе трон и вытащу тебя отсюда!

В дверь постучали, негромкий голос матери-настоятельницы перебил их:

– Дитя мое, тебе пора.

Они отпрянули друг от друга, едва заскрипела, открываясь, дверь. Патрик сдавленно фыркнул, осознав, как нелепо они выглядят: заплаканная, с пылающими щеками, с выбившимися из прически прядями Изабель и он – в расстегнутом камзоле и сорочке, вытянутой из штанов, взъерошенный, с шальными глазами… И погасил усмешку, сделав вид, что смутился.

– Вам пора, господа, – голос монахини был скрипучим и неприязненным.

Прощаясь, Патрик поклонился, как подобает, поцеловал сестре руку. И повернулся к настоятельнице:

– Мать Елена, могу я просить вас о приватном разговоре?

– У меня нет слов!!

Лестин метался по комнате, как капля воды на раскаленной сковороде. Глаза его метали молнии, седая борода встала дыбом.

– У меня нет слов, Патрик! Как вы могли?! Вам не десять лет, не двенадцать, вы взрослый человек, а ведете себя, как мальчишка, как… – он задохнулся, не в силах подобрать слова.

Патрик полулежал на диване, вытянув длинные ноги, и украдкой улыбался, наблюдая за лордом. Спать хотелось невероятно – проведя всю ночь в седле, он вернулся в имение Ретеля, когда уже рассвело. Лорд Лестин, конечно, не сомкнувший глаз всю ночь, места себе не находил, он и сейчас еще был бледен – и теперь отводил душу, распекая воспитанника на все лады.

Глаза закрывались сами собой. Еще бы он сам не понимал, как рискует! Но дело того стоило, теперь Изабель в безопасности. В относительной безопасности, поправил он себя, разве можно быть в чем-то уверенным наверняка – теперь? Все было хорошо. Мать Елена после долго и тяжелого разговора согласилась подождать с постригом – в обмен на кругленькую сумму и обещание молчания и дальнейших щедрых пожертвований.