Текст книги "Сказка о принце. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Завидев вдалеке соломенные крыши, Патрик решительно свернул с тракта на раскисшую проселочную дорогу. Даже если не найдется в этой деревне трактира, можно будет попроситься на ночлег в крестьянскую избу. Он усмехнулся, вспомнив Марту и Юхана, потом вздохнул. Как они теперь? Если не в прошлый раз, то уж теперь-то точно Юхан попадет в рекрутский набор. Он поправил капюшон и поежился. Если бы Вета… привычно толкнулась в сердце тупая боль.

Собачий лай оторвал от горьких мыслей. До деревни осталось всего ничего, уже потянуло запахом дыма. На взгорке стояла церковь, и Патрик придержал лошадь. А это мысль. Священник не откажет в ночлеге, а чем заплатить, у него найдется. Судя по внешнему виду домов, вряд ли здешний приход богат. А если повезет, священник не станет слишком докучать расспросами.

– Как думаешь, старушка, – сказал он, потрепав лошадь по мокрой шее, – повезет нам сегодня заночевать под крышей?

Лошадь недовольно повела ушами и покосилась на всадника. Сам покоя не знаешь и мне не даешь, так и было написано у нее на морде.

Все оказалось, как он и ожидал. Маленький, тщедушный, но очень неторопливый и спокойный священник не удивился неожиданному вечернему гостю, согласился пустить на ночь, и даже для коня нашлась охапка сена. Отец Теодор пригласил разделить с ним скромный ужин – постную похлебку, к которой Патрик добавил полкаравая хлеба и яблоки. Половину комнаты, она же кухня, занимала большая печь, которую хозяин затопил как раз перед неожиданным визитом, и Патрик, сбросив мокрый насквозь плащ, прижался к ней всем телом, обхватил ладонями, дрожа от озноба и стуча зубами. Только когда тепло заструилось по жилам и перестали вздрагивать пальцы, отнял руки и огляделся.

Стол, лавки вдоль стены, печь – обычная обстановка крестьянского дома. Очень бедно и пусто, но чисто, пахнет чем-то знакомым, из детства: не то ладаном, не то хлебом, не то сухими травами. Перекрестившись перед зажженной лампадкой, Патрик почувствовал вдруг, как подкашиваются ноги. То ли дорога оказалась неожиданно тяжелой, то ли… просто устал за эти долгие месяцы. Деревянный стол, тяжелый табурет, деревянная чашка (новая, хранившаяся для важных гостей?), деревянная ложка… Удивительно вкусная похлебка. У маленького священника нашлись даже запасные штаны для промокшего насквозь гостя, а сухая сорочка, по счастью, у Патрика была своя. Развешивая у печки мокрую одежду, он представил, как смешно выглядит в рубашке тонкого полотна и грубых крестьянских штанах и засмеялся тихонько, а потом махнул рукой. Сухо – и ладно.

К горячему настою на травах («вам, сударь, сейчас самое то – согреетесь, а то ведь и простыть недолго») отец Теодор подал гостю мед – явно прошлогодний, почти засахарившийся. Потягивая из огромной кружки воду, священник с любопытством посматривал на гостя, но ни о чем не спрашивал.

От тепла и сытости потянуло в сон. Патрик уже представлял, как вот сейчас допьет эту кружку и… нет, третью просить уже не станет, а сразу ляжет спать. Согреется под овчинным хозяйским полушубком – и до утра. Если все будет хорошо, в Леррене он окажется еще до полудня. У де Лерона он прежде не бывал – не приходилось, но найти дом полковника, пожалуй, сумеет без расспросов: спасибо Ретелю-младшему, описал дорогу точно.

Хлопнула входная дверь, и Патрик оглянулся. Отодвинулся сразу к стене, прячась в тень. Бедно одетая женщина ввалилась в избу и замерла у порога, глядя на неожиданного гостя.

– Добрый вечер, Мария, – спокойно сказал отец Теодор, поднимаясь ей навстречу. – Не пугайся, входи. То гость у меня.

Женщина, торопливо перекрестившись, шагнула на середину избы – и разрыдалась.

– Что ты? – отец Теодор взял ее за руку. – Случилось что?

– Случилось… – она подавила рыдания. – Отец Теодор, случилось… Не откажите… с бедой к вам.

– Успокойся-ка… ну-ка… Вы вот что, сударь, – обернулся священник к Патрику, – ложитесь спать. На лавку вас положу, хорошо? вот одеяло. Не ждите меня, я нескоро. А ты пойдем со мной, моя хорошая… поговорим.

Вот и опять, подумал Патрик, когда за крестьянкой и хозяином закрылась дверь, все повторяется. Снова у кого-то беда, а он… сможет ли помочь? Принц невесело усмехнулся. Тогда, год назад, кинулся на помощь не раздумывая. Теперь… трижды подумает, прежде чем ввязываться невесть во что. Дело, по которому он едет, важнее крестьянской беды. А, пропади оно пропадом! Каждый раз, точно на весах, взвешивать чужие судьбы!

Сколько раз за эти месяцы, мотаясь по стране, ощущал он чувство оглушающего бессилия. Сколько раз, видя людские слезы, давал себе слово: в моей стране этого не будет. Да. Вот она, твоя страна – как на ладони. Сколько еще они будут ждать?

Одним глотком Патрик осушил кружку и лег на широкую лавку, закутался в одеяло, сверху накинул полушубок. Пустое. Завтра утром он должен быть в столице.

Он проснулся среди ночи от странного тревожного ощущения и вскинулся, еще не успев понять, что происходит. Только спустя несколько секунд понял, что уже совсем темно, тихо – даже собаки уже угомонились, на столе скудно мерцает лучина, а отец Теодор кладет поклоны перед образами и тихо шепчет молитву.

Патрик долго следил глазами за священником. Казалось, он не молится, а просто разговаривает с Господом, рассказывает о том, как день прошел… неторопливо, обстоятельно, по-деревенски: двух младенцев окрестил сегодня, соборовал умирающего, а еще – утешал и успокаивал, говорил о смирении… Патрик усмехнулся. Да уж. Когда он в последний раз был на исповеди? За эти два года как-то незаметно, водой сквозь пальцы, утекла прежняя чистая, светлая вера в Бога. Иногда ему казалось, что Всевышний вовсе отвернулся от него, от них всех… грех это – разувериться? Грех. Но как изжить его, как избыть отчаяние, как обрести смирение – такое вот, как у этого деревенского батюшки? Исходило от него ровное, спокойное тепло, как вот от этой огромной печи, несуетные, размеренные движения успокаивали. Пожалуй, Патрик понимал теперь эту женщину… Марию, кажется… видно, отец Теодор и в самом деле служил своей пастве не за страх, а за совесть.

Отец Теодор перекрестился и, словно почувствовав взгляд, обернулся, одарил гостя светлой, немного смущенной улыбкой.

– Спите, сударь, – сказал он негромко, поднимаясь с колен. – Завтра до свету подниматься и вам, и мне, а уже поздно.

– Что-то случилось? – помедлив, спросил принц. – Та женщина, с которой вы разговаривали… я могу помочь?

Отец Теодор покачал головой. Впустил в дом собаку, бросил на печь старенькое лоскутное одеяло.

– Нет. То есть да, случилось. Но помочь вы не можете. Да и никто, наверное, не сможет. – Пояснил спокойно: – У Марии мужа забирают, а детей – шестеро. Все надеялась, что обойдется, да не обошлось… попустил Господь…

– Куда забирают? – Патрик приподнялся на локте, уже догадываясь, каков будет ответ.

– Ну как куда, – вздохнул священник, задувая лучину. – В солдаты. Набор же опять идет… королю свежие силы нужны. Прости их, Господи, – опять перекрестился он, – ибо не ведают, что творят. Разве можно забирать крестьян из Леренуа?

Кряхтя, он полез на печь.

– А из других мест, значит, можно? – поддел Патрик.

– Других! – неожиданно горячо откликнулся отец Теодор. – Леренуа кормит почти всю страну, как забирать отсюда рабочие руки? Есть же другие провинции, менее плодородные. Да и вообще… если забирать крестьян в солдаты, кто будет кормить страну?

– Что же вы предлагаете? – с интересом спросил Патрик, вглядываясь в темноту. – Забирать ремесленников из городов?

– Я? – отец Теодор хмыкнул, повозился на печке. – Разве могу я предлагать что-то, потребное для войны? Я могу лишь просить, чтобы Создатель не допустил убийства людьми людей – вот и все. И обещать этим вот женщинам, что их детей минет голодная смерть зимой. И молиться… за них – и за себя.

– И за короля?

Священник тепло усмехнулся.

– Знаю, что вы скажете сейчас, господин ван Эйрек. Дескать, зачем Господь, если Он всемогущ, допускает такое. Верно? Да я и сам… когда минута слабости нахлынет… те же вопросы задаю. А потом понимаю, что все, что Он делает – истинно. Не правильно даже, а – истинно. Если бы Богу угодно было чудеса творить направо и налево, так бы Он и поступил по милосердию Своему. Но только тогда люди перестали бы быть людьми, ибо всякая работа душевная не из покоя проистекает, а из горести. Милость не просто так приходит, а с трудом ежедневным, с постом, да с молитвою.

– Скажите так этой вот женщине, Марии, – резко бросил Патрик. – И ее голодным детям.

Вышло, кажется, слишком зло, но отец Теодор ответил прежним тоном:

– И говорил. И говорить буду. И буду молиться за Его Величество, чтоб даровал Господь ему разум для блага народного. Или вы забыли, сударь, что за властителей наших просим мы ежедневно? А Мария поймет… не сейчас, так завтра… не она первая, – вздохнул он неожиданно горько, – не она последняя.

– Скажите, отец Теодор… – Патрик помедлил. Как давно не приходилось ему беседовать со священниками. Как давно он вообще не был у причастия! Нестерпимо захотелось вдруг рассказать все этому маленькому старичку, попросить благословения… снять со своих плеч эту ношу, прав ли он в том, что делает? – Говорят, что всякая власть от Бога. Это так?

Отец Теодор хмыкнул озадаченно, помолчал.

– Скорее по Божьему попущению, – ответил он, наконец.

– Поясните, – попросил Патрик.

Тот опять подумал.

– Власть Дювалей многим была не по вкусу. Господь попустил перемену власти. Теперь нам пришлось убедиться, что бывает ещё хуже.

– А власть Дювалей… – Патрик закашлялся… – была от Бога?

Отец Теодор покачал головой.

– Идеальная власть – только лишь власть Бога. Но ведь мы не хотим подчиняться Ему. А короли… не стоит требовать от них слишком многого. Они не для того, чтобы на земле был рай... скорее для того, чтобы не было ада.

Он оглушительно чихнул в темноте.

– Спите, сударь. Поздно уже. Завтра поговорим…

Через несколько минут с печки донеслось ровное, негромкое похрапывание.

К утру дождь не только не перестал, но, кажется, полил еще сильнее, к нему прибавился и ветер. Однако, ехать надо – не торчать же в этой деревне, уповая на милость погоды. Хорошо еще, что одежда почти просохла; Патрик переоделся в свое и поблагодарил отца Теодора за штаны. Тот засмеялся:

– На здоровье, господин ван Эйрек. Они у меня давно лежат без дела, вот и пригодились…

Еще только начинало светать, но деревня уже проснулась: орали петухи, перекликались снаружи собаки. Отец Теодор так же неторопливо и обстоятельно, как молился накануне, растопил печь.

– Осень, – сказал он, словно извиняясь. – В этом году, видно, дров придется запасти побольше…

Странным образом сочетались в маленьком священнике неторопливость и основательность с почти детской добротой и простодушием. При неярком утреннем свете стало заметно, что он еще совсем не стар, хоть и невысок, но собой недурен, и речь на удивление правильная, не крестьянская. Патрик заподозрил, что этот человек не просто деревенский батюшка, он получил образование.

– Да, – кивнул в ответ на вопрос отец Теодор. – Я учился в столице, в Университете. Давно, правда. И рукоположен был не здесь, а в Леррене. Здесь-то я недавно, года два как. А до того служил в столице… в соборе святого Павла.

Ох. Патрик дернулся, как от удара. Всмотрелся в худое, доброе лицо священника.

– Как же вы так? – спросил почти с сочувствием, чтобы спрятать тревогу.

Отец Теодор смущенно улыбнулся.

– Так уж получилось. Видно, Богу угодно было оградить меня от столичных соблазнов. Что ни делается, все к лучшему.

Повинуясь неожиданному порыву, принц шагнул к священнику, опустился на одно колено.

– Благословите, отец Теодор, – попросил он тихо.

Священник осенил его размашистым крестом, положил на голову ладонь.

– Господь благословит, сын мой. Вижу, тянет тебя к земле тяжкая дума да сомнения грызут. А ты молись и надейся на Отца нашего… Он не оставит.

– Прав ли я в том, что делаю? – прошептал Патрик, не поднимая головы. – Как узнать?

– А ты и не узнаешь, пока не исполнится, – ответил отец Теодор. – Если доброе дело затеял, значит, во благо пойдет, Господь управит.

– А если нет?

Отец Теодор неожиданно серьезно и по-доброму взглянул на гостя:

– Молись, сын мой, и действуй. А там уж как будет…

* * *

Дом полковника де Лерона ничем не выделялся среди других таких же домов дворян средней руки: не вычурно богатый, но и не бедный, окруженный тенистым садом, на тихой улочке, где не носились сломя голову верховые и экипажи. Патрик, пустив коня шагом, с любопытством осматривался вокруг: прежде у де Лерона бывать ему не приходилось. Хорошее место. Если б ему пришлось выбирать себе дом, наверное, здесь он и хотел бы поселиться: подальше от шумного центра, но не на окраине, в тени каштанов, защищающих от яркого солнца летнего Леренуа. Впрочем, сентябрь в этом году теплом не балует...

Из дома напротив выскользнула служанка; локоны спрятаны под чепец, корзинка в руке – на рынок, поди, побежала. Худенькая фигурка и наклон головы знакомой болью толкнулись в сердце, и Патрик, торопливо соскочив с коня, бросился наперерез девушке. Но она подняла удивленный взгляд… славное круглое лицо, две рыжие прядки выбились на висках… нет, не она. Опять не она.

Он понимал, конечно, что искать Вету теперь бессмысленно и безнадежно. Прав был Лестин – если жива она, значит, сумеет позаботиться о себе. Да и как искать? Песчинка в нескончаемом людском потоке страны, разве можно увидеть ее, разглядеть в толпе? У родственников девушка так и не объявилась, иначе отец-граф знал бы, что она жива. А расспрашивать в монастырях и управах маленьких городов в провинциях не только бесполезно – сколько лет для этого понадобится, но и неизбежно вызовет подозрение.

И все же Патрик продолжал надеяться. Несколько раз в церкви ставил свечи за здравие. На улицах, на площадях, на рынках всматривался, вглядывался в лица до рези в глазах… Где она сейчас? Жива ли?

– Что вам угодно, сударь? – звонкий голосок вывел его из оцепенения, и принц, отступив, покачал головой. Сердце колотилось, как сумасшедшее.

У него есть дело. В первый раз он не застал полковника дома, придя утром – может, теперь повезет больше.

Невозмутимый, вышколенный слуга поклонился, пропуская гостя:

– Господин де Лерон дома. Извольте обождать.

В просторном холле полутемно и прохладно. Тихо. А ведь у полковника, сколько мог он помнить, большая семья... в имении за городом? Но это и хорошо: никто не помешает. Успокойся, сейчас тебе как никогда нужно быть сдержанным и точным. В этом добротном доме старинной постройки основательность и неторопливость чувствуется во всем: в расторопности и спокойствии слуг, в том, как вкусно тянет запахом свежего хлеба, в том даже, как вышел откуда-то сбоку большой темно-рыжий сеттер и вопросительно посмотрел на гостя.

– Иди сюда, – тихо позвал Патрик, присел на корточки и протянул руку.

Пес деликатно обнюхал раскрытую ладонь, шевельнул хвостом. Но погладить себя не позволил и прошествовал по коридору туда, где падал на пол прямоугольник света из раскрытой двери.

– Проси, – послышался из-за той же двери знакомый голос.

Слуга вновь возник в коридоре.

– Пожалуйте в гостиную.

Сбросив шляпу и перчатки и перчатки, Патрик пригладил волосы. Ну, Господи благослови...

Войдя в гостиную, он вытянулся по-военному, негромко, но четко сказал:

– Людвиг ван Эйрек, с рекомендательным письмом от графа Ретеля. Добрый вечер, господин полковник.

– Добрый... вечер.

Когда вошел посетитель, полковник как раз закрывал полированный ящик темного дерева, в каких обычно держат пистолеты. Рядом с ящиком на небольшом круглом столике валялись испачканные куски замши, щетки, стояла открытая банка с полировочной пастой, не оставляющие сомнений в том занятии, от которого полковника оторвал визитер. Поэтому де Лерон начал говорить, еще не взглянув на посетителя… и тон его изменился прямо посреди приветствия – когда полковник рассмотрел лицо "молодого человека, горящего желанием поступить в гвардию".

Патрик коротко склонил голову в приветствии.

– Рад видеть вас в добром здравии, господин полковник, – сказал он по-прежнему негромко.

Полковник овладел собой быстро.

– Я рад, что и вы в добром здравии, господин ван Эйрек, – сказал он, вставая. – До меня доходили слухи о вашем, хм, нездоровье. Счастлив видеть, что вы снова... в строю.

Патрик коротко улыбнулся.

– Благодарю, – ответил он. – Надеюсь, что и дальше смогу служить Леране, сколь хватит сил… и смею надеяться, с вашей помощью.

– Прошу вас, садитесь, – полковник взял с камина колокольчик и энергично тряхнул его, вызывая слугу.

Патрик с удовольствием опустился в кресло. Пока бесшумный слуга быстро и ловко расставлял на столике вино, бокалы тонкого стекла и вазу с фруктами, оба молчали. Откуда-то из-за двери слышно было, как ругала кого-то из слуг кухарка, разносился по всему дому вкусный запах жареных грибов.

Потом Патрик вопросительно посмотрел на хозяина.

Полковник мельком, но выразительно взглянул на дверь и заговорил деловым тоном высокопоставленного офицера, к которому пришел посетитель, дабы обсудить личные дела и карьеру:

– Итак, полагаю, вы хотели бы знать, кто еще может походатайствовать о вашем зачислении в гвардию?

Что имелось в виду под "зачислением в гвардию" оба понимали без слов.

– Да, господин полковник, – крайне почтительным тоном младшего откликнулся Патрик. – Я был бы вам очень признателен, если бы вы похлопотали о моем… деле. Смею надеяться, память о моем отце, вашем старом друге позволит вам отнестись к моей просьбе с пониманием. Гвардия будет мне поддержкой и опорой, я мечтал об этом с детства.

Полковник пригладил ровно подстриженные седеющие усы, откашлялся.

– Боюсь, господин ван Эйрек, что это займет некоторое время. Я мог бы рекомендовать вас в мой собственный полк (к сожалению, я недостаточно давно им командую), но скорее всего вам придется подождать, когда в нем образуется вакансия. Что же касается других полков... Собственно, у вас есть какие-то предпочтения в смысле рода войск?

Патрик легко улыбнулся.

– Мне всегда хотелось попасть в лейб-гвардию – да, я знаю, что полк расформирован. Конечно, я буду рад любому, но всегда мечтал нести службу как можно ближе к королю. Вы говорите, вакансия… как скоро я смог бы на это надеяться?

Полковник кивнул на полный бокал:

– Прошу вас, угощайтесь. Вряд ли вам стоит рассчитывать, что вакансия образуется в ближайшее время. Это дело случая, знаете ли... хотя, конечно же, я не забуду о вашем ходатайстве. Скорее всего, вам придется три-четыре месяца подождать... вряд ли больше полугода. Так что, господин ван Эйрек, если средства не позволяют вам все это время прожить в столице, вам, пожалуй, стоит вернуться домой. Я буду держать вас в курсе дела и, как только появится подходящая вакансия, непременно вам напишу.

– О, безусловно, я понимаю, что быстро такие дела не делаются, – откликнулся Патрик. – Вы столь любезны, что не отказываетесь помочь… А что же в других полках? Посоветуйте, быть может, правильнее будет просить зачисления куда-нибудь еще… скажем, временно – чтобы потом перевестись к вам? – Он улыбнулся. – Где сможет лучше проявить себя молодой человек, мечтающий покорить весь мир? Право, я буду рад принести пользу Отечеству в любом строю.

– Хммм, – де Лерон медленно отпил из бокала, задумчиво побарабанил пальцами по ручке кресла. – Возможно, Рейнберу из уланского полка понадобятся новобранцы... Вы хорошо ездите верхом?

Глаза его смеялись.

Патрик тоже пригубил вино.

– До ранения, – в голосе его тоже прозвучала едва заметная насмешка, – отец хвалил мое умение держаться в седле – а он, как вы помните, был превосходным наездником. Но сейчас я уже почти восстановил форму. Думаю, Рейнбер останется доволен таким приобретением, господин полковник.

После паузы он добавил:

– Как вы думаете, господин полковник, может быть, стоит нанести визит полковнику Айнике? Если он в добром здравии, конечно… и если вы не откажетесь составить мне протекцию.

Де Лерон слегка, едва заметно покачал головой, отставил бокал.

– Думаю, полковнику Айнике будет не до вас, сударь. Ближайшее время он будет очень занят: его сын женится на племяннице фон Тейка. Того самого, что сделал при Его Величестве такую блестящую карьеру.

– Жаль, – помолчав, проговорил Патрик. – Я надеялся на него – отец отзывался о нем в самых лестных выражениях. Фон Тейк… вы имеете в виду Фридриха фон Тейка? Того, кто… ммм… не преуспел при Его Величестве Карле?

– Да-да, именно его. Сами понимаете, Айнике будет не до новобранцев.

– Да, пожалуй.

Какое-то время они молчали. Де Лерон не отрывал взгляда от лица принца, ища подтверждения своим мыслям. Изменился. Не прежний наивный мальчик. Не удивительно, что Ретель поверил ему и встал рядом. Кровь – не вода, а род Дювалей дарил стране уж никак не безвольных кукол на троне. Этот будет хорошим королем… если выживет и добьется того, что задумал.

Скрипнула дверь, зацокали по паркету когти: рыжий сеттер неторопливо подошел к хозяину, остановился, вопросительно глядя на гостя. Затем лег у ног полковника и протяжно зевнул. Де Лерон потрепал его за ушами.

– Господин полковник, – снова заговорил Патрик, – если вакансий в вашем полку не окажется, могу ли я надеяться, что вы составите мне протекцию перед полковником Рейнбером? Или перед офицерами, которые… нуждаются в новобранцах?

По губам его скользнула чуть заметная улыбка.

– Мне понадобится поговорить с полковником предварительно, но полагаю, что свободное место в уланском полку весьма вероятно, – отозвался де Лерон. – Возможно, и у драгун тоже. Насчет других полков нужно еще выяснить.

– Благодарю вас, – поклонился Патрик. – Я буду вынужден вернуться домой, жилье в столице мне не по карману. Если вас не затруднит, не могли бы вы написать мне на имя господина Августа Анри ван Эйрека? Леренуа, округ Лейя, имение Калиновка, в собственные руки господину ван Эйреку.

Де Лерон улыбнулся. Ван Эйреки. Ретели. Лестин. Кто там еще? Молодец мальчик.

– Разумеется, как только что-то выяснится, я вам сообщу.

– И, господин полковник… – Патрик сделал вид, что смутился. – Если я смогу быть вам чем-то полезен… мне бы очень хотелось хоть как-то отблагодарить вас, вы принимаете такое участие в моей судьбе… Если вам что-нибудь будет нужно…

Взгляд его, в противовес словам, был пристальным и спокойным.

Полковник де Лерон улыбнулся и молча поднял бокал.

* * *

Осень стала дождливой и ненастной. Словно в насмешку над людьми, три с лишним летних месяца ждавшими драгоценную воду, дождь как начался в августе, так и не прекращался до самой зимы. Остатки жалкого урожая крестьяне убирали по колено в грязи и сырости, возвращались домой замерзшие и промокшие и ругали Бог весть кого, не то земное правительство, не то канцелярию небесную. Ясно было, что зима получится голодной и тяжелой – для всех. Возросшие налоги заставили даже мелкопоместных дворян задуматься над тем, как прокормить семьи.

Так что ни для кого не стало неожиданным ни восстание в Тарской, ни самозванец на западе, в Приморье. Западные провинции Лераны всегда считались себе на уме; жившие морским промыслом, кормившие рыбой почти всю остальную страну, приморцы оставляли за собой право на некоторую даже независимость. Свои собственные дела провинция решала сама, без привлечения столицы, наместник Приморья имел право распоряжаться почти половиной получаемого от рыболовства дохода, но, правда, и наводить порядок в море ему приходилось самому. А с недавних пор это стало непросто: осенью, благословляя непогоду и шторм, зашевелились контрабандисты. Да и судна, не поднимавшие флага, грабившие без разбора своих и чужих, все ближе подступали к Леране.

С самозванцем, тем не менее, князь Теушек, наместник Приморья, сам разбираться не стал, а отправил гонца в столицу. «Это должна быть головная боль короля, а не наша», – спокойно заметил он. В столице, прочитав донесение, вздохнули, однако заметили мимоходом: Теушек, как Воцель, в женском платье из Усть-Тирны не сбежит, и на том спасибо. Князь, твердой рукой державший провинцию, но не дававший своих жителей в обиду, был народом, в общем, почитаем, поэтому Самозванец не тронул его, а двинулся на восток.

Таларрский «Патрик» еще в середине октября был убит в одной из стычек. А приморский, наверное, к Рождеству был бы пойман – если б не морозы и не метели, которые заносили дороги.

Зима была морозной и ненастной. Не только север, но и Леренуа, и Южная провинция, непривычные к большим холодам, оказались занесенными снегом. Нет худа без добра, впрочем: до весны с Элалией и Версаной удалось заключить перемирие, и страна получила передышку. Высвободились силы, чтобы навести порядок в так и не затихшей до конца Тарской. Был также отправлен полк на запад, навстречу приморскому Самозванцу; в середине марта он был пойман и отправлен в столицу под конвоем. Судить его обещали всенародно.

Об истинном короле говорили теперь почти не скрываясь. В войско самозванцев – что западного, что северного – шли, конечно, не все, но слухи о том, что принц Патрик жив, невиновен и собирает сторонников, росли день ото дня. Теперь таких болтунов даже не очень вешали – если всех вешать, страна скоро обезлюдеет. Правда, говорили, в основном, среди простонародья; дворяне благоразумно держали язык за зубами. Но бывали и такие, кто отказывался уезжать из захваченных самозванцами областей, даже если им предлагали друзья, живущие в Леренуа или на юге. И это даже несмотря на постоянную угрозу разорения или поджога поместий: самозванцы не отличались разборчивостью в методах.

Следующей весной еще один «лже-Патрик» объявился на юге – теперь в Вешенке. Вот это было уже совсем серьезно, потому что рядом – Съерра. А Съерра, спорная территория, стала теперь элалийской землей: в марте закончилось перемирие, и наступающие отметили это стремительным продвижением вглубь Лераны. Йорек, король Элалии, объявил Густаву свои притязания на то, что «было когда-то нашей землей». Густав в хроники и старые карты не полез, отправил на юг подкрепление, но это было последним, что могло собрать по своим закромам правительство. Был объявлен еще один рекрутский набор: теперь забирали последних – стариков и мальчишек.

Вся весенняя страда легла на плечи баб. И коров, потому что лошади тоже почти уже были реквизированы для военных нужд. А ранняя и невиданно жаркая весна обещала такое же жаркое, как в прошлом году, лето. Между тем цены на муку поднялись еще выше; голод перестал быть только сказкой, страшным призраком, скользящим по краю семейных преданий. Голодали целыми провинциями, заваривали лебеду и крапиву, пекли хлеб из муки, смешанной с картофельными очистками.

Неизвестно, что там пообещал народу вешенский Самозванец, но к началу лета войско его не уступало, пожалуй, правительственному, разве что было чуть хуже вооружено. В июне Самозванец объявил Вешенку своей… править обещал справедливо, но строго, а в доказательство повесил нескольких забулдыг из своих, пытавшихся отобрать у кого-то из крестьян остатки муки. Под руку его уходили не то что деревнями – несколько городов вынесли «законному королю» ключи на подушке.

– Интересно, – заметил, узнав про это, Патрик, – как долго продержится этот.

– Вы не боитесь, ваше высочество? – спросил его однажды де Лерон.

– Нет, – спокойно отозвался Патрик. – Он нам не мешает.

– Но как вы будете доказывать, что вы – это вы, ваше высочество? – полюбопытствовал полковник.

Патрик беспечно махнул рукой.

– А я не буду. Пусть он доказывает… только не мне, а Густаву. А я погляжу…

* * *

… Как же не понимала, не ценила я свое счастье, когда ты был рядом. Как не успела наглядеться на тебя, сердце мое, моя любовь – на всю жизнь наглядеться, на все оставшиеся долгие годы без тебя. Как могла считать себя несчастной, если даже ты не смотрел на меня – ведь ты был жив, ты дышал и смеялся, а я не ценила, не сберегла… Бегут мимо весны и осени – и вот уже скоро я стану твоей ровесницей, потом состарюсь, а ты останешься навсегда молодым, навсегда, и даже твой сын когда-нибудь сможет назвать тебя мальчишкой… Почему нельзя запомнить каждую минуту, проведенную с тобой, почему нельзя сохранить в памяти твою улыбку, взгляд, голос, тепло рук… почему все это ускользает, ускользает? Ты приходишь ко мне во сне – и даже там я не могу дотронуться до твоего плеча, и остается только плакать и молить: вернись. Вернись ко мне, счастье мое. Как же я буду жить на земле одна, без тебя?

Звезды в небе помнят твое лицо – но они далеко. Та осень, что летела над миром, когда тебя не стало, угасла. Скоро никто, совсем никто не сможет сказать точно, каким ты был, и только эти звезды сохранят тебя в своей памяти. Через двадцать лет я спрошу у них – и они ответят…

Ловить на младенческом лице твою улыбку, вдыхать теплый запах маленьких рук и вспоминать, вспоминать… Я люблю тебя.

Я всегда люблю тебя.

* * *

С радостным удовольствием Патрик обнаруживал, что за него – многие. Видимо, за прошедший год лишним страна успела убедиться в том, что такое Его Величество Густав Первый. Не все было гладко, конечно; партия нового короля набрала силу, привлеченная деньгами, поместьями, титулами, Бог весть чем еще. Но были и другие – сосланные в провинцию, в свои поместья, отлученные от двора или просто затаившиеся… или сменившие маску в ожидании лучших времен – кто из страха, кто из выгоды. Таким Патрик не доверял ни на грош, несмотря на рекомендации лорда Лестина и его деликатное «Вы не в том положении, мой принц, чтобы быть слишком разборчивым», и отказывался иметь с ними дело. Ему нужно было быть уверенным в своих людях.

И он мотался, убеждал, шептал, писал, предлагал… Самым сложным было заставить людей поверить в то, что он жив и всегда оставался верен отцу-королю. В этом неоценимой оказалась помощь Лестина – старого лорда при прежнем дворе уважали, и его слово и верность имели вес. Многие не хотели рисковать, боялись – кто за себя, кто за семью. Молодые, горячие – сыновья, племянники стариков, служивших Карлу Третьему, а кто и Карлу Второму еще – готовы были идти за ним в бой хоть сейчас. Этих приходилось сдерживать – Патрик по себе знал, каких глупостей может наделать нетерпеливая молодежь, тем более в столице. Ох, как ему самому порой хотелось махнуть рукой на безопасность и осторожность, вскочить на коня, кинуться в столицу, чтобы бросить вызов Густаву. Опротивели вежливые намеки, фразы, полные недомолвок, уклончивые ответы, вечная настороженность, опасение сделать ошибку, которая станет роковой. Ему, прямолинейному и пылкому, всегда была неприятна уклончивая, а порой и откровенно лживая придворная дипломатия (пусть даже в прежнее время от многого он был защищен положением наследного принца). От постоянной необходимости читать между строк, анализировать каждое слово свое и чужое Патрик уставал не меньше, чем от ощущения ежеминутной опасности, которая висела у него над головой, словно меч.