Текст книги "Инженер 3 (СИ)"

Автор книги: Алим Тыналин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Сложная конструкция?

– Средней сложности. Два цилиндра, система клапанов, рукоять с рычагом. Производительность триста-пятьсот ведер в час.

Елизавета наклонилась, разглядывая детали:

– А как это работает? Можете объяснить?

Я показал ей механизм, как поршень ходит внутри цилиндра, как открываются и закрываются клапаны, как вода поднимается снизу вверх. Она слушала и кивала.

Умная женщина. Образованная. Не каждая барышня из высшего света интересуется техникой.

Между нами иногда мелькала недосказанность. Рабочие чувствовали ее, переглядывались между собой. Морозов особенно внимательно наблюдал за нами.

Наконец Елизавета выпрямилась и обернулась ко мне:

– Александр Дмитриевич, мне очень интересно. Вы делаете важное дело. Но… – она понизила голос, – мне хотелось бы поговорить с вами. Наедине. Если возможно.

Я оглянулся. Все притворялись, что работают, но я видел, что они прислушиваются к каждому слову.

– Конечно, – кивнул я. – Пройдемте в заднюю комнату. Там хранятся чертежи, будет спокойнее.

Я повел ее через мастерскую к маленькой двери в дальнем углу. Открыл, пропустил вперед. Сам вошел следом, прикрыл дверь за собой.

Комната небольшая, сажени три на две. Стол посередине, заваленный чертежами и бумагами. Полки на стенах с свернутыми планами. Окно выходило во двор. Пахло пылью, чернилами и старой бумагой. Мы устроили его недавно. Рядом с помещением, где жили севастопольцы.

Елизавета прошла к окну, постояла, глядя на улицу. Потом обернулась. Лицо серьезное, в глазах решимость.

– Александр, – начала она, опуская формальности. – Я приехала не случайно. Я написала отцу.

Я уточнил:

– Князю Долгорукову?

– Да. – Она сделала шаг ближе. – Я опять рассказала о тебе. О твоих проектах: мельница для Баранова, насосы для города, планы по расширению производства. Отец заинтересовался. Очень заинтересовался.

Я молчал, ожидая продолжения.

Елизавета продолжала, говоря быстрее:

– Он хочет заказать три паровые мельницы для своих имений. Плюс паровые машины для двух заводов, ликероводочного и сахарного. Это большой заказ, Александр. Очень большой. Тысячи рублей.

Я почувствовал, как кровь ударила в голову.

Глава 22
Ночью в лесу

От слов Елизаветы кровь ударила в голову.

Тысячи рублей. Заказ от князя Долгорукова, одного из богатейших аристократов империи. Связи с высшим светом, возможность работать на придворных.

Но цена этого заказа…

– Это… это честь для меня, – произнес я осторожно. – Князь Долгоруков влиятельный человек. Его заказ откроет мне многие двери.

Елизавета подошла еще ближе. Совсем близко. Я видел каждую черточку ее лица, каждую ресничку, обрамляющую серо-голубые глаза.

– Отец приедет через десять дней, – сказала она тихо. – Хочет познакомиться с тобой лично. Осмотреть мельницу Баранова, оценить твою работу.

Она положила ладонь мне на грудь. Я почувствовал тепло ее руки сквозь сюртук.

– Но он приедет не только ради дела, Александр. – Голос дрогнул. – Я много рассказывала о тебе. Может, слишком много. Он… он хочет понять, каковы твои намерения.

– Намерения? – переспросил я, хотя прекрасно понимал.

Елизавета смотрела прямо в глаза:

– Относительно меня. Мы не дети, Александр. То, что было между нами в Севастополе… – она помолчала, потом продолжила тверже: – Я отдала тебе то, что женщина отдает только раз. Своему будущему мужу.

Укол совести пронзил меня острой болью. Она права. Абсолютно права. В XIX веке девственность священна. Я взял ее, обещал жениться (хотя и не прямо, но намеками), а потом… просто перестал писать, погрузился в работу, закрутил роман с Анной.

– Лиза…

Она подняла руку, коснулась пальцами моих губ, останавливая:

– Не надо оправданий. Я не обвиняю тебя. Ты военный, инженер, у тебя много дел. Я понимаю. Но я приехала, потому что хочу знать. – Она убрала руку, сжала мои ладони в своих. – Я хочу быть с тобой. Я готова убедить отца, что ты достойный человек, несмотря на отсутствие титула. Он влиятельный, может открыть тебе дорогу в столицу, к придворным заказам, к настоящей карьере. Но мне нужно знать, ты хочешь того же?

Я стоял, держа ее руки, глядя в ее глаза. В голове метались мысли.

С одной стороны Елизавета. Красивая, умная, образованная. Аристократка из высшего общества. Она отдала мне невинность, это колоссальная ответственность по меркам этого времени. Плюс заказ от ее отца, прорыв в карьере. Связи с высшей знатью. Возможность подняться до уровня придворного инженера, работать на императорскую семью.

С другой стороны Анна. Вдова, уже с опытом семейной жизни, брак ей не так критичен. Мы провели вместе несколько страстных ночей, но я не давал ей обещаний. С ней проще, спокойнее, мы на одном общественном уровне. Но с Анной нет такой карьерной перспективы.

Я глубоко вздохнул:

– Лиза, ты права. Я помню все. И я… – я помолчал, подбирая слова. – Я склоняюсь к тому, чтобы быть с тобой. Но мне нужно несколько дней разобраться с текущими делами. Расширение мастерской, переговоры с управой, завершение проектов. А потом… потом мы спокойно обговорим. Обо всем.

Елизавета напряглась:

– Несколько дней? Сколько? До приезда отца остается десять дней.

– Неделя. Максимум неделя. И я дам тебе ответ. Четкий и определенный.

Она долго смотрела на меня. Потом медленно кивнула:

– Хорошо. Неделя. Я подожду. Но Александр… – голос стал мягче, – не заставляй меня ждать напрасно. Я приехала за тобой. Через всю Россию. Не для того, чтобы услышать отказ.

Она шагнула вплотную, обняла меня за шею. Я почувствовал ее тело, тепло, запах духов, лаванда, что-то еще, цветочное.

Потянулась и поцеловала меня.

Губы мягкие, теплые и настойчивые. Я замер на мгновение, потом ответил. Руки сами обняли ее за талию. Поцелуй становился глубже, страстнее.

Воспоминания о Севастополе нахлынули волной. Ночи в госпитале, когда она приходила ко мне в палату. Наша первая близость, робкая, нежная. Потом другие встречи, все более страстные.

Наши тела помнили друг друга.

За стеной послышались голоса, рабочие переговаривались о делах. Трофим загремел чем-то у горна. Гришка скреб метлой по полу.

Мы быстро отстранились. Елизавета тяжело дышала, щеки раскраснелись, глаза горели.

Она поправила волосы и одернула платье:

– Мне нужно ехать. Дядюшка ждет к обеду. Но, Александр… – она снова взяла меня за руку, – приезжай ко мне сегодня ночью.

Я удивился:

– Куда?

– В имение дядюшки Оболенского. Оно в пятнадцати верстах от Тулы, по Московской дороге. Потом свернуть направо у трех высоких сосен, там указатель. Спросишь у крестьян, покажут.

Я не колебался:

– Я приеду. Обязательно приеду.

– Приезжай верхом, – сказала она. – Я знаю, ты не очень умеешь ездить на лошади, но пятнадцать верст осилишь. Возьми спокойную лошадь.

Она смотрела умоляюще, почти отчаянно:

– У дядюшки есть отдельный флигель для гостей. Я там одна. Прислуга живет в главном доме. Никто не узнает. Мне нужно быть с тобой, Александр. Хотя бы одну ночь. Я так долго ждала встречи с тобой

Я улыбнулся и снова поцеловал ее.

– Я же сказал, что приеду.

– Я знаю что ты выполнишь сказанное. Если сказал, что приедешь, значит приедешь. – Она коснулась моей щеки ладонью. – Я знаю тебя, Александр. Ты не сможешь не приехать.

Она поцеловала меня еще раз, коротко, потом отстранилась и направилась к двери.

Я пошел следом. Мы вышли из комнаты обратно в мастерскую.

Рабочие замерли, глядя на нас. Я видел, что они догадывались, о чем мы говорили.

Я проводил Елизавету до коляски. Лакей открыл дверцу, подал ей руку. Она изящно забралась внутрь, уселась на мягкое сиденье и поправила юбки.

Обернулась, посмотрела на меня через окно:

– До вечера, Александр. Я буду ждать.

Лакей захлопнул дверцу, забрался на козлы рядом с кучером. Кучер хлопнул вожжами. Лошади тронулись, коляска покатила по улице, быстро скрылась за поворотом.

Я стоял, глядя вслед. Потом медленно обернулся.

Семен вышел с ведром из мастерской, отправился к колодцу во дворе, набрать воды. Я подозвал его.

– Дружище, ты знаешь где бы мне лошадь взять? На сутки?

Семен прищурился.

– Я могу у знакомого конюха Степана спокойную кобылу попросить. Смирная, не брыкается. Для тех, кто не ездок.

Я помолчал, обдумывая его ответ. Если еду к Елизавете, нужна спокойная лошадь. Иначе сломаю себе шею по дороге.

– Попроси, – наконец кивнул я. – Только тихо. Чтобы никто не болтал.

– Будьте спокойны. Степан мужик надежный, языком не треплет.

Семен вернулся в мастерскую. Я постоял еще минуту, потом последовал за ним.

Внутри все вернулись к работе. Трофим раздувал горн. Петр с Василием возились с насосом. Егор с Иваном таскали готовые детали на склад. Морозов изучал чертежи.

Я сел за свой стол, достал тетрадь. Пытался сосредоточиться на работе, но мысли возвращались к Елизавете.

Остаток дня работал, но не мог сконцентрироваться. Мысли крутились вокруг предстоящей ночи.

Под конец рабочего дня пришел Семен Морозов. Тихо сообщил:

– Лошадь будет через час. Степан приведет. Рыжая кобыла, смирная. Даже дети на ней катаются.

– Спасибо, Семен. Ты верный друг.

– Не за что, Александр Дмитриевич. Только… – он помолчал, – будьте осторожны. Ночью всякое бывает.

Я кивнул.

Вечер. Рабочие разошлись по домам. Севастопольцы укрылись в подсобном помещении. Гришка улегся за печкой. Я остался один.

Переоделся, не в офицерский мундир, а натянул простую одежду. Темный сюртук, серые брюки, высокие кожаные сапоги. Взял небольшой дорожный мешок, на всякий случай.

Через окно увидел, как по улице ведут лошадь. Конюх Степан, пожилой мужик с седой бородой. Лошадь действительно спокойная, рыжая кобыла с белой звездочкой на лбу, она покорно шла на поводу.

Я вышел, поблагодарил Степана, дал ему пять рублей. Тот поклонился и ушел.

Остался один с лошадью.

Глубоко вздохнул.

Неуклюже забрался на лошадь, хоть я и офицер, но кавалеристом никогда не был, ездил плохо. Лошадь почувствовала неопытного седока, но не брыкалась. Спокойно стояла, ждала команды.

Я взял поводья и тихо сказал:

– Ну, давай, милая. Вперед.

Легонько пнул пятками. Лошадь тронулась шагом.

Поехали навстречу приключениям.

Когда я выехал из Тулы, солнце уже село за горизонт. Сумерки быстро сгущались, превращая мир в серо-синие тени. Небо на западе еще светилось тусклым оранжевым отблеском, но на востоке уже зажглись первые звезды.

Лошадь неторопливо и мерно шла шагом по Московской дороге. Я сидел в седле, держась за луку обеими руками. Спина напряжена, ноги судорожно сжимали бока кобылы. Наездник из меня никудышный, в прошлой жизни я само собой не учился верховой езде, а в этой все время предпочитал ездить на колясках.

Кобыла, видимо, чувствовала мою неопытность. Фыркала иногда, мотала головой, но шла послушно. Степан не обманул, и вправду смирная.

Дорога знакомая первые десять верст. Широкая, наезженная, по бокам поля, редкие деревни. Проехал мимо одной, окна в домах темные, собака облаяла из-за забора, потом затихла. Дальше снова поля, где только пустота и тишина.

Луна взошла поздно, на небе показался тонкий серп в первой четверти. Света давала мало, только обозначала дорогу как светлую полосу среди темноты. Звезды яркие и мелкие, густо рассыпаны по небу. Млечный путь тянулся белесой рекой через зенит.

Красиво, если бы не пикантность моего положения. Я ехал в темноте, в незнакомые края, к женщине, с которой долго не виделся. Ситуация абсурдная, если подумать. Инженер-капитан, строитель мельниц, создатель насосов, крадется ночью к девушке как мальчишка. Поймают, нахлебаюсь позора.

Двусмысленность ситуации помогала не думать о том, что я делаю с Анной. Или не делаю. Потом разберусь. Сначала Елизавета.

Проехал около двенадцати верст. Впереди показались три высокие сосны, темные силуэты на фоне звездного неба. Ориентир. Здесь надо поворачивать направо.

Я натянул поводья. Лошадь остановилась. Огляделся. Направо от дороги уходила узкая тропа, едва различимая в темноте. Вела в лес.

Лес. Ночью. Как же это прекрасно и романтично.

Я вздохнул и повернул лошадь на тропу. Кобыла неохотно свернула с широкой дороги на узкую тропку, заросшую травой. Шла осторожно, пробираясь между кустами.

Лес почти сразу сомкнулся надо мной. Деревья высокие и старые, с толстыми стволами. Сосны, ели и березы, все вперемешку.

Кроны переплелись, закрывая небо. Звезды исчезли. Луна мелькала иногда между ветвями, бледное пятно, дающее призрачный свет.

Стало темнее. Значительно темнее. Я с трудом различал тропу впереди. Лошадь шла медленно, осторожно ставила копыта, чтобы не споткнуться о корни.

Тут царила давящая тишина. Абсолютная, мертвая тишина. Только хруст веток под копытами, тяжелое дыхание лошади, стук моего собственного сердца в ушах.

Потом послышались звуки.

Сначала в кустах слева послышался шорох. Я вздрогнул и повернул голову. Ничего не видно. Кромешная темнота. Шорох повторился, удаляясь. Что-то мелкое и незначительное. Заяц или ежик.

Я усмехнулся. Боишься зайцев, капитан? Офицер, участник Крымской войны, трясешься от шороха в лесу?

Дальше лес стал еще гуще. Тропа сузилась, ветви низко свешивались, задевали лицо и плечи. Я пригнулся, чтобы не получить по глазам. Лошадь недовольно фыркала, с трудом пробиралась сквозь чащу.

Слева что-то громко треснуло. Сухая ветка сломалась под чьим-то нажимом.

Это уже серьезно.

Лошадь шарахнулась в сторону, коротко заржав. Я едва удержался в седле, вцепившись ей в гриву.

– Тихо, тихо, – пробормотал я, поглаживая кобылу по шее. – Все хорошо. Это просто ветка.

Лошадь успокоилась, но теперь шла еще осторожнее, насторожив уши.

Я тоже прислушался. Что могло сломать ветку? Крупное животное? Кабан? Медведь?

Медведей в этих лесах вроде не водится. Кабаны есть, но ночью они редко ходят. Наверное, просто упала ветка. Или обвалилось гнилое старое дерево.

Убедительно звучит. Я почти поверил.

Поехал дальше. Тропа петляла между деревьев, то поднималась в горку, то спускалась в низину. Никаких ориентиров. Темнота, лес и тишина.

Прошло минут двадцать. Или тридцать? Время странно растягивалось. Казалось, я еду уже целую вечность.

Справа раздался вопль. Резкий, пронзительный, нечеловеческий.

Я замер. Лошадь остановилась сама, как вкопанная.

Крик повторился. Ближе. Протяжный и жалобный. Похож на женский плач, но не совсем. В нем было что-то неправильное, фальшивое.

Сова, догадался я. Или филин. Они так кричат по ночам, похоже на плач.

Но знание не успокаивало. Крик действительно жуткий. По спине побежали мурашки.

Я тихо хмыкнул. Вот я и попал в готический роман. Темный лес, ночь, безумные крики, одинокий всадник пробирается, чтобы тайно повидаться с девушкой. Не хватает только призрака в белом или разбойников.

Как только подумал о разбойниках, сразу стало не по себе. А что, если действительно встречу? В этих лесах наверняка водятся беглые крепостные, дезертиры или воры. Ночью как раз их время.

У меня с собой ничего нет. Ни оружия, ни денег.

Ладно. Если встречу разбойников, прорвемся. Может, ускачу.

Или догонят меня, убьют и бросят в канаве.

Веселые мысли, Воронцов. Очень веселые.

Я ехал дальше, вглядываясь в темноту. Тропа стала еще уже. Деревья сомкнулись плотной стеной. Ветви цеплялись за одежду, царапали лицо. Лошадь с трудом протискивалась между стволами.

А потом тропа кончилась.

Просто взяла и кончилась. Впереди возникла сплошная стена кустарника, через которую не проехать. Я остановил лошадь и огляделся.

Заблудился. Замечательно. Потерял дорогу в темном лесу. Классическое начало страшной сказки.

Я слез с лошади, размял затекшие ноги. Попытался разглядеть, куда ушла тропа. Может, свернула в сторону, а я не заметил в темноте?

Пошел обратно пешком, ведя лошадь за поводья. Осматривал землю. Лунный свет пробивался сквозь ветки, давал немного света.

Прошел шагов пятьдесят назад. Вот здесь, кажется, тропа раздвоилась. Я нашел едва заметное ответвление вправо. Тут я проехал прямо, а надо было свернуть.

Развернулся и повел лошадь по другой тропе.

Идти пешком было легче. Ноги не затекают, лучше виднеется дорогу. Лошадь послушно шла следом.

Тропа вывела на небольшую полянку. Здесь светлее, деревья расступились, луна освещала траву, пни и заросли.

Посреди поляны лежало что-то большое и темное. Я остановился и старательно вгляделся.

Упавшее дерево. Огромная сосна, сваленная бурей или молнией. Толстый ствол, в обхват трех человек. Лежит поперек поляны, сухие ветви торчат во все стороны.

Я обошел дерево, ведя лошадь за собой. Кобыла шла неохотно, фыркала, косила глазом на темный ствол.

За деревом тропа продолжилась. Я сел обратно в седло и поехал дальше.

Лес снова сомкнулся над головой. Опять кромешная темнота, тишина и бесконечные деревья. Я начал терять чувство направления. Еду ли я вперед или кружу на месте?

Достал из кармана часы, попытался разглядеть циферблат. Бесполезно, слишком темно. Сунул обратно.

Ехал еще минут двадцать. Или час? Понятия не имею.

Вдруг впереди мелькнул свет. Тусклый, желтоватый, мерцающий между деревьев.

Я выпрямился и вгляделся. Свет никуда не исчез. Неподвижно горел где-то впереди.

Огонь? Костер? Или окно дома?

Направил лошадь на свет. Кобыла пошла охотнее, видимо, тоже заметила отблеск.

Свет приближался. Становился ярче. Мелькал между стволами, терялся, появлялся снова.

Наконец лес расступился. Я выехал на опушку.

Передо мной открылось поле. Широкое, плоское, засеянное чем-то, кажется, пшеницей. Темные колосья колыхались под легким ветром.

А за полем, на пологом холме, стоял дом.

Большой, двухэтажный, белый в лунном свете. Колонны у входа, мезонин, высокие окна. В нескольких окнах горел тот самый свет, теплый, желтый и манящий.

Рядом с главным домом стоял флигель. Одноэтажный, тоже с колоннами. В одном окне тоже свет.

Имение Оболенского. Я нашел то, что искал.

Я облегченно выдохнул. Слез с лошади, размял затекшую спину. Ноги гудели от непривычной езды.

Огляделся по сторонам. Поле тянулось до самого дома, примерно полторы версты. Вот и дорога, наезженная колея, видная даже в темноте.

Сел обратно в седло, направил лошадь по дороге через поле.

Кобыла шла охотно, чувствуя близость конюшни, воды и овса. Я тоже повеселел. Скоро увижу Елизавету.

Позади остался ночной лес. Я опять усмехнулся. Небольшое приключение, капитан Воронцов. Ночная скачка к прекрасной даме. Правда, скачка вышла больше похожа на медленное ползание улитки, но кто об этом знает?

Главное, добрался.

Дорога вывела к воротам усадьбы. Никакой охраны. Я оставил лошадь за забором, привязал к столбику. Кобыла опустила морду и сразу задремала.

Приоткрыл ворота и вошел во двор.

Справа главный дом, темный и спящий. Окна на первом этаже закрыты ставнями. Только несколько окон светятся на втором этаже, наверное, где кабинет хозяина или спальня.

Слева конюшня, сарай и людские избы. Тоже темно, там все спят.

Прямо, в глубине двора, флигель. Небольшой, изящный, с колоннами у входа. В окне справа тоже горел свет.

Я подошел к флигелю. Тоже устал, черт побери. Спина ныла, ноги затекли, одежда вся в пыли, лицо исцарапано ветками. Волосы растрепаны, картуз съехал набок.

Прекрасный вид для романтического свидания.

Поправил одежду как мог, пригладил волосы рукой. Поднялся по ступеням крыльца флигеля.

Остановился перед деревянной дверью, окрашенной в белый цвет. С латунной ручкой, отполированной до блеска.

Тихо постучал.

Изнутри послышались шаги. Быстрые, легкие. Женские.

Дверь открылась.

На пороге стояла Елизавета.

Глава 23
Ночь в усадьбе

Елизавета Петровна стояла на пороге в белой ночной рубашке из тонкого батиста, поверх которой она накинула шлафрок цвета слоновой кости с кружевными манжетами.

Светлые волосы, которые днем она всегда укладывала в строгую прическу, теперь свободно падали на плечи и спину тяжелыми волнами, почти достигая до талии. В правой руке она держала серебряный подсвечник с тремя восковыми свечами. Пламя колыхалось от ночного ветерка, который проникал через неплотно закрытое окно в глубине коридора.

– Я уже думала, что ты не приедешь, – сказала она тихо, отступая в сторону, чтобы пропустить меня.

Ее голос звучал хрипловато, словно она долго молчала. Лицо казалось бледным в неровном свете свечей, под глазами залегли легкие тени, видно, спала плохо последние ночи.

Я переступил порог, и она сразу закрыла за мной дверь, опустив тяжелую железную задвижку. Звук лязгнувшего металла показался мне чересчур громким в ночной тишине.

Коридор далеко тянулся вглубь дома. По полу лежал персидский ковер с затейливым орнаментом из синих, красных и золотых нитей, узор изображал какие-то цветы и вьющиеся лозы.

Стены обиты шелковыми обоями светло-зеленого цвета с нарисованными пастушками, овечками и пухлыми купидонами. Вдоль стен на одинаковом расстоянии друг от друга стояли узкие столики из красного дерева на изогнутых ножках, а на них китайские вазы высотой аршин каждая, расписанные синими драконами и цветами.

Елизавета Петровна повернулась ко мне. При движении полы шлафрока разошлись, и я увидел, что под ним только тонкая ночная рубашка, сквозь которую угадывались очертания ее тела. На шее, чуть выше ключицы, пульсировала жилка, часто и быстро.

– Лиза, я…

Она подняла левую руку, останавливая меня.

– Не надо слов. Мы слишком долго говорили, когда надо было действовать.

Я сделал шаг к ней и взял ее за руку. Пальцы оказались прохладными, но ладонь горячей и влажной. Я поднес ее руку к губам и поцеловал, сначала пальцы, потом запястье, где под тонкой кожей бился пульс. Она не отдернула руку, только прикрыла глаза.

– Я каждый вечер сидела у окна, – прошептала она. – Смотрела на дорогу и ждала. Думала, что сойду с ума от этого ожидания.

Я притянул ее к себе. Подсвечник качнулся в ее руке, капля горячего воска упала на ковер и тут же застыла белым пятнышком. Я поцеловал ее в губы, сначала осторожно и нежно, но она сразу же ответила с такой страстью, что я забыл обо всем. Ее губы оказались мягкими, теплыми, с привкусом вина, видимо, пила перед сном, чтобы успокоить нервы.

Я целовал ее губы, потом спустился к подбородку, к шее. Кожа там оказалась очень нежной, с легким запахом духов: роза и еще что-то цветочное. Она откинула голову назад, открывая мне доступ, и я почувствовал, как она дрожит в моих объятиях.

– Пойдем, – выдохнула она мне в ухо.

Мы пошли по коридору. Ковер глушил наши шаги.

Я видел, как на стенах колышутся наши тени от света свечей, которые она несла. Мы прошли через гостиную, где стояли кресла, обтянутые зеленым бархатом, и длинный диван с множеством подушек.

Потом через небольшую библиотеку, там на полках рядами стояли книги в кожаных переплетах, пахло старой бумагой и табаком. Затем через музыкальную комнату, где у стены возвышалось большое фортепиано черного цвета, на крышке которого лежали ноты.

Наконец Лиза остановилась перед дверью из темного дуба, украшенной резьбой и бронзовыми накладками в виде листьев и цветов.

– Это моя спальня, – сказала она и толкнула дверь.

Я вошел следом за ней. Комната оказалась довольно большой.

Посреди стояла широкая кровать под балдахином из темно-красного бархата с золотым шитьем по краям. Постель уже разобрана, всюду белоснежные простыни и целая гора подушек в кружевных наволочках. У изголовья на маленьком столике горели две лампады в серебряных подставках, их желтоватый свет создавал мягкое освещение, отбрасывая причудливые тени на стены.

Слева от кровати стоял туалетный столик с большим овальным зеркалом в раме из светлого дерева с красивым рисунком, похоже, карельская береза. На столике расставлены многочисленные флаконы с духами разной формы и размера, несколько шкатулок из зеленого камня, малахит, наверное, гребни из черепахового панциря, щетки для волос с серебряными ручками.

Справа от кровати возвышался большой платяной шкаф, украшенный вставками из перламутра, которые переливались в свете ламп. Воздух в комнате был теплым, пахло лавандой и розовым маслом.

Лиза поставила подсвечник на столик рядом с лампадами и повернулась ко мне.

– Ты приехал, – сказала она просто, и в ее голосе я услышал облегчение.

Я обнял ее за талию. Она оказалась очень тонкой, я чувствовал под руками теплое тело сквозь легкую ткань.

Лиза потянулась ко мне, встала на цыпочки, и мы снова поцеловались. Этот поцелуй был долгим и глубоким, без всякой сдержанности. Я чувствовал, как Лиза прижимается ко мне всем телом, как ее руки обвивают мою шею, пальцы зарываются в мои волосы.

Мои руки скользнули по ее спине, нашли завязки шлафрока. Я потянул за них, и узел развязался. Она помогла мне, пожав плечами, и шелковая ткань соскользнула вниз, упала к ее ногам мягкими волнами. Под шлафроком оказалась только тонкая ночная рубашка из батиста, сквозь нее я видел очертания ее тела, розоватый цвет кожи.

– Я так долго тебя ждала, – прошептала Лиза, прижимаясь губами к моему уху. – Каждую ночь я ложилась в постель и думала о тебе.

Ее пальцы начали расстегивать пуговицы на моем сюртуке. Их было шесть штук, медных, с гравированным узором.

Пальцы у нее дрожали, и она никак не могла справиться со второй пуговицей. Я помог ей, быстро расстегнул все и скинул сюртук. Жилет последовал за ним. Лиза потянула за концы моего галстука, развязала узел, который я так старательно завязывал, и отбросила белую шелковую ленту в сторону.

Мы двигались к кровати, не размыкая объятий. Я чувствовал жар ее тела сквозь тонкую ткань, ощущал, как бешено колотится ее сердце, я положил руку ей на грудь и чувствовал каждый удар.

Мы упали на кровать. Пружины тихо скрипнули под нашим весом. Я навис над ней, длинные волосы веером разметались по белым подушкам, глаза блестели в полумраке, губы приоткрыты, дыхание частое.

– Останься до утра, – прошептала Лиза. – Прошу тебя.

Я целовал ее шею, плечи, ключицы. Кожа там была очень нежной, теплой, с легким соленым привкусом. Она выгнулась, вцепилась пальцами мне в волосы, потянула на себя. Ее дыхание становилось все более частым и прерывистым.

Я стянул с себя рубашку, она полетела на пол к остальной одежде. Ее руки сразу же легли мне на спину, скользили по коже и царапали ногтями, не сильно, но чувствительно. Я чувствовал, как по моей спине бегут мурашки от ее прикосновений.

Я потянул ее ночную рубашку вверх, она приподнялась, и я стащил тонкую ткань через ее голову. Батист на мгновение зацепился за один из гребней в ее волосах, пришлось осторожно распутать.

Теперь Лиза лежала передо мной обнаженная. Кожа ее была гладкой, золотистого оттенка в свете ламп. Грудь небольшая, но красивой формы, талия тонкая, бедра округлые. На правом плече я заметил маленькую родинку, темную точку на светлой коже. Я наклонился и поцеловал ее.

Она притянула меня к себе с неожиданной силой. Наши тела сплелись. Я чувствовал ее кожу, горячую и влажную, прижатую к моей. Балдахин над нами колыхался от наших движений, бархат мягко шелестел.

Я не знаю, сколько прошло времени. Минуты? Часы? Я потерял счет. Существовали только мы двое, жар наших тел, учащенное дыхание, ее тихие стоны, которые она пыталась сдержать, прикусывая губу. Я целовал эту губу, освобождая звуки, рвущиеся наружу.

Когда все закончилось, мы лежали рядом, не в силах пошевелиться. Лиза положила голову мне на грудь, ее темные волосы щекотали мой подбородок. Я обнимал ее, чувствовал, как постепенно замедляется ее дыхание, как расслабляется ее тело. Моя рука лежала на ее спине, я медленно водил пальцами вверх-вниз.

Мы молчали минут десять, может, больше. Я слушал ее дыхание, стук ее сердца. В комнате стояла тишина, только свечи тихо потрескивали, сгорая.

Наконец она пошевелилась, приподнялась на локте и посмотрела на меня.

– О чем ты думаешь? – негромко спросила она.

– О том, что я сумасшедший, – ответил я честно. – Что мы оба сумасшедшие.

Она улыбнулась, впервые за этот вечер.

– Почему?

– Потому что это безумие. Мы в Туле, вдали от Севастополя, где все началось. У тебя положение в обществе, репутация и богатые имения. Ты дочь князя Долгорукова. А я… я бывший военный инженер, оказался счастливчиком, которого ты одарила своей любовью.

Она положила палец мне на губы.

– Не говори так. Ты не просто инженер. Я же помню, что ты сделал в госпитале Севастополя. Когда я уезжала, Струве сказал, что твоя система вентиляции помогла спасти десятки жизней. А твое очищение ран спиртовой настойкой? Ты спас много жизней своими изобретениями. Разве это ничего? Да другие не сделали и малой части того, что ты сделал за месяц.

– Изобретениями, которые я не могу внедрить везде, – горько сказал я. – Знаниями, которые я не могу передать. Одно дело что-то придумать, а другое претворить это в жизнь. Ты не представляешь, как это сложно.

Она села, подтянув к груди простыню. В свете ламп ее обнаженные плечи казались белее молока.

– А я живу в страхе, что больше никогда не увижу тебя, – сказала она тихо. – Когда ты уехал из Севастополя, я думала, что сойду с ума. Каждый день я ждала письма, хоть какой-нибудь весточки. Я так надеялась, что ты все-таки переедешь в Петербург. Но потом ты остался в Туле, и я… я не выдержала. Сама приехала, сначала сюда, а потом к тебе в мастерскую, забыв обо всех приличиях.

– Лиза… – начал я, но она перебила меня.

– Как же мне нравится, когда ты называешь меня так.

Я сел рядом с ней и взял ее за руку.

– Лиза. Ты уверена в чувствах? Ты понимаешь, о чем я говорю? Твой отец князь. У него связи и влияние. Разве у него не присмотрена выгодная партия для тебя?

– Отец в Петербурге, – она покачала головой. – Хотя он уже забеспокоился, когда узнал, что я его обманула и приехала сюда. Видимо, ему уже донесли насчет тебя. Но он давно уже перестал указывать мне, как жить. Я уже не девочка, которую можно выдать замуж за нужного человека. Мне скоро будет двадцать четыре года. По меркам света я почти старая дева.

– Ты прекрасна, – сказал я просто.

Она улыбнулась, но в улыбке этой чувствовалась горечь.

– Прекрасна и одинока. Все мои подруги давно замужем, у них дети. А я… Отец присылает письма с именами женихов. Полковник такой-то, статский советник такой-то. Все они смотрят не на меня, они видят приданое и связи. Они готовы на все ради моего приданого.

Я обнял ее за плечи и притянул к себе.

– Я встретил тебя в Севастополе совершенно случайно, – сказал я тихо. – Помнишь? Ты пришла в нашу палату когда я разговаривал со Струве. Я помню, как удивился тогда, отчего такая нежная барышня не боится крови и болезней. Все мои знакомые дамы шарахались от такого, а ты просто стояла рядом и помогала раненым.

– На самом деле я всегда боялась крови, – призналась Лиза. – Но потом я решила, что должна что-то сделать, не могу же остаться в стороне, когда происходит такое. И я пошла в сестры милосердия. А потом… потом мы встретились в госпитале. Я тоже помню нашу первую встречу. Ты долго лежал без сознания, я ухаживала за тобой, а потом, когда ты пришел в себя, меня поразили твои глаза. Ты был ранен, но у тебя такой пронзительный взгляд, я помню, он прям был наполнен огнем. Это меня удивило больше всего.