Текст книги "Избранные"

Автор книги: Альфонсо Лопес Микельсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

XI

Мерседес не устояла перед искушением превратить меня в своего «духовника». Это произошло во время второго заседания военного трибунала, разбиравшего дело генерала Бельо, обвиненного в заговоре против правительства.

Какое я имел отношение к этому процессу? Но необходимо побыть некоторое время в кругах Ла Кабреры, чтобы понять это. Точно так же прежде я считал себя обязанным вместе с друзьями присутствовать на открытии моцартовского фестиваля в Зальцбурге или с Линдингом и Монжеласом – в «Гранд-отеле» в Церматте, когда начинался сезон. А в этой стране, где самым большим традиционным праздником было рождество, мне приходилось участвовать вместе с друзьями на светских «зрелищах». В иные годы одним из наиболее популярных праздников был бал-маскарад в пользу Красного Креста, либо – университета «Атлантида», либо – детей, пострадавших от полиомиелита. В другие годы балы и приемы следовали один за другим в честь возвращения в страну очередной супружеской четы, которая, прожив длительное время за рубежом, тем не менее не теряла расположения своих местных друзей. В таких случаях забывались фамилии, все обращались друг к другу лишь по именам: Диего и Мария, Алехандро и Эва, Мигель и Беатрис, Альберто и Эмма или Энрике и Элиса…

…Так же рабочие в сельве называют отобранные ими для обработки стволы деревьев-каучуконосов: «крокодил», «крест», «плакса»…

В тот год событием, открывшим «сезон», были заседания военного трибунала по делу генерала Бельо, министра обороны.

– Бедная Сарита, она так волнуется из-за этого процесса, – однажды сказала мне Мерседес. – Бедняжка просила всех нас, своих друзей, присутствовать на заседаниях, чтобы создать атмосферу, благоприятную для отца.

– Но я – иностранец! Не думаю, чтобы мое присутствие в трибунале могло сыграть какую-либо роль, – возразил я.

– Неважно, – ответила Мерседес. – Пойдемте с нами. Уверяю вас, зрелище стоит того, чтобы на нем побывать. Хотя бы ради туалетов. Ведь в суде соберется весь свет!

…Когда в пампе на стадо нападает пума, быки сгоняют коров в середину, а сами выстраиваются вокруг, выставив острые рога…

Форма, в которой Мерседес высказала свое предложение, была из тех, против которых невозможно устоять: я вынужден был согласиться.

Заседание трибунала, происходившее в здании военной академии, напоминало открытие оперного сезона в Европе. Меня окружал цвет Ла Кабреры. На сцене, то есть на трибуне, разместились те, кто должен был судить генерала Бельо. Все в парадных мундирах, увешаны орденами и медалями; перед судьями лежала большая книга. Как я мог догадаться – кодекс военной юстиции. Генерал Бельо, похожий на героя-любовника из испанских оперетт – орлиный нос, небольшой рот, безукоризненный гражданский костюм, – сидел несколько ниже, рядом со своим адвокатом. Напротив него расположился полковник, выступавший на процессе в качестве обвинителя. Военные, за исключением самого Бельо, который то и дело раскланивался с кем-то из публики, чувствовали себя довольно стесненно среди «сливок» аристократии. «Свет» явился сюда в порыве солидарности, чтобы поддержать одного из своих. Дирижером этого грандиозного оркестра выступала дочь генерала, ныне жена одного из тех «избранных», перед именами которых с детства открывались все двери и без ведома которых на территории страны не смел шевельнуться и листок на дереве! Изящная, выхоленная Сарита, как в театре, указывала место прибывавшим зрителям.

Процесс обещал быть сенсационным. Ведь в конечном счете судили не генерала, а само национальное правительство за то, что оно осмелилось обвинить и отдать в руки правосудия человека, столь прославленного своими связями! Человека, игравшего такую роль в государстве «избранных»!

Заседание открылось торжественно, в соответствии со всеми канонами. Но уже вскоре после начала публика по мановению руки Сариты, дочери генерала Бельо, стала активно проявлять свои симпатии «жертве официальных преследований», вызывая среди членов военного трибунала полнейшую растерянность. Так бывает во время пожара в деревнях, когда испуганное стадо валит на землю изгородь и, вырвавшись на свободу, мчится неизвестно куда.

Для меня, иностранца, создать какое-либо объективное заключение о сути дела было практически невозможно, настолько влияла на ход процесса атмосфера, царившая в зале.

Надо заметить, что среди представителей высшего света правительство совершенно не пользовалось авторитетом. Это объяснялось прежде всего тем, что в стране недавно были проведены меры, направленные против инфляции, порожденной войной. Выгодным операциям Мануэля, Кастаньеды и адвоката Переса эти меры нанесли значительный ущерб. Главной причиной недовольства служил недавно созданный правительством комитет по надзору за ценами. Был установлен также контроль над железом, электротоварами, запасными частями для автомашин и другими предметами промышленности и быта, нехватка которых все острее ощущалась в стране. По сути, правительство осмелилось притормозить спекуляции власть имущих. Во всех этих мерах увидели попытку посягнуть на самые священные права Ла Кабреры – права легкого обогащения. Вопрос стоял даже не о праве, а о святом долге, как если бы речь шла о защите национальной территории!

Обвинителем выступал некий полковник, похоже, довольно скромного происхождения. Было заметно, что его сильно угнетало присутствие друзей Сариты. Свою речь он Начал бесцветно, решив почему-то перечислять все события в военной карьере генерала Бельо, все ступени его служебной лестницы.

Я узнал, что, будучи совсем молодым, Бельо начал свою учебу в Чили, где и дослужился до звания лейтенанта. Истинный член клана привилегированных, Бельо затем отдался коммерции, где, правда, не достиг особого успеха. Уже сорокалетним, без определенных занятий, он вновь вернулся в армию, где получил пост начальника охраны президента. Здесь его повысили до капитана, а затем – майора. Позднее назначили в одно из посольств в Европе, что совпало по времени с последним международным конфликтом. Атташе произвел какую-то спекуляцию с оружием, за что и получил звание полковника. А чин генерала последовал, когда он уже сидел в кресле высшего чиновника министерства обороны. Карьера генерала Бельо мало чем отличалась от карьеры обычного бюрократа, занятого решением архиважных протокольных проблем, сжившегося с рутиной пыльных кабинетов. В этом человеке не было ни единой черты истинного военачальника, искусного в вопросах командования, в стратегии.

Генералу вменили в вину то, что он публично присоединился к демонстрации, враждебной президенту республики, и вдобавок же привлек к участию в ней нескольких подчиненных офицеров (последние, как стало известно, обо всем доложили властям). Гробовым молчанием зала было встречено обвинение, сформулированное представителем министерства внутренних дел. Обвинить генерала, принадлежащего к «добропорядочным», в организации заговора, который и заключался-то в том, что кто-то несколько раз высказался против президента! Президента, согласно конституции – главы вооруженных сил. Бог мой, какая нелепость!

Защитник, превосходно владевший ораторским искусством (качество нередкое у жителей тропиков), завоевал аудиторию на второй же день слушания дела. Он подчеркнул сугубо светский аспект процесса:

– Созерцая прекрасных дам, среди которых находятся наиболее блистательные представительницы нашего общества, оказывающие мне честь своим вниманием, я задаю себе один и тот же вопрос: а не прав ли наш публицист Сирано из газеты «Эль Меркурио», проправительственные взгляды которого не вызывают сомнений и который опубликовал комментарий по поводу процесса, потрясшего основы нашего общества; не прав ли Сирано, заявивший сегодня утром, что данный процесс – не просто ошибка правительства? Данный процесс – свидетельство того, что не у всех есть достаточно высокий вкус. Действительно, подвергнуть суду такого уважаемого человека, каким является генерал Бельо!

Всем нам пришлось аплодировать, после чего адвокат продолжал:

– Позволю себе зачитать некоторые абзацы из упомянутой выше статьи, неопровержимого и ценного доказательства, ибо оно принадлежит перу, которое я высоко ценю. Каждому известно, что большую часть моей жизни я сражался именно против этого пера! Итак, слушайте меня, господа члены суда и уважаемая публика. Вот что пишет Сирано: «Правительства обычно терпят крах не из-за своих ошибок, а из-за того, что правительствам недостает хорошего вкуса. Справедливо говорил Талейран о Наполеоне: „Как жаль, что подобный гений так плохо воспитан!“ Падение Наполеона в немалой степени объясняется отсутствием у него светского такта. Во многих случаях, имея для этого все предпосылки, Наполеон не сумел подняться выше маленьких слабостей своих подчиненных! В то же время его племянник – Наполеон III, не обладая даже крошечной долей качеств военного и государственного деятеля, которым в избытке владел первый из Бонапартов, тем не менее достиг трона и оставался на нем двадцать лет. И все благодаря своему savoir faire[14]14
  Умению жить (франц.).


[Закрыть], своему такту. Лично я, не вникая в политику, проводимую газетой „Эль Меркурио“, считаю, что процесс против генерала Бельо означает отсутствие хорошего тона и рано или поздно неизбежно отразится на престиже правительства, которое мы сейчас защищаем. Я заранее признаю свое полное невежество в вопросах военной юрисдикции и даже в сути обсуждаемого вопроса. Однако, располагая информацией, которой, очевидно, располагает и широкая публика, я хотел бы задать правомерный вопрос: как можно обвинять генерала Бельо в заговоре, когда, по сути, никакого заговора не было?! Вот если бы президент страны хотя бы на несколько часов был лишен свободы, если бы он вернул власть с помощью верных ему офицеров, вот тогда можно было бы судить за попытку заговора. Учитывая весь ход событий, можно смело утверждать, что правительство рискует потерять авторитет в глазах народа – и даже армии, – начиная процесс, который не сможет благополучно довести до конца».

Адвокат наконец благополучно закончил чтение газеты. Одной этой статьи – вернее, ее чтения на процессе (что превратило суд над Бельо в обсуждение проблемы о том, что собой представляют хорошие манеры, а что – плохие), – одного этого, повторяю, уже было достаточно, чтобы выиграть процесс. Газета, внешне поддерживавшая правительство и в то же время кичившаяся своей независимостью, уделила очень скромное место политическому аспекту нашумевшего процесса. Зато страницы, посвященные светской хронике, на этот раз пестрели фотографиями присутствовавших. Особенно часто мелькали фотографии нашей приятельницы Сариты, чья красота, по словам репортера, выделялась особенно ярко благодаря тончайшей детали, свидетельствующей об изысканности этой дамы. Дело в том, что Сарита явилась в зал суда, надев вместо шляпки… военное кепи!

Адвокат был непревзойденным оратором, свободно изъяснявшимся на языке «избранных», и отвечал всем меркам условностей, которые царили здесь. Каждое слово его речи от начала до конца воспринималось публикой с бурным энтузиазмом. Как и следовало ожидать, Бельо был оправдан в тот же вечер. Пресса оппозиции немедленно возвела его на пьедестал национального героя, поставив рядом с теми, кто покрыл себя неувядаемой славой в борьбе за независимость страны.

Передо мной встал неразрешимый вопрос: каким образом этот генерал, обласканный правительствами, включая и то, против которого он организовал заговор, человек, для которого не существовали ни зависть, ни соперничество соратников, вынужденных вползать по обязательной лестнице военной службы, каким образом этот человек приобрел престиж, позволивший ему выйти победителем из зала суда? Ответ был один: его спас почтительный страх правосудия перед Ла Кабрерой, перед «избранными». Этот страх был неписаным законом мира сего.

Мои размышления были прерваны Мерседес:

– Приходите завтра ко мне на чай. Мне надо кое-что рассказать вам.

В условленный час я предстал перед Мерседес. Меня удивило, что она была одна. В маленьком кабинете, где она сидела, уютно горел камин. В углу слабо светила настольная лампа, подставка которой была сделана из свитых морских канатов. Рядом бурлил самовар, сделанный из великолепного английского серебра. Все было предусмотрено, чтобы не прибегать к помощи служанки.

Мерседес была одета с подчеркнутой простотой. Довольно долго она комментировала процесс, который, по всей видимости, страшно занимал ее. В какой-то момент она, очевидно, угадала мое недоумение, вызванное отсутствием ее мужа, потому что вдруг сказала:

– Я пригласила вас именно в этот час, пока нет мужа, чтобы мы могли поговорить наедине. Мне не с кем посоветоваться по сугубо личному вопросу. Я осмелилась подумать о вас. Хочу просить совета и помощи, так как уверена, что вы не будете обсуждать впоследствии с кем-либо то, что я вам доверю.

– Я глубоко благодарен вам за это свидетельство дружбы, – ответил я. – Но предпочел бы, чтобы вы доверили свои тайны кому-нибудь другому, кто лучше меня знаком с вашей средой.

Меня снова охватил страх: мне казалось, что огромный спрут все теснее обвивает меня своими отвратительными щупальцами.

– Я всегда видел в вас женщину, не похожую на других, – продолжал я. – Потому мне и не хочется, чтобы наша дружба свелась к тому, что вы превратите меня в вашего исповедника и станете моей «духовной дщерью». Не рассказывайте мне ничего, Мерседес. Я догадываюсь о многом, что происходит в вашей жизни, и всегда восхищаюсь тем, как вы умеете молчать. Не спускайтесь даже передо мной с пьедестала загадочного сфинкса. Честно говоря, я предпочитаю не слушать ваших исповедей.

– А я-то думала, что вы мне друг! – огорченно воскликнула она. – Лучше уж сразу скажите, что вам надоели горести и заботы ваших близких! И не надо сказок о том, что вы предпочитаете видеть меня на пьедестале молчания. Одинокие мужчины становятся такими эгоистами!

– Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду… я – холостяк. Это верно. Но не забывайте, что и я когда-то был женат. Кажется, я вам говорил даже, что из всех достоинств моей супруги самыми замечательными были ее замкнутость и скромность. Именно в этом было ее превосходство. Ирэн могла довольствоваться собственным обществом, поэтому наши супружеские отношения и потерпели крах.

Я походил на ящерицу, пытавшуюся улизнуть от врага. Мне думалось, что таким хитрым маневром я смогу избежать доверительных излияний Мерседес, не обидев ее при этом.

На том наша беседа и закончилась. Через несколько дней мы вдвоем возвращались после полуночи из клуба «Атлантик», где супруг Мерседес решил остаться еще на пару часов. Вдруг Мерседес произнесла голосом, полным мольбы:

– Ради всего святого! Не будьте таким бессердечным!

– Мерседес, я никогда не избегал вас, и если когда-либо это бывало, то во имя вашего же блага. Кто знает… Доверив мне свои тайны, будете ли вы ко мне относиться по-прежнему? Не раскаетесь ли? Не будете ли себя укорять в том, что посвятили Б. К. в свои тайны? Однако если уж вы настаиваете… Так что же с вами происходит?

– Вы знаете, я не люблю своего мужа, – сказала она голосом, не терпящим никаких возражений. – Думаю, это ни для кого не секрет. Как не секрет и то, что он меня тоже не любит.

– Честно говоря, знаю. Мне об этом уже говорили.

– Я долго терпела и никогда не изменяла ему. Я не строю иллюзий относительно своей привлекательности, я достаточно наблюдательна. Не знаю, почему я вышла за него замуж. Для него на первом месте – забота о самом себе. Иногда я думаю, что он женился на мне из-за моего богатства. Все, чем он располагает сегодня, он имеет благодаря мне, а теперь не дает мне ни своих денег, ни моих собственных. Его страсть – делать деньги! И только! В последнее время он откровенно пренебрегает мною, как, скажем, сегодня. Я не могу терпеть такое до бесконечности!

– Чего вы хотите?

– Вы прекрасно понимаете… Один из моих друзей вот уже два месяца приглашает меня покататься на машине, и я кончу тем, что приму его приглашение…

– Если вы примете приглашение только из чувства мести, не считаю, что эта прогулка принесет вам радость.

– Не только из чувства мести. Этот человек мне нравится. Он напоминает мне одного из моих прежних друзей – вы его не знали. Тот погиб от несчастного случая. Я познакомилась с ним вскоре после того, как вышла замуж. Он был адвокатом моей матери, на несколько лет старше меня. Он учился с мужем в университете, мы часто выезжали втроем. Как увлекательны были его рассказы! Он много читал, интересовался проблемами психоанализа. Я советовалась с ним абсолютно во всем… Погиб он нелепо: упал с лошади. Лошадь споткнулась, он перелетел через ее голову и сломал позвоночник. После его смерти я поняла, что любила его. А впоследствии от друзей узнала, что и он меня любил. Какая нелепость! Не правда ли?

– Не такая уж нелепость, – ответил я. – Гораздо нелепее пытаться заменить его новым другом, который, по всей видимости, просто симпатичный юноша и к тому же прекрасный танцор!..

– Да, вы правы. Я не стану с ним встречаться. Однако у меня к вам большая просьба. Вы имеете влияние на мужа, вас связывают общие дела. Скажите ему, пожалуйста, но так, как если бы это исходило только от вас. Пусть он будет более внимателен ко мне, особенно на людях.

Как мог я вмешиваться в семейные отношения людей, с которыми и знаком-то был всего несколько месяцев?! Все мое существо восставало против попыток втянуть меня в чужую жизнь, устои которой столь отличались от тех, что мне внушались в отчем доме. В нашей семье считалось, что демонстрация собственных чувств – «от лукавого».

Но было слишком поздно. Я принадлежал новому миру. Далекие берега моей отчизны растаяли в тумане, и я решил, что мне уже известны подводные течения океана, по которому я плыл на всех парусах…

– Так что же вы хотите, чтобы я еще сказал вашему супругу?

– Если вам представится случай, попросите, чтобы он купил мне новую верховую лошадь… Начинается зимний сезон, а я так некрасиво выгляжу на своем Султане!

Таким образом, я исполнил еще один ритуал Ла Кабреры: меня приобщили к лику исповедников. Как я уже упоминал, именно это и беспокоило католическую церковь, ибо за исповедями, как свидетельствовал опыт, всегда следовали любовные победы. Какая жалость, что я не моложе лет на двадцать и не умею танцевать болеро так, как танцует Мьюир и ему подобные! Тогда бы моя роль не ограничивалась просьбами о приобретении скакунов чистой английской крови для моих духовных дочерей…

XII

«Я принес не мир, но меч» – так говорится в Евангелии от святого Матфея.

Сколько скучных воскресных часов провел я в своей юности над размышлениями о сути этих слов. «Не мир, но меч»… Жизнь осознавалась нами как постоянная борьба против наших собственных слабостей, овладевавших нами постоянно. Добродетель воспитывалась в нас с тем же рвением, что и суровость в войне: порой это влекло за собою всяческие жертвы. Но все делалось в надежде на получение когда-то каких-то высших наград. Правил ли моей жизнью и сейчас тот же принцип?

Нет. Я был вынужден признать, что порвал со своим прошлым окончательно и бесповоротно. Несмотря на все усилия раздувать в себе прежнее пламя неудовлетворенности своими поступками, я все чаще гасил его. Точнее, я променял этот тлеющий огонек на мир, окружающий меня. С абсолютной покорностью, как должное, я принимал и его пошлость, и его легкомыслие.

Мои коммерческие дела уже не носили характера сознательных операций, которыми я занимался во Франкфурте и которые давали мне в лучшем случае три-пять процентов дохода. Легкость биржевых операций, когда капитал удваивался за одну ночь, развратила меня.

В Европе я тщательно выбирал знакомых, избегая малейшей близости с теми, кого мало знал. Здесь же все было по-иному. Исчезло чувство «дистанции», исчезло «табу» личных отношений. Теперь от любой женщины, с которой только что познакомился на коктейле, я выслушивал сокровеннейшие подробности ее супружеской жизни. Я принял эту роль исповедника без особого неудовольствия, так как в глубине души она мне была чуть ли не приятна. Точно так же я легко принимал теперь приглашения в едва знакомые дома только потому, что надеялся встретить там друзей из Ла Кабреры. Моему самолюбию льстило, что я буду одним из членов той касты, знакомство с которой было необходимо каждому, кто хотел бы с успехом продвигаться вверх. Теперь меня уже не беспокоили моральные качества приглашавших меня. Я принимал любую дружбу без оглядок и угрызений совести.

Все глубже и глубже затягивала меня жажда обогащения.

…Так охотники-«серингерос» в поисках новых деревьев-каучуконосов забредают в непроходимые заросли сельвы…

Я льстил тем, кто мог быть мне чем-то полезен. В то же время я принимал лесть от тех, из кого я также предполагал в будущем извлечь какую-то выгоду. Привычка к пунктуальности, рабом которой я был всю свою жизнь, была мною забыта. Ничто не угнетало мою совесть. Я приходил и уходил, когда мне вздумается, выполнял или не выполнял свои обещания, исходя из своих интересов.

Семейство К. в годы своего владения франкфуртским банком славилось своей пунктуальностью: мы погашали любой долг, как бы он ни был велик, максимум в течение трех месяцев. А ныне я испытывал восхитительное чувство раскрепощенности, продлевая до бесконечности сроки оплаты банковских счетов.

Климат этих мест может сломить даже человека несгибаемой воли: так тропические ливни превращают в труху дерево-великан. Но если я заболевал, то знал заранее, что визит врача доставит мне истинное удовольствие в отличие от нуднейшей процедуры, как это бывало во Франкфурте. Я запросто приезжал к одному из своих друзей в Ла Кабреру, разумеется, без всяких предварительных записей. Каждый из них был специалистом, как правило, дипломированным либо во Франции, либо в США. Несмотря на толпу пациентов, ожидавшую в приемной, меня принимали немедленно. Если же мне было лень выходить из дома или не позволяло здоровье, я звонил любому из них и просил заехать в пансион мисс Грейс. После беглого осмотра и нескольких стаканов доброго шотландского виски со льдом наша беседа обычно сводилась к обмену светскими сплетнями:

– Диего проиграл процесс по управлению состоянием Кастаньеды.

– Говорят, у Рейесов плохи дела. Придется им продавать имение.

– Брак Мануэля и Луизы вот-вот распадется. Она уже с четверга живет у своей сестры.

– В этом году Эмма не будет принимать участия в конных состязаниях: уже три месяца, как она беременна.

– Увидите, акции на текстиль вскоре возрастут в связи с запретом на ввоз пряжи. Я узнал от Диего. О, он – непререкаемый авторитет!

Самые разнообразные сведения распространялись в этом замкнутом мире с невероятной быстротой. Моя болезнь в данном случае была не главной темой беседы. Я испытывал огромное облегчение только от того, что вновь входил в курс происходившего в городе. Даже новости с военных фронтов – в частности, медленное продвижение американских войск в Северной Африке – уже не интересовали меня так, как в первые месяцы пребывания в этой стране.

Привычное все более отдалялось от меня. Все глубже затягивало, обвораживало, уводило в пески нечто новое.

Как-то вечером я присутствовал на очередном и обязательном событии «сезона»: в университете «Атлантида» шла лекция о значении струнной музыки. Неожиданно ко мне обратился Перес. Предложение его было ошеломляющим, но аргументы убедительными: он предложил мне принять местное гражданство…

– Мы вас так все любим. Вы как бы стали нашим соотечественником, – говорил мне Перес в антракте после того, как мы прослушали великолепный анализ квартетов Бетховена, сделанный молодым неизвестным немецким искусствоведом. – Почему бы вам не принять наше гражданство?

– Благодарю вас. Но ведь это слишком сложная процедура, займет много времени.

– В вашем случае – нет. Я уверен, все будет оформлено месяца за три. Для иностранцев, которые в той или иной мере содействовали прогрессу страны, существуют исключения. Так что если вы пожертвуете десять тысяч долларов в фонд университета «Атлантида» и мы предадим гласности это обстоятельство, никаких сложностей вы не встретите.

– Я подумаю, – ответил я.

Я понимал, что вопрос о моем гражданстве решился бы довольно просто: ведь фактически я уже принадлежал к высшему кругу, к той власти, которую представляли мои друзья. Достаточно было лишь бросить взгляд на тех, кто пришел послушать лекцию, чтобы понять это. Председательствовал на ней сам ректор университета, бывший посол, а еще ранее – министр иностранных дел. Особый тон собранию придавало то обстоятельство, что здесь присутствовали дочери президента республики. В той или иной форме в зале были представлены все крупнейшие национальные монополии и экономические силы страны. Символом этих сил служили умопомрачительные драгоценности и меха, украшавшие дам. Я пересчитал: две страховые компании, два цементных завода, недавно заключившие «пакт о ненападении», два пивных завода (они только что поделили всю страну на сферы влияния). Далее по рядам кресел следовали: текстильная промышленность, которая по мере своего укрепления охватывала всю страну; начинающая кинопромышленность и могущественнейший трест сахаропромышленников, который разрешал осуществлять продажу товара лишь через своих посредников. Здесь же была представлена семейством К. и табачная промышленность.

А за стенами зала находились все остальные: десятки миллионов, задушенных неимоверно высокими ценами.

Где-то в уголках моего сознания все же оставалось уважение к тем, кто в течение многих лет прокладывал себе дорогу в жизнь, не считаясь с властью Ла Кабреры или тем более вопреки ей. Однако подавляющее большинство пытавшихся восстать против ее влияния кончали тем, что склонялись перед ее величием. Так произошло, например, с моим другом Айярсой. Став защитником интересов всей этой публики, он немедленно превратился в ее любимца, хотя одновременно настроил против себя правительство, пытавшееся было накинуть узду на обитателей Ла Кабреры.

Так почему же не принять гражданство этой страны?! Разве не прав был адвокат, приводивший мне все преимущества моего нынешнего положения, чтобы в дальнейшем еще более выгодно использовать возможности, терять которые было бы бесконечно глупо!

Уже без былого волнения я воспринимал вести о событиях в Европе. Все ближе становились мне интересы и страсти, втягивавшие меня в орбиту Ла Кабреры. Суд над генералом Бельо еще раз подтвердил великую мощь «избранных», их власть над армией и самим правительством. Расположение или нерасположение касты привилегированных было делом немаловажным. Принадлежать или нет к тому кругу, который мой брат Фриц и его друзья называли «добропорядочными» (меня также приучили к этому выражению), означало на языке кальвинистской догмы быть членом касты, одаренной судьбой. Глупый заговор генерала Бельо и последующий «суд» над ним не имели для этого кабинетного вояки никаких последствий. Любимцы богов – «избранные», поддерживавшие его на протяжении всей его военной карьеры, с не меньшим рвением защищали фаворита от наказания, которое неминуемо должно было бы постигнуть каждого, кто нарушил присягу верности правительству.

…Такого же рода инстинкт руководит стадом диких кабанов, бросающихся на того, кто ранит одного из них…

Влияние Ла Кабреры было столь всеобъемлющим, что даже тот, кто не принадлежал к ней, испытывал непреодолимое желание протестовать против наказания провинившегося любимца высшего общества.

…По неписаному закону джунглей львы созданы для того, чтобы перед ними трепетали лани, газели, олени, зайцы и прочие «низшие» представители фауны…

Комментатор Сирано из газеты «Эль Меркурио» (этот сеньор, оказывается, не брезговал рекламой фильмов и… ресторанов!), а также адвокат, защищавший генерала Бельо, были правы в своих циничных заявлениях: применять законы к одному из «избранных» – дурной вкус! В этом усматривалось нарушение морального кодекса, стоявшего выше всяческих юридических сводов и уложений, согласно которому люди «добропорядочные» не способны совершать преступления. Подобная логика вела к тому, что армия и церковь – два наиболее уважаемых института общества – неминуемо должны были превратиться в опору олигархии и плутократии. Правительство же становилось лишь инструментом в руках последних.

Процесс над генералом Бельо, конечно, предстал бесспорным свидетельством почтительного страха перед несколькими семействами «избранных». Бросить этим семействам вызов? Попытка могла окончиться печально. И тем не менее друзья уговорили меня отважиться на рискованный поступок: подвергнуть испытанию престиж моего кузена Фрица и, кроме того, пренебречь его ненавистью ко мне.

Мне предлагали загарпунить крупного каймана, качаясь в хрупкой лодчонке. Но меня уже охватывало сладостное волнение охотника.