Текст книги "Избранные"

Автор книги: Альфонсо Лопес Микельсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

XXII

По возвращении в столицу я решил просить Лаинеса, чтобы он продал некоторое количество из моих сохранившихся в его банке акций. Таким образом, я мог бы располагать каким-то количеством наличных денег. То была моя последняя надежда: распорядиться акциями до того, как законопроект вступит в силу, и передать деньги доверенному лицу, не вызывающему подозрений. Таким человеком была Ольга.

– Невозможно ничего сделать для вас, – ответил Лаинес в ответ на мою просьбу. – Вопрос о законопроекте зашел слишком далеко. Мой банк не может рисковать, распоряжаясь состоянием германского гражданина за несколько дней до принятия закона. Это налагает на меня колоссальную ответственность и может вызвать нарекания правительства.

– Значит, вы не в силах передать мне в руки мои собственные акции?

– И этого не могу сделать. После того как проект был представлен на вторичное обсуждение, ваши акции попали под официальный контроль.

– Похоже, что я разорен вторично… Первый раз я пострадал в гитлеровской Германии… – ответил я, потрясенный.

Из кабинета Лаинеса я вышел с таким ощущением, будто меня раздели догола и мне уже не найти лоскута, чтобы прикрыть наготу. Вновь я попытался получить у Мьюира ответ на свою просьбу. Эту обязанность добровольно согласился взять на себя Перес.

– Сеньор К. не единственный, кто находится в таком положении. В аналогичное положение попали люди не только здесь, но и на всем континенте. Ему придется подождать. Вопрос может решиться не ранее чем через несколько недель, а может быть, и месяцев, – таков был ответ американца.

Утешением в последние дни моей свободы по-прежнему была Ольга. Я мог заниматься чем бы то ни было не более нескольких минут. Тревога заставляла меня метаться туда-сюда, и я находил покой и забвение только в объятиях Ольги. Дни текли в ожидании какой-то неожиданности, способной изменить неумолимый ход событий.

С безмерной теплотой Ольга стремилась удовлетворить все мои желания и капризы. А мною овладело состояние полубезумия.

– Хоть бы ты остался одиноким, бедным и больным. Тогда ты сможешь понять, как я люблю тебя, – говорила она в порыве искреннего самопожертвования.

– Значит, ты меня не оставишь, что бы ни произошло?

– Конечно!

– Даже если у нас будут только те деньги, которые ты сама зарабатываешь?

– Кто тебе сказал, что я пришла к тебе из-за твоих денег?

Прошло еще несколько дней. Но вот закончились последние формальности, закон был принят, и ко мне явился Лицт, секретарь моего кузена Фрица. Лицт сообщил мне, что, согласно положению, управляющим и опекуном всего моего состояния становится Фриц. Бедный секретарь! Божья коровка! Он служил своему хозяину, как верный пес, и тем не менее не мог скрыть своего смущения. Я всегда относился к нему прекрасно. Чуть ли не извиняясь, он говорил мне:

– Ваш кузен заявил, что не испытывает желания видеть вас, и просил меня быть посредником.

– Я также не стремлюсь встретиться с ним. Так чего же желает Фриц?

– Он хочет получить полную опись всего вашего имущества и состояния, за исключением акций «Ла Сентраль», о которых ему известно как управляющему компанией.

– Все, что мне принадлежит, находится в ведении банка «Лаинес и сыновья». Так что вам придется разговаривать с доном Диего Лаинесом.

– Дон Фриц еще до того, как проект вступил в силу, беседовал с доном Диего. Акции останутся в распоряжении банка Лаинеса, как и проценты с них, однако под контролем правительственного инспектора. Есть ли у вас еще какая-нибудь собственность? Имейте в виду, что на того, кто скрывает размеры своего состояния, налагаются колоссальные штрафы.

– У меня более ничего нет. Вот разве автомашина…

– Я спрошу у сеньора Фрица, имеете ли вы право сохранить за собой машину, и сообщу об этом по телефону. Надеюсь, что такое право вам будет дано.

Так окончилась наша первая встреча. Срок жизни истекал. Приговоренному к смерти разрешают выразить свою последнюю волю и выбрать обед по своему усмотрению, глубина трагедии заставляет даже палачей относиться к обреченному снисходительно.

Погруженный в самые мрачные мысли, я отправился подышать свежим воздухом в парк. Еще недавно я встречал здесь бродягу с попугаем, который вытаскивал билетики с «судьбой» воспитанницам английского колледжа, выходившим погулять в сопровождении своей наставницы. Вокруг меня толпились продавцы лотерейных билетов. Они бесцеремонно совали мне под нос бумажные листки, повторяя на все лады: «Последний, последний билет! Завтра – тираж!» Напрасно я вежливо отговаривался, уверяя, что меня не интересует их товар. Они бежали за мною и кричали как безумные, причем их слова звучали злой иронией, будто им были известны мои несчастья:

– Купите билет! Выигрыш получите наличными!

– Купите билет, мистер! Вернетесь к себе в страну богатым!

– Купите билет, сеньор! Хороший подарок для медового месяца!

Особенно угнетало то, что меня приняли за американца. Но не менее болезненно подействовало предложение торговца использовать билет как подарок к медовому месяцу! И это в моем-то возрасте! Конечно, то была шутка, но звучала она достаточно жестоко. Тем более что в самом скором времени я мог потерять любовь, как потерял состояние и свободу.

Какая дикость – игра в лотерею! Откуда эта слепая вера в то, что колесо фортуны может в мгновение ока изменить судьбу? После того как человек теряет надежду победить в жизни, он предается игре в лотерею. Эта игра, как и спекуляции на товарах первой необходимости, также приносила от пятидесяти до ста процентов чистой прибыли, поэтому лотерею здесь нередко называли «бизнесом». Ольга, например, считала, что лотерея может изменить ее жизнь.

…Принадлежать к миру «избранных»-тоже лотерея. Если на горизонте не возникает никакой опасности…

Стоило ли удивляться настойчивости торговцев? В этой стране все взоры устремлены в будущее, которое строится лишь на одних обещаниях, а настоящее здесь не принимают всерьез.

В то утро мне показалось, что все продавцы лотерейных билетов в городе сговорились атаковать меня. Они кружили вокруг, как рой разъяренных пчел:

– Купите свое счастье!

– Кому беспроигрышный билетик?

Бессильная ярость слепила меня. Я так мечтал побыть наедине с самим собой, поразмышлять.

– Оставьте меня в покое! – крикнул я в полном бешенстве одному из самых нахальных.

– Проклятый иностранец! Отправляйся в свою страну, если тебе не нравится у нас! Ты нам не нужен! – пригрозил парень, показав мне кулак.

Проклятие следовало за мною, как за Каином: «Бродяга», «Чужак».

Обвиненный в преступлениях, которые я никогда не совершал, я к тому же был провозглашен единомышленником моих злейших врагов – нацистов. Тех самых, которые изгнали меня из Германии, лишили всего. Где искать мира? Где найти забвение? Где я смогу дождаться победы над фашизмом, не рискуя услышать при этом, что я – «чужак»?

Мысль о смерти постепенно овладевала мной. Даже не мысль – то было какое-то физическое ощущение, распространявшееся по всему телу. Я вглядывался в зеркало и каждый день обнаруживал новые морщины. Расчесывал волосы, и, взглянув на гребенку, убеждался, что они умирают. Без всякой горечи я говорил себе: «Ну, вот и кончается мое путешествие. Так долго продолжаться не может». Кончается завод пружины, дающей жизнь моему организму. Как только он окончится, разум перестанет отсчитывать дни и часы. И нечего более ждать. Сознание погрузится в вечный мрак.

XXIII

Фусагасуга. Фусагасуга… Фу-са-га-су-га… Фу-са-га-су-га! Нелегко выговорить название местечка, где мой дядюшка Самуэль выращивал орхидеи. Вот уже два месяца, как я здесь. Меня выслали сюда как «опасного иностранца» вместе с другими немцами и итальянцами. Нас разместили в старой летней гостинице, которая до войны принадлежала немцам по фамилии Ульм, в настоящее время окончательно разорившимся.

Жизнь наша отличается удивительной монотонностью. К тому же постоянно льет дождь. Вокруг дома разбит прекрасный тропический сад, где нам иногда разрешают подышать воздухом. Однако невозможно отделаться от ощущения, что мы – в тюрьме. Люди, проезжающие по дороге, задерживаются у забора, увитого вьющимися растениями, и подолгу разглядывают нас. Некоторые при этом показывают пальцами, как будто мы – злейшие преступники. Свидетельством того, что мы не просто заключенные, а «военные враги», служат солдаты, стоящие с винтовками у входа в наше здание. Это будит любопытство, и за каждым нашим движением постоянно кто-то следит. Так обычно следят за повадками дикого зверя, запертого в клетку. Прохожие, увидев кого-то из нас, шепчут что-то друг другу; возможно, они удивлены, что у нас не такой уж страшный вид. А может быть, им известны какие-то подробности нашей жизни. Но ни разу ни от кого я не слышал ни слова сострадания, ни сомнения в том, правильно ли с нами поступили.

Среди моих соотечественников есть люди разные. Одни, как и я, понятия не имеют о причине заключения и, скорее всего, не узнают никогда. Другие лелеют надежду, что их извлечет отсюда какой-нибудь друг или влиятельный адвокат. Третьи даже пытаются шутить, говорят, что им предоставлен бесплатный отдых в таком райском месте. Но есть, конечно, и другие: нацисты-фанатики, которые гордятся тем, что «выполняли свой долг перед рейхом».

Я же испытываю постоянные страдания от того, что стал жертвой чудовищной несправедливости. Все мои мысли кружат вокруг вечного «почему?». Безуспешно пытаюсь докопаться до источника несправедливости, лишившей меня всего.

Сразу же после того, как проект Вильясеньора стал законом, было решено, что подданные стран «оси», занесенные в «черные списки», должны быть изолированы и размещены в местах заключения. С этого момента я потерял последнюю надежду. Полное безразличие овладело мною: я, как бесстрастный наблюдатель, слежу за событиями, будто все происходит на театральных подмостках и я жду от этого спектакля лишь развлечения.

Завтра воскресенье. Как всегда, приедет Ольга. Она привезет мою почту и какие-нибудь лакомства. Я должен буду съесть их в ее присутствии, чтобы доставить ей удовольствие, хотя терпеть не могу сладости. Уже без десяти десять. Пора выходить в сад, к забору, откуда я слежу за автобусами, спускающимися в облаках пыли по дороге. Из города до моей тюрьмы четыре часа езды. В одном из таких автобусов приедет Ольга. С ней я получу также газеты и счета от Фрица. Возможно, будут письма от Лаинеса или Бететы, написанные по всем правилам конспирации. Ольга расскажет, какие она выполнила поручения из тех, что я давал ей в прошлое воскресенье.

Так шло с начала моего заключения в Фусагасуге. Мы беседуем до пяти часов, прогуливаясь по саду. А ровно в пять Ольга пойдет к автобусу, и я прощусь с ней, поцеловав ее в лоб, что всегда приводит в изумление солдат охраны и пассажиров автобуса, ломающих голову над тем, что может связывать столь разных людей.

Прошли первые месяцы безоглядной любви. Теперь Ольга мне никто: ни любовница, ни подруга. Она смело могла бы изменять мне. Тем не менее она ведет себя, как самая верная жена.

Мужчина, вопреки широко распространенному мнению, – однолюб. Естественно, его могут привлекать одновременно несколько женщин, но связан брачными узами он может быть только с одной. «Однолюб» – это значит не одна любовь, а одна-единственная привязанность.

Ольга самоотверженно, почти по-матерински относилась ко мне. В том мире, где мне было отказано в последней справедливости, она заняла место Ирэн… Ирэн… Где она теперь? Жива ли? Что было бы, если бы она оставалась со мной?

Жизнь течет, дни идут за днями – проходят мимо. Я отношусь к жизни безучастно, будто к воспоминаниям, написанным много веков назад..

Разве сегодня имеет для меня значение арест Маргулиса? Из газет я узнал, что этот сотрудник торгового отдела посольства США был заключен в тюрьму собственным правительством. С помощью записывающих аппаратов было доказано, что Маргулис злоупотреблял своим служебным положением, занимаясь незаконными операциями по скупке хинина в этой стране.

В газетах говорилось также, что даже в Соединенных Штатах вызывали возмущение махинации неких молодых дипломатов, принадлежащих «золотой молодежи», которые по-своему использовали свои дипломатические обязанности наподобие Маргулиса. Этих типов там называли «бостонской группой» (речь, видимо, шла об американской Ла Кабрере). Я бы не удивился, если бы среди этой молодежи фигурировал и Мьюир. Богатые наследники, владеющие разными языками, прекрасно танцующие, прожигающие жизнь в кутежах, – капиталы родителей уберегли их от окопов…

* * *

Мое состояние заботами Фрица множится, хотя я лично имею право тратить на свои нужды лишь четыреста песо, предусмотренные законом Вильясеньора. Ловкий рулевой, Фриц сумел удвоить принадлежащий мне капитал, заменив мои акции другими, более выгодными.

В конце недели секретарь Лицт передает Ольге сводку о биржевых операциях с моими акциями, и каждый раз я убеждаюсь, что сальдо вполне отвечало бы моим самым смелым устремлениям.

«Все это – дела богачей» – так говорит Ольга. Деньги работают на нас, капитал растет, множится. Инфляция, разоряющая служащих, обогащает только нас. Мы покупаем товар в кредит. Через несколько месяцев, придержав его, выпускаем на рынок, получая такую прибыль, что лишь одной ее частью легко покрываем свой долг.

Мой кузен Фриц, всеми уважаемый член четырех или пяти правлений банков и промышленных компаний, прекрасно знает, что именно следует покупать и что именно следует продавать в тот или иной момент. С хладнокровием ученого применяет он свои знания в управлении капиталами, в том числе и моим капиталом, например.

«Дела богачей…» Садовник, который с утра до ночи возится в чужом саду при здании, где мы размещены, Ольга, которая от зари до зари приводит в порядок руки клиентов салона «Прадо», – они даже не предполагают, что деньги тоже «работают» без отдыха дни и ночи. Богатый человек, каким я был до этого, может отдыхать, читать романы, не думать ни о чем и получать прибыли со своего капитала. По сути, в конце недели я, не шевельнув пальцем, отбираю заработок у двадцати таких тружеников, как Ольга или садовник.

…Автобус, привозящий Ольгу, доставляет мне и полный отчет о том, как «работают» и какие приносят доходы мои невидимые рабы – деньги. Мое состояние, правда, не так велико, как легендарное состояние Кастаньеды. Но и оно, подобно ожившему чудовищу, растет, размножается, принимает новые формы, далеко простирая свои щупальца. Это чудовище обладает способностью сделать талантливым, красивым, достойным того, кто вдохнул в него жизнь и кто владеет им. Я помню, как некий сеньор Куэрво из университета «Атлантида» настаивал на том, чтобы пост ректора был предложен магнату Кастаньеде вместо известного ученого-биолога. Титулы и ученые звания не играют никакой роли. Богатый человек может с таким же успехом занимать пост президента ассоциации молодых католиков, кружка журналистов или синдиката по пропаганде шахмат. Как говорили римские правоведы, второстепенное следует за главным. А главное – это деньги. Если деньги Кастаньеды вложены в торговлю, значит, он будет назначен управляющим Федерации торговли. Если в индустрию, то он будет руководить промышленниками. Если в сельское хозяйство, то и здесь он будет назначен экспертом по вопросам сохранения почвы или по борьбе с ящуром. А если его деньги вложены всюду, значит, он может стать экспертом в любой области!

Фриц в свое время говорил мне, что Кастаньеде следовало бы быть президентом республики, ибо страна развивается только благодаря таким людям, как он. Довольно часто я вспоминаю торжественную церемонию посвящения Кастаньеды в «рыцари» старинного Королевского святейшего колледжа богоматери де ла Канделарии. На обряд были приглашены все мы – его друзья и обитатели Ла Кабреры. Стоя в толпе студентов и публики, мы наблюдали, как проплывали мимо нас по древним плитам монастыря, по которым были разбросаны белые лилии, в белоснежных мантиях пятеро, удостоенные этого высочайшего знака отличия. Устав гласил, что основатель этого учебного заведения – доминиканский монах – утвердил награду тем юношам, которые с помощью «святой богоматери не познали ни женщин, ни вина». Наш ловкий друг, отдавший изучению торгового права в этих стенах столь ничтожный срок, видимо, был единственным за все триста лет существования лицея, кто умудрился получить награду, имея… жену и троих детей! Мы – его сподвижники по бурным возлияниям в баре клуба «Атлантик» – испытывали некоторое смущение от аромата, источаемого целомудренными лилиями.

Как и многих других, Кастаньеду развратило постоянное преклонение перед его капиталами. Вначале его английские словечки и выражения вроде «you are right», «you are wrong»[28]28
  Вы правы. Вы не правы (англ.).


[Закрыть] казались мне даже милыми. Позже я понял иное. Монахи нередко обращались к латинским афоризмам, чтобы подчеркнуть ошибки в логике или построении речи студента. Научившись секретам риторики у иезуитов, Кастаньеда с помощью английских выражений ухитрялся придать особый вес своим словам.

Всегда внимательный, Бетета каждую неделю присылает мне записочку, заверяя, что «все идет хорошо». При этом он прикладывает счета нанятых им адвокатов; Фриц аккуратно эти счета погашает.

Лаинес также довольно часто пишет мне. Его имя тоже нередко фигурирует в счетах, оплачиваемых Фрицем: Лаинесу полагаются комиссионные с биржевых операций по моим акциям. Банкир сообщает, что «Ла Сентраль» (где он занимает кресло только благодаря моему провалу!) процветает; что Фриц, по его мнению, долго не удержится, что единственное достижение его – стабильность стоимости продукции. Государство получало в виде налогов значительную сумму, поэтому достижение Фрица имело для фирмы огромное значение.

«Кормчие промышленности»! Их деятельность сводилась к подкупу сенаторов и должностных лиц, а не к труду в цехах фабрик и заводов. Трижды за последние двенадцать лет возникал в конгрессе вопрос об увеличении налога. Его поднимал каждый новый министр финансов на следующий же день после своего назначения. Но Фриц добивался того, что налог оставался прежним.

Однако в последние дни на фирме была проведена тщательная ревизия инспекторами национального управления рент и налогов, в результате которой выплыли факты весьма неприглядные… Чтобы избегнуть объяснений, компания решила выплатить правительству крупный штраф.

И несмотря на все это, по словам Лаинеса, Фрицу придется рано или поздно потерять свое положение и кресло, в котором чувствовал себя так уверенно: его заметили в злоупотреблениях суммами, предназначенными для иных целей.

За всем этим я наблюдал с равнодушием.

Мануэль и супруги Перес, кое-какие друзья по «Атлантику» также не забывают приветствовать меня, если приезжают отдохнуть в Фусагасугу. Для них это посещение – акт милосердия по отношению к преследуемому. В такие дни Ольге приходится отходить в сторонку, будто мы не знакомы с нею. Обычно визиты друзей отличаются молниеносностью, хотя очевидно, что служат для них очередным развлечением. Так нередко дамы в высшем обществе «помогают» детям-паралитикам, организуя в их пользу балы-маскарады.

Все мои друзья только и говорили о великом проекте: «Атлантик» должен стать самым первоклассным и большим клубом в Латинской Америке.

…«Через пятьдесят лет мы тоже будем походить на Соединенные Штаты», – говорил Перес в ночь нашего знакомства, и слова его до сих пор звучат в моих ушах оптимистической музыкой.

И тут же мне вспоминается звон колокольчиков игрушечной карусели в базарные дни, когда, ухватившись за руку няньки, я следил за проносившимися по кругу марионетками: джентльменами в цилиндрах, элегантно одетыми дамами, восседавшими на необъезженных деревянных конях, вздыбившихся подобно Султану, жеребцу Мерседес. Их силуэты безостановочно крутились перед моими глазами – в дымке какого-то странного сна – под монотонную и одуряющую мелодию: пум-па… пум-па… па… па… пум-па… пум… па… па… пум-па… па… па…

(На этом обрывается рукопись Б. К.)