Текст книги "Ошибка Лео Понтекорво"

Автор книги: Алессандро Пиперно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Пять минут в компании с женой и этой девчонкой были не самыми лучшими для него.

Рахиль рассердилась, что Камилла, увидев ее входящую с сумками, даже не шелохнулась, чтобы помочь ей, а уткнулась мордочкой в свои книжки. Лео знал, насколько Рахиль раздражал тот факт, что за все время их пребывания в горах Камилла ни разу не предложила ей свою помощь, хотя бы накрыть на стол. Конечно, если бы она вызвалась помочь, Рахиль не стала бы заставлять ее делать что-либо. Но то, что Камилла ни разу не проявила подобной инициативы, выводило ее из себя. Речь шла о необременительных правилах поведения, которые Рахиль усвоила в своей скромной семье и от которых никогда не отступала. Работа считалась в ее семье единственной настоящей ценностью. Работа была залогом человеческого достоинства. Именно поэтому, когда в дом Понтекорво приходил, например, какой-нибудь плотник со своим сыном или юным подмастерьем, чтобы собрать книжный шкаф, Рахиль, запыхавшись, вбегала в комнату сыновей, где они валялись после обеда на кровати, читая комиксы или смотря телевизор, и приказывала: «Вставайте! Пришел плотник со своим помощником!» Как будто сыновья могли им чем-то помочь. Но плотник и его помощник не должны были видеть ее сыновей, предающихся постыдному безделью! Какой позор! Пусть они лучше покажутся бесполезно деятельными, чем явно бездеятельными. Пусть их видят хотя бы на ногах. Хотя бы из уважения к их ровеснику, который работает. Приведем другой пример. Бывало, к ним приходил мебельщик, чтобы поменять чехлы на диванах. Пока два тяжелых дивана несли из гостиной до грузовичка, припаркованного на бульваре, Рахиль принималась помогать (а скорее мешать) ковровщику и здоровенному детине, которого тот брал себе в помощники.

Для Рахили было лучше, если ее примут за плохую работницу, которая только мешается под ногами, чем за эдакую бездельницу-королеву, которая надменно взирает, как другие работают. Эта этика труда была привита ей отцом – трудоголиком, от влияния которого Рахиль так и не смогла избавиться. Естественно, что наглая бездеятельность Камиллы приводила ее в плохое настроение. Но что здесь можно было поделать? (И вообще, Рахиль, скажи-ка нам, что тебя не устраивает в Камилле. Что тебя угнетает. Давай, выскажи свои претензии. Прекрати скрываться. Не будь лицемеркой. Не выдумывай практические причины или принципы. Объясни, что для тебя невыносимо. Признайся раз и навсегда, что сначала было приятно, волнующе, даже умилительно видеть твоего маленького Самуэля влюбленным голубком, но со временем это стало беспокоить тебя. Сейчас, несмотря на нежный возраст женишка и невесты, дело принимает оборот угрожающий, некоторые вещи становятся недопустимыми. Объясни всем вокруг, почему уже несколько недель твоя внутренняя сирена непрерывно сигналит как безумная. Признайся, если осмелишься, что именно тебе не нравится в этой девчонке. И что никогда не понравится. Признайся, что кроме легкомысленного попустительства твоего мужа, тот факт, что Камилла не еврейка – серьезная проблема. Непреодолимое препятствие. Давай выкладывай все: не для того ты произвела на свет двух прекрасных еврейских мальчиков, чтобы отдать их первой попавшейся шиксе!)

Ранний приход Сэми и Филиппо немного ослабил напряжение, которое чувствовал Лео между двумя женщинами (одна, правда, женщина в миниатюре, но все же), находящимися не в лучшем настроении.

Едва они вошли, Рахиль обрушилась на них со своими распоряжениями. То, что она не могла поручить Камилле, она припасла для Самуэля и Филиппо. Все пойди туда и принеси то, все осторожнее не урони, не сломай.

Несколько часов спустя ребята позаботились о том, чтобы в очередной раз привести в отчаяние мать и предстать в героическом виде в глазах Камиллы. Между Самуэлем и Филиппо существовала почти идиотически-восторженная привязанность, которая одним казалась чем-то исключительным, а в других пробуждала подозрения, что ребята недостаточно умны (или недостаточно глупы?), в любом случае недостаточно подготовлены, чтобы участвовать в особом диалоге посвященных. Но именно поэтому такое сообщничество не ассоциировалось у нас ни с чем недозволенным и отвратительным.

Правда, что тайный язык составлял менее загадочную и самую очевидную часть симбиоза Филиппо и Самуэля. Этот язык состоял из множества разных элементов. Если кто-нибудь взял бы на себя труд собрать его источники, то они поражали бы своей пестротой: прежде всего фильмы, но также реплики Лео и Рахили, искаженные временем или бесконечными повторами Самуэля и Филиппо в различных контекстах, типичные выражения героев комиксов или мультфильмов, какая-нибудь грубая грамматическая ошибка, подхваченная у необразованного школьного уборщика, непристойность, преподнесенная школьным товарищем или мастером по дзюдо. Это составляло их картонный мирок. Параллельная реальность, состоящая из непрерывного, но не заразного пустословия, в которую так легко было погрузиться и из которой так трудно выйти. Игра, в которой излюбленной жертвой была Рахиль. В трудный момент она обращалась к мужу: «Ты понимаешь, о чем они говорят? Я их совсем не понимаю».

«Оставь их в покое. Это два балбеса, которые несут чепуху». Непонимание матери еще больше веселило ребят. Тогда Филиппо спрашивал ее: «Как такая глупая женщина смогла породить на свет таких замечательных парней, как мы?» В этот момент было видно, что Сэми веселит и вызывает гордость дерзость брата.

Тем не менее в тот вечер братья были особенно в хорошей форме и особенно неприятны. Что бы им ни сказали, все становилось для них поводом для очередной непонятной насмешки. И целью их насмешек стали Рахиль и Камилла (с отцом они не осмеливались шутить).

Лео уже заметил, как изменялось отношение Сэми к Камилле в присутствии брата. Когда Филиппо не было рядом, Сэми вел себя с Камиллой с неуклюжей галантностью, которую они могли наблюдать весной прошлого года, в тот вечер, когда он представил ее своим родителям, на том абсурдном ужине, когда Лео и Рахиль должны были терпеть все эти романтические свечи и прочие тошнотворные глупости. Но в присутствии Филиппо поведение Самуэля с Камиллой менялось радикальным образом. Он становился грубым, иногда невежливо не отвечал на ее вопросы. Иногда он даже отходил от нее, когда она пыталась приблизиться к нему. Все выглядело так, будто Сэми хотел показать Филиппо, что, несмотря на приезд этой девчонки, между ними ничего не изменилось. Он всегда будет на стороне своего братца. И конечно, их братскую дружбу не может поколебать его уступка такой мелочи, как любовь.

Еще один способ, который Самуэль использовал, чтобы продемонстрировать свою верность брату, – всегда ставить в меньшинство Камиллу. Как в тот вечер, когда они отказались сесть с ней рядом за стол и Сэми принялся смотреть на Камиллу с насмешкой. Такое отношение вызвало в этой обычно загадочной и непроницаемой девочке уныние. Казалось, что в ее детских глазах стоял вопрос: что я тебе сделала? Почему ты так со мной обращаешься? Почему рядом с братом ты становишься другим человеком? Чего я не могу понять?

Ощущение отчуждения привело к тому, что она отчаянно попыталась сделать нечто ей неприсущее, а именно вступить в разговор. Лео заметил, как Камилла, стремясь привлечь внимание Самуэля, попыталась вступить в беседу с банальными комментариями. Самоубийственная стратегия, учитывая поведение Сэми, которое становилось все более пренебрежительным. Вдруг, то ли сделав еще одну отчаянную попытку обратить на себя внимание, то ли стараясь намеренно задеть его, она сказала Самуэлю: «Ты красный как рак. Ты слишком долго пробыл на солнце сегодня!» Лео сразу же пришел на ум ужасающий загар родителей Камиллы. Из этого он сделал вывод, что в словах девочки крылся не слишком зашифрованный упрек.

Но Сэми не придал никакого значения этому упреку. Более того, он даже обратился к ней со стишком, естественно, чтобы развлечь брата. «Много солнца, мало солнца. Много воды, мало воды…» – громко и радостно продекламировал Сэми. Лео узнал эту фразу из «Бьянки», фильма Нанни Моретти, фильма, который его сыновья просто обожали и который стал источником дюжины цитат, пополнивших их широкий репертуар. Камиллу сильно задела очередная насмешка, в то время как Филиппо покатывался со смеху. Из-за грустного личика Камиллы, а также из-за того, что ее сыновья не прекращали жестоким и неуместным способом издеваться над ней, неся бессмысленные глупости, Рахиль намекнула мужу, слегка коснувшись его руки, чтобы он вмешался. Рахиль знала, насколько сыновья уважали отца, также она знала, что его фигура излучала какую-то особую харизму, которая наводила почти физический страх на Филиппо и прежде всего на Самуэля. Лео, не менее жены устав от их болтовни, не заставил себя долго просить:

«Прекратите!»

Дождавшись, когда сыновья умолкнут, он дал волю своему раздражению:

«Вам кажется вежливым так себя вести? Вы не чувствуете, что это совсем не забавно? Вам не кажется странным, что никто, кроме вас, не смеется над вашими репликами и цитатами? Уверяю вас и можете довериться полностью моему суждению, вы нисколько не остроумны, вы невоспитанны и попросту злы со стороны тех, кто на вас смотрит. Вы выглядите полными дураками. К тому же вы повторяетесь, сами того не замечая. Даже реплики Мела Брукст, Вуди Аллена или Нанни Моретти, которых я вас в свое время научил любить, если их повторять по сто раз на дню, становятся тошнотворными. Прекращайте это. Поняли?»

Затем он добавил уже без раздражения в голосе, но с важностью библейского пророка:

«И прежде всего я запрещаю вам смеяться над вашей матерью, которая, будучи слишком умной и тактичной женщиной, отказывается понимать вас. И приказываю вам не исключать из разговора нашу гостью».

Великий спаситель. Герой женщин! Таковым он должен был показаться Камилле. Тем, кто приходит в подходящий момент, чтобы восстановить порядок и дисциплину. Его слова оказали необычное воздействие. Самуэль и Филиппо неуверенно усмехнулись. Но выговор отца заставил их прикусить языки. Резкую смену регистра в поведении с ней Камилла смогла наблюдать, когда после обеда Филиппо вышел с матерью в кафе поесть штрудель с мороженым. Самуэль снова стал вести себя с ней слащаво-предупредительно.

А сейчас очередь Лео вспомнить то чувство умиротворения, с которым он оставил вечером после ужина Самуэля и Камиллу, развалившихся у камина. Он как будто снова слышит собственный голос: «Не лежите так близко к огню!» А также крики Самуэля: «Папа, папа! Быстрее сюда! Камилла не дышит! Папа, иди сюда, пожалуйста!» Эти крики о помощи он услышал позднее, из своей комнаты, уже лежа в постели с книжкой. Лео снова вспоминает, с какой прытью он помчался в гостиную. Он увидел там испуганного Самуэля, склонившегося над Камиллой, которая задыхалась от кашля, судорожно глотая между приступами кашля кислород, в котором так нуждался каждый квадратный сантиметр ее тела. Ее руки и лицо в буквальном смысле посинели.

Тогда вся неловкость, которую до сих пор Лео, бог знает почему, испытывал в присутствии этой девочки, внезапно исчезла. Лео Понтекорво, детский врач-онколог, привыкший иметь дело с более сложными случаями, перед сильным приступом астмы (вызванным дымом камина или нервами) повел себя с образцовым спокойствием и хладнокровием.

Он открыл створку шкафа, в котором Рахиль хранила аптечку, вынул из нее ингалятор, шприц и ампулы. Затем он подошел к Камилле, отстранил Самуэля и выполнил все необходимые действия. Сначала Лео прислонил ее руки к стене и почти силой засунул ингалятор в рот, впрыснув адреналин. Так как это только отчасти решило проблему, он взял ампулу и шприц и решительно, по-мужски, ввел в вены девочки прозрачную жидкость. Две минуты спустя все было кончено. Камилла лежала на диване и глубоко дышала. Самуэль рядом с ней не переставал всхлипывать, а Лео, спокойный, как олимпийские боги, сказал: «Пойду приготовлю вам ромашкового чая. Боюсь, вы в этом нуждаетесь».

Именно это спокойствие и невозмутимость, с которой он действовал в чрезвычайной ситуации, так поразили Камиллу. Кстати, а не было ли это притворным мужеством? И вообще, не спутала ли она профессионализм с героическим жестом? Неужели это недоразумение вселило дерзость в эту маленькую психопатку?

Возможно. Сколько раз ее родители, родители друзей, школьные учителя не знали, как себя вести при особенно сильных приступах, которые постоянно мучили ее.

В тот же момент она увидела отца своего Сэми во всей красе. Он повел себя с ней так, как она того желала. Он лечил ее так, как она того желала. Он прикасался к ней, как нужно было к ней прикасаться. Четко, решительно, но не грубо, без всякого волнения. Именно это так впечатлило Камиллу? Она даже не учла, что он играл на своей территории. Что он чувствовал себя как рыба в воде. Что это была его профессия, повседневное рутинное дело. Но откуда она могла это знать? Или она знала это? Сейчас, в измененном состоянии сознания (он вытянулся на своем ложе и положил руки под подбородок), вспоминая все события прошедшего, он начал подозревать, что она притворялась. Что она использовала свои исключительные способности актрисы и манипуляторши, чтобы симулировать приступ. Зная, что так она сможет выкурить его из норы. Так и случилось? Она загнала его с самого начала? Лео не знает этого. Он не может этого сказать. Он настолько одинок, он запутался, он стоит на краю бездны.

В общем, на четвертый день в Анзере появилось первое письмо. Первый странный признак: место, в котором оно было обнаружено. Лео вошел в комнату босиком в халате, с полотенцем на плечах и закрыл дверь. Он сбросил с себя халат, поежившись от холода, швырнул его на кровать и машинально открыл ящичек, в который в первый день приезда Рахиль сложила его трусы, носки, майки. Когда он опустил туда руку, чтобы достать трусы, он почувствовал под пальцами шершавую поверхность бумаги. Возможно, это был конверт. Лео схватил его, конечно, речь шла об ошибке или какой-нибудь шутке Рахили. Но надпись «Профессору Понтекорво», сделанная округлым и четким почерком, показалась ему еще одним недвусмысленным намеком (или, по крайней мере, кажется сейчас, когда он об этом вспоминает).

Это не вызвало бы у него такого беспокойства, если часом ранее, войдя, как обычно, в ванную, чтобы принять душ, он не обнаружил бы другого неприятного сюрприза.

На полочке под окном лежала прокладка, которую, по всей видимости, только недавно оторвали, поэтому она была не сильно испачкана. У Лео это вызвало сильное раздражение. Сначала он подумал, что это Рахиль по забывчивости оставила ее здесь. Но вспомнив, что такого не случалось ни разу за все годы их брака, он понял, что чуть-чуть выпачканная кровью прокладка принадлежала Камилле, которая забыла ее, как типичный рассеянный и неаккуратный подросток.

Но сейчас? Сейчас, учитывая письмо с неуместным содержанием, та использованная прокладка приобретала совсем другое значение. Она была оставлена там намеренно? Но зачем? Чтобы подготовить получение письма? Что-то вроде игры в поиск сокровищ с разбросанными повсюду подсказками? И в случае чего, какая награда ждала в конце игры? Или речь шла об извращенном признании в любви или об угрозе? Да и вообще, чего можно было ожидать от девицы, которая постоянно молчала, а потом болтала без умолку на чужом языке? Все это представлялось довольно неприятным. Даже неприемлемым и неприличным.

Что он должен был сделать? Вернуть ей письмо, не открывая, сурово отчитать ее, сказать ей, чтобы она больше не позволяла себе оставлять кое-какие сюрпризы в ванной и копаться в ящичке, в котором взрослые хранят, черт возьми, нижнее белье. Обратиться к ней с той же резкостью, с какой он иногда обращался к своим сыновьям, и объяснить, что девчонка двенадцати лет не должна писать письма пятидесятилетним мужчинам.

Именно это он должен был сделать. Представим, что он сделал бы это. Что тогда бы случилось? Учитывая нервозность Камиллы, она, конечно бы, расплакалась. Необычная буйность ее реакций. Вот чего стоило опасаться. А если бы Рахиль и ребята застали ее, униженную, всю в слезах? Лео пришлось бы объяснять семье множество неприятных вещей, начиная с того, что сделала Камилла. Каникулы были бы непоправимо испорчены. Потом он должен был бы терпеть обиду своего младшего сына и раздражение Рахили. И на этом история бы не завершилась. Ему пришлось бы разговаривать с родителями Камиллы, той вульгарной семейкой (викингом и его подругой), чтобы объяснить всю неприятную суть проблемы. Учитывая, как они смотрели на дочь, как относились к ней и как позволяли ей все, сколько раз на дню звонили ей, с тех пор как она здесь находилась, как порадовали ее, отправив ее в горы, несмотря на явный протест Понтекорво, для Камиллы было бы несложно убедить их, что это он склонил ее на столь неподобающее поведение. Лео попытался вспомнить, не сказал ли он чего-нибудь двусмысленного днем раньше, когда они говорили о Париже.

Все эти предположения, мысли, вопросы мучили его, пока он стоял там, мокрый, замерзший, с промокшим письмом в руках. Может быть, лучше подождать Рахиль? Может быть, лучше перепоручить это дело самой разумной на свете женщине? Да, было бы лучше Рахили поговорить с Камиллой. Было бы также лучше, если б Рахиль поговорила с ее родителями. Он не хотел вмешиваться в эту историю. Мысль о том, что его Рахиль займется всем этим, как обычно, успокоила Лео.

Стоит заметить, что если в своей профессии Лео Понтекорво отличался беспристрастностью и предприимчивостью опытного профессионала, то, столкнувшись с неприятностями вне работы, оказывался ужасающе непригодным решить практическую задачу.

С раннего детства он привык перепоручать подобные сложности своей матери, сосредоточившись на учебе и карьере. «Беговые лошадки не занимаются организацией скачек, они бегут!» Это выражение придумала его услужливая матушка.

Результат самоотверженной преданности науке и полной отстраненности от насущных проблем был парадоксален: в настоящее время, в свои пятьдесят лет, выдающийся профессор университета, отважное светило медицины, обаятельнейший оратор, обожаемый отец и верный муж не имел ни малейшего представления, где стоят в очереди на почте, чтобы отправить заказное письмо, и как оплатить коммунальные счета. Не говоря уже о том, что он приходил в ужас, когда ему надо было подписать чек.

Хорошо хоть, когда скончалась его матушка и он должен был погрузиться во все эти неприятности и взять на себя все эти обязанности, рядом с ним уже была Рахиль.

В целом это полное отсутствие конкретности и одновременно профессиональный успех как будто сделали из Лео человека, страдающего раздвоением личности. Он отлично справлялся с вещами, которые входили в круг его профессиональных интересов, и демонстрировал полную непригодность в решении всех остальных проблем, со временем приобретя суеверное предубеждение в их отношении. Самая агрессивная и изощренная бюрократия – на самом деле обыкновенное правосудие – вызывало в нем страшное волнение. Чтобы отправить его в отключку, достаточно было патрулю дорожной полиции остановить Лео для простой проверки водительских прав. Он начинал лихорадочно копаться в бардачке машины в поисках документов, как неопытный торговец наркотиками, которого остановили на таможне международного аэропорта и который делает вид, что не может открыть свои чемоданы с двойным дном, набитые кокой.

Все это объясняет, почему, обнаружив письмо и связав его с прокладкой и оба предмета с Камиллой, Лео задрожал. И почему в его перевозбужденном сознании сразу стали возникать апокалиптические теории, которые обычно отравляют жизнь параноиков. Вот почему он почувствовал себя в ловушке, представил на скамье подсудимых. Это же объясняет, почему ему достаточно было подумать о Рахили, чтобы успокоится и забыть о всех своих волнениях как о смешных проявлениях нервоза. Но прежде всего вышесказанное объясняет, почему, помедлив, он все же открыл конверт, забыв, что непременным условием для того, чтобы остаться совершенно чистеньким в этом деле, было вручить Рахили нераспечатанное письмо. Дело в том, что наконец успокоившись, он уступил любопытству и захотел узнать, что было написано в письме.

Может быть, здесь не было никаких уловок? Тогда почему она положила его в ящичек? Почему не вручила прямо в руки? Может быть, это место показалось ей наиболее надежным, где он сможет найти письмо, так чтобы никто его не видел. Но разве не это называют «уловками»? Сделать сообщником человека, с которым у тебя могут быть только формальные отношения. Какая необходимость была в том, чтобы отвечать на это послание запиской? Как бы ни был вежлив и холоден его ответ, в любом случае он становился компрометирующим документом. Чем еще может стать записка, адресованная пятидесятилетним отцом семейства двенадцатилетней девочке? Доказательством, что он ответил (а следовательно, придал значение) на провокацию девочки. Их никто бы не смог переубедить, что записка принадлежит кому-то другому.

(Видите? Каждый раз, когда Лео Понтекорво оказывался в безвыходном положении, он начинал думать об остальном мире в третьем лице множественного числа. Весь остальной мир становился безличным «они», желающими причинить ему зло, поставить его в трудное положение, загнать в угол.)

Эти новые беспокойные мысли не помешали ему вытащить письмо из уже открытого конверта.

Нелогичность его поведения заключалась в том, что опасения, которые должны были бы привести его к аккуратности и осторожности, направляли его по ошибочному пути легкомыслия и противоречия. И этот путь приводил его к бездействию. Это был замкнутый круг: страх порождал неосторожность, неосторожность выражалась в безответственном поступке. И все вместе порождало бездействие.

Подобным образом повел себя Лео несколько лет назад с одним своим помощником по имени Вальтер. Тогда он тоже попал в крайне неприятную историю. Да, Вальтер, он всегда опаздывал в университет и всегда имел помятое лицо человека, который не спит по ночам. Одаренный парень, из тех, кто очень нравился Лео и вызывал крапивную лихорадку у Рахили. («Зачем ты так часто приводишь его домой? Почему он всегда ходит к нам ужинать? Тебя не раздражает его лесть? Все эти комплименты, вся эта медоточивость». – «Да, ладно. Посмеемся. Он хороший парень, мошки не обидит. Он очень забавный. Знает кучу разных вещей. Просто он очень темпераментный. И из всех моих учеников он самый многообещающий. У него не совсем хорошо обстоят дела дома. И мне приятно помочь ему немного».)

Так вот, именно этот тип, которому так симпатизировал Лео и который был так неприятен Рахили, как-то после лекций задержался в кабинете Лео дольше обычного, чтобы попросить у профессора взаймы.

«Сколько тебе нужно?»

«Приличная сумма, Лео».

«Да, но сколько?»

«Около десяти миллионов. Но если ты не можешь…»

«Спокойно. Я же не сказал, что не могу… Но ты ведь понимаешь, что речь идет о значительной сумме. Понимаешь, что я должен поговорить с Рахилью. Знаешь, что она занимается семейным бюджетом. Ты же знаешь, что я совсем не разбираюсь в некоторых делах».

«Тогда нет, спасибо. Лучше нет. Не думаю, что меня так любят в твоем доме…»

«Не говори глупости. Рахиль тебя обожает».

«Нет, Лео. Лучше нет. Не хочу создавать проблемы тебе и Рахили».

«Успокойся. Вообще-то деньги мои. Это я их зарабатываю, трудясь каждый день. Я тебе только сказал, что должен поговорить с Рахилью, потому что она занимается подсчетами. Могу спросить, зачем они тебе нужны?»

«Э-э, это очень тяжелая и унизительная штука».

«Что же, если ты не хочешь или не можешь мне этого сказать… только вот…»

«Нет, я хочу тебе сказать. Более того, я должен тебе это сказать, я не должен ничего скрывать… Речь идет о моей матери… Да, о моей матери. С тех пор, как отец нас оставил, с тех пор, как его нет с нами… она немного не в себе. Знаешь, моя мать из тех женщин, которые полностью вверяют себя мужчине, из тех женщин, которые составляют единое целое с мужем. Они не могут существовать без мужа. Ужасно тяжело описывать ту сцену, при виде которой я присутствовал. Самое ужасное, что я не мог даже вмешаться. У меня у самого куча проблем».

«Могу представить».

«Я чувствую себя виноватым. Я не был рядом с ней в последние два года. Я не видел, что происходило. Но уже было слишком поздно…»

«Да, но поздно что?»

«Моя мама спилась. Я с трудом могу в это поверить. Не могу себе представить, что она страдает от алкоголизма. Да, именно так. Это начинается постепенно, незаметно, пока ты не увязаешь в этом болоте по уши. И уже слишком поздно… Бедная мама, все началось с этих проклятых аперитивов. Знаешь, сейчас я не могу даже слышать слово „аперитив“. Меня тошнит от этого слова. Когда она говорит мне: „А не выпить ли нам по аперитивчику?“ – я едва сдерживаюсь, чтобы ее не поколотить. Она так сладострастно произносит слово „аперитив“, что я прихожу в отчаяние».

«А сейчас как обстоят дела?»

«Ты бы на нее посмотрел, Лео. Она похожа на привидение. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, в чем дело. Она говорит, что рюмочка перед ужином полезна для ее здоровья, поднимает ей настроение. Потому что вечером ей тяжелее всего. И она должна как-то преодолеть это. Расслабиться. И вот стакан вина, „апероль“, „мартини“, прежде чем сесть за стол… Потом за этим стаканом еще один, и вот ее жизнь превращается в бесконечный аперитив, начинающийся с утра, едва она откроет глаза, и заканчивающийся вечером, когда она засыпает пьяная. Каждое утро я нахожу ее в разных углах дома. Ее кровать даже не расстелена. Она предпочитает засыпать в обнимку с унитазом, или на диване, или на кухне. Где угодно, но только не в постели. Я пытаюсь разбудить ее. Черт, она храпит как боров. И как только открывает глаза, снова набрасывается на эти проклятые аперитивы. Она начинает пить рано, от нее постоянно несет спиртным. Она никогда не бывает трезвой. Она бредит. Смеется. Плачет. У нее паранойя. Она постоянно лжет, Лео, постоянно. Все это продолжается шесть месяцев, и с каждым днем все становится хуже. Мне кажется, что она катится в пропасть. И я больше не могу, Лео. Я больше не могу».

«Ты с кем-нибудь говорил об этом? Я имею в виду, до сегодняшнего дня?»

«Я говорил об этом с Лореданой. Я спросил у нее совета с профессиональной точки зрения: в сущности, зависимость – это психическое расстройство. Она дала мне парочку адресов своих коллег, которые работают в реабилитационных центрах и занимаются зависимостями. Знаешь, все эти „Анонимные алкоголики“ и прочая фигня. Я там побывал. Я посмотрел, как они работают. Посмотрел на народ, который их посещает. Это ужасно, Лео. Настоящее зомбирование. Я не могу себе представить мать среди них. Она очень хрупкая женщина, она не привыкла страдать, страдание непереносимо для нее. Я не могу поместить ее туда. Это разрушит ее. Одна из причин, по которым она не оправилась после смерти мужа, – меньший доход. Она должна была урезать свои расходы, отказаться о некоторых привычек. Я думаю, она пьет, чтобы не видеть то убожество, которое ее окружает. Вот почему я не могу поместить ее в то место со всем этим народом. Она там не выживет. Или выйдет еще хуже, чем была».

«И что ты решил?»

«Я почти пришел в отчаяние, пока один верный друг не подбросил мне брошюрку одной клиники. Сказочное место, Лео. На побережье в Амальфи. Розовая вилла на берегу моря. Сад, примыкающий к прекрасной бухте. Я по десять раз на дню читаю эту брошюрку, и там речь не идет ни о каких алкоголиках или наркоманах. Только эвфемизмы. Мягкие, ободряющие слова. Я спросил у друга, что это за место, и он сказал, что это частная клиника, куда кладут важных людей, страдающих от всякого рода зависимостей. Знаменитости могут рассчитывать на максимальную эффективность и профессионализм с максимальной анонимностью. В прошлые выходные я даже осмотрел место, поговорил с директором и сразу же понял, что это подходящее место. Только там моя мать снова смогла бы стать моей матерью. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Проблема в том, что полное лечение стоит бешеных денег. Мы не можем себе этого позволить, по крайней мере сейчас. Я пытаюсь продать кое-что из наследства отца. Но мне не хотелось бы продавать все по сниженной цене, потому что нужда приперла, понимаешь? Я уверен, что если выждать время, можно продать все по подходящей стоимости. В общем, теперь ты знаешь мою грустную историю. Если сейчас ты мне выдашь аванс за первый триместр, я постараюсь вернуть тебе его в течение месяца. Или как только продам дом и смогу погасить весь долг полностью. Кроме того, твои деньги будут в надежных руках: никто лучше тебя не знает, как мало я зарабатываю и насколько я смог бы увеличить свои доходы в ближайшие годы. Я был бы безумцем, если бы пожелал надуть своего начальника. Вот, Лео, мои доводы и гарантии. Это ведь чистое дело, не правда ли?»

Чистейшее для Лео, но абсолютно грязное для Рахили, которая, узнав о ситуации от мужа, не смогла сдержать сарказма:

«И ты ему, конечно, дал денег не моргнув глазом?»

«А что я должен был сделать?»

«Например, не давать ему их».

«Успокойся. Я принял меры предосторожности. Это верное дело. Сейчас Вальтер продает дом. Он вернет мне долг раньше, чем ты можешь себе представить».

«А ты сам видел этот дом?»

«Я же не агент по продаже недвижимости!»

«Он тебе показал какой-нибудь документ?»

«Я не банковский работник».

«Где этот дом, Лео?»

«Не имею ни малейшего представления. Разве так важно для тебя знать его расположение?»

«Мне важно знать, существует ли он вообще. Мне кажется, что важно знать, принадлежит ли он ему. Может быть, этот дом куплен в рассрочку. Мне кажется, нужно точно узнать, нужны ли ему деньги в связи с той слезливой историей, которую он приготовил для тебя. Или ему требуется такая сумма, чтобы расплатиться с букмекером на скачках или ипотекой. Видишь ли, зная его…»

«Не понимаю, почему мои ассистент, более того – просто хороший парень, карьера которого в моих руках, должен обманом выманивать у меня деньги».

«Хороший парень? Человек, страдающий манией величия. Болтун. Пустышка. Предположим, что его история – правда, он что, не мог отправить свою мать в какой-нибудь центр? Обязательно нужно посылать ее в пятизвездочный отель? Да еще за наш счет?»

«Я поражен, Рахиль. Поражен твоей черствостью. Поражен твоим сарказмом. Позволь сказать, дорогая, иногда твое недоверие к людям меня огорчает… Почему ты всегда придаешь значение мелочам, не обращая внимание на весь сценарий?»