Текст книги "Вечеринка с продолжением"

Автор книги: Алена Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Иванцов, изведенный ужасом воспоминаний, зажмурился. Ему очень захотелось закричать, но что толку, голоси – не голоси… Когда наемники позвонили ему и сказали, что им пришлось отправить оказавшего бурное сопротивление парня к праотцам, быстро смотаться и что кейс пуст, Иванцов не поверил. Он-то ставил на кодовые замки, он не предполагал, что мерзавцы играючи вскроют чемоданчик. Вот тут его и осенило методом проверки. Иванцов рявкнул:

– Наркотики упустили.

И по благоговейной тишине на противоположном конце провода понял, что попал в точку, а Вадик действительно его перехитрил. До утра профессор нервно готовился к нашествию милиции, которую видевшие машину, а может, и убийство, студенты должны были незамедлительно вызвать. Однако понаехали товарищи в форме только после ухода ребят. Значит, эти юные паразиты и украли деньги, решил Иванцов. Он даже не думал, что Вадик имел сотню возможностей спрятать доллары, когда мотался по городу, настолько сильна была его вера в возможность быстро вернуть потерянные пропуска в рай. Остановиться профессор уже не мог. Если за день-два удастся возвратить пропажу, он еще успеет сбежать. А то, что Вадика зарезали, казалось уже удачей. Хлопнули коммерсанта по посторонним причинам, естественно, увели кейс, при чем тут он, святой и чистый? Может, Вадика и заманили поближе к Иванцову, чтобы подставить профессора? Пока разберутся и милиционеры, и бандиты, Иванцов будет уже далеко.

И вот – полное фиаско. Завтра, то есть уже сегодня, срок передачи, денег нет, зато Иванцов есть, в полном распоряжении неведомых скотов. О, как совсем недавно он наслаждался разором, разгромом и хаосом в савельевской квартире. Он представил себе физиономию соседа, тратящегося на новую обстановку. Он упивался фантазиями о том, как утешает униженную, горюющую Галю… Впрочем, нет, с Савельевым старшим он вряд ли бы встретился. А вот Галочке успел бы предоставить кров, пока приберется… Мечтатель. Невезучий, слишком порядочный для этого грязного, гнусного мира талант… Иванцов пару раз шмыгнул хорошей лепки носом, взял бумагу, ручку и неспешно изложил выгодную для себя версию случившегося. Дескать, Вадик в условленное место деньги не привез, а потом как-то оказался в профессорском дворе, где был зарезан, и больше подателю сего отчета ничего не известно. Иванцов сжег черновик, запечатал послание в конверт с какими-то противными розочками и заставил себя спрятаться под одеяло, где вскоре неспокойно заснул.

В это время Игорь Малеев просил Эльзу:

– Пожалуйста, не ругай меня. Скажи, что любишь, что рада мне, ведь меня скоро убьют. Я слишком много задолжал…

И поскольку Эльза и представить себе не могла ситуации, в которой племянника Малеева лишили бы жизни, и не выразила должного сострадания, Игорь признался в том, что он – самозванец. Гордость, заносчивость, амбициозность, наглость – все вдруг испарилось из Игоря, и осталась только потребность видеть так безрассудно отдавшуюся ему девушку, плачущую над ним и вместе с ним.

А Эльзе хотелось хохотать, прыгать до потолка от восторга, танцевать, петь, пить шампанское и бить фужеры! Ведь если Игорь никакой не племянник, значит, Эльза может рассчитывать на его любовь, не чувствуя себя убогой нищенкой, до которой по странной прихоти снизошел супермен. Однако какая-то досада, какое-то недовольство вновь отведшей ей скромное местечко судьбой сдерживали девушку. Через минуту она готова была разрыдаться, но не над Игорем, а над собой. И разрыдалась, чем растрогала своего непутевого парня едва ли не сильнее, чем вчера непорочностью. Он, обнаружив выстраданное понимание, принятие и оправдание всех своих попыток выбраться из нужды, чуть не рассказал Эльзе об их с Вадиком последней затее. Да громко вздохнула за стеной хранящая обет одиночества Кэролайн Маркизовна. Игорь вспомнил о происхождении Эльзиных синяков… Мертвые сраму не имут. Он обвинил Вадика в том, что тот подсунул ему фальшивые доллары вместо настоящих. А настоящие, принадлежавшие Игорю, прикарманил.

Эльза, Эльза, холодно собравшаяся вложить свою случайную находку в выгодное предприятие, тепло мечтающая приодеть и откормить родителей и подсознательно терзаемая содеянным! Она мгновенно решила, что просто волею справедливых небес была выбрана хранительницей своего первого мужчины. Она обязана была взять у мертвого вора деньги Игоря. Через пять минут Игорь был посвящен в Эльзину историю. И извещен о том, что волен забрать свои баксы, когда пожелает. Весть могла бы доконать его своей неожиданностью, но он наконец заметил, что Эльза едва одета и мило растрепана. Он оживал. Он был в состоянии хотя бы этой сумасшедшей ночью предпочесть спасшую его девушку презренным деньгам.

В семь часов утра Балков с Юрьевым сели на скамью справа и слева от упорно бодрствующего Измайлова. Трава под его ногами была усеяна фильтрами. Ребята, не сговариваясь, в порыве сочувствия протянули шефу пачки сигарет.

– Как в анекдоте про непьющую и некурящую невесту – больше не могу, – отказался полковник.

– Мы готовы к труду и обороне, – доложил Сергей.

– К чему угодно готовы, – уточнил Борис.

– Молодцы. Начинайте пасти Иванцова, не отрываясь. Предмет любого вида и размера он не сегодня, так завтра попытается кому-то передать или где-то оставить.

– Профессор? – изумился Балков.

А Юрьев подумал, что с Измайловым невозможно быть «к чему угодно готовым».

– Он самый.

Оба молодых сыщика решили, что, конечно, поводят Иванцова, но разочарования полковника предотвратить не смогут. Профессор! Да он только студентам гроза, а остальным до лампочки. Профессор – организатор кучи убийств! Перемудрил Виктор Николаевич. Если мужик трахает двоечниц, это не значит, что за ним сутками следить надо.

– Я сейчас в аэропорт, встречу родителей Савельевой. А вы приступайте.

– Может, мы по одному, сменяя друг друга? – предложил Борис.

– Вдвоем, я сказал, – рассвирепел заторможенный Измайлов. – Разделитесь, когда Иванцов дело сделает. Тогда Борис займется компаньоном, а Сергей не слезет с доктора наук. И найдите возможность держать меня в курсе своих передвижений.

Ребята демонстративно посмотрели мимо Измайлова, но полковник уже шагал к машине. Балков и Юрьев не стали обсуждать приказ, только выругались каждый про себя и, разумеется, приступили к наружному наблюдению.

– Около шести вечера удвойте бдительность, – обернулся Измайлов. – Помните, он раз в месяц в этот час к неземной своей любви бегает.

– Чтоб ему ноги переломало, – проворчал Балков.

А Борис Юрьев вздрогнул. Точно, Юля Серова соловьем заливалась про тайные свидания Иванцова. Неужели Измайлов думает… Ох, черт, маловероятно, но всякое бывает. Во всяком случае, полковник ошибается редко.

Полковник благословлял обстоятельства, обеспечившие ему бессонницу. Голова так болела, тело так ныло, что он невольно отвлекался от предстоящей миссии. На его памяти было множество таких случаев. Родственники жертв вели себя по-разному, но неприязни к себе, черному вестнику, любая их реакция не притупляла. Главное было не давать воли воображению, не пытаться представить, что почувствуют супруги Савельевы, услышав о гибели единственной красавицы дочки. И печальная процедура прошла, как проходит все. Пока жизнерадостные, симпатичные и моложавые женщина и мужчина дурнели и старели, не сходя с места, полковник сдержанно откланялся и уехал в управление. «Их все-таки двое, – отбивал он атаки всех отрицательных эмоций подряд. – Они в состоянии хоть поддержать друг друга. Оставлять человека с таким горем один на один несравнимо гаже, а ведь приходилось».

Он знал, что сможет заговорить свои прочно стиснутые зубы, иначе ему не удастся работать, искать подлецов, устроивших адскую свистопляску. И еще в такие минуты нельзя было зацикливаться на личностях подозреваемых, потому что слишком хотелось собственноручно раскроить им черепа. «У тебя нет выбора, надо поспать», – уговаривал себя Измайлов и в результате уговорил. Во сне лицо его разгладилось и чуть помягчело. Но в свой небольшой, скудно обставленный кабинет вошел уже другой полковник Измайлов. Борис Юрьев, видя его таким, уважительно отмечал: «Виктор Николаевич в сезон охоты».

Однако сейчас Юрьева рядом не было. Они с Балковым тащились за Иванцовым в институт. И жарились потом много часов на солнышке, дожидаясь, пока профессор покончит с официальной частью своего существования. Он появился на улице в половине шестого, как и предсказывал Измайлов. Без букета и очень хмурый. Руки профессора были свободны.

– Прокол, – шепнул Сергей Борису, – нечего ему передавать, кроме приветов. Полковник расстроится.

– Интересно, если он двинет домой, полковник прекратит чудить или промаринует нас еще ночь на свежем воздухе? – в тон ему спросил раздраженный Борис.

Сергей даже споткнулся:

– Типун тебе на язык, я этого не вынесу.

Однако Иванцов медленно шел к вокзалу.

Боковым зрением ребята видели катящий за ним неприметный автомобиль. И лицо сотрудника, ждущего их знака, различали. Они были скептически настроены, да, но в такие моменты ощущали азарт слежки. Они внутренне собирались в клубок жестокости и злости, а все доброе, нежное, сентиментальное пряталось в какие-то душевные щели, чтобы не оказаться поблизости, когда он начнет грубыми рывками разматываться.

Профессор остановился и принялся высматривать что-то или кого-то. «Если к нему подойдет шикарная женщина, завтра все управление вдоволь попотешается над нами», – сердито подумал Борис. И тут заметил, что Иванцов робко ощупывает нагрудный карман. Борис ткнул Сергея в бок. Тот напрягся. Профессор двинулся вдоль ряда стоящих у обочины машин, на которые никто не обращает внимания на привокзальной площади. Возле одной из них он быстро вынул конверт, бросил его через опущенное стекло на заднее сиденье и прошел мимо. Балков арестовал Иванцова, дав прогуляться пару кварталов.

Борис дождался хозяина машины. При задержании тот не оказал сопротивления, только хладнокровно пробормотал:

– Чушь какая-то.

Полковник Виктор Николаевич Измайлов равнодушно отдал Иванцова зануде Сергею Балкову. Он ждал второго, он жаждал увидеть его рыло. В кабинет вошел высокий, худой благообразный мужчина.

– Нет, нет, я занят, мы поговорим с вами завтра, обещаю, – попятился от него Измайлов.

Потом поймал обалделый взгляд сопровождавшего мужчину Бориса Юрьева и замолчал. Он молчал и молчал, Борис уже начал проявлять внешние признаки беспокойства.

– Садитесь, Савельев, – приглушенно сказал, наконец, полковник. – И прежде чем вы начнете возмущенно поносить сумасшедшего, швыряющего в окна чужих машин письма, выслушайте подробности убийства вашей дочери.

Савельев сидел, скрючившись и не шевелясь, слезы вольно текли из его воспаленных глаз. Но когда Измайлов кончил, он твердо заявил, что профессор, вероятно, рехнулся.

Что ж, в картотеке полковника на букву «С» появился новый исписанный лист. Через полгода он внес в него очередные сведения: Игорь Малеев попался при обмене долларов, отданных ему Эльзой. Деньги оказались фальшивыми. Беременная, зареванная Эльза Малеева все рассказала Измайлову.

– А как поживает Кэри? – спросил, прощаясь, полковник.

– Она недавно умерла от рака. Мать Галки сказала, ничем нельзя было помочь.

– Бедняжка, – вздохнул Виктор Николаевич Измайлов.

Он постоял у окна, полюбовался первым снегом и вернулся к начатому вчера расследованию очередного убийства.

ЧАСТЬ III. ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ

Ало-фиолетовому закату было просторно в ясных небесах над рекой. Олег засмотрелся вдаль, шагая от великолепных старинных развалин, давно оказавшихся в черте города, к остановке. Он даже забыл ненадолго, что прождал Лялю больше часа. Избалована его прелестница, узнать бы только кем. Сначала опаздывала так, как ни одна подруга красивого и удачливого Олега до нее не осмеливалась, а сегодня превзошла саму себя – совсем на свидание не явилась. Он-то рассчитывал на приятный вечер. Олег, черт побери, заслужил его неделей работы, после которой описания ада кажутся анекдотами про пьяных истопников. Ох, девочка, девочка, чего добивается? Побродили бы по центру, поужинали в ресторане, покатались в такси… Олег обожал целовать ее, косясь на неподвижные затылки все понимающих, но не всякие грехи отпускающих за чаевые водителей. Вот наглых частников, норовящих хоть сопением дать понять, что видят и слышат своих пассажиров, Олег не терпел. Еще оплаченного самими артистами представления на заднем сиденье жаждут извозчики.

Да, если уж Олег в момент проявления девичьего вероломства пытался разозлиться не на Лялю, а на кого угодно другого, значит, влюбился по-настоящему. Ни обманываться на этот счет, ни топтаться возле клумбы с яркими живучими цветочками смысла не имело. Он взглянул на пустую, провоцирующую приступ лени и вялости набережную. Много воды и неба впереди, древние стены сзади… Олег всегда по-особому чувствовал себя на этом месте, не чуждым, не лишним, что ли. И ему начинало вдруг мерещиться: еще мгновение, и он вспомнит нечто важное и слегка мучительное, как детский стыд. «Из-за какой ерунды убивался, несмышленыш», – дернет он одним уголком рта в попытке усмехнуться и неожиданно подумает, что именно правой стороне лица суждено стать безвольной при будущем инсульте. «С какой стати ты, до неприличия здоровый по нынешним временам мужик, примериваешься к страшным болезням? – одернул себя Олег. – Накаркаешь, берегись». Однако мысли, в отличие от Ляли, были назойливы. «Я с детства ору во сне, отчаянно и неостановимо так голошу: «А-а-а». Ни травм со мной не случалось, ни стрессов особенных. Дамы, бывало, сильно пугались, трясли меня за плечи до синяков. Одна порывистая дура плеснула в физиономию коньяком из бутылки и устроила допрос: что мне привиделось. А ничего. Интересно, когда я женюсь, в обязанности благоверной войдет безропотное терпение моих криков?..»

Олегов внутренний мир и лад верно сторожило хорошее врожденное качество: он не упражнялся в самоистязании дольше минуты. Провозгласив вслух: «Иные впечатления – иные думы», парень решительно перебрался на противоположный тротуар. Машин в ту жаркую пятницу, первого сентября, почти не было, мимо проползли лишь «КамАЗ» да замызганный дребезжащий «жигуленок». «Остановку до вокзала проеду на трамвае, поймаю мотор и только из дома позвоню своей красавице – пусть по-оправдывается», – спланировал ближайший час этот вполне состоявшийся Ромео и весьма перспективный Отелло.

Общественный транспорт ждать себя не заставил. «Ну все ко всеобщим услугам», – одобрил Олег. Услуги, однако, оказались труднопереносимыми. Он и не пытался теснить дачников с их вечно распираемыми чем-то острым и твердым тележками, оставался на подножке. Толпа бодрящихся пенсионеров, лепечущих на потных материнских коленях детишек и по-рабочему одетых в обноски отцов семейств его не занимала. Впрочем, и обрамленный расстегнутой рубашкой волосатый треугольник мужской груди, оказавшийся прямо перед глазами, привлекал мало. «Почему бы тут не постоять глубоко декольтированной девице?» – привередливо упрекнул судьбу Олег. Он был молод настолько, что не задумывался, прельстил ли бы его в такой давке даже женский бюст.

Олег повернул голову вправо и… увидел его. Его… В Олеге будто визгливо заскрипело что-то пыльное, сухое, пугающе неуклюжее. «О, как долго я тебя искал», – беззвучно сообщил он вмиг побелевшими и одеревеневшими губами.

Полковник Измайлов проснулся рано. Отпуск, можно и поваляться. Но не хотелось. Он встал под прохладный душ, однако водная процедура не была ему приятна. Подошел к холодильнику, открыл и принялся выбирать съестное на завтрак. Пошарив взглядом несколько минут, он понял, что ему абсолютно безразлично, станет ли он есть вообще. «Субботняя апатия, хандра, депрессия, грусть, скука», – бормотал полковник, закуривая. Вчера, после последнего перед его двухнедельным отпуском совещания, даже Николай Палыч заметил, что с ним неладное творится. Когда они остались одни, подполковник Луценко спросил:

– Проблемы, Виктор Николаевич?

За годы совместной работы в уголовном розыске Измайлов привык к звучанию этого вопроса. А сначала по-бабьи заботливый ласковый тон в сочетании с густым басом огромного Луценко смешили. Постепенно повышающиеся звания разбросали их по разным службам, но дружбу пощадили. Луценко молча ждал ответа, и Измайлов вяло пожаловался:

– Почти ничего не ем, Николай Палыч, а толстею.

– И не стыдно тебе, Виктор Николаевич, намекать на свою полноту при мне? Да тебе еще до избыточного веса тонну всего подряд можно скушать, – рассмеялся Луценко, которого молодые сотрудники за глаза давно звали «дедушкиным шкафом».

– Как-то паршиво на душе, – просто признался Измайлов.

– Тоска, говоришь? – Луценко потер руки и вольно перефразировал пушкинского Сальери: – Откупори шампанского бутылку, но ничего не вздумай перечесть.

– Пить не хочу, Николай Палыч, – отказался Измайлов, – в другой раз.

– Договорились. Тогда это от холостячества. Поехали, я тебя с такой мадам познакомлю, сразу жениться можно, – не скудел вариантами Луценко.

Измайлов все-таки улыбнулся:

– Сегодня поздно, завтра с утра.

Они пожали друг другу руки и направились каждый к своей машине. Вдруг Луценко догнал Измайлова и устало, серьезно сказал:

– Я статью читал, Виктор Николаевич, про то, что у людей под всякий юбилей подгадывает переходный возраст со всеми его причиндалами. Тебе ведь недавно сорок пять стукнуло. Терпи, через недельку прыщи повылезают, через две исчезнут, и опять будешь радоваться жизни, причем любой.

– Спасибо, Николай Палыч, правда утешил, – медленно отозвался Измайлов.

Луценко оглядел его с обычной нежностью и удовлетворенно хлопнул по плечу:

– Молодец.

На том и расстались.

Нет, это подполковник Луценко был молодцом: нашел, да, нашел нужное слово. Уже давненько Виктор Николаевич Измайлов не испытывал радости. Удовольствие, облегчение, даже покой ощущал. А радость – нет. Знал: вот это или то – повод для нее, если он появился, надо радоваться. Но как оно делается, как чувствуется, забыл, кажется, напрочь. «Радость – единство долгожданности и неожиданности, выстраданности и незаслуженности неважно чего, – мысленно теоретизировал полковник, запаливая третью сигарету. – Неужели мне больше не суждено улыбаться, открыв утром глаза, но еще не успев начать думать, ни с того ни с сего замурлыкать песенку в ванной и в то же время понимать, что есть, есть с чего…» Телефонный трезвон прервал сокровенные размышления Измайлова, надо полагать, к счастью. Кто знает, до чего может дофилософствоваться полковник, разве что в микроскоп не разглядывающий изнанку нашего не раз перелицованного общества, в первый день первого за пять лет отпуска.

– Утро доброе, Виктор Николаевич. Чем занимаешься? – подверг опасности разрыва барабанные перепонки Измайлова голосище Луценко.

– Прыщи давлю, – хохотнул ошарашенный полковник.

– Виктор Николаевич, как только с последним гадом расправишься, не захочешь ли ненадолго подскочить ко мне? Машину пришлю.

– Николай Палыч, не темни, что стряслось?

Луценко непривычно для себя замялся. Потом нервно сказал:

– Подмога нужна. Сегодня в час ноль восемь ночи на вокзале к дежурному обратился парень лет тридцати интеллигентного вида. Поклялся, что убил человека, мерзавца, чем очень гордится. Сообщил, что наконец-то может спать спокойно и… Это… Словом…

– Сбежал? – не выдержал Измайлов весьма подозрительного косноязычия подполковника.

– Уснул он, – глухо ухнул в трубку Луценко.

– Уснул?

– И до сих пор почивают. – Подполковник явно старался скрыть растерянность. – Парень был абсолютно трезв, вроде не обкурен. Судя по костюму, побывал в воде, и тряпки на нем высохли. Ребята у нас бесцеремонные, сержант пытался будить по-своему. Мертвый бы ожил только для того, чтобы сказать ему на прощанье пару ласковых. А этот чертов душегуб даже не пошевелился. Доктора привезли, тот осмотрел и признал крепко спящим. Уверяет, что еще долго будет дрыхнуть.

– Ты полагаешь, я смогу его растормошить? – растерялся теперь и Измайлов.

– Виктор Николаевич, ты только взгляни на него. Сколько раз ты в задержанных с лету разбирался: этот – убийца, этот – нет. На моей памяти, так тебе ни разу ошибиться и не удалось. С этим делом маеты будет много. Мы все версии, как положено, отработаем, не сомневайся. Но ты уж подключи свою знаменитую интуицию, лично мне свое мнение выскажи, мог он убить или ему почудилось что.

– Ладно, после обеда присылай за мной, может, оклемается к тому времени, – легко согласился Измайлов.

– Спасибо, друг, – возопил Луценко.

«Если бы он ляпнул пошлость вроде того, что не по моей высокой должности просьба, – подумал Измайлов, – я бы послал его подальше. Но «спасибо, друг» дорогого стоит».

Еще не совсем опомнившийся Виктор Николаевич вошел в кухню и понял, что хочет копченых сосисок и кофе с молоком. Разрезая ножом упаковку, он напевал какой-то старый мотив и улыбался. Вспомнил Николай Палыч о его талантах, о безошибочном нюхе на преступника, уважил. Не забыл, что сам всегда быстро и точно шел по следу, а он, Измайлов, забегал на шаг вперед и встречал всяких удальцов лицом к лицу. Действительно предугадывал как-то направление их отчаянных последних рывков. И Луценко, изводивший Измайлова насмешками над «ощучем вместо улик», так искренне превозносил потом до небес этот самый «ощуч», что Виктор Николаевич никогда не держал на него зла. «Ради твоей долгой и доброй памяти, Николай, помогу от души», – пообещал Виктор Николаевич. Он отправил в рот сосиску целиком и только тогда сообразил, что снова радуется. Наконец-то. «Впрочем, если этот соня не в поезде кого-нибудь порешил, Луценко все равно нам его отдаст», – попытался охладить и ввести себя в рабочее состояние Измайлов. Бесполезно. Радость приходит, когда не зовут, и уходит, когда захочет, а не когда гонят.

Подполковнику Луценко совсем не хотелось позориться перед полковником Измайловым, поэтому его ребята еще долго вспоминали это сумасшедшее утро словами: «Работать нужно только так, но так работать невозможно». Глас «дедушкиного шкафа» грохотал без устали. «Да когда же он что-нибудь сотворит и скажет, что «это хорошо», – острила образованная молодежь. «Шеф взбесился?» – недоумевали не самые расторопные. Однако вскоре и они заразились лихорадкой азарта от неуемного Луценко. Никто не понимал, что происходит с суровым подполковником, включая его самого. А он просто играл в свою и Измайлова молодость. И еще не догадывался, что только после такой игры к мужчинам приходит зрелость.

В час дня он послал за Измайловым машину. Друзья расположились в кабинете Луценко. Подполковник выложил на стол приличный кожаный бумажник, явно купавшийся вместе с владельцем, и буркнул:

– Мы предположили, что это собственность парня, а не убитого, если таковой существует, разумеется.

В бумажнике оказалось немало денег и визитные карточки, представлявшие Волкова Олега Игоревича.

– Николай Палыч, я уверен, что ты сделал все возможное, – подбодрил подполковника Измайлов, чувствуя его скованность.

Луценко благодарно усмехнулся. Подумал неторопливо, наслаждаясь мыслью: «Понял он, понял, как раньше, без слов». И уже уверенно и веско продолжил:

– Спящий тип и есть Волков Олег Игоревич. Профессия у него экзотическая – мужской портной. Два года назад ушел из ателье высшего разряда и открыл собственное дело. Парень, видно, умный и ушлый. В своем подъезде на первом этаже нашел одинокую старуху с трехкомнатной квартирой, поставил пару швейных и вязальную машины, подрядил несколько безработных швей. В общем, одевает мужиков с ног до головы. Не только плащ, куртку, костюм и рубашки к нему сошьет, но и жилет подходящий свяжет, и джемпер. Подберет носки, галстуки, обувь… Стиль создает клиентам. И они это ценят, приятелям рекомендуют, платят, не скупясь. Словом, рождественская сказка про капитализм и начинающего отечественного Версаче.

Луценко хитренько прищурился на Измайлова:

– Ты – модник, ты в этом толк знаешь.

– Точно, – рассмеялся Виктор Николаевич, – уважаю индпошив.

И как-то оба разом вдруг почувствовали, что ради таких вот отступлений от Волкова Олега Игоревича и собрались, в сущности. Сколько же лет прошло с тех пор, когда два начинающих сыщика коротали свободный вечер в кино? Героиня французского фильма прикладывала и прикладывала к животу одевшегося для выхода в свет героя галстуки, а Луценко становилось все скучнее и муторней.

– Боже ж ты мой, – гаркнул он, наконец, – хватит дурью маяться, нацепи на него любой, они все красивые, все импортные.

Хохот не ведающей мук франтовства публики поддержал страстное выступление Луценко. А по дороге в общежитие Николай Павлович впервые услышал от Измайлова о сочетании цветов, фасонах и многом другом. Он постанывал от изумления, но остался непреклонен – мужику это ни к чему. Сколько лет… Ладно, пусть годы считают неудачники. У Измайлова и Луценко были заботы поважнее.

В пятницу Волков снял мерку с последнего заказчика около полудня, дал руководящие указания работницам, доходчиво разъяснил старухе разницу между лоскутками, которые ей дозволялось брать, и материалом, который она взять норовила, попрощался до субботы и поднялся к себе на четвертый этаж. Уязвленная старуха предпочла уборке чаепитие у окна и видела, как он, «нарядный и веселый», в шесть вечера вышел из подъезда.

Люди Луценко воистину потрудились. И добились потрясающего результата, выяснив, что Олег Игоревич Волков – хороший человек. Врагами бог его обделил, а вот друзьями не обидел. Пьяным парня никто не помнил, скандалящим даже представить себе не мог, жадным не считал, в пристрастии к наркотикам не подозревал, в предательстве и воровстве не обвинял. Нормальный, башковитый и весьма удачливый человек с отличными перспективами. И этот-то пример для подражания явился ночью с повинной и уснул в присутствии милиционера. Более того, продолжает сладко спать.

– Ботинки у него действительно не по-городскому грязные, – говорил Луценко. – Мы тут поработали с расписанием электричек, прикинули, куда он мог скататься и на чем вернуться. В ноль часов пятьдесят пять минут прибывает подходящий по времени электропоезд. Мои ребята рыщут с фотографиями Волкова по платформам, кассам, дачам. Но пока ничего. А самое интересное, Виктор Николаевич, то, что за нужный нам период не нашлось ни одной подходящей смерти. Бомж отравился какой-то гадостью, женщина из окна выбросилась, благодетели спровадили в ад должника рассчитываться, да пара пьяных подростков порезалась. И все.

Телефонный звонок помешал Измайлову высказаться. Луценко рявкнул в трубку: «Давай», – грустно и испытывающе, как измученный экзаменатор, взглянул на друга, сел за маловатый для него стол и лишь после этого сообщил:

– Проснулся. Ведут фокусника.

Олег отлично отдохнул. Очнувшись, он сразу же сообразил, что происходит. Вчера он сознался в убийстве, и, следовательно, эти отталкивающие взгляд зеленые стены являются его узилищем. Поразительное, никогда ранее не посещавшее его ощущение собственной полной правоты, нет, права на содеянное дарило покоем и силой. И еще он был убежден в том, что ему надлежало находиться именно здесь, что все в порядке и кончится, когда и как должно кончиться. Только одна странность чуть волновала Олега: покорность слуха, зрения и мыслей его воле. Захотел – и перестал слышать, видеть, думать и понимать что-либо, кроме внутри самого себя перемешанных тишины, тьмы и пустоты. В таком состоянии он и перешагнул границу досягаемости въедливых вопросов подполковника Луценко.

– Здравствуйте, господа, – приветливо, но отстраненно произнес Олег. – Вероятно, я доставил вам много хлопот, ничего толком не рассказав. Извините. Так случилось, что у меня возникла совершенно непреодолимая потребность в сне. Теперь я готов ответить вам конкретно.

– Начнем с главного, – проворчал Луценко, – вы ночью шутить изволили насчет убийства?

«Николай в сарказм впадает или не замечает, что подстраивается под его манеру речи»? – удивился Измайлов. Он старался не рассматривать парня, будет еще срок и возможность.

– Подобными вещами не шутят, – назидательно сказал Волков. – Повторяю, вчера, поздним вечером, находясь в здравом уме и твердой памяти, я убил человека, который, бесспорно, этого заслуживал.

– И горите желанием поведать нам подробности? – съязвил Луценко.

– «Горите?» – вдруг живо переспросил Олег. – Какое точное слово вы отыскали. Но нет, сейчас о горении я бы говорить не стал. А вчера после убийства, казалось, я весь охвачен пламенем…

– Адским? – вкрадчиво полюбопытствовал Луценко.

– Вроде того, – добродушно согласился парень. – Я даже вошел в воду, чтобы полегчало.

– Давайте по порядку. Но прежде всего сядьте, – приказал Луценко.

– Благодарю, вы очень любезны, – откликнулся Олег, безмятежно устраиваясь напротив.

Подполковник сжал громадные кулаки.

За свою многолетнюю и многотрудную практику Луценко с Измайловым наслушались всяких исповедей. Но в ходе повествования Олега Луценко честно и не раз думал: «Не будь рядом Измайлова, я бы свихнулся». У Измайлова было похожее настроение.

Итак, в трамвае Олег повернул голову вправо и… увидел его. Его… Вообще-то впервые в жизни. Но Олег сразу понял, что этого законченного негодяя надо уничтожить, убить обязательно. Олег вышел за ним у вокзала, проводил на перрон, сел в тот же вагон электрички, выследил до дачного коттеджа и укрылся за сараем. Стемнело, он пошел за дровами для камина, а Олег проскользнул в дом и спрятался уже там. Когда подонок развел огонь, налил себе спиртного и уселся в кресло с пачкой газет, Олег подкрался сзади и изо всех сил опустил ему на голову большой молоток, найденный на участке. Потом прикрыл дверь, окунулся в реке, вернулся в город и сдался милиционеру на вокзале.

– Волков, – с трудом заговорил подполковник, – вы же славный мальчик, возможно, начитавшийся детективов. А всю эту фантастическую чушь мы проверим в течение нескольких часов. То, что вы назвали только станцию и направление, в котором шли, а точное место предпочли забыть, и то, что там три огромных дачных кооператива, надолго поиски не задержит. Поймите, через несколько часов вам придется играть по нашим правилам. Не желаете скорректировать свои россказни, исходя из этой перспективы?

– В моих показаниях нет ни звука лжи, проверяйте, – ровно отчеканил Олег.

И в этот момент он мало походил на клинического идиота.

– Смотри сам, – мрачно бросил подполковник.

Олег, прикрыв обеими руками рот, зевал.

– Да уведите же его! – взревел Луценко и едва не расколол кулаком стол.