Текст книги "Вечеринка с продолжением"

Автор книги: Алена Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Где моя дочь, мерзавец? У какого соседа? – допрашивала мама спину Бориса, еще не видя искомого.

– Мам, я здесь, все в порядке, – крикнула я.

Мама неожиданным рывком отстранила Юрьева и ворвалась в парадную залу Измайлова.

– Добрый вечер. Я – сосед.

Неловко говорить такое про бесстрашного полковника, но он проблеял свою реплику, как предназначенный в жертву разборчивым зажравшимся богам ягненок.

– Жаль, что вам уже переломали ноги, – проворковала мама и пристально оглядела Измайлова, будто выбирая, что еще можно в его организме порушить.

– Извините, я отменю наряду лишние хлопоты, – справился с шоком Измайлов и взялся за телефон.

– Мама, зачем ты скрутила лейтенанта? – понимая, что резвлюсь последний раз в жизни, спросила я.

– Но он пытался проделать это со мной. Не волнуйся, я еще не выжила из ума окончательно и знаю, что он виртуозно играл в поддавки. Иначе вряд ли бы его остановила ваза.

– Какая ваза?

– Которую она в меня метнула, едва открыла глаза, – продолжил фискалить Борис.

– Я задремала, дожидаясь тебя. Отец с малышом отправились в цирк, а я к тебе – посплетничать. Разбудил меня шум…

– Неправда, – возмутился Юрьев, – я очень тихо вошел.

– Разбудил меня шум. Я увидела морду взломщика и запустила в него тем, что попалось под руку.

– И попалась фарфоровая ваза, единственный остаток прежней роскоши.

– Отныне осколок. Да, вкус, реакция и хватка у меня есть. Поленька, этот мальчик посмел заикнуться о твоей несуразности. С кем ты водишься, дочка, кому доверяешь ключи!

Мальчик бубнил что-то про яблоко и яблоню.

– Ты не поверила, но он действительно милиционер, – заступилась я за бледного Юрьева, стараясь заглушить издаваемые им звуки.

– Это несколько оправдывает его варварство: книжки читать некогда, – отказалась прощать и мириться мама.

– Дамские романы? – встал на дыбы Борис.

– Нет, он получше, чем кажется; разговаривает.

– Мама, это все из-за моей дурости, – собравшись с силами, повинилась я.

Она взглянула на меня, как на пятилетнюю девочку.

– Я ведь тебя учила вслух в этом не признаваться. Конечно, каждый сам во всем виноват. Но я никак не возьму в толк, что ты здесь делаешь так поздно в плаще и шляпе?

– Она развлекает полковника криминальными розыгрышами, чтобы не скучал на больничном, – припечатал разобиженный Юрьев.

Боже, у меня до предела расстроены нервы. Мне послышалось, что моя взрывная, активная, но благовоспитанная мамочка чуть слышно вымолвила: «Самаритянка, блин».

– Борис, иди в кухню, а ты, Полина, в другую комнату, – взял инициативу в свои руки Измайлов. Но, оказалось, что не за то место.

– С чего это вы раскомандовались? – грозно полюбопытствовала мама.

– Пусть они все-таки оставят нас одних, и я объясню, – настаивал Измайлов и настоял.

Они беседовали с полчаса. Наконец мы с Юрьевым услышали, что они прощаются в прихожей, и бойко выскочили каждый из своего изолятора.

– Поле нельзя надолго оставаться без ребенка, она напрочь теряет чувство реальности, – внушала мама Измайлову.

– Я обещаю вам, что дня через три она воссоединится с сыном, – утешал ее тот.

Дикий, изумленно-вопрошающий взгляд Бориса описанию не поддавался. Намеченный Измайловым срок, вероятно, поверг его в трясину сомнений и ужаса.

– Борис, мы вызвали такси, проводи даму, – бросил через левое плечо Измайлов и галантно поклонился маме.

Весело сказав мне: «Пока, дочка, Виктору Николаевичу тебя вполне можно доверить», – она ушла.

– Что вы так долго обсуждали? – накинулась я на Измайлова.

– Этого ни она, ни я тебе не откроем, – таинственно произнес он.

Тут вбежал лейтенант милиции Юрьев и загрохотал голосовыми связками:

– Я задушу тебя, Полина.

– Борис, у меня не так много радостей в жизни, не вздумай лишить, – употребил власть полковник.

Я безалаберно уставилась на Юрьева. Что, съел? Попробуй-ка поднять руку на полковникову радость.

– Я сам ее задушу, только чуть позже, – договорил Измайлов.

И у меня сложилось четкое впечатление, что он не шутил. Я сочла за благо двинуться к выходу, но Измайлов задержал:

– Полина, мне завтра понадобится, чтобы ты пригласила меня домой, но не лезла в то, чем мы с экспертом будем там заниматься.

– С каким экспертом? – возгорелось в Борисе пламя недоверия.

– Не бери в голову, возись с тем, что планировали сегодня, – потушил его Измайлов.

– Виктор Николаевич, я завтра на целый день ухожу в редакцию. Ключи я вам занесу. Все мое – ваше.

– Полина, я не с обыском собираюсь, учти.

– Да собирайтесь с чем угодно, – сказала я.

И поплелась к себе. Я, похоже, перебрала с чудачествами, даже самой было противно. Сейчас помедитирую со свечой, разгоню самоедские мысли и залягу спать, пока они, садистки, не успели вернуться. Так я и поступила. Утром, вяло передавая Измайлову ключи, я удостоилась лицезреть эксперта, которого полковник называл дядей Сашей. Мужичонка был маленький, седой, худолицый, ни на кого из моих знакомых не похожий. Но я могла бы поклясться, что знаю, кто он. А вот вспомнить не получалось. Впрочем, редакционная сутолока быстро вернула мне бодрость. Привычно сочетая способность от кого-то уворачиваться, а кого-то останавливать на бегу, я позабыла все домашние напасти. Здесь я ничего не откалывала и не выламывала. Не садилась ни в галошу, ни в лужу. Но где, собственно, я была собой, в редакции или дома, не взялась бы угадывать даже сама. Закончив дела в одной редакции, я понеслась во вторую, потом в третью. Исчерпав таким образом список доступных мне рабочих территорий, я оказалась в своем подъезде и едва не проскочила квартиру Измайлова: совсем запамятовала, что ключи у него. В дверь полковника уже звонил кто-то. Подойдя ближе, я с облегчением выдохнула:

– Сергей!

Балков приветствовал меня, как родную сестрицу.

– Ты их уже видел сегодня, Сережа?

– Нет.

– Борису снова есть что про меня рассказать.

– Отлично. Ты подарок, Поля. Когда слушаешь о твоих похождениях, кажется, что и собственная житуха не такая уж однообразная.

Юрьев впустил нас и сразу же посвятил Сергея в то, «как эта акробатка вчера выступила».

– Почему акробатка? – спросил Сергей.

– Точно, это не она, а я кувыркался.

Заключительные слова повествования прозвучали уже в кухне, где привольно развалился сразу на двух табуретах хозяин. Поэтому Балков обратился и к Борису, и к Измайлову.

– Чего вы от нее постоянно хотите? Разумности? Так она ее и проявила, не сунувшись в комнату.

Крыть Юрьеву было нечем.

– А и верно, чего мы все от нее хотим? – изволил задуматься он.

– Надеюсь, каждый своего, и наши желания не совпадают, – изрек собственник Измайлов очень тихо.

У них у всех входило в привычку комментировать производимые мною неприятности себе под нос, но так, чтобы я услышала. Свихнуться можно.

– Как результаты, Сергей? – спросил Измайлов.

– Никак, – помрачнел Балков.

– Это хорошо, – разразился парадоксом полковник.

Балков окаменел.

– Поля, вот твой ключ, спасибо, – добродушно сказал мне Измайлов.

– Отыскали гору улик?

– Не гору, но отыскали.

– Поздравляю. Когда арестуете?

– Завтра.

Наступило молчание, а я была совершенно не подготовлена к его наступлению. Но не стоять же столбом, надо говорить.

– А сейчас мне можно в свою ванну и кровать?

– Можно. Особенно в ванну. Счастливо.

Я рванула к себе наверх. Что, что они ухитрились у меня обнаружить? Порядок был идеальным, вещи покоились на местах. «Особенно в ванну…» Так и есть? Все в ванной благоухало ароматизированным чистящим средством. Губка, предназначенная для этого самого средства, еще не просохла. Мне почему-то вспомнился дядя Саша, но смутно. Я вернулась в комнату. Из корзинки выбрался котька. Его шейка гордо торчала из нового голубого ошейника, на котором позванивал крохотный голубой колокольчик: «Динь-динь».

18

На следующее утро, в восемь часов, я поскреблась к Измайлову. У двери словно дежурил Балков.

– Сережа, я сдаваться.

– Умница. Полковник только что меня за тобой послал.

– Ты почему так рано?

– Он приказал. И не мне одному. Борис психует в комнате. А какой-то тип, дядя Саша, возится в ванной. То ли мыться собирается, то ли топиться.

– Сережа, Виктор Николаевич с дядей Сашей вчера перечистили мою сантехнику. И напялили на кота ошейник с колокольчиком. Я всю ночь маялась предположениями.

– Поля, полковник до полуночи гонял нас по деталям расследования. Заключил: «Вы меня убедили, парни». Я ничего не соображаю, но, похоже, он кого-то задерживать собрался.

Из ванной вышел дядя Саша, за ним Измайлов. Пожали друг другу руки.

– Спасибо, Александр Петрович.

– Не за что, Виктор Николаевич. Вечером опять тебе полный ажур устрою.

Дядя Саша увидел меня и вдруг остановился:

– Строго и аккуратно дом держите, барышня. Нынче для молодежи это редкость.

От изумления я в ответ сказала ему:

– Здравствуйте.

– До свидания, – обрел он серьезность и отбыл.

– Быстро в комнату, – велел нам с Сергеем Измайлов. – А то поразевали рты, перед знакомым стыдно.

В кресле сидел подавленный Юрьев. Я поздоровалась. Он был в критическом состоянии, потому что сердечно ответил:

– Привет, Полина. И ты здесь?

– Я ничего не объяснил вам вчера, мне необходимо было все еще раз обмозговать. А сегодня уже некогда, – своеобразно приступил к инструктажу Измайлов. – Ты, Полина, нужна мне на самый крайний случай.

– Благодарю за откровенность.

– Не время болтать. Спрячешься в кухне, осторожно из-за угла посмотришь на пришедшего. Кто бы ни пришел, слышишь, кто бы ни пришел, когда он пройдет по коридору, кивни мне, если вы знакомы.

– А кто…

– Молчи, добром прошу. Борис, Сергей, вы затаитесь здесь. Когда мы зайдем в ванную, приоткроете дверь и будете слушать. Действовать, исходя из услышанного. Кто внизу в машине?

– Воробьев.

– Сойдет.

Любопытство терзало Балкова и Юрьева не меньше, чем меня. Но они ничего не спрашивали. Я же хотела знать, ради кого столько затей, немедленно. Но не успела разозлить Измайлова, с лестницы позвонили.

– Марш в кухню на цыпочках. И не высовывайся из-за угла.

Я никогда прежде не слышала голоса, которому невозможно не подчиниться. И выполнила приказ безропотно. Из кухни отлично была видна входная дверь. Измайлов отпер ее.

– Ну, что тут у вас стряслось? – недовольно спросили из-за порога.

– Помощь нужна, заходите, – пригласил Измайлов.

В прихожую шагнул… слесарь. Я чуть не расхохоталась во все горло. И часто Измайлов так издевается над Сергеем и Борисом? Или это учебная тревога? Надо бы выяснить. Да, бесспорно, наш дорогой тощий, небритый слесарь во всей красе похмельного синдрома, в вонючей спецовке, с ободранным чемоданчиком.

– В ванной, – указал Измайлов.

Мне не терпелось покинуть укрытие и посмеяться вместе с ребятами. Так серьезно подготовились к чьему-то визиту, и вдруг заваливается слесарь. Бедный Измайлов. Но, когда я увидела его лицо, смогла лишь закивать, рьяно демонстрируя, что мне и головы не будет жалко, если оторвется. Нет, черты полковника не исказились, губы улыбались, но в глазах бездонно и холодно стояло все коварство мира. Господи, разве в такого можно влюбляться? К нему ни в коем случае и приближаться не следует. Измайлов давно ушел, а я все не могла опомниться. И опять в мозгах завертелось: «Дядя Саша, дядя Саша…» А ведь он тоже слесарь. Разумеется, слесарь, как же я раньше не догадалась. Что-то в них во всех есть типичное, будто сейчас скажут: «Зачем звала, хозяйка?» И этот дядя Саша вымыл до блеска мою ванну и готовился к купанию в ней Измайлова. Надо срочно сообщить Сергею и Борису. Может, им пригодится? Я выскользнула из кухни. Коридор был пуст, дверь в ванную нараспашку, слесарь склонился над раковиной, обзор ему закрывал собой неуклюжий Измайлов на костылях. Я сняла туфли. А если уроню от волнения? В зубы их взять для верности, что ли? Лучше положить на пол в кухне. Я избавилась от обуви и вдоль стенки прокралась к комнате. Только бы парни не очень узкую щель оставили. Но они обеспечили просторный выход для себя и вход для меня. Мое появление заставило их напрячься. Борис показал мне кулак. Я изобразила сурдопереводчицу. Сергей тоже погрозил мне кулаком и придвинул лист бумаги и карандаш. Я наскоро изложила домыслы о дяде Саше. Юрьев схватил бумажку первым. Прочитал, передал Балкову и выразил одобрение, потрепав меня по волосам. Подчеркиваю, дружески потрепав, а не оттаскав. Потом он поднял палец, дескать, слушайте, не отвлекайтесь.

– Ты же мужик, неужели ничего не смыслишь в этом? – отчитывал Измайлова слесарь. – Куда прокладка подевалась? Растворяться ей не положено.

– А черт ее знает, – недоумевал Измайлов. – Друг тут чего-то раскручивал, божился починить. Вдатый, конечно, был.

– Сколько на грудь не принял, а не портачь. Ты спроси у своего друга потрезву, за что у него на тебя такой острый зуб? А то друзья хуже врагов бывают.

– Сделаешь сегодня? За мной не пропадет.

– Сейчас сделаю.

Только, чур, прокладку мне итальянскую, как у соседки из двухкомнатной с третьего этажа, – бессовестно приплел меня Измайлов.

– Во врут бабы. Наши, родимые, у нее стоят. Где я вам импорт возьму? Он дорого стоит.

– Так опять же у соседа сверху, у покойного Виктора Артемьева, еще пара в кранах осталась.

– Не пойму я тебя…

– Прекрасно понимаешь, Муравьев.

– Докажи-ка.

– Не знаю, куда ты дел бумажники, но доллары Коростылева и Артемьева пропить явно не успел: запоя с прогулами не было.

Я еще ничегошеньки не уразумела, а Балков с Юрьевым уже стояли в выставочных стойках возле двери. Более нервный и порывистый Борис облизывал пересохшие губы.

– Слышь, инвалид… – вдруг охрип слесарь.

Замахиваться на вооруженного костылем Измайлова сантехническим инструментом бесполезно. Тем более, что Балков и Юрьев всегда готовы обеспечить шефу устойчивость. Пока парни что-то специфическое делали с Колей Муравьевым в ванной, Измайлов заглянул в комнату, увидел меня и коротко велел:

– Брысь.

Я, как была босиком, пустилась наутек. Сзади слабели вопли слесаря: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу… Получилось, я для Славки Ивнева старался…»

Измайлов позвонил в восемь вечера. Двенадцать часов прошло. Всего или целых?

– Поля, ты у меня туфли забыла.

– Да, и мне их остро не хватает.

– Так спускайся в тапочках, по-домашнему.

– А в подъезде никого больше…

– Зайчиха ты, Поля. Ладно, высылаю Балкова встречать.

«В тапочках…» Скажет тоже. Будто у меня одна пара туфель. Принарядившись поненавяз-чивей, я вспомнила, что Измайлов не дает Сергею и Борису спиртного. Но ведь арест преступника – событие и, следовательно, повод? Очухался мой телефон.

– Полина, – заорал в трубку Слава Ивнев, – я остался жив. Кольку Муравьева повязали! Приходи ко мне пьянствовать, обмоем это дело в скопившейся пыли. Мы с Норой уже такие косые.

Мне хотелось спросить, не тянет ли булыжник за пазухой. Но человек остался жив, стоит ли лезть к нему с обидами?

– Слава, я искренне за вас рада. Но вы вдвоем боролись за спасение, вдвоем и отмечайте.

Сомнений больше не было. У них праздник, и у нас праздник. Я достала бутылку шампанского и вышла. Сергей терпеливо дожидался меня, дымя на ступеньках.

На столе у Измайлова шампанское, однако, уже стояло.

– Она всегда с чем-нибудь, но со своим, – засмеялся Юрьев. – Вот теперь, Полина, обе бутылки и выпьешь.

– А вы?

– Мы для тебя достали. Сами мешать не

будем.

– Значит, мне не показалось, что от Сергея пахнет водкой?

– Балков, я ведь просил тебя держаться от нее подальше, – насупился Измайлов.

– Да она за версту чует, Виктор Николаевич, – приписал мне спаниельи способности Щедрый Сергей.

– Перестаньте, иначе я умру от нетерпения. Как вы додумались до слесаря?

– Это все полковник, – сказал Борис.

И я простила ему подковырки и выпады против меня, потому что он смотрел на Измайлова тепло, как честолюбивый отец на сыночка-вундеркинда. Я воззрилась на полковника, как амбициозная мать. Но ему это не понравилось.

– Что ты уставилась на меня зверем? – спросил он.

– А почему вы не рассказываете?

– Я тебе? Но про слесаря ты мне все рассказала.

– Вы вроде немного пили, Виктор Николаевич, а симптомы белой горячки явные.

Сережа Балков наловчился выталкивать наши с Измайловым забуксовавшие отношения из любой колдобины:

– Поля, Муравьев сохранил у себя бумажники с визитными карточками и деньгами Коростылева и Артемьева. И здорово сглупил у Виктора. Но, если бы полковник его не вычислил, мы бы об этом даже не догадались.

– Я сразу понял, что орудовать в одном подъезде может кто-то для этого подъезда свой, – остался доволен вступительным словом Балкова Измайлов. – Сергей соглашался и настаивал на том, что этот кто-то – Ивнев. Борис категорически возражал и предлагал на роль убийцы наемника, канающего под дилетанта. Потом ты, Поля, воспела изумительную импортную сантехнику Артемьева и удобство ее установления специалистами из магазина. Потом счастливо сломала кран и добилась от слесаря за бутылку идеальной починки. Потом Анна Ивановна посетовала, что ту же работу он ей сделал безобразно. Плюс точный портрет алкоголика из анонимного кабинета, преданного друзьями, но спасаемого женой.

– А при чем тут проломленные черепа? – поразилась я.

– Скажи, Полина, когда Муравьев отправился от тебя за прокладками, он ведь взял с собой чемоданчик?

– Да, я поэтому и испугалась, что он не вернется.

– А почему его не оказалось в твоей квартире, когда Сергей расспрашивал тебя и Веру? Балков же предупредил: «Дожидайтесь меня втроем».

– Потому что слесарь сначала протрезвел было, а потом его скотски развезло. И Верка ему велела уползти, пока он мне квартиру не изгадил и не уснул. Мы Сергею объяснили.

– Ты объяснила, частично обеспечив Муравьеву алиби. Сказала, что он с утра возился с твоими кранами, а о выходе за прокладками не упомянула.

– Мне и в голову не… Он на десять минут отлучился… Он Виктора убил, когда… Прокладки… Виктор Николаевич, изложите вы связно, как все случилось, – взвыла я.

– Последний вопрос, – не снизошел Измайлов. – Ты ему платила деньгами во второй раз? «Мне за бутылку и деньги сделал – не придерешься, а над старухой за «спасибо» поиздевался». Вспоминай.

– Вот это память. Я учту на будущее, что кто-то может запомнить мой треп наизусть. Нет, я посулила ему вознаграждение в купюрах, но обстоятельства не позволили расплатиться.

– Это для тебя были обстоятельства. А для в стельку пьяного мужика нет. Он же подвиг совершил – безупречно починил тебе все. Неужели не было момента потребовать оговоренную сумму?

– Были, конечно. Он парень простой, суровый и агрессивный. А Верка поначалу ничего толком и не рассказывала, только голосила.

– Ну, так оно и было, – с облегчением произнес Измайлов.

Он откупорил шампанское, налил в мой фужер и показал Юрьеву на бутылку «Столичной»:

– Поддержим компанию.

Я выждала окончания розлива и упрямо спросила:

– Как оно было? Вы можете членораздельно изъясняться? Как было?

– Виктор Николаевич, а и правда, «сделайте красиво», будто в романе, потешьте Полю, – беззаветно поддержал меня Сергей.

И тут свершилось чудо. Борис Юрьев укоризненно взглянул на разбаловавшегося победителя и пробурчал:

– Хватит уж соседа-то изображать.

Я подумала, что Измайлов его пристрелит. Но он лишь горько констатировал:

– И ты, Брут…

Затем обозвал нас заговорщиками и выдал все-таки монолог.

19

Коля Муравьев быстро допился до горя. Ему давали пристанище в паре частных фирм, но скоро раскусывали и выбрасывали. В итоге он оказался слесарем-сантехником в домоуправлении. Кстати, его и оттуда собирались увольнять по требованию добропорядочных жильцов. Узнать в этом отощавшем, заросшем, пожелтевшем и неопрятном типе денди Колю Муравьева не смог ни Петр Коростылев, захаживавший к Верке, ни купившие по его рекомендации квартиры Слава Ивнев и Виктор Артемьев. Для них он, даже если и видели во дворе мельком, был неопохмеленным «вздыхающим и качающимся на ходу бычком». Но он-то их узнал. И решил, что начались галлюцинации. Пока бывшие компаньоны не мозолили Муравьеву глаза, он редко расковыривал струпья на душевных болячках. А выяснив у вездесущей Анны Ивановны, что два коммерсанта купили жилье, уезжают и приезжают на служебной машине, бывают под хмельком, Коля потрудился вспомнить все. Удивительно, но в этом неправедно ослабевшем теле очень окреп злой дух. «Трус, – говорил о нем Слава. – Мухи не обидит, значит, неизбежно обидит себя». Только пообижав себя вдосталь, так, что дальше было уже некуда, Муравьев стал способен обижать других. Он не все потерял, он и приобрел кое-что в новом своем положении. Например, зависимые от его умения прекратить потоп или усмирить буйство канализации неудачники, слезно благодарившие избавителя, весьма способствовали сознанию того, что он не пропал, как предрекали ему Петр и Слава. Более того, он мог влиять на настроение и самочувствие людей согласием или отказом явиться на экстренный зов. Это позволяло ему держаться. Но вновь лощеные морды старинных приятелей испортили уравновесившиеся гирями водочных бутылок весы. Все мы до тошноты одинаковые и до нервного срыва разные. Один уверяет, что он – сторож, другой, что – ночной директор. Коля Муравьев, почувствовавший себя было хозяином каждой трубы, каждого крана и вентиля в нескольких огромных домах, снова очнулся спившимся младшим партнером ребят, выпрашивавших у него в институте лекции, а затем присвоивших доходы от его идеи. Тогда он и повадился маниакально набирать врезавшийся в память рабочий номер. А потом и домашние номера Славы и Виктора. Хотел убить? Нет, попугать, чтобы жизнь малиной не казалась. Надрываясь: «Вас убьют», Коля скорее имел в виду карательные функции сил небесных. Но однажды, при случае, присвоил эти функции себе, не перекрестившись.

В субботу он поднимался на пятый этаж, матеря мертвый лифт. Предстояло выгребать дерьмо из унитаза сумасшедшей мамаши неуправляемых близнецов, осточертевшей ему предложениями выпить липово-земляничного чая и закусить сырой овсянкой с изюмом и урюком. Коростылев трезвонил в дверь Ивнева. Он обернулся на звук шагов, скользнул рассеянным трезвым взглядом по забулдыге слесарю и продолжил свое занятие. И вдруг ощущение всесильности овладело Муравьевым. Живой может гадить, ломать чью-то судьбу, выигрывать любые турниры. А труп? Все было так элементарно. И почему он Петра, Славу и Виктора еще пять лет назад не порешил? Владел бы безраздельно фирмой, бросил зелье безо всякого кодирования, нет, употреблял бы только самые дорогие сорта виски понемногу. Но ведь не поздно осуществить возмездие. Гаечный ключ в руке. Коля приблизился к Петру и ударил его по голове, будто в детстве кулаком по роже. Коростылев медленно повернулся к нему и недоуменно прошептал:

– Ты чего, мужик?

Потом врезался затылком в Веркину дверь, застонал и сполз на пол. По дверной обивке его преследовал кровавый подтек.

– Я тебе не мужик, а Муравьев Николай Алексеевич, – напутствовал его на тот свет убийца.

Он небрежно вытер гаечный ключ о спецовку, вынул из нагрудного кармана Петра бумажник и глухо сказал:

– Это мое по праву. За тобой последуют еще двое, чтобы не скучал. А я вернусь на свое законное место.

Виктора Артемьева Муравьев навестил по пути ко мне. Мой вызов он счел символичным. Вроде рок в лице ошалевшей от струи кипятка женщины подвел его к нужной двери. Виктор посмотрел в глазок, увидел слесаря и открыл.

– Батарея у вас течет, бабка снизу начальству писать замучилась.

– Так отключили уже отопление.

– Я только проверю, пять минут.

– Не больше, ко мне могут зайти. Впрочем, уже вряд ли.

Артемьев пустил его в комнату, Коля повозился возле батареи. Виктор дососал из узкого, перепачканного губной помадой фужера «Наполеон» и глубокомысленно уставился на картину с обнаженной натурой на стене.

– Я руки сполосну, – уведомил Муравьев.

Виктор не отреагировал. Коля обошел его сзади и ударил молотком. Этот рухнул со стула сразу и молча. Видно, спрашивать было нечего. Падаль. Принижали его так же, как и Колю, а он проглотил, однокомнатной под боком у братца удостоился. У Муравьева точно такая же квартира была. И зад Ивневу вылизывать, чтобы получить, не пришлось. Он сполоснул молоток. Бумажник без особых усилий обнаружил в куртке на вешалке и просиял:

– Минус двое.

Муравьев хотел захлопнуть дверь, оставив ключи внутри, но пожадничал. Его частенько звали взламывать замки, осиротевшие по забывчивости хозяев, или просили выточить дубликат. А у Виктора были такие интересные отмычки. Кроме того, не исключалось, что запоры у братьев были одинаковыми, и ключи могли пригодиться для проникновения в дом Славы. Убийства не опьяняли этого алкоголика, а словно проясняли ум. Он устранял внешние препятствия недрогнувшей рукой, и, казалось, внутренних не существует вовсе.

Ко мне Коля явился вовремя. В ходе слесарных манипуляций он обнаружил, что забыл прокладки. Муравьев не мог оставить у меня чемоданчик. Карманы его были оборваны или опасно дырявы, поэтому бумажник Виктора пришлось зарыть в инструменты. Он собирался заодно занести добычу домой. Но на лестничной площадке соблазн выпить подмял его под себя до удушья и скачкообразного учащения пульса. Бутылка коньяка приятным видением маячила совсем рядом. Он вновь вошел к Артемьеву, удостоверился, что тот мертв, достал чистую посуду, побрезговав моим фужером, расправился со спиртным, вымыл и вытер свой стакан. И тут его посетила озорная мысль. Зачем мотаться к себе, привлекая чье-то случайное внимание? Прокладки можно снять у Артемьева, ему-то они уже ни к чему. В чемодане у него был кусок резиновой трубки, нарезки из которой покойнику в краны сойдут. Коля ловко осуществил подмену и осчастливил меня итальянскими прокладками. Да, уходя от Виктора, он побоялся хлопать дверью и лишь притворил ее, услышав какой-то шумок в подъезде.

Так и осталось загадкой, действительно ли его развезло от «Наполеона» или он притворился, чтобы улизнуть. Как бы там ни было, служители Фемиды смогли побеседовать с ним только на следующий день. Он был очень пьян.

Виктор Николаевич Измайлов, чистюля, аккуратист и педант, не заметил ничего странного в квартире Артемьева, пока я сводила на нет свою истерику в его кровати. Он это странное услышал. «Кап-кап-кап» – вольничала вода в кухне. А ведь в Измайлова уже накрепко были вбиты мои впечатления о надежных итальянских кранах соседа. Но, чтобы сделать выводы, понадобилось вникнуть в претензии Анны Ивановны. Он тогда пощадил мою гордость и скрыл обидные мысли. Измайлов был убежден, что регулярно пьяный слесарь всем все чинит примерно одинаково. У мастера не было причин выделять меня из толпы. Одинокая молодая женщина с ребенком и Анна Ивановна не слишком удалены в его иерархии друг от друга: обе могут налить, а могут и взбрыкнуть. Когда Измайлов с Борисом поднялись к Артемьеву еще раз, полковник разрешил свои сомнения. Кран тек пуще прежнего. Разумеется, жидкость и сквозь скалы пробивается, и совпадений причудливых много. Но Измайлов не смущался собственных безумств. Дядя Саша провел такую тщательную экспертизу, что возникла необходимость сполоснуть мои ванну и раковину. В нежилом доме Виктора, правда, убирать не стали.

Кстати, не кто иной, как слесарь Коля Муравьев, подбирал ключи к замку Славы Ивнева в тот вечер, когда я споткнулась на лестнице. Последнего, самого лютого врага, он желал подловить на его территории.

Все было ясно, просто и предельно скучно. И грустно. Я поняла, почему Измайлов отказывался повествовать эту историю. Но угомонить меня трудно даже трагедиями из подъездной жизни.

– Виктор Николаевич, а как вы догадались, что слесарь – Коля Муравьев? Это самое загадочное, – оскорбила я Измайлова.

– Полина, не позорься перед Борисом и Сергеем, – призвал он. – Я позвонил в домоуправление и спросил фамилию, имя и отчество слесаря.

– Гениально. Я бы не сообразила.

Измайлов рассматривал меня с жалостью.

Это была довольно томительная пауза. Впрочем, и она миновала.

– Вообще-то, даже в твоей заторможенности что-то есть. Они ведь для нас все слесари, электрики, дворники; вечные Коли, Васи, Маши…

Люди! Если перевести слово заторможенность с вежливого на обычный, то получится тупость. А если в женской тупости мужчина самостоятельно находит некие философские аспекты, значит, он влюблен. И это наверняка.

Со спокойной душой я оставила мужчин допивать водку и покинула их, сославшись на перегруженность эмоциями. И ссылка эта была честной: не в кино живем.

20

Кончается май, такой же прохладный, как апрель. Измайлов все-таки вырвался на работу, не сняв гипс. Недавно он избавился от жесткого кокона, но до сих пор немного прихрамывает. Врач уверяет, что это ненадолго. Полковник опять живет на службе, так что Нора может, не страшась разоблачений, прятать у себя кого заблагорассудится. Но она собирается замуж за Славу Ивнева. Они нашли смежные квартиры в нашем же доме. Девушка из трехкомнатной учится в консерватории по классу фортепиано. Поэтому ее соседи из двухкомнатной облобызали будущих молодоженов, едва те успели предложить им свой разноэтажный вариант. А Измайлов достоин сострадания. График собачьего лая – милая безделица по сравнению с графиком музицирования начинающей солистки. Уж она-то превратит его обиталище в юдоль слез без надежды на воздаяние.

Анна Ивановна еще не исчерпала на скамейке детали убийств, расследования и ареста. То ли она каким-то мистическим способом узнает истину, то ли сочиняет детективы с продолжением.

Квартиру Виктора Артемьева безотказный Слава поменял для его матери в другой район. И у меня новый сосед – интеллигентный пенсионер, кандидат биологических наук, отставной доцент. Он развлекает моего сынишку описаниями морских чудовищ и бесконечными примерами кошачьей верности хозяевам. А я ношу старику хлеб, молоко и газеты, когда у него прихватывает сердце.

Кот частыми вычесываниями и вылизываниями культивирует неотразимую внешность. Но он еще маленький, толстый и забавный.

Сегодня в четверть шестого утра я увидела Верку. Она жмурилась на крыльце, как актриса-дебютантка на освещенной сцене. Но это не повод, чтобы не сказать ей: «Привет».

– О, Поля, доброе утро. Все бегаешь? А я вот в круиз уезжаю. Нервы совсем обнаглели после этих кошмаров, постоянно о себе напоминают, требуют отдыха.

– И куда тебя несет?

– По Средиземноморью.

– Чудесно, Вер.

– У меня роман, – разоткровенничалась польщенная Верка. – Теперь серьезно, на всю жизнь. Смотри, вон мой герой рулит.

Из довольно свежей, что правда, то правда, иномарки выглядывал пожилой, лысый и жирный дядя. Это бы ничего. Кто полагает, что только юные, красивые, стройные и богатые имеют право на любовь и счастье, тот неизбежно кончит в сумасшедшем доме или в тюрьме. Но дядя не соизволил даже выйти из машины. Верка подхватила два тяжеленных чемодана и сама поволокла их. Я уже было собралась ей помочь, когда она грохнула ношу оземь якобы для того, чтобы со мной попрощаться.