Текст книги "Вечеринка с продолжением"

Автор книги: Алена Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– А что, только замужние и покинутые бросаются на мужиков?

– Нет, но я тебе фамилию мужа скажу, – ласково посулил Борис.

«Не надо», – хотелось завопить мне. Но Юрьев фамилию произнес. Раздался мужской присвист. Тишина.

– Это Витек все врал, – убежденно, почти фанатично затараторил Слава. – Он такой был, если что-то в руки сразу не плыло, мог и присочинить. Ой, а не ее муженек его заказал?

– Пачкаться бы не стал, – отрубил Борис.

– Тогда я сначала начну, – откашлялся Ивнев.

– Резани правду-матку, – благословил его Юрьев.

– Выключи, пожалуйста, – попросила я Измайлова.

Он щелкнул клавишей.

– Я не преследовала Виктора, все было наоборот.

– Не переживай, – участливо посоветовал Измайлов. – Ты еще не привыкла к тому, что тебя выдумывают такой, какая ты выгодна? И веришь в умение мужиков благородно сносить отказы во взаимности? Я собирался лишить тебя удовольствия прослушивания этой части. Но тебе действительно пора взрослеть.

– Но Виктор и Слава – не Анна Ивановна, они современные люди!

– Смешная ты, Поленька.

– Я обязана была отчитаться, с кем жила раньше? Я должна поклясться, что не имела отношения к делам мужа?

– Нет и нет.

– Кто-нибудь после откровений о прошлом осмелится ко мне прикоснуться?

– Найдется смельчак, не все боятся фамилий.

– Ты знал?

– Нет, это был козырь Бориса.

– Ты меня презираешь?

– Восхищаюсь. Уйти от таких деньжищ.

– Лжешь?

– Не привык.

– Измайлов, полковнику милиции нельзя с женщиной…

– Женщине, полковнику милиции, не стоило бы. Продолжим?

Продолжим. Как я продолжаю всякий раз, добравшись до конца.

И вновь зазвучал голос Славы Ивнева. Они, трое сокурсников, поддались очарованию задумки Коли Муравьева о собственном деле. Скинулись, оформились, вгрызлись в работу. Как часто бывает, генератор идеи оказался самым бедным. Далее по возрастающей поднимались Виктор, Петр и Слава. Через полгода вылезло наружу, что Петру Коростылеву и Коле Муравьеву сухомятка рутинного труда противопоказана, и они запивают его водкой. К ним съезжались толпы заказчиков, чтобы за российскую бутылку сорокаградусной получить то, что стоило нескольких ящиков импортного спиртного, если уж измерять цену в поллитровках. Фирма несла убытки, и Слава постановил: или парни кодируются, или прощаются с коллективом. Они согласились лечиться.

– Останови запись, – снова сказала я.

– Невмоготу?

– Я выложу тебе кое-что. Возможно, не в струю, но все равно. Слишком свят Слава в собственной редакции.

– Поля, только щади мое целомудрие.

– Меня бы кто когда пощадил.

– Ну, в знак солидарности выдюжу. Приступай.

15

Несколько лет назад мне предстояло писать о кабинетах анонимного кодирования. Их развелось так много, что только феноменальная жажда горькой у неизбалованного сластями народонаселения могла спасти его от соблазна поголовной и одномоментной завязки. Не мудрствуя с антитабачным вариантом, я придумала посетить форпост здорового образа жизни в трогательном образе девушки, отчаявшейся в одиночку справиться с проблемами неразделенной любви и алкогольной зависимости. Я позвонила по первому попавшемуся в газете номеру, выяснила, что сначала надо в течение пяти дней подвергаться рефлексотерапии, а на шестой кодироваться в группе. Я совершенно по-свинячьи хрюкнула, услышав о стоимости услуг. Но членораздельно сообщила алчному человеку на другом конце провода: «Здоровье дороже». Потом я робко поклялась себе не спиваться и регулярно лечить кариес. Если здоровье и было дороже, чем кодирование и протезирование зубов, то ненамного.

В понедельник я отправилась. Поликлиника, в которой приютился кабинет, была пуста, как выброшенный спичечный коробок. Я минут десять провела в одиночестве, а потом ко мне присоединились мужчина и женщина. Им было лет по тридцать, стаж вкалывания в семье уже придал им черты добросовестных мастеровых, не самая дешевая одежда претендовала на что-то, но я не поняла, на что именно. Январский денек случился не из безмятежных. Ночной буран наделал завалов и заносов, нарвал проводов. Транспорт впервые на моей памяти имел уважительную причину для отсутствия и вовсю ею пользовался. Мы с вновь прибывшими сговорились не терзаться понапрасну: наверное, доктор откуда-то продирается к нам сквозь непогоду и ее последствия, чтобы помочь вернуться к детской трезвости и оценить божественный вкус напитков типа лимонада. Дождемся. Женщина пала под бременем тишины, скуки и любопытства первой.

– Вы насчет родственника консультироваться или как? – спросила она меня.

Не опробовать на ней свою легенду было грешно. Но, видимо, я по неопытности перестаралась. Потому что женщина, выслушав перечень моих симптомов, почерпнутых в мутном кладезе занятого у приятеля учебника наркологии, восхитилась:

– Ни за что бы про вас не догадалась. Так свежо выглядите.

– Французская косметика, – заскромничала я.

И мысленно похвалила себя за то, что в погоне за пущим эффектом не живописала, как вылакала с лютой похмелюги лосьон, разбавив минералкой и закусив брикетом пудры.

Долг платежом красен. Печальная история моего падения в ликерный омут заставила ее рассказать свою, то есть мужа. Она не испрашивала у него разрешения или хотя бы согласия на выгребание подноготной, а мужчина не пытался ее остановить, только кривился. На директора фирмы, где ее муженек курьерствует, она не походила. Я опасалась родственного скандала, однако вскоре мужчина начал поддакивать. Он с друзьями завел собственное дело. Он пахал. Все, абсолютно все неподъемными веригами висело на нем. Он погибал от усталости, в то время как его заважничавшие партнеры целыми днями где-то шлялись, раздобывали какие-то побочные деньги и заглядывали в офис лишь для того, чтобы запустить загребущие ручонки в кассу, изъять оттуда наличку и, если он был там, бросить: «Я должен». А если он отсутствовал, то и ничего не бросать. Он пробовал их остановить, но только наштамповал себе врагов. И тогда вспомнил, что размышления о категориях преступления и наказания можно прервать водкой. Осуществил и сразу удачно. Одна загвоздка, жена восстала против избранного им метода. Она предложила другой. После работы он покупал вино или шампанское, цветы, какие-нибудь конфеты. И дома, уложив детей, они устраивали ужин при свечах, судя по фигуре жены, обычную обжираловку, но что делать, она прекрасно готовила. На короткий срок мужчину это утешило. А бизнесмена продолжало грызть пренебрежительное отношение партнеров. Уже было очень больно, уже лилась кровь, как в трубочку при анализе, уже безысходность затмевала недавние надежды на спасение. Он по-прежнему приносил в дом все необходимое для романтических трапез. Только предварял явление семье заходом в бар и снимал ставший привычным состоянием стресс коньяком. Там, а не у несколько подраздутого психологами семейного очага, расплачиваясь за дорогое пойло и презентуя бармену сдачу, он чувствовал себя равным приятелям. Нет, гораздо более одаренным, порядочным и перспективным, чем они. Да вот незаметно для себя он стал перебирать. Жена задалась вопросом, почему его развозит после ритуального бокала шампанского и он засыпает за столом, презрев упоительное любовное продолжение озаренного свечами чревоугодия? Отговариваться хроническим переутомлением долго не пришлось. «Если не можешь по-человечески, то есть со мной, бросай совсем», – сказала супруга. И приволокла к врачу.

– Видишь, Измайлов, – допекала я полковника, – нельзя однозначно утверждать, что Муравьев с Коростылевым плохие, а Ивнев хороший.

– Мне пригодится то, что ты рассказала, Полина, – вежливо, но равнодушно выдавил он из себя. – Дослушай пока Ивнева, сделай одолжение, а я переварю информацию.

– Включи магнитофон, всеядный.

Из общих денег Слава оплатил решающую схватку с зеленым змием и Петра, и Коли. Через полгода Муравьев принялся за старое. А Коростылева и убили закодированным, он потом сам повторил процедуру. Коля вообще не бывал либо со всеми вместе, либо сам по себе. Когда Петр угомонился с возлияниями, Муравьев начал подзуживать Виктора. Дескать, с нами, младшими партнерами, не считаются, нам не со всякой сделки перепадает и тому подобное. Призывал к бунту, свержению Славы, разделу предприятия. Этот парень был носителем смуты, даже не носителем, а распространителем. Он остро болел и заражал окружающих. Коля Муравьев хлебал ведрами, его терпели. Ему словно удовольствие доставляло, что с ним возятся, предлагают лечиться, уговаривают не губить себя и дело. Продержались еще полгода, потому что Виктор назло Петру и Славе перескакивал на сторону Коли, как только речь заходила об избавлении от этого подарочка безобразницы-судьбы. Муравьев внешне был сибаритом: полный, розовый, самодовольный, отмытый до блеска. А внутренне он был безвольным слабаком и трусом. Из тех, о ком шушукаются: «Мухи не обидит». Значит, обидит себя, да еще как. И когда Петр и Слава, спровадив Виктора с очередной подругой в Прагу, объявили Коле, что надо выметаться, сопротивления сотрясатель артельных основ не оказал. Потребовал назад долю. Ему ее отдали, даже не вычтя нанесенный пьяным усердием ущерб. Больше его никто не видел и о нем не слышал.

– С какой стати я должен был под него подлаживаться? – длил какой-то давний спор Слава. – С чего было на меня дуться? Если я внес больше, значит, мне положен костюм с галстуком, а Кольке синий сатиновый халат. Не к станку же поставили. Руководить. Только не в офисе, а в цехе. Я тоже не секретутку в конторе обольщал. Я в поте лица…

– Ивнев, не тяните резину, оставьте своих Муравьева с секретуткой в покое, – велел Балков. – Или вы кого-то из них в убийцы прочите?

– Я уже любого готов прочить. Я домой не могу вернуться. Как представлю, что надо по подъезду идти, мурашки по коже.

– Да, подъезд, будь он неладен… Ивнев, что-нибудь посущественнее есть?

– Есть, – дрогнул голосом и, возможно, не только им Слава. – Последние месяцев пять нам угрожали по телефону. Я поэтому и скрывался. Витьке тоже советовал, но он послал меня. Ему бы только по соседкам шастать. Мы ведь не в курсе были, что наш Петр кое-что у Веры позаимствовал. Когда после его смерти все открылось, Витек решил: Веркины дружки разобрались.

– Вот оно как, – протянул Измайлов, будто заявление Славы его обрадовало. – Давайте-ка поподробнее, Ивнев.

– Сначала мужик звонил в офис. Культурно просил меня, Петра или Виктора. Стоило секретарше передать трубку, как этот шизик хрипел, причем натужно, нарочно хрипел: «Скоро тебя убьют». И все. А буквально за неделю до смерти Петра он достал меня и Виктора дома.

– Коростылеву домой звонили?

– Нет, он бы не утаил.

– Вашей матери звонили?

– Нет, говорю же, только сюда, однажды и недавно.

– Кстати, Ивнев, а кто так ловко подобрал вам с братом квартиры именно в этом доме?

– Петр. Он, когда у Веры отирался, навел справки и мосты. И сразу предупредил, что гостем будет редким из-за брошенной бабы. Собственно, впервые за полгода и рискнул.

– Ладно, не будем отвлекаться. Кроме: «Скоро тебя убьют», ничего не произносилось?

– Ни звука.

– Всем троим одно и то же? – Да.

– Убью или убьют?

– Убьют.

– Как насчет конкурентов? Фирм по изготовлению дверей и решеток, подобных вашей, хоть пруд пруди. И пруд этот тихий. Зато магазинчики даром не даются.

– Какое там даром, вы же не дети. Все о’кей с магазином.

– Обиженные, на камни брошенные клиенты и партнеры имеются, Ивнев?

– Партнеров нет, мы люди честные, с репутацией. Как от Кольки избавились, так пять лет без проблем. А капризные клиенты вытягивают жилы и выматывают душу до победного. Пока не добьются за свои кутарки небывалого качества, не отвяжутся. Вроде всем угодили. Может, не сразу, но всем.

– Скажите, Ивнев, когда вы в первый раз услышали угрозу, что вы подумали?

– Псих, подумал. Мы с Петром и Витей уже перебирали и конкурентов, и партнеров, и заказчиков. Даже замужних баб. Одного знакомого рогоносец на железный забор, как простынку, вывесил. Месяц реанимации. Да личных врагов припоминали.

– И что с последним фактом?.

– Никого, кто бы стал стучать по башке тяжелым предметом.

– Судя по всему, вы действительно должны быть третьим трупом, Ивнев, – окрылил Славу Сергей Балков. – Может, использовать вас в качестве наживки?

– Спятили? – взвизгнул Ивнев.

– Успокойтесь, – разрешил Измайлов со смешком. – Надо полагать, Нора не скроет от нас, когда вы пришли к ней в день убийства Коростылева и где были во время убийства Артемьева? И найдется кто-нибудь, сидевший с вами рядом в субботу с одиннадцати до трех?

– Разумеется.

– Тогда поведайте лучше, как Коростылев и Артемьев реагировали на звонки.

Петр не скрывал испуга за бравадой, подобно Виктору. Он был близок к помешательству. Как-то довел ребят до кондрашки, зашептав во время обеда в ресторане:

– Я просек, что происходит.

Они приготовились к чему-либо особенно мерзопакостному. Но Петру просто втемяшилось в голову, что это колдовство. Им внушат мысль о неизбежности ранней смерти, подавят волю к жизни и доведут до самоубийства. Или они от отчаяния заболеют раком. Или, издерганные, невнимательные, попадут в аварию. Это неведомая женщина ведьмачит, изводит, мучит. Коростылев запел заунывную старинную балладу о монастырской благодати, местах, незагаженных потому, что нас там нет, не было и не будет, о мизерности человеческих потребностей. Однако за прибылями Петр почему-то стал следить еще пристальнее, чем раньше.

– А кодирование на мозгах основательно отражается, – сказал тогда Славе Виктор.

Сам он, казалось, не слишком волновался. Доказывал: убивать их не за что. Приводил на истасканных поводках облезлые примеры: люди такое творят, и сходит им, живы. Говорил, что жестокий шутник вот-вот объявится и тогда получит в рыло от него, Виктора, персонально.

– Завистник какой-нибудь полоумный балуется. Сколько их сейчас, разорившихся неудачников.

Пожалуй, только когда позвонили домой, он выглядел жалковатым.

Ивнева поиспытывали на прочность еще немного, причем Юрьев почти не участвовал в экзекуции. Зато Сергей Балков приоткрылся мне с новой стороны. Он мог задавать один и тот же вопрос десятки раз, оставлять и вновь к нему возвращаться. Он словно поджаривал собеседника на медленном огне, размягчая полностью. Измайлов был другим. Он включал свой огонек на максимум, и блюдо его допросной кулинарии при крепкой корочке было сырым внутри. Создавалось впечатление, что именно этот, упорно не поддающийся тепловой обработке участок и интересует Измайлова больше всего. В общем, мне бы не хотелось оказаться объектом приложения их профессионализма. Куда приятней болтать с ними о любви, чем о ненависти. Я зашевелилась перед финалом. Сейчас Славу заметут. А мне его нисколько не жалко. Наверное, потому, что он с наслаждением лил на меня помои.

– Значит, так, Ивнев, – веско сказал Измайлов, – попрячься у Норы ко взаимному удовольствию до моего отбоя, целее будешь.

Измайлов даровал отдых записывающе-воспроизводящему японскому устройству и снова пересел ко мне на диван.

– Поделишься впечатлениями, соседка?

– Нет, – зашипела я. – Перед тобой выгибался убийца, а ты его спровадил к Норе.

– Тем лучше, сам себя не пришьет.

– А Нору? Измайлов, если с ней произойдет нечто ужасное, это будет на твоей совести.

– Нора девушка загадочная. Но, Поленька, почему ты записала Ивнева в убийцы? На его месте любой и менее порочный давно бы для разминки уничтожил Нориных такс. А этот ничего, воздерживается.

– Ты ставишь на его невиновность? Вдруг ты все-таки ошибаешься, ясновидец, и он сбежит?

– Я не ошибаюсь. Но даже в этом случае не рискую. За ним присмотрят. Кстати, у него алиби на время обоих убийств.

– Да он что угодно организует. Вспомни, как он на кладбище совещался по кустам с какими-то типами. Он такую околесицу нес про анонимные звонки с угрозами.

– Это поддается проверке.

– Каким образом? Наверняка нанятый им звонить за стакан артист обходился без искрометных импровизаций.

– Нанятый артист – это замечательно, Поля. Боюсь только, что его не было. Давай подождем результатов труда Юрьева и Балкова. А ты пока расслабься и перестань меня ругать. Вина хочешь?

– Хочу. Знаешь, когда долго говорят про алкоголиков и алкоголь, почему-то начинает влечь к рюмке.

– Никто бы не признался. А что начинает?

– Влечь.

– Настаиваешь?

– Настаиваю.

– Тогда доставай «Ркацители».

Вино Измайлов выбрал терпкое, настоящее грузинское. Наверное, какой-то дружеский привет от юности. Но мне было зябко. И тоскливо.

– Ты не простудилась? – спросил он.

– Нет. Вспомнила ту пару из анонимного кабинета. Чем у них кончилось?

– Вспомнила? Погрустила? И снова забудь.

– Погрей меня еще немножко, Измайлов, не возись.

– Куда уж мне в гипсе…

– Полковник Измайлов!

– Погрею, всего лишь погрею, сколько разрешишь.

16

Утром я встала, взглянула в зеркало и обнаружила, что даже бигуди у меня в волосах топорщатся как-то воинственно. Да, пришел день завоевания полковника, и моя виктория нетерпеливо ждала меня на втором этаже, будто подружка возле кинотеатра. Оружие я предпочла проверенное и безотказное – домашний торт. Это старое, привычное, надежное ружье при наличии пистолетов и автоматов, то бишь фабричных кондитерских изысков с кремовыми букетами. Я в своей худшей манере перед ответственным мероприятием явно перебегала по асфальтовой спортивной тропе и поэтому сразу договорилась с ногами: если они споткнутся в ходе доставки торта Измайлову, не получить им больше благородной тренировочной нагрузки никогда. Таким образом, остался сущий пустяк – испечь нечто необыкновенное. А поскольку оно без персиков из компота таковым не получается, я порысила в магазин. На обратном пути меня подкараулило первое разочарование в виде прогуливающейся вдоль дома Анны Ивановны. Встречи с этой мегерой были не к добру. А когда она впервые за год ко мне обратилась, я и вовсе растерялась.

– У тебя слесарь недавно два дня краны чинил, – сообщила она мне.

Я молча кивнула.

– Качественно сделал?

Я опять молча кивнула.

– А мне, сучонок, вчера сменил везде прокладки, а вода, как капала в раковины, так и капает. Ну, может, чуток пореже. Скажи, гад.

«Простительнее изменить мужу, чем стилю», – любит повторять неполадившая почему-то с Измайловым Настя. И я в третий раз молча кивнула. Тут из своего подъезда на белый свет выволокся незадачливый сантехнический Айболит.

– Постой-ка, голубь, я тебя с шести часов дожидаюсь, – рявкнула Анна Ивановна и стремительно двинулась на него.

Помочь голубю было невозможно. Сцена расправы меня не привлекала, поэтому я быстренько юркнула в раскрытую дверь.

Есть люди, которые совсем не ошибаются в повседневности. Зато в ситуациях жизненно для них важных могут переусердствовать и напортачить. А я при всей своей фантастической неловкости и рассеянности как раз в такие «шкурные» моменты бываю неспособна что-нибудь испортить. Поэтому торт мой по праву претендовал на титулы загляденья и объеденья, хотя к духовке я вообще-то приближаюсь нечасто. Даже котенок не устоял – полакомился крошками. Не мог же в самом деле пышный красавец, источающий аромат ванили, иметь вкус сырой рыбы или мяса? Выложенные сверху дольки персиков удачно гармонировали по тону с моей самой короткой и узкой юбкой, так что пора было бросаться в атаку. Заспанный Измайлов отступил без боя на целый свой костыльный шаг. Вероятно, мне не суждено понять, что особенного находят мужчины в сварганенных из подручных средств тортах. Но полковник сразу размурлыкался про кофе, румяное утро и счастливые сюрпризы.

– Ты чем ночью занимаешься, Измайлов, если спишь до одиннадцати?

– Думаю.

– Да, это серьезно.

Измайлов безостановочно просил добавки, но наконец и он застонал:

– Не могу больше.

Я убирала со стола в комнате, мыла посуду, а он скакал за мной, как привязанная консервная банка. Во всяком случае, шума от него было не меньше. Наступило время проявить неподдельный интерес к его работе. Или службе? Неважно.

– Как там со звонками? Раскопали что-нибудь?

– Жду Бориса с докладом, – довольно ответствовал он. – А ты вытираешь чашки и хмуришься.

Наблюдательный, не проведешь.

– Измайлов, займись со мной, пожалуйста, профилактикой преступной деятельности, – выпалила я.

– Это все, что нам по силам после завтрака?

– Правда, займись.

Я рассказала ему о встрече с Анной Ивановной.

– И что же в тебе я должен предотвратить?

– Я становлюсь злобной. Сначала потеряю жалость к людям, потом бросаться на них начну. Она мне про свою прокладочную беду говорила, а я думала: «Это тебе в наказание за все подлости». Как мелко, как пошло, раньше я такой не была. И слесарь, конечно, мерзавец. Мне за бутылку и деньги сделал – не придерешься, а над старухой за «спасибо» поиздевался. Мне бы на этом и прекратить думать. Но нет, бес вредности морочит. Анна Ивановна откуда-то знает, что я приводила слесаря, что ремонт занял два дня. А двоих в подъезде убили, она и не пронюхала. Почему так?

– Поля, когда ты была у Виктора после убийства, ты ничего странного не заметила? – вдруг спросил Измайлов.

– Кроме трупа? Ничего. Ой, не напоминай, иначе меня наизнанку вывернет.

– Я надеюсь, не тортик тому причиной?

– Неблагодарный.

– Полина, как часто ты сама с собой разборки устраиваешь и упрекаешь себя в мелочности и пошлости?

– А что?

– Оптимизму не способствует.

– Это мое. Я к людям редко пристаю с результатами самоистязаний. Так, накатило что-то.

– Молодчина. Я уже было о твоем мальчике забеспокоился. Сыновьям нужны нежные, но уверенные в себе матери.

– Уверенность в себе должна на что-то опираться, полковник.

– На костыли, к примеру, – улыбнулся он.

С ним было легко. С ним не было нужды притворяться более мужественной, чем я была. И более красивой, умной и решительной тоже. Мои сладостные внутренние рулады прервал звонок в дверь. Явился Борис Юрьев, тщательно созданный природой для того, чтобы мешать с нам Измайловым настраиваться друг на друга. Вот у нас говорят: «Явился – не запылился». С неодобрением роняют, мол, надо же, как быстро и беспроблемно ты до нас добрался. По-пластунски не полз, о колючую проволоку штаны не рвал, ров с тиной не преодолевал, через горячий обруч не прыгал. Стоит усложнить полосу препятствий, беззаботный гость. А ведь только представить себе: вваливается пыльный, черт знает в чем вымазавшийся Юрьев… Как славно, что ни чистого, ни грязного вчера его не было. Иначе несчастному полковнику и обнять бы меня не удалось. Измайлов постоянно спрашивает: «О чем ты задумалась?» Надо ли посвящать его в мои упражнения с пословицами и поговорками? Вряд ли. Эх, не быть мне объективно оцененной, что, впрочем, к лучшему.

– Мрак, Виктор Николаевич, – тем временем обреченно признавался Юрьев.

– Сейчас тебя Полина тортом угостит, повеселеешь, – распорядился Измайлов.

Похоже, стряпня – единственное, что Юрьев считал во мне приемлемым. Наблюдая его расправу с тортом, я убедилась: когда уплетаешь за обе щеки, за ушами действительно трещит.

– Балкову оставь кусочек, – проворчала я.

– Он сегодня сюда не успеет, – отмахнулся Борис и съел остатки.

Измайлов, слопавший в три раза больше, чем Юрьев, с тоской смотрелся в глянец опустевшей тарелки. Все-таки в молодых подвижных мужчинах есть что-то инстинктивно-хищное. Я вообразить себе не могу женщину, споровшую у начальника все до последней крупинки да еще и упрекнувшую: «Хорошо, но мало».

– Докладывай, – сказал Измайлов.

Борис покосился на меня, дескать, при ней прикажете распинаться?

– Пусть поприсутствует. А то она пытает себя вопросом, почему главная подъездная сплетница Анна Ивановна всевидящим оком не заметила убийцу.

А я и не обиделась на то, что он проигнорировал недавно мой риторический вопрос. А он и не проигнорировал. Чуткий.

– Потому же, почему и секретарша ничего не услышала, – объяснил Юрьев.

Девушка подтвердила, что ее руководители несколько раз, взяв трубку и буквально тут же вернув ее на рычаг, менялись в лицах и позволяли себе грубые восклицания. А потом уединялись где-нибудь и бурным шепотом совещались. Однако просил их к телефону приятный мужской голос, не теряющий звучности на вежливых словах «будьте любезны» и «пожалуйста». Она представления не имела, что говорил мужчина Коростылеву, Артемьеву и Ивневу. И не могла поручиться за то, что мужчина был один и тот же, а не десяток разных.

– Сергей все-таки по магазину работает, Виктор Николаевич, – без энтузиазма отчитался Борис. – А я объехал и опросил конкурентов, аж семь штук. Но мог бы и семнадцать, и тридцать семь. Зацепиться не за что. Даже перебежчиков от Ивнева в другие фирмы нет.

– Борис, ты чего-нибудь странного в квартире Артемьева не заметил? Гнетет какое-то впечатление, никак не разберусь, – так же, как меня, огорошил Юрьева Измайлов.

– То, что для вас странное, для нас никакое, – обобщил Юрьев, вероятно, прошлый опыт.

– Дрянь дело, если ты подлизываешься, а не перечишь.

– Подниматься к Артемьеву будем? – дипломатично по отношению к себе воздержался от комментариев Борис.

– Обязательно.

– Виктор Николаевич, дайте мне время убраться из дома, – попросила я. – Вы там будете топать, разговаривать, а я только-только приучила себя к тому, что за стенкой никого нет и быть не может.

– Уважим просьбу дамы? – спросил Измайлов.

Будто бы Юрьев мог отказать. Он, обрадованный тем, что я, очевидно, не готовая расщедриться еще на один торт, исчезну, неприлично оживился:

– Да, Виктор Николаевич, пусть ка… Пусть идет. Мне все равно надо с вами следовательские идеи обсудить. Парень новенький, нервничает…

– Полина, до свиданья, – перебил его Измайлов.

– Угу, до скорого. Я буду готова через час.

– Так долго собираешься?

– Для сборов туда, куда я хочу наведаться, час – не долго.

Я постаралась произнести это мечтательно, но получилось разочарованно. Пусть. По приятельницам я понесусь, по приятельницам. А они у меня мастерицы перемывать не только кости, но и все, что под костями и на костях. Словом, я не пыталась расшевелить в Измайлове ревность. Так и быть, пусть посекретничает с Борисом. Не забыть бы позже выяснить: если существует некий следователь, то тогда кто Измайлов, Балков, Юрьев? Я забыла, каюсь. Не до того мне было после возвращения.

Я увлеклась нанесением визитов настолько, что добралась домой в девять вечера. В подъезде ни одна лампочка не горела. Когда опять успели вывернуть, паразиты? Ну, хоть бы через этаж ликвидировали освещение, много ли нам, жильцам, надо. Я иногда ловлю себя на мысли, что чем-то существенно отличаюсь от остальных людей. Я бешусь, когда подолгу нет автобуса, меня на части раздирает от возмущения. А другие стоят с отсутствующим видом, не ругаются, не выпускают пар, не хватаются за обломки кирпичей. Неужели они никуда не опаздывают? Я не терплю, когда в магазине продавщица болтает со знакомой, а очередь томится и не ропщет. Или с лампочками… Десятки человек поднялись по темной лестнице, трогали выключатель, чертыхались. Их собственные или чужие дети могли перепугаться и расшибиться, в подъезде два убийства, между прочим, случились. Хоть бы кто-нибудь почесался ввернуть недорогую стекляшку взамен украденной. Нет, добрались до своих крысиных нор, и чудненько. Выжидают, вдруг сосед дурнее окажется, вдруг разорится, сэкономив остальным? В таком состоянии призывов справедливости я никого и ничего не боюсь. Папа говорит, что редко били. Как бы то ни было, я подлетела к своей двери, довольно скоро вставила ключ в замок и, думая только о том, куда запихнула пакет с лампочками, вошла. Сквозь матовое зеленое стекло комнатной двери пробивался вожделенный свет. Секунду я испытывала удовлетворение вырвавшегося из кромешной тьмы человека, А потом резко и твердо себя образумила: «Прекрати ухмыляться, кретинка. Когда ты уходила, специально проверила, все ли светильники выключены. А вот дверь была открыта, чтобы котенок мог воспользоваться своим туалетом в прихожей. У тебя незваный посетитель. И он не торопится тебе навстречу с извинениями за вероломное вторжение». И тут я неожиданно вспомнила навязчиво повторяемый Измайловым вопрос о странном в квартире Виктора. И чью-то попытку проникнуть в квартиру Верки или Славы. И непонятно как оказавшийся у Виктора мой фужер. И Славу, зачем-то старающегося меня оболгать… Мне стало страшно. Только что беспокоилась о соседских детях и не трусила. Стоило неведомой опасности замкнуться на мне, как я моментально затряслась. Но трясясь, я пятилась, пока не оказалась на лестничной площадке. Я беззвучно заперла дверь на ключ. И, озираясь, будто могла хоть что-нибудь рассмотреть, начала пробираться к Измайлову.

17

У Измайлова все еще сидел Юрьев. С ночевкой он пришел, что ли?

– Вы тут чаи распиваете, господа милиционеры, а во всем подъезде злодеи лампочки повыкручивали.

Оказалось, что они не намерены принимать моих претензий. Из квартиры Виктора они спустились в два часа. Потом Борис куда-то сгонял по поручению Измайлова, но вернулся засветло.

– Борис, будь добр, достань стремянку из кладовки и возьми там же на полке пару лампочек. Вверни их на этом этаже и на третьем. Полина плохо совместима даже с освещенными лестницами. А уж с темными…

Пока Юрьев иллюминировал предполагаемый участок моего восхождения, я рассказала Измайлову о неудачной попытке зайти домой. Впервые, выслушав то, что обычно считалось моими бреднями, он встревожился. Славно потрудившегося Бориса полковник информировал в душных недрах кладовой, куда лейтенант дисциплинированно возвращал стремянку. Я разобрала часть последней фразы:

– …торшер запросто, но кота без удобств оставить не в ее духе.

Ого, он уже немного во мне разбирался.

– Полина, дай Борису ключи, – успокаивающе попросил Измайлов.

– Пожалуйста, но я с ним не пойду ни за что.

– Да он не насильник, он еще только учится.

Юрьев взял ключи, Измайлов проводил его в прихожую. Они шушукались минут пять. Наконец Измайлов навестил меня в комнате и пообещал, что скоро все выяснится. Настенные часы мерно превратили «скоро» в «не слишком». Измайлов как-то потешно, если принять во внимание костыли, подобрался, напружинился и встал. И тогда незахлопнутая входная дверь со стуком отворилась, и я услышала голос. По законам революционного уплотнения он вселил в мою буржуйскую сущность весьма стеснившую ее уверенность в том, что этого фокуса Борис Юрьев мне никогда не простит.

– Измайлов, это моя мама, единственный человек, владеющий дубликатом. Я о ней не подумала.

– Незавидная участь почти всех матерей, – задумчиво протянул он. – Теперь держись, даже я тебя отбить буду не в состоянии.

– Виктор Николаевич, она милицию вызвала, – пожаловался Юрьев, возникая на пороге под конвоем изумительно выглядящей, тоненькой и разъяренной мамули.