Текст книги "Вечеринка с продолжением"

Автор книги: Алена Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Несмотря на тон кающегося грешника, хватка у Иванцова была ого-го. Галя освободила талию от его рук, но не отошла. Потрепала роскошную каштановую шевелюру профессора, поправила воротник его модной рубашки и удовлетворенно рассмеялась:

– Значит, способность к глупости из ревности мало зависит от степени интеллекта. Я учту.

Да, любовь сорокалетнего, боготворимого кафедральными лаборантками, аспирантками и ассистентками, внушающего ужас даже зубрилам и отличникам, преисполненного уничижительного сарказма по поводу всего на свете профессора Семена Ивановича Иванцова неуемно льстила ее расцветающему опасным дурманным цветом женскому самолюбию.

Когда семья Савельевых переехала сюда, в центр города, расселив шестикомнатную коммуналку, Галя уже целый месяц была первокурсницей. Единственным соседом по этажу оказался Иванцов, наследный профессор, как он отрекомендовался при знакомстве. Его холостяцкая квартира была чуть поменьше, но забита витиевато вручную выструганным старьем, доступным прежним поколениям научной элиты, – старьем, наверняка претендующим на право считаться антиквариатом. Даже избалованным итальянской роскошью Савельевым обстановка профессорского дома казалась стильной и солидной.

Последний из рода Иванцовых родился самым талантливым, но волею государственных судеб оказался самым малообеспеченным профессором. «Я – жадно сожранные сливки общества», – говаривал он. Во всем, кроме зарплаты, Иванцов был на высоте – блестящий ученый, лектор, собеседник и любовник, что, впрочем, выяснилось немного позже.

Иванцов, обладавший отменной памятью на все, включая лица, быстро начал узнавать соседскую девочку в институтских коридорах. И когда отец Гали, фатально преуспевающий бизнесмен, поинтересовался у него успехами дочери, Иванцов пригласил заботливого папашу к себе, угостил коньяком средней паршивости и заверил в незаурядных умственных способностях девушки.

Савельев был обескуражен. Он прекрасно знал, что Галя попадет к Иванцову года через полтора.

– Разве вы им что-нибудь читаете? – проявил ставшее уже профессиональным недоверие баловень отечественной коммерции.

– Буду через семестр, – небрежно проинформировал Иванцов. – Но образцовые студенты нынче наперечет, за их развитием следит весь преподавательский состав. А мыслящие студентки вообще уникальны.

Прозвучало неплохо. Гордый отец вернулся домой, объявил жене, что Иванцов – чудный мужик, и пересказал адресованные Гале похвалы.

– Она – богатая невеста, – вздохнула жена, всего год назад сменившая должность младшего научного сотрудника на более пыльную – домохозяйки. – Были ли у Галки шансы понравиться господину профессору, когда ты инженерил… А теперь еще свататься вздумает.

Жена умудрилась внушить Савельеву, что она – талисман, приманивающий к нему удачу; и была единственным человеком, способным не изменить, нет, таковых на свете не существовало, но поколебать его безапелляционность. Ему всегда хотелось самую малость своего драгоценного мнения ей уступить, чтобы доказать: он ее, умницу, ценит.

– И мне чудилось, будто нашей малышке его комплименты великоваты, – хмыкнул Савельев и немедленно отметил про себя, что жена вновь поставила его на разочаровывающе жесткую, но зато надежную твердь реальности.

На беду откровенничающих родителей, Галя слышала их диалог. Да, она была избалована, заносчива и самоуверенна. Сомневаясь в ее дарованиях, они обижали ее сильнее, чем отказывая в обновах. Но прежде всего она была очень молода. Как бы ни насмехался отец над изменившимся материальным и общественным положением ученых-преподавателей, в головушке Гали не укладывалось кое-что ровненько и гладенько. Например, можно ли не уважать, не бояться человека, об экзаменационных зверствах которого ходят легенды? Судя по слухам, за не сданный Иванцову экзамен народу из института отчислили больше, чем за аморалку. И почему бы маме не смириться с тем, что ее дочь, Галина Аркадьевна Савельева, пленила грозного и импозантного профессора, Семена Ивановича Иванцова, умом и красотой, а не папиными деньгами. В общем, когда Иванцов действительно начал осторожно-осторожно ухаживать за Галей, та «пошла на сближение» охотно и радостно.

С тех пор минуло полтора года, но Галя еще не разочаровалась в Иванцове. Правда, недавно ей захотелось покорить и Игоря Малеева: она чувствовала себя достаточно подготовленной к новому приключению. Однако профессор вчера психовал слишком активно, а это всегда чревато скандалами. Пусть угомонится, ревнивец. И Галя, дабы выбраться поскорей из пучины профессорских страстей, показала ему пачку моментальных снимков и поехидничала слегка по поводу каждого на них запечатленного. Она не стала расстраивать Иванцова признанием в том, что явно перестаралась со спиртным, сочла поражением собственной гордости сведения о раннем уходе Игоря и решила не затягивать разговора описанием вида Эльзы после прогулки с Кэри.

– А кто так орал на площадке? – не удержался Иванцов.

Галя подумала: «Своих не закладываю, хотя половина этих завистливых сволочей не отказала бы себе в удовольствии меня подставить».

– Знаешь, хоть разок из квартиры выбрались все – подышать воздухом, купить спиртного и сигарет. А ты все-таки норовишь превратить милую болтовню в допрос?

– Ох, прости, солнышко, – быстро отступил Иванцов.

Ему действительно было пора в институт. Галя, посопротивлявшись из вредности, поцеловала требовательные, казалось, все еще сердитые губы профессора и с облегчением осталась дома одна.

Насыпав Кэри обещанных сухариков, она было вознамерилась включить музыку, но телефон умел подзывать к себе действенней, чем магнитофон. Галя, изумленная иванцовской утренней прытью, была, однако, окончательно потрясена ласковым голосом Игоря Малеева. Парень предложил ей встретиться. «Я сегодня нарасхват», – подумала Галя, очень, впрочем, довольная. И спокойная, и великолепно соображающая тоже. Игорь немного торопился со свиданием, ведь вчера они даже не разговаривали толком, не танцевали. Галя хотела отказаться, но сокурсник уже живописал ей выход Кэролайн Маркизовны в бесцеремонные люди.

– Из запертой комнаты? – веселилась Галя.

– Детектив, – подтверждал Игорь.

Отхохотавшись, девушка небрежно поведала, что настроилась съездить в ЦУМ за новым платьем. Игорь Малеев продемонстрировал первоклассную реакцию:

– В одиннадцать? Около того? Согласен на плюс-минус час. Я не любитель подглядывать в щели примерочных, так что подожду у главного входа. Пока.

«Что ж, нужно будет отовариться посолиднее, чтобы количество покупок не разочаровало стремительного мальчика», – решила Галя. Потом она наскоро выгуляла Кэри в пустом дворе. Труп уже увезли, машину отогнали, и любопытные разбрелись по нехитрым своим делам. Когда девушка ловила такси, звонок на косяке ее двери тревожил толстый палец участкового милиционера, расспрашивающего жителей подъезда о ночных впечатлениях.

В полдень полковник Измайлов мужественно прижал к уху разогретую зноем трубку.

– Виктор Николаевич, в примерочной отдела женской одежды ЦУМа обнаружен труп девушки. Задушена пояском от платья, которое примеряла. Нет. Да. Ждем.

Измайлов всегда проклинал свою прозорливость. Но чем яростней он этому занятию предавался, тем реже чутье на предстоящие неприятности его подводило. Ждать чудес было бессмысленно. Полковник передал телефонограмму коллегам из пригорода: разыскать Бориса Юрьева и объявить его отдых состоявшимся ровно на треть. Балков работал с окружением «заказанного» коммерсанта. В ЦУМ Измайлову предстояло ехать самому. Ну почему-то никак не удавалось ему стать полковником, собирающим рапорты и ногой не ступающим на особое, проклятое место – место преступления.

Казалось бы, ЦУМ – огромный магазин, где продавцов с наметанным глазом наблюдателей, призванных, кроме всего прочего, и предотвращать кражи, так много, что любой выделяющийся необычной внешностью и нестандартным поведением человек должен быть замечен. Некогда полковник Измайлов тоже был наивным счастливчиком, полагающим, что мерзавец, собирающийся прикончить юную, красивую, любующуюся собой в зеркало девушку, обязательно отличается от остальных людей. Если бы! Когда-то Измайлов считал, что каждый, оказавшийся рядом с преступлением, является его свидетелем. Хорошо бы! И еще давным-давно он надеялся, что потрясенные видом неожиданно найденного трупа люди содрогаются от внутреннего протеста и искренне, изо всех сил, без единого постороннего желания, чувства, мысли стараются помочь покарать зло. Мечтатель!

В этот раз открытий в человеческой природе полковник Измайлов не совершил. Одна продавщица явно покидала рабочее место, и надолго. Раньше Виктор Николаевич не успокоился бы, пока не заставил ее в этом прилюдно сознаться. Теперь он на подобные мелочи не отвлекался. Если совесть у бабы есть, состояние поджариваемого живьем ужа запомнится ей навсегда. Если совести нет, своей не вставишь.

Вторая, похоже, все утро мечтала о чем-то личном, но самонадеянно делала вид, будто не отрывала взгляда от покупателей, ни на секунду не опускала навостренных ушей, и вообще страж она опытный. Могла ли она предположить, что за тонкой тканевой занавеской душат девушку. Только окажись на месте Измайлова менее толковый психолог, пошел бы на поводу ее бойкого говорка и, чего доброго, проигнорировал путаную, несвязную речь дальше всех располагавшейся от примерочной женщины. А ведь именно она, мучительно напрягаясь, соучаствовала в расследовании. Да еще кассирша, которая, правда, реагировала на достоинства купюр, поданных дамой: очень мелкие или очень крупные были поводом к тому, чтобы взглянуть на их подательницу. Так вот, пытаясь телепатически укорить мадам, расплачивающуюся пачками двухсоток, которые замучаешься пересчитывать, она и заметила высокую тоненькую блондинку, входящую в отдел. Девчонка пребывала в отличном настроении, в этаком куражном состоянии, когда сама себе нравишься, а мужикам и подавно. Дальше? А дальше кассирша принялась за отвратительную бумажную мелочь стервы, осмеливающейся ее торопить. Испуганная заплаканная толстушка тоже запомнила несчастную. Создалось впечатление, что одно платье она присмотрела заранее, потому что сразу подошла к нему и взяла в руки. А вот второе и третье минут десять выбирала. Нет, раздражения ее возня не вызывала, видно же, что девица платежеспособна. Потом она заняла последнюю в ряду кабинку. Продавщица было направилась туда, но девушка повесила платья на верхнюю внешнюю перекладину, как положено. Все? Все. Через некоторое время завизжала покупательница, наступившая на ее вытянутую, оказавшуюся на полу торгового зала руку. Продавщица морщила лоб, смешно сопела, экала, мекала, но добавить ничего не смогла.

Последнее, чего добился от женщин удрученный полковник, было клятвенное заверение, что в отдел с самого открытия постоянно входили абсолютно неподозрительные мужчины и женщины. Покупали мало, да, зато от зевак и «экскурсантов» отбою не было.

– Стоп, мужчин в таком месте много не бывает…

– Стаями они тут рыщут, – ошарашили полковника продавщицы. – Вы на цены посмотрите. Такие деньги в женском кошельке редко водятся.

«Отстал ты от жизни, Измайлов», – упрекнул он себя и добросовестно обследовал ценник. Не занимайся он поисками и поимкой убийц, написанное на картонке, прикрепленной к полуметру прозрачного, на марлю похожего материала, стало бы самым сильным его впечатлением за последние десять лет.

Вот такими свидетельскими показаниями располагал полковник. Но то, что он научился не претендовать на большее, было его силой.

К вечеру личность задушенной девушки установить не удалось. Сергей Балков ничего существенного не узнал. Борис Юрьев не появился. Он поднял Измайлова с кровати в четыре утра:

– Виктор Николаевич, я уже тружусь. Изуродованные пытками трупы парня и девушки. Обоим перерезали горло. Что-то искали, все вверх дном. Он снимал квартиру вместе с приятелем. Бедный кутила вернулся в час ночи и увидел… До сих пор в истерике. Алиби есть и, похоже, подтвердится.

– Я приеду, – прохрипел полковник.

И вдруг, повинуясь приказу то ли еще не усвоившего зловещую информацию, то ли защищающегося от нее мозга, спросил:

– Забор поставил, Боря?

– Местные наши помогли, – несколько отрешенно отчитался Борис. – Разыскали меня с вашим вызовом, вникли в обстановку. Раз, говорят, такое дело, навалимся скопом.

– Есть еще люди на свете, – заключил полковник и как-то жалобно вздохнул.

Да, зрелище было мерзким. В таких ситуациях даже жалеть умерших насильственной смертью начинают не сразу. Сначала возникает упорное желание, чтобы то, что недавно было людьми, убрали с глаз долой или хоть прикрыли чем-нибудь.

Полковник Измайлов сострадал скрючившемуся в кресле мальчику, у которого желудок давно был пуст, но каждый взгляд, брошенный на убитых, вызывал новые позывы ко рвоте. Ему уже советовали уйти на кухню, не смотреть. Однако, как человек норовит трогать языком именно больной зуб, так вчера еще ничего не знавший о смерти, а значит, и о жизни, юноша норовил скосить глаза в сторону последней немой сцены по-настоящему сыгранной здесь трагедии.

Полковник Измайлов и лейтенант Юрьев перебирали пачку полароидных снимков. Измайлов выбрал один из середины.

– Фамилии, имена, отчества, адреса и род: занятий попавших в кадр. И где они гостили.

– Почему этот? – быстро спросил Борис.

Он не стеснялся учиться, что Измайлову нравилось.

– Вчерашний. Одежда, – бросил полковник и прекратил аудиенцию в закутке прихожей. – Я поехал в отдел думать.

Борис Юрьев провел здесь массу времени. И снимки, честно говоря, видел. Но нужный пропустил, изволил сосредоточиться на последних. Полковник заглянул на пять минут. И на фотографии опознал валяющееся в углу ванной в общей куче дневное облачение ребят. Соображай, Борис, соображай, горе-сыщик. Были в компании вместе, вернулись, разделись, занялись любовью. Но были-то прошлой ночью.

Раздосадованный своей промашкой Юрьев терзался недолго. Взял за тощее плечо стремительно доходящего до умопомрачения свидетеля и запихнул в кухню. Через тридцать минут двое парней с заднего плана фотографии обрели хоть какие-то координаты в, казалось, безвольно распластавшемся вдоль речных берегов, задыхающемся от жары городе. И имя устраивающей вечеринку девушки было названо.

Эльза ела клубнику на даче под монотонные мамочкины подбадривания:

– Кушай витамины, доченька, кушай витамины, кушай…

У матери внутренности болезненно пытались меняться местами, когда она видела свою девочку такой затравленной, тоскливой, будто заблудившейся. Опять что-то праздновали у Савельевой, опять Элечка иззавидовалась. Сколько раз повторяла она дочери: «Сытый голодному не товарищ». Нет, не слушается, ходит к этой Гале, травит себя, а потом еще и божится, что мир устроен правильно, и все в нем получают по заслугам. Что же тогда у тебя голосок становится гнусавым и глазки чешутся, дочка?

Господи, с другой стороны, давно ли они с Савельевыми были неотличимы по жизнеописаниям? Мужья работали инженерами на заводе за одинаковую зарплату, служебные двухкомнатные «хрущевки» притворялись комфортабельным жильем, чуть ли не раем, дочки в одном классе, с одинаковыми бантами и букетами Первого сентября… А потом отец Гали смог то, чего не смог отец Эльзы. Хотел, пытался, цеплялся за любую возможность, но не вышло, не Получилось. Эльза, правда, поступила в институт, в отличие от подруги на самый непрестижный, готовящий профессиональных безработных факультет, но это уже по инерции, на этом сходство девушек кончалось навсегда.

Мать считала, что, доказывая дочери такие очевидные вещи, оберегает ее от парализующих разочарований; а на самом деле губила задор, шальную предприимчивость, веру в себя и удачу – бесценные дары неопытности. Эльза никогда не была дурой. Просто полагала, что надо держаться за более преуспевающих. А как еще выбраться из долговой ямы судьбы, куда они с мамой вынуждены были сопровождать беспечного отца? Взрослый мужик, поверивший, что в обкуренной вседозволенностью стране нищих можно честно заработать любые деньги, – это же наказание для зависимых от него женщин.

– Мам, если бы ты нашла кошелек, стала бы давать объявление в газету, дескать, откликнись, ворона-хозяин? – спросила Эльза, чувствуя, что ее уже мутит от клубники.

Мать посмотрела на нее с тревогой. Был у них лет пять назад особенно отчаянный период. Не случалось денег даже на автобусный билет, неделями сидели на черном хлебе и спитом несладком чае. Утром она вставала с зудящей мыслью: «Не пойду на работу. Не надо ни увольняться, ни трудовую книжку забирать. Просто не пойду никуда, никогда, потому что не хочу. Я вообще жить не хочу. Впрочем, чушь, я не хочу жить так, как живу». А вот следующая мысль всегда заставляла ее умываться, одеваться и выходить на улицу: «Может, я наткнусь на потерянную кем-то купюру, может, она, спасительница, ждет меня на дороге, а я тут сижу и ною». Глупо, конечно, никогда ничего из-под ног к ней в карман не впорхнуло. Но неужели и Эльза бредит кладами? Вымотанная женщина хотела отшутиться, но она давно потеряла эту облегчающую чужую участь способность.

– Я, дочка, раньше возвращала продавцам лишнюю сдачу, и они же сами пялились на меня, как на ненормальную, хотя «спасибо» говорили. А теперь я иногда себя боюсь. Украсть часто тянет, понимаешь? Кажется, пусть моя несчастная совесть что хочет вытворяет, но вам с отцом я дам отдышаться в гадкой и бесконечной погоне за копейкой. Только я знаю: попадусь незамедлительно, опозорю семью. И, слава богу, иначе не представляю, до чего могла бы докатиться в собственной никчемности. Ну такие же люди, как я, как ты, как папа, живут припеваючи, а мы медленно издыхаем.

Мать заплакала. Эльза гладила ее не отягощенную жировыми запасами спину и мысленно возражала: «Нет, меня из своего списка полупокойников вычеркни. Я сильная, я уже смогла кое-что». И так вдруг захотелось ей выложить перед мамой пачку долларов и сказать: «Возьми, оторвись, купи себе то, что годами не получилось купить».

– Мам, а если я тебе сейчас дам денег на норковую шубу? – приступила к опасным глупостям Эльза.

Мать рассмеялась и поставила перед ней полную миску ягод:

– Кушай витамины, миллиардерша моя ненаглядная, кушай витамины…

– Я, между прочим, серьезно, – не угомонилась Эльза.

– Серьезно так серьезно. Зачем мне шуба? В транспорте тереть, грабителей искушать? Квартира ободранная, из диванов вот-вот пружины попрут, у отца кроличья шапка два года назад облысела, ты зиму в демисезонных сапогах проморозилась.

Эльза заткнула уши. Мать пристально и горько на нее посмотрела, потом отвела дочкины ладони от головы и деловито поинтересовалась:

– Что случилось? Какой-нибудь подонок посулил золотые горы за ночь любви? Не верь, обманет. Эльза, признавайся, что случилось?

– Ничего, – прошептала Эльза, – ничего. Прости меня, мама, растравила я тебя идиотскими вопросами.

– Случилось, случилось, – тоже понизила голос мать. – Только много лет назад. И в этом мы с тобой не виноваты.

– Давай не будем о политике, о том, что мы – жертвы сановного ворья, – взмолилась Эльза. – Я в мансарде поваляюсь, ладно? А попозже сама полью огород.

– Тогда мамаша твоя побалуется любовным романом, – изобразила беззаботную игривость мать.

И они разбрелись по крепкому домику, в котором обе отлично себя чувствовали.

Эльзе было над чем поразмыслить один на один с собственной, необычно проявившей себя вчера персоной. Вернувшись от Галки, Эльза буквально упала в обморок на свой диван. Девушка будто нырнула во взбаламученную воду: ничего не слышно, ничего, кроме невзрачного, то ли тонущего, то ли всплывающего мусора, не видно, во рту гнусный тинный привкус, кровь глухо плещет в висках, и легкие распирает потребность вдохнуть свежего воздуха. Однако отдыхала она не долго. Вскочила, открыла сумку, выложила на стол драгоценную свою находку. И поняла, что мучиться ночными кошмарами не будет. Эльза словно набралась храбрости подойти к пугающему издали силуэту, а он оказался безвредным, никому не нужным предметом. Украсть у живого Эльза еще не могла. Пройти мимо свалившихся под ноги долларов уже не могла. Да и с какой стати? Мужика убили? Так он сидел задницей на сумме, которой Эльзе за всю жизнь не накопить. Он в «девятке» ездил, а Эльзе с рождения до смерти в трамваях трястись прикажете? Что такое везение-то? Когда тебе перепало предназначенное для другого. Галкиному отцу повезло, потому что не повезло Эльзиному. И как будто норма для всех, что Эльзе суждено бедствовать, а Галке роскошествовать. Убитый мужик при машине и деньжищах тоже, наверное, не в чужое удовольствие существовал. Да, у него выдалась не самая удачная ночка. Но и денежки ему больше никогда не понадобятся. В милицию их сдать? Семье жертвы их не отдадут. Эльзе было бы легче, если бы валюту прикарманил какой-нибудь молодой, бедный и симпатичный страж порядка. Но ведь государству достанется! А девушке уже очень доходчиво объяснили про семнадцатый и тридцать седьмой годы, коррупцию и должностные преступления, взяточничество и казнокрадство. У ее прадеда была обувная фабрика, потом тиф в гражданскую, от которого его излечили пулей в затылок. Дед погиб в Великую Отечественную. Отец, мягкий, порядочный и доверчивый, вот-вот от инфаркта окочурится. Государство жило за счет Эльзиной семьи, а когда все полетело в тартарары, семья не смогла поживиться ни за его счет, ни за счет ближних. И эти деньги – еще крохотная компенсация, они выстраданы поколениями, черт побери, они заслужены.

Эльза будто спрыгнула с насиженного валуна ненависти и побежала в прекрасные, благодатные просторы мечты о безбедной достойной жизни. О, она знала, на что потратит первые превращенные в рубли доллары. На куклу! Такую огромную, мягкую, чудесную, кудрявую, наряженную в цветастое платьице и кружевные панталончики. А остальные… «Все до гроша вложишь в какое-нибудь стоящее дело, – трезво остановила себя Эльза. – Здорово бы за границей. И еще, разжиться деньгами – не главное, вернее, это было главным вчера. Сегодня надо их сохранить, спрятать, как тысячелетиями делали все владельцы сомнительным путем раздобытых состояний». Сомнительным… Для кого таковым, а для Эльзы самым что ни на есть сомнению не подлежащим. И если менты, государственные прихвостни, попытаются наложить лапы на эту сказочную подушку, они лишат будущего Эльзу, ее детей, внуков, правнуков. «Нечего рассиживаться, – подстегнула себя Эльза, – денежки не любят мнительных, сентиментальных и добрых».

Она хорошенько упаковала подушку в мешок из-под картошки, уложила назад в сумку и поехала на дачу. Мать как раз ходила купаться. Возвращаясь, она наткнулась на дочку, запирающую сарай.

– Я посмотрела, есть ли там еще старые «Огоньки», – предупредила расспросы Эльза. – Накромсаю картинок поярче и художественно оформлю место, на которое не хватило обоев.

– Молодчина, – одобрила мать.

Только тогда обе сообразили, что еще не поздоровались.

Вечером мать начала переживать из-за брошенной Эльзой без присмотра квартиры. Отец лежал в больнице, так что вообще-то они разделили обязанности: мать надзирала за дачей, а Эльза – за городским жильем. Обе любили порассуждать о том, что ни тут, ни там брать грабителям нечего. Однако рисковать последним не собирались. Эльзе и самой уже хотелось заявиться к Галке и пообщаться с ней этак свободно, зная, что вороха хлама в сарае до поры скрывают доказательства их равноправия. Она не заставила себя упрашивать и поспешила на электричку. С вокзала, не заходя домой, Эльза отправилась к подруге. Когда дверь открылась, девушка вскрикнула: на пороге стоял пожилой грузный милиционер и приглашал войти радушно, но настороженно.

Полковник Измайлов вызвал Балкова и Юрьева днем, когда Эльза дремала в мансарде. Сыщики были собраны, напряжены и немного нервны, как всегда в начале расследования, поэтому беспрестанно курили. Эльзе наверняка понравились бы оба парня. Только неизвестно, какие чувства всколыхнулись бы в ее едва успокоившейся после штормовых волнений душе, вздумай лейтенанты считать, сколько денег, драгоценностей, произведений искусства прошло через их не физическим трудом добывающие хлеб насущный руки. Искушение оставить себе в качестве сувенира какую-нибудь безделушку стоимостью в коттедж преодолевалось ребятами без лишних самоистязаний: со всех этих прелестных вещиц чья-то кровь отмывалась чьими-то слезами. Есть на свете люди, умеющие мстить подонкам за пролитие не только собственных, но и чужих слез и крови.

К концу совещания у полковника дело представлялось интересным для любителя детективов, в которых авторами милосердно опускаются муторные детали поисков, и очень скучным для профессионалов, ибо сплошь из этих самых деталей состояло. Уже выяснили адрес Галины Савельевой, уже присвистнули, когда оказалось, что зарезанные студенты были ночью в доме, во дворе которого убили коммерсанта. Особняком стояло удушение девушки в ЦУМе. Личность ее все еще устанавливали, а время шло.

Сергей Балков «отстрелялся» быстро: последний день жизни коммерческого директора был самым обыкновенным. Балков опросил массу людей, но ничего особенного не выяснил. Надежды на то, что пока не взошедший ясным солнышком над горизонтом расследования руководитель фирмы добавит красок в блеклый портрет погибшего, были наивны.

У Бориса Юрьева результаты получились еще скромнее. Обоих опознанных на снимке ребят не было в городе. А жертвы – парень и девушка, приехали учиться из разных сельских районов, их связи в пору летних каникул грозили остаться секретом до осени. Борис никак не мог привыкнуть к равнодушию людей друг к другу. Мальчики, более года вскладчину снимавшие кров, так и не сдружились. «Не интересовался, не спрашивал, не лез в его дела», – вот, в сущности, и все, что твердил сосед убитого.

– А ну-ка хватит юлить, – взорвался наконец Юрьев. – Он при тебе собирался в гости? При тебе. Молча? Не поверю, лучше не ври.

– Молча, почти молча, – уперся свидетель злосчастных сборов. – Похвастался, что своими глазами увидит хату Савельевой, у которой денег куры не клюют. И размечтался познакомиться с «племянником того самого Малеева».

Измайлову Борис вынужден был доложить:

– Понимаю, что не осчастливил вас, Виктор Николаевич, но ничего, кроме я, от юнца не добился.

– Как звать-величать племянничка? – вскинулся вдруг Сергей Балков.

– Игорь, – удивился порывистости Сергея Юрьев.

Балков с каким-то суеверным ужасом уставился на Измайлова. Полковник понял:

– Не томи, Сережа, кем он у тебя числится?

– Директором, – выдавил из себя присмиревший вмиг Балков.

– Труба дело, – не стал осторожничать Борис. – Если убийство деревенских студентов – продолжение «городской заказнухи», мы напрасно напрягаемся.

– Оно может быть еще и следствием, – пресек пораженческие высказывания Измайлов.

– Сергей, а ведь нам с тобой командировки семафором светят, – предрек Юрьев.

Телефон резко взвизгнул, и трое сыщиков уставились на него, как на средоточие прошлых, нынешних и грядущих бед. Полковник снял трубку и положил ее назад недрогнувшей рукой. Вот голос его чуть подвел:

– Еще один мальчик, в кабинке на пляже. Друзья опознали. Сказали, ушел с каким-то мужиком, даже не успев раздеться, и долго не возвращался. Избит. Ножевое ранение, но жив, в реанимации. Тоже был в гостях у какой-то сокурсницы накануне…

– Виктор Николаевич, – поднялся Борис.

– Поезжайте оба, – перебил Измайлов. – А к Савельевой я наведаюсь сам. Там весь райотдел на ногах из-за коммерсанта, помогут, если надо. Сколько, говоришь, студентов гудело?

– Много, – глухо бросил Борис.

– Тогда бегом марш, парни.

Отправляясь к Савельевой, полковник Измайлов прихватил с собой вымотанного участкового.

– Докладывай обстановку, Александр, – сочувственно сказал он.

Участковый поднимался на третий этаж пять раз. Девушки не застал ни поздно вечером, ни рано утром. Да, шумели всю ночь убийства. Да, собака во все его посещения вот так же заходилась то в визге, то в рыке. Впрочем, нет, вчера часа в два было тихо. А в пять псина опять подавала голос откуда-то издали. Так ведь она не заводная, может и заснуть. Вообще, хозяев, расположенных издеваться над животными, оставляя их в одиночестве сутками, Александр бы наказывал… Приказ ломать дверь изумил участкового до классического отвисания челюсти. Ей не суждено было вернуться на место сразу: похожего разгрома ни в одном боевике не показывали.

Полковник же только поморщился, как случается с непосредственными людьми в моменты злости на себя. Перешагивая через опрокинутые стулья, тряпки, осколки, он двинулся к фотографии в рамке на стене. И выругался так, как видавшим виды милиционерам еще не доводилось слышать. Беспечно улыбающаяся красотка, которую все приняли за артистку, была девушкой, убитой накануне в ЦУМе.

Измайлов вдруг преобразился. Сейчас у него было выражение лица, приписываемое обывательской молвой закоренелым преступникам: мрачное, холодное и жестокое. Итак, по результатам экспертизы, двое подонков продырявили коммерсанта. Двое. Чтобы справиться с несчастными любовниками, одного тоже могло не хватить. Они убрали парня из «девятки» и торопливо принялись за устроивших ночную попойку студентов. Свидетелей убийства? Зачем их пытать? Тогда свидетелей чего? Есть ли какой-то список, план, предел? Или опасность грозит всем без исключения недавним гостям этого испоганенного дома? Что они искали здесь? В снимаемой мальчишками квартиренке? Что? Впрочем, в любом случае искомого они не обнаружили, иначе не напали бы на парнишку на пляже. Или последний случай не имеет отношения к этому делу? У Савельевой в сумочке не было ключей, теперь понятно, почему. И ее не истязали. Значит, они считали, что необходимое им спрятано в ее квартире. Но как нечто из машины могло сюда попасть? Ладно, они разочаровались и пошли по следам остальных. Какое там «пошли», бросились, кинулись, рванулись.

– Работайте, люди, как проклятые, пашите, только найдите что-нибудь стоящее, – обратился полковник к вызванному подкреплению.

Люди, безукоризненно владеющие своим ремеслом, промолчали, сделали вид, будто не заметили слабости Измайлова, произносящего лишние, глупые в общем-то слова только с отчаяния. Покосились сочувственно.

А полковник метался по комнатам, казалось, бесцельно, часто подходил к двери, с которой сражался крупный зверь, и пытался его успокоить:

– Потерпи, милый, дойдет и до тебя очередь, вызволим.

Случилось обещанное неожиданно. Измайлова позвали в кухню, где нежная Эльза успела потерять сознание. Откачивали ее рьяно, но долго. Наконец девушка умоляюще попросила: «Скажите, что это неправда». Полковник придвинул к ней свой табурет и тихонько заворчал на ухо что-то равномерное и равнозвучное. Когда ее щеки вымокли в слезах основательно, Измайлов начал задавать вопросы.