Текст книги "Останься со мной (СИ)"

Автор книги: Алёна Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Пророк Мертвого бога, предвестник последних времен.

– Не знала, что они еще остались.

– Как видишь. Здесь, вдали от взора Премудрых, цветет буйным цветом Кощеева ересь.

Василиса поежилась. В Тмутаракани, где она несла службу, в последние годы распространилась вера в Слабого Бога. Но его адепты были тихие, не крикливые разумные, верящие в то, что покорность судьбе – крепчайший стержень душевного равновесия. Они помогали ходить за больными, кормили бездомных, а не кричали о своем боге. Хотя кто их знает. Может, были и другие.

– А сам-то ты как думаешь?

– О чем? – Велимир был настолько увлечен своей невестой, что не сразу понял смысл вопроса. – Ты про пророка с его Мертвым богом? Глупость несусветная. Кощъ повержен тысячу лет назад Иваном Премудрым и останется в Нави, что бы там ни кричали на рынках и площадях. И, знаешь, – он приобнял Василису за талию, – я думаю, что далеко не все запертое стоит освобождать, а потаенное во тьме вытаскивать на свет. Пойдем, нас ждет магмобиль.

***

Оган сидел в каюте, словно на углях. Броситься за Василисой? Зачем? Дождаться, пока она уйдет? Что ему мешает выйти сразу? Он досчитал до ста, поднялся. Сел, посчитал в обратном направлении. Мысленно назвал все знакомые ему знаки числа «пи» после запятой. Высчитал новый, заучил его и только после этого решил, что можно выходить. Спустившись на стыковочную площадь, резво пошел в сторону наемных извозчиков. Но словно налетел на стену. В двух саженях от него миловалась со своим женихом Василиса. Оган шарахнулся от них, как бес от кованого гвоздя. Развернулся и понесся совсем в иную сторону. Словно пытался убежать от пожара чужого счастья.

«Экий франт, кафтан с иголочки, натёртый весь, отполированный. Брит к ночи. Усы завиты. Такие усатые боярыням нравятся. У таких чай ко времени, газета за завтраком… И вцепился-то как! Уверенно, словно не невеста она ему, а жена. Эх, держи, ее, держи крепко, не потеряй».

– О себе мыслишь, аль другому кости моешь?

Оган едва не налетел в темноте на женщину. Извинился. Взъерошил волосы, прогоняя глупости, что лезли в голову, и осмотрелся, силясь понять, куда занесла его нелегкая. Кругом черной лоснящейся змеей ползла незнакомая улица, по бокам которой дрожали газовым светом фонари. За высокими заборами, словно грибы-боровики, сидели низкие кряжистые домики.

– Не подскажете, как к Пароходной вый…? – И тут он подавился окончанием вопроса, так как вынырнул из пучины дум и разглядел незнакомку. Перед ним стояла самая настоящая, незапечатанная яга. Низкорослая, еще нестарая, с ровной крепкой спиной, длинной, толстой косой, перекинутой через плечо. В добротном суконном платье и теплой телогрее, увешанной бренчащими оберегами. Но главное было не это – главными были глаза – полностью черные, без белка и радужки. Пронизывающие вдоль хребта, вытягивающие все нутро. Ужасные и притягательные одновременно. А вокруг этих глаз мелкой паутинкой сплелись морщинки. Имелось и увечье, которым мир рано или поздно отмечал всякую ягу. У этой, например, одна нога была явно короче другой, отчего стояла ведьма, слегка изогнувшись.

Оган растерялся. Нет, он хотел встретить ягу, но планировал сначала основательно подготовиться. Найти подходящий подарок, раз уж фамильный огонь отдал. В бане отпариться, чистое надеть. А тут на-те. Ночью, на безлюдной улице, и с пустыми руками. Что теперь делать? Развернуться и уйти, а потом искать ее до морковного заговенья или хватать удачу за хвост, а там будь что будет? По счастью Огана, яга решила все сама.

– Ты для дела пытаешь, аль отдела лытаешь? – поинтересовалась она, отсекая все пути, кроме двух: уйти и никогда больше не встретить незапечатанной ведьмы, ибо спутает она все пути и заморочит голову так, что вообще навсегда забудешь, куда шел. Или довериться ей на свой страх и риск.

Смогич не отступил, поклонился в пояс, произнес уверенно:

– По делу. Только кто ж о деле на улице толкует?

– Что, не нужна уже дорога к Пароходной? – хитро поинтересовалась яга.

– Нет. О другом спросить хочу. Накормишь, напоишь, а я расскажу, что да как.

Яга на это лишь хмыкнула, взяла Огана под локоток да поковыляла вглубь улицы, через темный сад, к небольшому добротному дому.

Внутри оказалось чисто, светло, натоплено и очень старомодно. Пол пестрел разноцветными ткаными половиками. На лавках, вокруг расписной прялки, красовались вышитые бархатные подушки. В углу стояло ведро, а над ним висело полотенце, с которого мерно капало молоко. На столе, возле пыхтящего самовара, пузом кверху лежал и тарахтел довольную песню огромный рыжий Хранитель. Яга сдвинула его на край, смахнула шерсть и усадила гостя. А на нагретое котом место поставила вазочку с сушками, горшочек горьковатого гречишного меда и тонкую белую чашку в красный горошек, с таким же горошечным блюдечком.

– Ну и чем меня задабривать будешь? – поинтересовалась она у гостя, наливая из самовара душистый взвар. – Да ты пей, пока не остыл, пей. На улице ветер колючий, морской, а я иван-чай на женьшене запарила, лимонника туда пригоршню бросила. От такого взвара мужская сила крепнет. Будешь ходить, словно кур.

Оган едва не захлебнулся. Отставил чашку и посмотрел на ягу укоризненно. Мол, что ты творишь?

– Нет у меня подарка, не чаял тебя так сразу встретить. А заготовленный отдал, – тем не менее ответил он.

– Ай-ай-яй! Это ж надо. Отдал. И кому отдал? Первой встречной-поперечной. А что мне теперь делать? Есть тебя? Тьфу, не хочу. Ты ж суп – набор сплошной: кожа, кости и пуд отчаяния. А я сладенькое люблю.

Сладкого у Огана с собой тоже не оказалось, поэтому он сидел и молчал, вспоминая с каким скандалом покинул родной дом, как мать умоляла его не связываться с ягой. Рыдала взахлеб, проклиная все. Отчаянно страшась, что помимо двух младших сыновей, потеряет еще и старшего. Сама из бедной, не знатной семьи, она, как никто другой, знала истинную цену желаниям. А еще знала, что сбываются они совсем не так, как хочется… Отец же сидел хмурнее тучи и молчал. А когда материнские слезы не подействовали, пообещал сыну, что сдаст его поповичам, если тот свяжется с ведьмой. Оган пожелал ему удачи и, хлопнув дверью столичного особняка, вышел вон. Он и так был зол на отца за то, что тот ничего ему не говорил. Открылся, когда уже и времени что-либо исправить не осталось. Прекрасно знал, что старший не отступится. Будет искать, биться, пытаться спасти братьев, отдавая бессмысленной затее все силы. Видимо, как некогда он сам. А до этого его отец, и дед, и прадед, и еще десятки поколений предателей, вынужденных расплачиваться своими детьми за проступок дальнего предка.

Что бы там ни мыслил глава рода Смогичей о своем старшем сыне, голова у Огана на плечах имелась, и он прекрасно знал, что все сказанное яга попытается вывернуть против тебя самого, а любое желание изуродует так, что рад не будешь его получить. Поэтому Оган сидел и молча ждал. Рано или поздно ведьма сама назначит цену.

Она и впрямь не стала долго ломаться. Посмотрела, поглядела, поерзала на лавке и наконец решилась:

– Обещание хочу, – произнесла яга, упираясь локтями в стол. Уставилась в него глазами-провалами. – Дашь?

– Смотря какое, – Оган напрягся, – если ты что темное замыслила, или обман какой, то тут я тебе не помощник. Хватит и того, что мой род уже тысячу лет с клеймом предателя ходит.

– Эка какой порывистый! Да нет мне нужды вредить, не бойся. Добронравная я, не пакостливая. Просто пообещай, что сына своего женишь на моей внучке.

Оган накрыл лицо ладонью и зашелся в беззвучном смехе. Вся усталость последних дней, все переживания, весь груз ответственности, взваленный на плечи, выплеснулся в этой отчаянной несдержанности. Надо же, всем нужны Смогичи: и проклятиям, и ведьмам, и невестам, что отполировали до бела мраморные ступени отцовского особняка.

Яга не мешала, сидела молча да дула на горячий взвар. Наконец гость успокоился, отдышался, вытер подступившие слезы и очень серьезно ответил:

– У меня нет сына.

Ведьма растеклась в хитрющей улыбке.

– А у меня нет внучки. Так что видишь, мы с тобой на равных.

– Дочка-то хотя бы есть?

– Чего не теряла, то имею, а остальное не твоего ума дело, – показала зубы яга. – Ну что, согласен?

Повертев эту мысль и так, и эдак Оган не нашел повода отказать.

– Добро. Не стану я препятствовать своему сыну, если тот появится, в его желании взять твою внучку в жены. Устраивает такой обет?

– Вполне. Спрашивай, что хотел. И иди восвояси, поздно уже.

Оган набрал полную грудь воздуха. Вот он – момент истины.

– Скажи, как снять Кощеево проклятье, что лежит на моем роду?

Яга посмотрела на него поверх чашки и пожала плечами.

– На твоем роду нет проклятья, дитя змеева рода. И Кощъ не в обиде на старого друга.

Лавка с грохотом упала на пол. Оган навис над ягой, уперев руки в столешницу.

– А как, по-твоему, называется то, что каждый раз, из поколения в поколение младший из рода Смогичей не доживает до двадцатилетия? И отчего старшему нужно успеть жениться до смерти младшего, а? – Последние слова он уже кричал. Ведьма же сидела спокойно, только чернота глаз растеклась по лицу.

– Это защита, юный мастеровой. Защита рода, лишенного Щура. Если бы не она, вы бы сгинули вслед за Горыней и его братьями еще тысячу лет назад. А так держитесь, живете, продолжаете его дело. Разве это плохо?

– Да разве это жизнь? – Оган поднял тяжелую лавку, сел и устало растер лицо. – У меня двое младших братьев. Близнецы. И оба при смерти. Они не виновны в старой чужой распре. Как сломать защиту?

Яга покачала головой.

– Сломать нельзя. Уж больно крепка. Может, действительно сам Кощъ ставил, не знаю. А вот открыть вполне.

– Хорошо, как мне вскрыть эту Кощеву защиту!? Как спасти Зея и Мына?

– Тебе никак. Прости, но ключ уже не в твоих руках. Возвращайся домой и наберись терпения. Все указывает на то, что Горыне недолго осталось мучиться.

Оган хотел возразить, засыпать ягу вопросами, потребовать, чтобы она разъяснила свои странные слова. Но в лицо ударил холодный октябрьский ветер. Исчез горячий чай, самовар, приземистый домик и яга, имени которой он так и не узнал. Кругом шумел ночной портовый город. Играла музыка, сновали лоточники. Красавицы в цветастых шелковых халатах приглашали скрасить одиночество. Как есть – Пароходная улица во всей красе. Смогич витиевато выругался сквозь зубы и направился в сторону дома, которым владела их семья. Под ногами разламывались сухие листья. Каждый шаг – треск. Огану казалось, что он идет по собственным надеждам. Размашисто, небрежно ломая все, к чему успел прикоснуться. Невольно замедлился. Замер и с силой вдавил ботинок в лист. Хруст разнесся по нервам, вверх, вдоль позвоночника, впитался в клетки кожи. Оган поднял ногу, долго, не мигая рассматривал сухую труху, а после, словно сорвав с себя оцепенение, дернулся и поспешил домой.

Глава 3, в которой Велимир делает один неверный шаг

Холодный утренний луч осеннего солнца из последних сил сражался с занавеской. Наконец отчаявшись победить, попытался обогнуть ее, окончательно запутался и вывалился как есть, комком в комнату. Огляделся, по-хозяйски скользнул по полу. Поднялся выше, переломился на металлической спинке кровати и, не сумев вовремя остановиться, рухнул во всем своем неуклюжем великолепии на девичье лицо.

Василиса отмахнулась от него и закуталась в одеяло. Но капризный утренний сон уже растаял. Она села, потянулась. Легко миновав ту стадию утренней неги, когда мозг уже пробудился, а тело все еще желает отдыха. Взяла с прикроватной тумбы очки и водрузила их на нос. Спустила ноги на пол и тут же с едва тихим возгласом поджала их под себя. Пол оказался ледяным. Василиса зябко поежилась. Дом Велимира, холодный, неуютный, с кикиморой вместо привычного дедушки-домового, оказался не рад чужачке, а вчера и вовсе напомнил ей склеп. Пришлось растереть плечи, прежде чем нырнуть в холодное нутро блузы.

Царь Василий, конечно, не оставляет попыток уравнять в правах всех жителей Гардарики, и теперь детей без дара запрещено душить шнурком в день первой инициации, а обрётших разум навий надлежит ставить на учет и обеспечивать работой. Некоторые на этом поприще умудряются достичь неслыханных высот. Так, господин царский казначей совершенно определенно являлся упиром и страшно гордился тем, что может пить кровь подданных на совершенно законных основаниях. Однако до сих пор мало кто из людей горит желанием обзавестись в качестве прислуги девкой – самоубийцей, душа которой даже до реки Смородины добраться не смогла.

От того местная «хранительница» дома, исковерканная, озлобленная, отягощенная грузом вины навка, жрала все подряд, и меняла свое мертвое тело в попытке подстроиться под новые реалии. Только вот у несчастной не было связи с живыми. Друзья, родственники, любимый или недруг, повинный в смерти. Никого, к кому можно было бы прицепиться и тянуть, жизнь, медленно сводя с ума. Бедняжке пришлось перебиваться магическими отходами и остатками эмоций, прилетающих со двора. Так бы и исчахла вся, сделалась бестелесным духом, если бы в дом не вселился Велимир. Первую ночь он промаялся, слушая вопли, стенания и скрип половиц, а на следующий день купил мешок кудели, веретено расписное и сложил у печи. Ночь прошла тихо, а поутру маг обнаружил кривенькую нитку и кикимору, глядящую на него глазами, полными обожания. На том и сошлись. Кикимора стала помогать по дому: готовить, стирать, мести полы, а Велимир кормить ее чужими страхами и печалями. Благо и первых, и вторых с работы он приносил предостаточно.

«Ничего, – Василиса прогнала из головы дурные мысли, – я ковры постелю, шторы плотные повешу. Суседушку молоком сладким прикормлю, и станет у нас тепло и уютно».

Она встала на кровать коленями и потянулась к стулу за чулками. Взгляд упал на висящую рядом завеску. С той натекла добрых размеров лужа. Надо вытирать, а потом искать место во дворе, где на осеннем солнышке можно высушить горе-передник. Да так, чтоб Велимир не увидел, иначе стыда не оберешься.

Невольно всплыл вчерашний разговор в магмобиле.

– Так, что ты про свадьбу баяла душа моя? Или шутки шутила?

– Какие ж тут шутки, – она взяла мужскую руку в свои, поднесла к губам, подышала на холодные холеные пальцы, невольно оттягивая начало разговора, – я как получила то письмо, что ты мне прислал накануне осады, так места себе не находила. Столько раз перечитывала, что наизусть выучила. И где ты меня замуж звал, и где приехать просил, и где бежать предлагал. Но кому, как не мне, знать, насколько дорога тебе твоя работа, да и от царя-батюшки нашего не скроешься. Серебряное блюдечко с наливным яблочком вмиг меня покажет, где бы я ни схоронилась. Стоит только пожелать.

– Спасу нет от этих Смогичевых приспособлений, – презрительно хмыкнул жених, и Василиса удивилась колкой обиде, что царапнула ее.

– Все, верно, – тем не менее поддержала она Велимира, – я тогда измаялась вся, измышляя, как бы осуществить все по уму.

– О, Перун-громовержец! Вася, ты хоть бы мне весточку послала, что согласна. Я ж думал, что предложением своим испортил все. Отвадил тебя. И не шутил я про побег. Есть место одно, где власть твоего батюшки достать не может. Северный феод, застава, что стережет Калинов-мост. Я узнавал, там всегда не хватает людей. А лекарей и подавно в глаза не видели. Нас бы приняли.

Василиса потупила глаза. Конечно, Велимир сначала нашел выход, а потом позвал ее с собой. Но он не мог о таком написать в письме, а она по обычаю своему принялась искать решение сама. И ведь справилась не хуже жениха. Теперь на Заставу ехать не надо. Да, столица для них закрыта, но Гардарика – это не только Китеж златобашенный, есть и иные города.

– Прости, пожалуйста, – покаянно попросила она, – я ведь сперва так обрадовалась, а потом так испугалась и расстроилась, что писало в руках дрожало, и не письмо выходило, а сплошь каракули. Потом на Тугарский феод напали вурдалаки. Осадили Тмутаракань. Десять месяцев без еды, воды, связи. Десять месяцев бесконечных швов, перевязок, лангетов и мазей от ожогов. Я нынче пулю могу в кости найти и вынуть за три минуты, имея лишь щипцы и апотропей[1]… Мне постоянно хотелось есть и спать. А когда засыпала, мне снилась еда, настолько реалистичная, что весь следующий день ощущала ее вкус. Знаешь, у меня даже сейчас сушки да сухарики в каждом кармане припрятаны… А потом осаду сняли, и оказалось, что мы герои. Сам царь Василий Премудрый приехал наградить выживших, медали привез в белых ларчиках. Как до меня дошел да глаза поднял, сам стал, что тот ларчик. Не ожидал меня там увидеть. Мачеха исправно отчеты писала да гривны за содержание бастрючки брала. Когда он от первого шока отошел, руку мне пожал и сказал, что гордился, если б у него такой сын был. Красивая речь вышла, только вот все слышали одно, и лишь я – иное. Через пару дней мне была предоставлена великая аудиенция и задан один вопрос: есть ли у меня желание? Любое, кроме наследования. Царь поклялся, что волею своей его исполнит. И я попросила право сама выбирать себе мужа. Какого душе угодно, невзирая на положение, возраст и благосостояние… Теперь у меня есть такая грамота. И нам не придется сторожить Калин-мост от навий.

Велимир обнял ее за плечи, прижал к себе, делясь силами и успокаивая. Сильная, храбрая девушка, словно для него созданная. И сама ж тянется, льнет, крепко образуя связь. Скоро на целый клубок навьётся любви и преданности. Крепкий, алый. И не страшна ему будет серая хмарь Нави. Жаль только истончилась нить за последний год. Разлука не пошла им на пользу. И может случиться так, что дальше будет только хуже. Василиса уже не та восторженная студентка, что влюбилась в него почти два года назад.

– А чего тогда не в завеске меня встречаешь? – спросил он, чтобы отогнать от невесты хмурь-печаль, но неожиданно попал в цель. Василиса напряглась, но годы студенчества прошли не зря. Ответ нашелся сам собой:

– Навязываться не хотела. Вдруг ты не получил мою телеграмму или передумал и нашел себе иную суженную. А тут я вся такая красивая в вышитой завеске, бери – не хочу.

Велимир на это лишь головой покачал, и Василиса поняла: не нашел другую, ее ждал. А что дом стылый – не беда. Отогреет. И с кикиморой справится, только время дай.

Спускалась боярыня в приподнятом настроении. Когда жизнь ясна, когда цели видны, судьба стелется ровной дорогой, и идти по ней легко. Каждый поворот тебе знаком, каждая остановка в радость.

Внизу за не покрытым скатертью столом, перед большим зеркалом, сидел и брился Велимир. Опасная бритва нежно гладила щеки. Снимала мыльную маску слой за слоем, оголяя тонкую бледную кожу. Василиса невольно залюбовалась. Хорош, статен, умен, амбициозен и целиком ее. А ведь она и мечтать не смела, знала, что станет разменной монетой в отцовской политической игре…

– Поможешь? – Велимир наблюдал за ней в зеркало.

Василиса подошла медленно, текуче. Взяла протянутую бритву, оттянула кожу и провела лезвием. Велимир прикрыл глаза.

– Чем планируешь сегодня заняться? – Говорить было опасно, но он любил оправданный риск.

– Хочу в госпиталь зайти, отметиться.

Лезвие спустилось вниз, очертило подбородок.

– Зачем? Я достаточно зарабатываю. А тебе ординатуру закончить надо. Да и как ты себе это представляешь: за домом следить и в госпитале работать? А дежурства? Я хочу, чтоб моя супруга в своей постели ночевала.

– Мы могли бы взять экономку.

Бритва скользнула к шее, застыла над пульсирующей яремной веной.

– Ведь я люблю лечить.

– Я думал, ты любишь меня. Возьми частную практику на дом. Как по мне, это же не логично работать, чтобы оплачивать чужачке ведение домашнего хозяйства.

– Хирурги не практикуют на дому, а боярыни не стирают рубахи! – Рука дрогнула, и мыльная пена окрасилась алым. Велимир зашипел и схватился за полотенце.

– Прости, дорогая, но я пока не дослужился до чина, дающего дворянство. И ты, между прочим, не хирург, а малый помощник, не обладающий магией. Впрочем, большего местным барышням и не надо. Пустить кровь, поставить пиявок, прописать нюхательную соль. А при подозрении на что-то серьезное оправить в госпиталь. Думаю, с этим ты справишься.

– Я не буду лечить местных барынь от мигрени! – Василиса впечатала бритву в стол и отвернулась к окну. – Это ниже моего достоинства.

– А ковыряться в гангренах вояк в самый раз? – Велимир внешне оставался спокоен, только та самая яремная вена подрагивала. Тёк рубиновым соком порез.

– Не говори мне, что не видишь разницы.

Разница была, при том иная, чем виделась Василисе, но Велимир понял, что перегнул палку, и замолчал, позволив невесте оставить последнее слово за собой. По комнате расползлась вязкая тишина. Забилась едким дымом в легкие, мешая дышать. Велимир заглушил подступивший кашель. Прикрыл полотенцем заалевшие губы, тайком утер выступившую кровь. Произнес короткое заклинание, отдышался, сбрызнул щеки одеколоном и крикнул в пустоту:

– Фёкла!

Тут же возле стола возникла кикимора. Тощая, нагая, острозубая, с зелеными патлами, торчащими в разные стороны. Она преданно смотрела лишь на хозяина дома, периодически моргая внутренними веками. Новую постоялицу, напротив, старалась не замечать, всем своим видом показывая, что не потерпит рядом конкурентку. И хоть Велимир объяснил, что эта вот девица – его невеста, той же ночью кикимора смела мусор ей в ботинки и изваляла в золе белоснежный зипун. Хотела еще косы спутать, да не смогла. От комнаты так благодатью берегини тянуло, что несчастную домовую едва по полу не размазало.

– Убери тут все. На завтрак накрой и газету мне свежую дай.

Василиса наблюдала за тем, как исчезают со стола таз, полотенце, бритва и появляется застиранная скатерть с кружевными подзорами.

«Словно саван на стол постелили», – осела зыбким туманом мысль. Разговаривать не хотелось. Казалось, еще одно слово, сказанное или услышанное, и их уютное утро разлетится на осколки. Но ведь женщина обязана тушить пожары, а не разжигать их. Поэтому вытолкнув из себя досаду, Василиса подошла к жениху, села на его колени, прошлась теплыми губами от мочки уха по гладкой щеке, поймала упрямые губы. Велимир прикрыл глаза. Завтрак с газетой отошли на второй план. Сейчас он хотел съесть лишь одно блюдо. То, которое так неосмотрительно пришло в его объятья само.

На скатерть грохнулись тарелки с жидкой кашей. Следом из пустоты вывалились ложки. Василиса вздрогнула и остановилась. Сошла с колен жениха. Села за стол и стала вспоминать методы изгнания из дома охамевшего духа. По всему выходило, что проще съехать самому. Опустила голову, обдумывая эту мысль, и увидела в своей тарелке:

– Волос!

– Ты чего ругаешься? – Велимир поднял на нее слегка поплывший взгляд.

– Да нет же. В моей тарелке зеленый волос кикиморы! – Василиса почувствовала, как остатки хорошего настроения улетают в дымовую трубу.

Велимир же решил проблему кардинально. Просто взял и поменял тарелки. Поддел краем ложки волос и выгрузил его на салфетку.

– Я думал, служба в госпитале тебя отучила от брезгливости, – насмешливо произнес он и принялся работать ложной.

– Ты б осторожней был, – Василиса подняла очки вверх и подозрительно покосилась на тарелку. – Может, она плюнула туда, слюна кикимор вообще-то ядовита. Вызывает головокружение, а в сочетании с алкоголем дезориентацию.

– Знаю. Ешь, душа моя, – Велимир изобразил вздох, – у меня каша точно без добавок. Слушай, – маг огляделся по сторонам так, словно увидел свое холостяцкое жилище впервые. – Может, ты подыщешь нам более подходящий дом? Думаю, пять гривен в месяц на съем жилья мы можем себе позволить. Займешься сегодня? Объявления есть в газете.

– Хорошо, – Василиса, не смевшая надеяться на столь скорое разрешение вопроса, немного растерялась. – А в госпиталь?

– Ну что госпиталь? Все равно главный врач я. Оформлю, раз уж это для тебя так важно.

– Спасибо, – Василиса послала в ответ благодарную улыбку.

– А вечером на праздник пойдем. На центральной улице торговый дом Смогичей подключает электрофонари. – Велимир неодобрительно дернул щекой. – Будто мало в мире напряжения, чтобы его дополнительно по проводам пускать.

– Ты против электричества? – Она и сама не знала, зачем спросила это.

– Конечно. Смогичи играют с силами природы, понять которые до конца не способны. Рано или поздно это обернется против них. В Китеж-граде не просто так до сих пор магические фонари горят, а на нас вот экспериментируют…

– Но магический эфир истощается. Ученые уже не первый год бьют тревогу.

– Все верно, душа моя. Но это говорит лишь о том, что пришло время меняться нам самим, а мы, как заведенные, продолжаем менять этот мир.

Велимир ушел, и на Василису обрушились разом все домашние хлопоты. Первым делом она вывесила на заднем дворе завеску. С той все еще бежала вода, от чего хотелось выть самым натуральным образом. Сегодня они пойдут гулять, и Велимир вполне мог повести ее к дубу или реке и произнести клятвы. Так как он маг, им даже свидетели не нужны. Только его слово и ее согласие.

– Зараза! – Василиса попыталась руками отжать передник, но тот словно только этого и ждал. Надулся весь, расширился и выплеснулся на нее водопадом. Пришлось переодеваться, в который раз удивляясь подарку Смогича. Волосы так и остались сухими.

Потом она связывалась с арендаторами домов, пока ее серебряное блюдце не раскалилось добела. Разбиралась с кухней, отбирала вещи для прачки. Опомнилась, когда солнце стало бить в западные окна. Поставила в печь курник, горшок с рассольником и побежала наряжаться. С серыми сумерками пришел Велимир. Потянул носом, крикнул кикимору, велев ей вынуть ужин из печи, и поднялся к Василисе. Та стояла перед зеркалом в короткой, едва прикрывавшей колени поневе, алых чулочках и стеганой душегрее, поверх вышитой белым по-белому блузе. Хороша. Стройна, крепкотела, круглобедра. Не девка, чисто яблоко спелое. Кусай до сока медового.

Велимир подошел со спины, прижался, руки на грудь положил – не девку держит, весь мир.

– Пошли в трактире поедим.

– Так ужин в печи стоит, – Василиса, словно масло сливочное, таяла от нежных ласк.

– Сгорел твой ужин, пошли. Или ну его, праздник, останемся? – Он скользнул вдоль края поневы, нырнул под полотнище, огладил пальцами девичьи бедра. Предлагая, но не настаивая.

– Нет, – Василиса одернула юбку, – нечего в четырех стенах сидеть.

Внизу отчетливо пахло горелым. Боярыня глянула на часы. И сорока минут не прошло, как она ужин поставила. Только-только подойти должен был. Но мысли о сгоревшей еде улетели прочь, стоило взять обувь полную мусора и взглянуть на любимый белый зипун.

– Бесовка патлатая! Ты посмотри, что творит! – в правый угол полетел ботинок. – Ну, ничего, переедем, с голоду помрешь, дурында.

Велимир вздохнул, дошел до печки, взял щетку, ботинок и вернулся к Василисе.

– Надевай зипун, почищу. Зря ты на нее так. Она ж одинокая, несчастная. У нее нет никого, кроме меня.

– У меня тоже нет никого, кроме тебя, – Василиса подставила руки, позволяя Велимиру накинуть одежду на плечи. Теперь после вспышки гнева ее жег стыд.

«Разве так себя ведут царские дочки? Разве они кричат на навий, когда жених усталый со службы пришел? Разве они сжигают ужин в печи?» – Она совершенно не знала, как ведут себя царские дочки. Но была твердо уверена, что абсолютно иначе.

Велимир тем временем закончил с чисткой и предложил руку.

– Пойдем. Красивый накосник, где взяла?

Василиса открыла рот, что б ответить и промолчала. Слишком много пришлось бы рассказать. А портить и так подгоревший вечер не хотелось.

На улице было свежо, пахло йодом и сухой травой. Около соседнего дома дрались из-за мусора чайки.

– Нам в сторону моря наверх, там, на утесе, есть замечательный трактир. И знаешь, я решил, что Фёклу мы заберем с собой.

– Что? Неет. Нечего кикиморе делать в нормальном доме.

– Ну, она хотя бы готовить умеет.

Василису словно толкнули. Она насупилась вся, налилась слезами. Выпрямилась с одной лишь целью: не расплескать их по дороге. Так и дошла до трактира молчаливая и прямая. Там безучастно выбрала ужин. Жевала его, словно опилки, и не могла понять, отчего горчат они.

– Вечер добрый, сударь, сударыня Василиса.

В общем зале словно ярче стало. Василиса подняла глаза на Огана и одарила его теплой улыбкой. Маг дернул уголком рта, но замер на пол пути к ответной улыбке и едва заметно кивнул. Сегодня он был щегольски одет и гладко выбрит. Только вот темные круги под глазами предательски доносили, что их обладатель в эту ночь так и не сомкнул глаз.

– Сударь Оган, позвольте вам представить: мой жених, штаб-лекарь врачебной управы Восточного феода, доктор медицины, Велимир Порошин. Велимир, это Оган Смогич.

Оган лишь усмехнулся на такое представление, покачал головой и протянул Велимиру руку. Тот несмотря на опущенный Василисой титул, догадался кто перед ним. Резко переменился в лице, подобрался, но на рукопожатие ответил:

– Приятно познакомиться, ваше сиятельство.

– Надеюсь, вы не пренебрегли, Василиса Ольгердовна, моим приглашением, и прибудете со своим женихом сегодня вечером на праздник. Городской уезд расщедрился на фейерверк.

Они перекинулись еще парой фраз. Смогич излучал радушие, но Василису не покидало ощущение натянутости. Эта вежливая, до дюйма выверенная светская маска совершенно не походила на живое, подверженное влиянию каждой эмоции лицо. Понимание того, что с ней он был собой, приятно огладило изнутри. Василиса любила искренность, хотя редко могла позволить себе ответить тем же. С Оганом это, как не странно, вышло. Хотя большую часть поездки он ее злил, как злят новые туфли, которые понравились, но к которым не успел притереться.

Наконец маг откланялся и ушел. Снова повисло молчание. Василиса продолжила обед, а Велимир неотрывно смотрел на нее.

Вот его шанс. Здесь и сейчас. Если упустить его, потом он не найдет в себе смелости сделать этот шаг.

– И давно вы знакомы с Оганом Смогичем, старшим сыном и единственным наследником Гора Смогича, князя Бореи? Промышленника, мецената, технического гения и разработчика двух третей технических новинок этого столетия?

– В дирижабле познакомились. – И вроде спокойно ответила, ровно, но сердце уже пустилось вскачь, полностью признавая вину.

– Ты поэтому завеску не надела?

– Да. То есть нет! Она намокла, и Оган предложил мне свою каюту, где я разделась. А после мы отужинали и…

– Достаточно, – Велимир бросил на стол монеты, выпил залпом стопку водки и вышел из трактира.

Василиса несколько секунд сидела в оцепенении смотрела на то, как пляшет по столешнице серебро и прокручивала только что произнесенные слова, потом подхватилась, выбежала вслед за женихом. Велимир стоял на краю утеса, курил едкую папиросу и смотрел, как лиловое небо тонет в таком же лиловом море. Василиса подошла ближе, не зная, как быть дальше. Почему их хрупкое счастье так быстро пошло трещинами? И что сделать, чтобы спасти его. Клеить? Оправдываться? Просить прощения? А толку? Уродливые щели все равно уже никуда не денутся, как не полируй гладкое стекло их мирка. Без доверия нет любви. А сегодня это доверие с грохотом рухнуло.