Текст книги "Оживи покойника"

Автор книги: (Алексрома) Ромаданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

8:19. Федор вбежал в метро и, пластами стряхивая с себя на глазах тающий снег, спустился по лестнице на безлюдную платформу. "Вся Москва еще спит, один я тут, как ярый стахановец, на работу лечу! Ну ладно, зато, как белый человек, безо всякой давки поеду, и даже место никому уступать не придется", – сказал он себе в утешение, переводя взгляд со своего гонконгковского "алармклока" (8:20, точнее кремлевских, семь мелодий, 70 рэ отдал) на установленные над въездом в тоннель электронные часы, отсчитывающие интервалы движения поездов с шагом в 5 секунд: 20 ("Почти "очко"!)... 25 ("Перебор!"). "Все точно по закону всемирной подлости: поезд, гад, только что ушел, следующий не раньше чем через 2 минуты будет – суббота!" Оставалось только ждать...

1.........................................................60 1.........................................................60 1....................................38

СТАНЦИЯ СОКОЛ. Федор вскочил в полупустой вагон и плюхнулся на сидение. 8:23. ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ АЭРОПОРТ. "Короче!" – хотелось закричать Федору. ПОЕЗД СЛЕДУЕТ ДО СТАНЦИИ КРАСНОГВАРДЕЙСКАЯ. ("Еще короче!") В вагоне ехали почти одни студенты, которых легко можно было отличить по учебникам и тетрадям с конспектами в руках. "Знакомое дело зачетная сессия", – мысленно улыбнулся Федор.

8:24. Федор стал от нечего делать прислушиваться к разговору двух сидящих напротив парней с одним учебником по акушерству на двоих: они умудрялись одновременно и болтать, и читать. "А я когда дежурил в ночь в реанимичке, – начал рассказывать один из них, опрятно одетый малый с детским еще лицом, – привозят к нам самоубийцу: одна соска таблеток нажралась от несчастной любви, в общем, сильная медикаментозная интоксикация. Так вот, лежит она на столе в одной ночнушке..." – "Начало интригующее", – подумал Федор, но тут его внимание привлекла сидящая неподалеку от медиков девушка в кроличьей шубке, типичная студенточка первого курса: милашка, привлекательная свой свежестью и неопытностью. "Где-то я ее уже видел... Кажется, тоже в метро", – начал Федор мучительно вспоминать и вспомнил: пещера с разными тварями, поезд, в поезде – обнаженная девушка...

СТАНЦИЯ АЭРОПОРТ. 8:26. "Надо мне срочно какую-нибудь бабешку поиметь, а то снится чушь всякая!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ДИНАМО. Он присмотрелся к оживившейся под его взглядом студенточке: "Нет, совсем не похожа!" – "...и тут она встает и говорит: "Ну и сволочь вы, доктор!" – закончил свой рассказ медик. Его приятель захохотал веселым смехом, но от учебника не оторвался. 8:27. "Спецификацию на шарошки дооформить нужно, – неприятно вспомнилось Федору. Опять Базилио Парамоныч будет в грозное начальство играть, наверняка припугнет, что "тринадцатой" лишит, если в годовой график не впишемся... Плюнуть бы на все с высокой горы и сбежать со своего "ящика" на север, на какую-нибудь "ударную стройку пятилетки"! Осточертели уже эти шарошки, лучше уж лопатой махать или тачку возить, да и "коэффициент" за отмороженные яйца – это не надбавка за секретность, а то буду тут до гроба молодым специалистом на сто сорок в месяц..."

8:29. СТАНЦИЯ ДИНАМО. "В Сибирь или на север я, конечно, не поеду, – спустился Федор с небес на землю, – для этого у меня кишка тонка, а вот премии меня лишить – это начальству как два пальца обоссать, так что шарошки, шарошки и еще раз шарошки!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ. 8:30. "Однако же суббота сегодня, хоть и черная, мать ее! Может, вечерком к Горячину съездить, в преф перекинуться, вот только третьего найти, а то в "гусарика" неинтересно... Ах, дьявол, Горячин-то в больнице, надо будет с работы его супружнице звякнуть, адрес разузнать, глядишь, Сонечку сагитирую вместе съездить..."

СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ. 8:32. "Быстро доехали... Размеры малой шарошки перепроверить нужно..." ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ. "Улететь бы куда-нибудь ко всем чертям, как во сне, чтоб ни давки в метро и очередях, ни начальства, ни работы! Скорее бы отпуск: горы, пальмы, море, ночные купания с девочками... Сочи, одним словом!"

СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ. 8:35. "Опять опоздаю, на проходной гопники из "комсомольского прожектора" пропуск отберут, а потом заставят объясниловку писать. И опоздаешь-то на минуту, а объяснительную полчаса сочинять будешь. Надоело все!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ. Горьковская... Пешковская... е2-е4... белые начинают и выигрывают... Может, вечером в шахматы с Горячиным... тьфу-ты, да в больнице же он!" 8:36. "Успею или..." СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ. "А если Сонечка к Горячину со мной поедет, на обратном пути можно ее будет в кафешку затащить, в "Космос", например, хотя там сейчас в честь Указа о борьбе с пьянством и шампанского не подают... В ресторане бы погудеть, но "...где деньги, Зин?", а еще долгов куча с прошлого отпуска".

СТАНЦИЯ ПЛОЩАДЬ СВЕРДЛОВА. ПЕРЕХОД НА КИРОВСКО-ФРУНЗЕНСКУЮ ЛИНИЮ. "Станция Марксистская. Переход на троцкистско-зиновьевскую линию" – передразнил Федор (про себя и шепотом), выходя из вагона. 8:38. "Придется пробежаться по переходу". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАК... – послышалось вдогонку.

8:42. СТАНЦИЯ ПРОСПЕКТ МАРКСА. – объявил подошедший поезд. "Зарудный говорит, что Маркса Мордухаем звали... врет, наверное. Хотя, чем черт не шутит, может, еще окажется, что и правда." ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "Может, на "Дьяволов в саду" вечером сходить? Одному как-то не в кайф, подснять, что ли, бабцу какую-нибудь... Посмотреть даже вокруг не на кого: всех симпотных хахали на машинах по институтам развозят". – "А ты купи себе машину-то!" – проснулось второе "я". – "Да пошел ты!"

8:45. СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "Интересно, увижу ли я Маринку еще когда-нибудь?" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. 8:46. "У Маринки медовый месяц в Харькове: Марына, пидэм мэд йисты! Сказала на прощание, что я инфантил. Конечно, инфантил: сколько ни вкалывай, ничего не заработаешь, вот и приходится надеяться на доброго дядю, на чудо и еще черт знает на что".

СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. "А кто у нас не инфантил? (8:48). Пенсионеры – и те инфантилы: все ждут, когда им государство пенсию прибавит". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. 8:49. "До работы мне 8 минут бежать, значит, две остановки за 3 минуты проехать нужно... И как раньше на лошадях ездили?! Хотя, лошадь подогнать можно плеткой огреть или шпору в бок всадить (больно!), – а тут тебя везут и не спрашивают, торопишься ты или нет... А то еще поезд посреди тоннеля встанет, и хоть ты усрись! А потом в журнале "Юность" обеспеченные дяди – писатели сетуют на то, что, вот, молодежь инфантильная... Так от нас и не зависит ничего!" 8:50.

СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. "Хоть бы в командировку на полигон отправили шарошки испытывать – все какое-то разнообразие!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ФРУНЗЕНСКАЯ. 8:51. "За одну минуту вряд ли до "Фрунзенской доедем, значит, можно не торопидзе. 8:51.14. Хоть один раз спокойным шагом от метро до проходной дойду. 8:51.17. Представляю, как вытянутся лица у костоломов из "прожектора", когда они увидят, что я неторопливо так иду, будто по бульвару. 8:51.22. А пропуск я им сам отдам, без сопротивления. 8:51.25. Они тогда решат, что я женился на директорской дочке, и пропуск брать откажутся. 8:51.29. Вот укатайка будет! 8:51.31. Нет, у меня, пожалуй не получится, вот у Горячина точно бы получилось, только прожекторские церберы знают, что он уже женат: мадам Горячина на него тележку накатала в комитет комсомола, что он с Надькой-нормировщицей в заводском бомбоубежище "адюльтером занимался". 8:51.42. Это его Сыткина заложила, ведьма та еще. 8:51.45. И чего я, как идиот, на часы все смотрю, решил ведь не торопиться!"

СТАНЦИЯ Ф-Ф-Ф... (Федор пулей вылетел из вагона) ...РУНЗЕНСКАЯ. "8:52.19. Есть шанс!"

9:00.09. Федор влетел в здание проходной: "прожектора" в честь субботы не было, а на вахте стоял старый спартаковский фанат дядя Миша. "Спартак" – чемпион!" – приветствовал его Федор, толкая бедром вертушку турникета. – "От Москвы до Гималаев лучше всех стоит Дасаев!" – откликнулся дядя Миша вслед убегающему Федору. Приближаясь к дверям комнаты своей производственной группы, Федор услышал знакомый гул: отодвигались и придвигались стулья, выдвигались и задвигались ящики столов, шуршали бумаги и шелестели бумажки, производственная какафония настраивающегося на работу коллектива. "Доброго всем утра!" – прокричал Федор с порога, приветствуя сослуживцев: старшего группы Якова Ивановича Малишина (старик-Яков), Марию Игоревну Сыткину (Ссыткина), Леонида Зарудного (Линкор "Занудный"), практикантку из техникума Соню Травмилову (Сонечка-Мармеладка) и Горячина (без прозвища, потому что он сам всем прозвища давал).

– При Сталине за опоздания срок давали, – сказал вместо приветствия Малишин.

– Тогда культ личности был, – привычно парировал Федор, – а теперь демократия, Яков Иваныч!

– Социалистическая демократия, – поправил его старик-Яков, морщась так, будто Федор на его глазах ел лимон, поэтому никому не позволено систематически...

– Сиськи-масиськи, – сказал Горячий отрешенно, как будто думал о чем-то своем и у него нечаянно произнеслось вслух.

Малишин поперхнулся словом "пренебрегать" и стих, надувшись. Он малость шепелявил из-за зубных протезов и всегда умолкал, "страшно" обижаясь, когда его передразнивали, и этим активно пользовались и домашние, и товарищи по работе.

– Привет, – кивнул Горячину Федор. – Тебе так быстро кишку подравняли?

– Сбежал я из больницы, – невозмутимо ответил Горячин. Общественные интересы для меня всегда выше личных, вот и пришел своей грудью брешь в плане закрывать. Сонечка, вы мне поможете своей грудью брешь закрыть? – (Сонечка молча покраснела). – Но если будет звонить моя "ссуженная", то я в данный момент лежу на казенной койке: не надо травмировать любящую женщину!

– Скромный герой трудового фронта, – вздохнула Сыткина.

"Что-то тут не то, – смекнул Федор, замечая, как Сонечка бросает на Горячина осуждающе-восхищенный взгляд. – Что бы это значило?"

– Есть два рыбных праздничных заказа! – влетела в комнату член профкома Головакина. – Кто будет брать?

– Один, пожалуй, я возьму, – опередил всех неожиданно очнувшийся Яков Иванович.

– И я!! – в один голос заявили Сыткина и Зарудный.

– Постойте, товарищи, вы же еще даже не спросили, что в заказе, – осадила их Головакина.

– Что?? – опять в один голос.

– Кета, осетрина, горбуша, палтус, вобла, крабы, севрюга, икра... – заученно зачастила Головакина.

– Красная или черная? – перебила ее Сыткина.

– ...красная и черная, – кивнула Головакина, – раки, устрицы, все! – выдохнула она.

– И все в одном заказе? – спросил пораженный Федор.

– Все в одном заказе, – подтвердила Головакина как ни в чем ни бывало.

"Очевидное-невероятное!" – подумал Федор.

– Деньги сразу сдавать? – полез в карман пиджака Зарудный.

– Подождите, подождите, – взвилась Сыткина, – какие деньги?! Вы же на ноябрьские уже брали!!!

– У меня годовщина свадьбы на носу, – выдвинул аргумент Зарудный.

– Так вы же на развод подали! – всплеснула руками Мария Игоревна.

– Одно другому не мешает, – набычился Зарудный.

– Как это, как это не мешает, – подскочила Сыткина, оглядываясь по сторонам, словно призывая всех присутствующих в свидетели. – Как это не мешает!?

– Товарищи, что за склока, немедленно говорите, кто из вас двоих берет! – закричала Головакина.

– А давайте Софье Альфредовне отдадим, чтобы никому обидно не было, – встрял развеселившийся Горячий. – Она у нас худенькая, ей мясом обрастать надо...

– Ты, остряк! – набросился на него Зарудный. – Какое мясо, заказ-то рыбный!

– О чем вы говорите, Володя! – взмолилась Сыткина. – Соня у нас временно работает, ей не полагается. Да она и молодая, в очередях постоять может, не то что я, старая кляча...

– Не в коня корм! – радостно вставил Зарудный.

– Товарищи, родные, ведь нельзя же из-за таких пустяков! разволновалась Головакина. – Леня, уступите женщине, а я вам свой личный заказ отдам и даже денег не возьму!

– Вот! – сказал Зарудный Сыткиной. – Вот это забота о человеке! Вот это я понимаю! Спасибо, товарищ Головакина.

"Что-то тут не так", – подумал изумленный Федор. Довольная своим поступком, Головакина одернула шелковую блузку, натянув ее на груди, и гордо удалилась. Озадаченный Федор с трудом переключился на свои шарошки и начал рассчитывать на прочность несущую конструкцию, но тут его позвала Сонечка:

– Федя...

– Да?

– У меня на столе случайно оказалась твоя бумага, возьми ее, пожалуйста.

– Ага, – поднялся Федор из-за стола.

Сыткина кашлянула. Горячий принялся изучать разводы побелки на потолке, а Зарудный засопел. Федор споткнулся, Сонечка покраснела. Раздался храп мирно дремавшего Якова Иваныча. Горячий принялся чмокать губами, глядя при этом не на старика-Якова, а на зардевшуюся Сонечку.

– Ты чо? – уставился на него Зарудный с улыбкой.

– Говорят, от храпа помогает.

Федор тем временем вернулся на свое место и развернул сложенный пополам лист бумаги. Это была записка: "Федя! Я очень ценю тебя как товарища по работе (несколько слов старательно зачеркнуто), но давай останемся друзьями. Ведь могут дружить между собой (густо зачеркнуто, но на свет можно разобрать: "мальчик с девочкой") мужчина и женщина. Как ты считаешь? С.Т."

"Детский сад! – Федор скосил взгляд на Горячина, а потом на Зарудного. – Без этих старых онанистов здесь точно не обошлось!" Он стал дожидаться обеденного перерыва, чтобы поговорить с Горячиным (от Зарудного все равно ничего не добьешься).

Наконец, долгожданное время "Ч" – 12:30 – наступило. Горячий потянулся и вышел, Федор – за ним.

– Володь, постой!

– Я – на обед. Ты идешь?

– Куда?

– В столовку.

– Нет, не иду. Да стой ты!

– Слушаю тебя внематочно, – остановился Горячий.

– Всего на два слова. Насчет Сонечки...

– О, уже два!

– Да я серьезно!

– Влюбилась в тебя, а ты не знаешь, что делать?

– Кончай хохмить, я-то знаю, что это твоя работа!

– Ты на что, старик, намекаешь?

– Сам знаешь!

– Ладно, так и быть, покаюсь, не то еще в чем заподозришь...

– Ну и?..

– Просто вчера я подложил в сумочку нашей Мармеладке пачку резиновых изделий по четыре копейки, проще говоря, гондонов.

– Козел ты, Горячин, она ведь на меня подумала!

– Значит, заслужил...

– А по морде не хочешь?

– Извини, Федя, я не прав, – крикнул, уходя Горячин. – Но за "козла" ты еще ответишь!

Горячин уже ушел, когда Федор вспомнил: "Так его ведь вчера на работе не было! Опять неувязка получается..." Он вернулся в комнату – там никого уже не было, кроме Малишина, поглощавшего принесенные из дома бутерброды с колбасой.

– Фофейку не фелаете? – из туго набитого рта Малишина ударил фонтан хлебных крошек, и он показал на китайский термос, из блестящего горлышка которого струился ароматный дымок.

– Отнюдь, – в такт старику-Якову ответил Федор.

– А вы что же обедать не пошли? – спросил тот в паузе между двумя бутербродами.

– Экономлю, – с усмешкой отозвался Федор, вынимая из ящика стола "Остров пингвинов" Анатоля Франса. – Духовная пища дешевле обходится.

Он открыл одолженную вчера у Сонечки книгу ("из папиной библиотеки") и начал читать вступительную статью.

"Анатоль Франс (1844-1924) – гениальный мыслитель

современности, творчески развивший идеи великого Вольтера

и блестяще воплотивший их в жизнь, встав у основания

осуществившейся тысячелетней мечты человечества

общества всеобщего братства..."

Федор не верил своим глазам: до сих пор в таком ключе говорили только про одного человека, про того самого, который "...жил, жив и будет жить!" Он захлопнул книгу: "Что-то тут не..." На его столе, прошуршав осколками по бумагам, разбился влетевший в форточку снежок. "Опять Горячин!" – Федор стряхнул снег со спецификаций на шарошки и выглянул в окно: внизу и вправду стоял Горячин, а рядом с ним – румяная от мороза и радости Сонечка. В руках у них было по снежку.

– Ничего, я окно открою? – спросил Федор Малишина.

– Ничего-ничего, – замахал руками старик-Яков, отправляясь в туалет мыть термос.

Федор открыл окно, высунулся на колкий зимний воздух и зачерпнул ладонью с карниза горсть пушистого снега, собираясь слепить ответный снаряд, но тут Сонечка смешно запрыгала на месте, испуганно взмахивая руками в красных варежках, а Горячин, встрепенувшись, метнул в Федора снежок, и только Федор отскочил от окна, увертываясь, как мимо того самого места, где только что была его голова, просвистел крупный кусок льда. Раздался взрыв – ледяная глыба разлетелась на выскобленном асфальте на мелкие звонкие кусочки. Федор чуть ли не по пояс высунулся из окна, пытаясь заглянуть на крышу восьмиэтажного корпуса, с которой и упала глыба...

– С тебя ящик коньяка! – весело заорал Горячин.

– Бл... – начал было благодарить Федор, но осекся, потому что в глаза ему ударил ослепительный свет Белой звезды, той самой, которую он видел вчера по телевизору, когда его агитировали отправиться в Ад.

– Ты что, язык проглотил? – не унимался Горячин, наслаждаясь ролью спасителя. – Благодари и в ножки кланяйся, а потом беги свечку ставить и очередь за вином занимать!

– Ой! – пискнула Сонечка. – Ему, наверное, плохо – он что-то сбледнул.

– Вз... что? – вскинул брови Горячий.

– Вз... да ну тебя! – разбила снежок о его плечо Сонечка.

Федор отошел от окна. Ему было не по себе: ведь если в небе вместо Солнца висит та же Белая звезда, что и в Аду, то это значит... это значит, что он на самом деле не проснулся, а уснул в молочной ванне и теперь видит сон. Все это во сне!

– Федя, ты в рубашке родился! – влетела в комнату возбужденная Сонечка.

– Ю а лаки, мэн! – появился вслед за ней Горячин. – Когда ботл за спасение поставишь?

Но Федору было не до веселья: он тяжело переживал свое открытие, хотя и не мог поверить в него до конца. Вошла Сыткина.

– Мария Игоревна, представляете, – бросилась делиться радостной новостью Сонечка. – Володя Федору жизнь спас!

– Совсем бесплатно? – съязвила Сыткина.

– Мздоимством не занимаюсь, не мой профиль, – с достоинством отразил выпад Горячин. – Хотя если борзыми щенками... – посмотрел он на Сонечку.

– Что за шум, а драки нет? – в комнату зашел, ковыряя в зубах спичкой, сыто-довольный Зарудный.

– Обсуждаем сводку ЦСУ о ходе посевной кампании, неожиданно заявила Сонечка.

– Молодец, Софья, ату его! – искренне восхитился Горячин. Растет смена!

– Ну-ну, – буркнул Зарудный, цыкая слюной.

Ковыляя на обе ноги, вернулся из туалета Малишин, и весь трудовой коллектив был теперь в сборе.

– Пора, товарищи, к работе приступать, – напомнил Яков Иваныч. – Федор, как у вас дела со спецификацией на шарошки?

Федор вздрогнул: "Какие могут быть шарошки на том свете?!"

– Какие шарошки?! – сказал он отчетливо вслух.

Все, кто был в комнате, оторвали головы от бумаг и ошалело на него уставились.

– Какие шарошки – мы все в Аду!!! – выпалил Федор им в лицо, будто бросаясь вниз головой в страшную черную бездну.

После этих его слов все застыли в гробовой тишине: Сонечка – с приоткрытым квадратным ртом, Горячин – с улыбкой на перекошенном лице, Сыткина – с уехавшими на лоб бровями, Зарудный – с торчащей из зубов горелой спичкой... Малишин достал из футляра очки в роговой оправе, неспеша протер стекла носовым платком, одел их и тоже застыл. Федор и сам не мог пошевелиться, поддавшись всеобщему оцепенению; ему оставалось лишь неподвижно наблюдать, как лица его сослуживцев быстро белеют, становясь белее потолочной побелки, а зрачки их приобретают самые немыслимые цвета: у Горячина глаза стали красными, как у черта; у Сонечки – желтыми, как у хищной птицы; у Малишина – голубыми, как у ангела; у Сыткиной – черными, как у ведьмы, а у Лени Зарудного – прозрачно-пустыми, как у вурдалака.

Наконец, напряжение тишины достигло своего апогея, и послышался хруст – в очках у Малишина стали лопаться линзы. Тут же, как по команде, все пятеро одновременно встали и начали молча надвигаться на Федора... "Сейчас будут на куски рвать!" Федор схватил стул, на котором сидел, и выставил его вперед ножками, готовясь отражать нападение.

– Что здесь происходит, товарищи? – неожиданно раздался строгий голос.

Нечисть отпрянула, и Федор увидел в дверях самого Василия Парамоновича, внешность которого, однако, претерпела некоторые изменения: теперь его украшала аккуратная козлиная бородка и кисточки на заострившихся ушах. – Дело делать надо. План горит, – назидательно сказал он и удалился.

Яков Иваныч виновато крякнул, и сию же минуту все члены трудового коллектива, за исключением до сих пор не пришедшего в себя Федора, не глядя друг на друга, расселись по своим местам и принялись с удвоенным усердием шелестеть бумажками. Федор быстро оделся и вышел.

"Федя!" – услышал он, выйдя на территорию предприятия, доносившийся сверху женский голос. Он поднял голову и увидел в форточке только что оставленной им комнаты на четвертом этаже сонечкино личико. "Прости нас!" – прокричала Сонечка, выглядывая из форточки, как из дупла. – "Такую нечисть только и прощать, – подумал Федор в сердцах, а вслух крикнул Софье, чтобы та отвязалась. – Поцелуй меня в зад!"

В следующий момент Федор понял, что совершил ошибку: на его глазах Сонечка превратилась в тощего птенца птеродактиля с длинным тонким клювом, утыканным острыми зубами. Птенец спрыгнул с форточной рамы и полетел в сторону Федора, широко растянув перепончатые крылья. Федор побежал. Весь ужас его положения заключался в том, что птенец планировал совсем бесшумно, и невозможно было определить, на каком расстоянии он находится сзади в данную секунду, а оглянуться Федор не решался – боялся, что мерзкий птенец клюнет его в глаз.

Обжигая легкие морозным воздухом, Федор добежал до домика проходной, ворвался в него и плотно закрыл за собой дверь. Тут он облегченно вздохнул, сняв шапку с мокрой от пота головы, и осторожно оглянулся: птенец с приоткрытым клювом бился крыльями о стеклянную дверь.

– Кыш, гадкий утенок! – махнул рукой Федор. – А то я из тебя котлету по-киевски сделаю!

Проверив, хорошо ли закрыта дверь, он направился на выход, держа наготове пропуск.

– Разрешите взглянуть, – стоявший на проходе незнакомый вохровец ("Где же дядя-Миша-"Спартак"-чемпион?!") взял у Федора пропуск и, даже не заглянув в него, медленно положил себе в карман.

– Вы что?! – удивился Федор.

– Время знаешь сколько? – спокойно спросил вохровец.

Федор посмотрел на часы над турникетом: 14:05, а рабочий день заканчивается в шесть.

– Так сегодня ведь суббота, короткий день! – нашелся он.

– Что суббота, я и сам знаю, – зевнул вохровец, – а про короткий день ничего говорено не было. Неси разрешение от начальника, тогда и выпущу.

– Я лучше здесь... постою, – Федор в отчаянии оглянулся на дверь.

– Здесь не полагается – не стоянка!

– Та он боится, шо его отот цыпленок за жопу чикнет, – жуя яблоко, из камеры хранения для крупных вещей вышел второй вохровец.

– Нехорошо! – непонятно откуда взялся третий, на голову выше первых двух. – Все работают, а мы тут боимся.

За дверным стеклом раздался противный резкий крик – Федору показалось, что "цыпленок" смеется. Он попятился к стене, почуяв, что против него затевается что-то нехорошее.

– Птычка, птычка, птычка-невеличка... е-е! – третий вохровец резко выбросил широкую ладонь, сложенную лодочкой, к мошне Федора, а когда тот инстинктивно согнулся, схватил за кисть его левую руку и больно скрутил ее за спиной. – Налетай, ребята! – весело гаркнул он, разворачивая Федора лицом к стене.

Налетевшие "ребята" живо стянули с Федора до самых ботинок брюки вместе с трусами и с хохотом и гиканьем выпихнули его за страшную дверь. Федор упал, стреноженный собственными штанами. "Кля-кля-кля", – застучал птенец зубастым клювом над его оголенным задом. Федор закричал, испугавшись боли, и... проснулся в холодной мутно-розовой жидкости.

Он зачерпнул синей дрожащей ладонью жидкость: молоко с кровью! С трудом он встал, пошатываясь, на слабые ноги и вскрикнул от режущей боли. Как оказалось, во сне он раздавил своим весом выпавшую из руки коньячную рюмку, и теперь из его ягодиц торчало несколько крупных кривых стекол, по которым, как по желобкам, стекала кровь и капала на кафельный пол. Вывернувшись перед зеркалом, он вытащил трясущейся рукой скользкие стекла – боль тотчас ушла, и кровотечение прекратилось.

"Вот и попил дорогого коньячку", – грустно подумал Федор, но уже в следующую минуту почувствовал, как по его телу разливается живительное тепло, приятно покалывающее обескровленные конечности. Он посмотрелся в зеркало: его иссиня-меловое лицо медленно приобретало розовый оттенок, а холодный нос становился из темно-сизого светло-лиловым. По телу прошла горячей волной крупная дрожь, будто кто-то заряжал его жизненной энергией. "Больной скорее жив, чем мертв", – сказал Федор своему отражению, хлюпая оттаявшим носом. Напоследок его передернуло, и все неприятные ощущения были сброшены. Повеселев, он решил проверить свою догадку: послюнявил палец и стер со щек остатки запекшейся крови – ночных царапин и след простыл, как будто они были нарисованы! "Так и есть, регенерация!!" – вспомнил Федор научное слово.

Выпив залпом из хрустального фужера сто граммов водки "Абсолют" ("С выздоровленьицем!") и закусив апельсином из вновь наполнившейся фруктами вазы, Федор собрался было одеться, но одежды своей не нашел. "Что за шутки?!" – возмущенно подумал он. Тем не менее, на кровати он обнаружил в нераспечатанных целлофановых пакетах комплект нижнего белья, футболку с надписью "Я люблю Хелл-Сити", вареные джинсы с лейблом "999" ("Что за фирма такая?!") и кожаную куртку с десятком металлических "молний". Кроме того, возле кровати стояли черные ботинки типа армейских, с высокой шнуровкой. "Будем считать, что произошел небольшой натуральный обмен, – сказал себе Федор, облачившись в новую одежду. – Как по мне сшито!" Он посмотрел в зеркало и остался доволен своим модным видом: "Центровой", да и только! В Москве за такие шмотки три зарплаты вместе с квартальной премией барыгам выложишь!"

Уже собираясь выходить из номера "на осмотр местных достопримечательностей", Федор увидел на журнальном столике конверт, надписанный его именем. Из конверта он извлек прямоугольную пластинку с закругленными краями, на лицевой стороне которой была надпись "Хелл Банк", крошечная голограмма, изображающая золотой череп, и выдавленные номер и имя владельца, а на обратной стороне блестела магнитная полоска. "Кажется, такая штука описывалась в "Правде" в статье "Счастье в кредит?" – вспоминал Федор. – Где же я ее читал? Ах, да, всего три дня назад на стенде возле остановки, пока троллейбус ждал... И называлась там эта штука "кредитной карточкой". Хрен с ним, со счастьем, но хоть за гостиницу будет чем расплатиться!"

Федор спустился на лифте на первый этаж и вышел в холл отеля. "Да, это тебе не у Пронькиных... Умеют создать настроение, черти!" – восхищался он, оглядывая непривычный для него холл: сверкающие золотистыми вкраплениями стены со струящейся по ним прозрачно-чистой водой, обложенный камнями прудик с цветущими кувшинками, изумрудные листья которых подсвечиваются снизу серебряным светом, буйно-зеленый сад посредине прудика со сладкозвучными птицами в ветвях, густо усыпанных яркими ягодами крошечных электрических лампочек.

Выйдя на улицу, Федор оглянулся на здание отеля, ожидая увидеть чудо архитектуры из стекла и бетона... Перед ним стояла неказистая семиэтажная коробка из грязно-серого кирпича, единственным украшением которой была красная неоновая вывеска на крыше: "Содом". Федор в недоумении повертел головой по сторонам: кругом – точно такие же невзрачные каменные кубы с пробитыми в них квадратными отверстиями для прохода света и воздуха, в пыльных стеклах которых холодно сверкает отражение Белой звезды; между ними – прямая грязная улица, заставленная по краям разбитыми автомобилями и вонючими мусорными баками; возле баков облезлый пес с выпирающими наружу ребрами жадно слизывает с тротуара бледно-желтые помои. Невеселый пейзаж дополняла широкая автомагистраль (точнее, ее изнанка), возвышающаяся надо всем остальным на гудящих железных сваях, осыпающихся бурой ржавчиной.

"С высоты птичьего полета все это выглядело более привлекательно", – отметил Федор, вспомнив адскую телерекламу. Его преследовало такое чувство, будто он смотрит на тело обнаженной красавицы в микроскоп. Однако всмотревшись в бесконечную даль прямой, как струна, улицы, Федор различил в дымном мареве горизонта темные контуры исполинских свечей. "Похоже, экскурсионного автобуса не подадут, придется на своих двоих, небоскр... твою мать!" – выругался он про себя, направляясь к высотным громадинам, которые, безусловно, не могут находиться нигде иначе, как в центре города, – Федор в этом не сомневался.

Автобус все же появился, правда не экскурсионный, и только после того, как Федор отмахал с добрый километр пути. Федор проголосовал, и автобус остановился, вздохнув передними дверьми. В салоне, кроме него, было всего три человека: совсем дряхлая старушка, очевидно умершая своей смертью на девяносто каком-то году, и два пожилых корейца, один из которых что-то бойко рассказывал другому. Федор стал от нечего делать прислушиваться к звучной чужой речи, и с удивлением обнаружил, что все понимает: кореец рассказывал своему приятелю историю о том, как вчера он принял слишком большую дозу снотворного и так крепко уснул, что проспал почти сутки и проснулся с обгрызанным ухом – должно быть, крысы поработали.

"Или он врет, или я брежу", – подумал Федор, глядя на целые уши корейца. Хотя... мочка правого уха была несколько светлее мочки левого. "Регенерация! – вспомнил Федор. – Целые органы снова отрастают! Значит, я не брежу... Вот здорово, никаких инъязов кончать не нужно!" Федор несколько повеселел: теперь его по крайней мере не волновала проблема преодоления языковых барьеров в интернациональной среде.

Чем ближе они подъезжали к небоскребистому центру, тем больше наполнялся автобус, тем чаще он останавливался, тем благовиднее становился городской ланшафт: все больше зеленых бульваров и двориков перед домами, все больше красочной рекламы и набитых товарами витрин, все больше сверкающих новизной автомобилей и длинных, как крокодилы, лакированных лимузинов. Судя по всему, пора было выходить, тем более что из окна автобуса не было видно небоскребов во всю их высоту.