Текст книги "Оживи покойника"

Автор книги: (Алексрома) Ромаданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Ромаданов (Алексрома) Александр
Оживи покойника

Александр Ромаданов

Оживи покойника

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

1. Под Москвой, в тоннеле

13 декабря 1985 года, как и каждый день, за исключением выходных и всенародных праздников, в половине седьмого по московскому времени – и ровно во столько же по местному молодой специалист Федор Бурщилов возвращался с работы домой на метро. В строгом соответствии с древним метрополитеновским обычаем, пассажиры деловито заталкивали друг друга в под завязку упакованные вагоны. ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. Федор выдернул застрявшую внизу правую руку и почесал себе нос, который ему щекотала нанафталиненным лисьим воротником дама с фигурой снежной бабы. В следующий момент, успокоив нос, он вернулся к своим мыслям, вращавшимся вокруг одного и того же, а именно вокруг гнетущей обыденности всего происходящего в обитаемой им, Федором Бурщиловым, реальности.

"Черт с ними, с чудесами, – неспешной рекой текли безрадостные мысли Федора, – чудес не бывает, черт с ними, с летающими тарелками и снежными человеками – это для любителей передачи "Очевидное – невероятное", – но где, наконец, мало-мальски значащие события?! Все только метро, работа, метро, дом, метро, работа, метро, дом, метро, работа... Есть еще праздники, Новый год вот, скажем, а что в нем нового, между нами, девочками? Тот же пузырь водки (правда, уже в два раза дороже), выписанная "тёлка" и бдения до пяти утра, чтобы не проспать "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады", в которых неизвестно еще, кто будет петь – "Модерн токинг" или пани Моника голосом Карела Гота, – ибо это есть "страшная тайна Мальчиша-Кибальчиша": ни разу еще не объявили заранее, кем и чем собираются побаловать молодежь". СТАНЦИЯ ПАРК КУЛЬТУРЫ. "А в новом году – опять: метро, работа, метро, дом, метро, работа, метро, дом, метро... и через десять лет, и через 20, и через 30 – все то же: метро, работа, метро, дом... с той только разницей, что на праздники – не водка, а "Ессентуки No.17", вместо поджарой "телки" – дебелая жена, а сразу после "Новогоднего огонька" – баиньки". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ.

"Все течет, но ничего не меняется, – размазывались мысли Федора по бегущим за окном с надписью "ест инвалидов и пассажиров с детьми" (какой-то шутник стер несколько букв во фразе "Места для...") темным бетонным стенам с параллельными рядами электрического кабеля. – В булочную заскочить надо, взять кирпич "Орловского", – такими же ровными несоприкасающимися рядами струились мысли. – Чем этот день отличался от вчерашнего?" СТАНЦИЯ КРОПОТКИНСКАЯ. "Разве только Горячина на месте не было: заболел, наверное, надо бы ему звякнуть – он звонил, когда я грипповал..." ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "Вот и вагоны в метро все те же, да и народ в них вроде не тот, что вчера, а присмотреться... Хотя, что ему звонить, Горячину-то, говорить все равно особо не о чем, ну скажет он мне свой диагноз, а дальше что?" СТАНЦИЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ ЛЕНИНА. "В "Горизонте" "Дьяволы в саду" пошли, бабы на работе говорили "про любов" кино, надо бы сходить лукнуть с какой-нибудь чувишкой". ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ПРОСПЕКТ МАРКСА. "Впрочем, наверняка, хоть название и новое, а сюжетец старый: она влюблена, а он – подлец и пользуется, или наоборот, но от перестановки мест слагаемых... ничего не меняется! Что было вчера? Сразу и не припомнишь, значит, ничего и не было, а если и было..."

СТАНЦИЯ ГОРЬКОВСКАЯ. "Пешковская... Ого, это я на другой уже линии! Интересно, когда пересесть успел? Прямо зомби стал: на автопилоте шел, ни фига не помню!" ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ. "Маринка рассказывала, на "Маяковке колонны из ценного мрамора, от них уборщицы по ночам кусочки отковыривают... Где она сейчас, Маринка? Месяц, как в Харьков обручаться укатила, с работы даже не уволившись. Небось, на днях расчет брать приезжала и не позвонила! Хотел бы я посмотреть на мужа: ее мать говорила, ему под сорок... По радио вещают, будто браки по расчету крепче, а все равно Маринка дура!"

СТАНЦИЯ МАЯКОВСКАЯ. "Нет, в этой неизменности все же должно что-то быть, не даром ведь египтяне свои пирамиды на тысячелетия ставили. "Все боится времени, но время боится пирамид", – так они говорили, кажется. Сколько воды в Ниле за это время утекло, а они как пять тысяч лет назад стояли, так и стоят, словно послание из прошлого... или как десять тысяч... придется уточнить. Интересно, кстати, сколько простоит Московский ордена Ленина метрополитен имени В.И.Ленина? Хотя, он не стоит, а значит, и не упадет, прорастет если только... тьфу, бред какой-то!"

ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ. "От меня через пару тысяч лет одни бессвязные атомы останутся, а эти самые пирамиды наверняка еще стоять будут – им и ядерная война ни по чем, – и какие-нибудь пришлые гуманоиды будут судить по ним об уровне развития вымершей земной цивилизации... а может и не будут... Вот был бы я пирамидой! – Какой пирамидой? – Хеопса, например. – А сфинксом сисястым не хочешь?! – Да пошел ты!" СТАНЦИЯ БЕЛОРУССКАЯ. "Совсем крейзанулся: сам с собой говорю, сам себя на три буквы посылаю! Ну вот, свободнее стало, можно "дипломат" другой рукой перехватить, а то левая уже отваливается... Дома всю ночь родителей не будет, а выписать некого, обидно до соплей! – Сам виноват, давно бы снял себе кого-нибудь, пентюх! – Сам ты... вокруг даже посмотреть не на кого, не то что... Всех симпотных на "тачках" по "хатам" развозят!"

ОСТОРОЖНО. ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ДИНАМО. "Продинамили меня с премией! Сыткина... Сс-ссыткина, и та получила десять "рэ" ни за член собачий: весь рабочий день от звонка до звонка "Популярную медицинскую энциклопедию" с перерывом на обед читает... Эх, была б моя воля! Точнее, если бы она у меня была..." СТАНЦИЯ СОКОЛ. "Вот дьявол, чуть не проехал! Только что ведь "Динамо" было, куда же "Аэропорт" провалился?! Как и не бывало... Интересно, что по "ящику" сегодня?"

2. Гостелерадио СССР ответственности не несет

Федор уже вставил ключ в замочную скважину входной двери, когда вспомнил, что не зашел по дороге домой в булочную. По инерции он повернул ключ на один оборот и замер, прикидывая, как ему лучше поступить: вернуться к метро и купить свежего хлеба или обойтись черствым, лишний раз не утруждая уставших от стояния в метро ног. После непродолжительной внутренней борьбы лень пересилила голод.

Поужинав продуктами, которые ему заботливо оставили перед отъездом в подмосковный пансионат родители, Федор бросил грязную посуду в раковину, залил ее горячей водой из-под крана и отправился с кухни в гостиную, одновременно служившую спальней для отца с матерью, смотреть телевизор. Он включил цветной "Рубин" и принялся было искать на журнальном столике "Комсомольскую правду" с телепрограммой, но тут его слух привлек грохот музыки в стиле "хэви-рок"; он обернулся и увидел на экране быстро сменяющие одна другую картинки: перед ним возникали и тут же исчезали, как во взбесившемся калейдоскопе, зеркальные глыбы небоскребов с карабкающимися по ним гигантскими скорпионами, гарцующие на вороных жеребцах полуобнаженные девицы, малиново-зелоночубые панки с огромными булавками в ушах, танцующие скелеты в белых фраках, шикарные лимузины, с выгнутых крыльев которых стекают на дорогу неоновые огни ночных улиц, и еще много такого, что сразу и не разберешь... в общем, фрагменты "их", "чуждой советскому человеку" жизни. Не отрываясь от экрана, Федор наощупь отыскал программу и скосил в нее один глаз: там значилась передача "Лица друзей". "Вот это друзья! Вот это лица!" – удивленно восхитился он (обычно в этой передаче дальше нравоучительных документальных фильмов дело не шло). Поразило его также и то, что изображение, страдавшее до этого блеклостью и временами немного раздваивавшееся, теперь отличалось цветовой насыщенностью и высокой четкостью, а звук был необычайно мощным и в то же время чистым.

Как только видеоклип закончился, на экране появился ведущий передачи, которого по внешнему виду – серый в тонкую полоску костюм, белая рубашка, однотонный галстук и холеное лицо можно было бы принять за политического обозревателя из 9-й студии, если бы его не украшала черная бородка (усы – еще куда ни шло, но "боец политического фронта" с бородой – это уж извините!). "Ну как, что скажете?" – по-свойски поинтересовался он бархатным голосом, доверительно при этом улыбаясь. "Нештяк! – выпалил довольный Федор. – Почаще бы такое, а то как ни врубишь – одни симфонии (и задушевные беседы на тему "Зачем ЦРУ распускает слухи о том, что в СССР есть диссидентыы", – это уже про себя... так, на всякий случай)". – "Если у вас есть любимая песня, – сказал бородач, ни капли не похожий на Анатолия Алексинаа, бессменного ведущего "Лиц друзей" популярного детского писателя, – а я не сомневаюсь в этом, то мы всегда с большой радостью передадим ее для вас". – "Даешь "Абракадабру"!" – выкрикнул Федор в экран название своего любимого шлягера. – "Ну а сейчас... – широко улыбнулся ведущий, выдерживая эффектную паузу, – в исполнении Стива Миллера... (Федор напрягся, как перед забегом из низкого старта) "А... (Федор подался вперед, к экрану) ...брра-када-брра!!!"

Федор выпрыгнул из кресла, не зная, верить ли собственным ушам, а тем временем на экране – на советском экране! появился сам Миллер ("Совпадение, просто совпадение", успокаивал себя Федор) в черном атласном цилиндре, черном факирском плаще на красной шелковой подкладке и черном фраке, а также в белых перчатках и с белой тростью в руке. Не верить собственным ушам теперь было невозможно: не во сне, а наяву с экрана – с советского экрана! – звучала хорошо знакомая Федору мелодия "Абракадабры"! "Вот это номер! Что же это за передача такая!? Вот это номер!" – Федор схватил со стола газету с программой и удостоверился в том, что в ней черным по белому пропечатаны "Лица друзей"... но число! Число над колонкой с программой на пятницу стояло шестое. "А сегодня-то 13-е! вспомнил Федор. – Что же это за передача такая?!"

Миллер на экране вовсю чудодействовал: по взмаху трости, служившей ему волшебной палочкой, появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда причудливые, ни на что не похожие твари, а под занавес он положил на стеклянный столик свой черный цилиндр, пропел "эбра, эбра, эбракадэбра", приподнял цилиндр, и из-под него прыснула в разные стороны стайка белых мышей (в общем-то, ничего особенного).

Песня кончилась, Стив Миллер исчез, а на его месте появился все тот же чернобородый ведущий. Федор не сомневался: "Теперь наверняка что-нибудь патриотическое, типа "У деревни Крюково", для разбавки объявит", – но ведущий, казалось, не спешил продолжать передачу; наступила продолжительная пауза, на протяжении которой ведущий с улыбкой, становившейся все более натянутой, напряженно смотрел на Федора с экрана, как это иногда случается, когда диктор отбарабанит весь подложенный ему текст, а его, что называется "по техническим причинам", упорно не отключают. В комнате стало так тихо, что можно было услышать потрескивание наэлектризованной пыли на поверхности электронно-лучевой трубки телевизора. Федор слышал как-то в курилке от конструктора из соседнего отдела, у которого жена принимала участие в передаче "А ну-ка, девушки!", что телевизионщикам за такие недочеты здорово влетает от вышестоящего останкинского начальства.

– Теперь премии лишат годовой, – сказал он вслух, чтобы как-то заполнить становившуюся тягостной паузу.

– Ничего, с голода не помрем, – охотно отозвался ведущий, благодарно кивая пришедшему на помощь телезрителю.

Федор оцепенел. Секунду он тупо смотрел на экран, не в силах пошевелиться, а в следующее мгновение его как катапультой выбросило из кресла – одним кенгуриным прыжком он подлетел к телевизору и щелкнул тумблером выключателя. Обычно вслед за этим раздавался едва уловимый писк, и голубой экран становился непроницаемо-серым, но на сей раз ничего подобного не произошло. Тогда Федор трясущейся рукой схватился за переключатель каналов и резко крутанул его, чуть было не вывернув себе кисть... По всем каналам, сколько ни щелкай переключателем, было одно и то же: бородатый ведущий с приклеенной к лицу улыбкой.

– Передача транслируется по всем каналам Центрального телевидения, – бодро объявил "ведущий".

Федор ощутил мелкую дрожь в коленях и медленно, осторожно сел на пол. Однако ему тут же пришлось запрыгнуть обратно в кресло вместе с ногами: в сантиметре от его спины прошмыгнула под тумбу с телевизором шустрая белая мышка, точь-в-точь как те, что несколько минут назад выскочили из-под цилиндра Миллера.

– Я прошу прощения за столь резкий поворот событий, скорчил виноватую гримасу "ведущий", – да вы садитесь, садитесь, усаживайтесь поудобнее! – замахал он на Федора длинными, как у дирижера, руками, которые, казалось, вот-вот вылезут из ящика телевизора.

– Я и так сижу, – буркнул Федор, опуская ноги на пол, – а вы кто такой?

– Как бы это сказать... в общем, с Того Света я. Мы проводим небольшой эксперимент с новым телемостом – вот на вас и вышли.

– Почему вдруг на меня?

– Случайность, чистая случайность! У нас ведь как: затеем что-нибудь этакое, понимаете ли, суперграндиозное, уйму человеко-дней и энергии затратим, а что из этого выйдет, ни один академик наперед сказать не может... эксперимент, одним словом. Но как бы то ни было, я рад, что мы встретились со столь обаятельным молодым человеком, установили с вами контакт: в последнее время проблема молодого пополнения стоит у нас особенно остро. Медицина делает успехи, в раннем возрасте и до 30 лет мало уже кто умирает своей смертью, естественным, так сказать, путем, – бесстрастно констатировал псевдоведущий.

– Я, между прочим, в ближайшие 50 лет умирать не собираюсь, так что вы ошиблись адресом. На здоровье не жалуюсь...

– Вот и чудьненько! – перебил настырный бородач. – Здоровые люди нам тем более нужны. Телесных заболеваний у нас, правда, вовсе не случается, но вот по части душевных пока – увы! А тут в здоровом теле – здоровый дух! Так что милости просим, визу хоть сейчас оформить можно.

– Мне и здесь хорошо, – сурово возразил Федор.

– А может, у нас вам больше понравится, не зря ведь народ песню "Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет..." на свой лад переиначил, слышали, наверное: "Лучше нету Того Свету..."? Да что говорить – сиди и смотри!

Бородатый субъект исчез, а вместо него нарисовался необъятных размеров город, уходящий своими границами за горизонт. Под электронные аккорды потусторонней музыки с высоты нескольких сот метров открывалась красочная панорама непроходимых железобетонных джунглей: отливающие матовым светом ажурные конструкции вырастали одна из другой, причудливо переплетались, расходились, рассекаемые широкими полотнами автострад, и вновь, уже на другом уровне, сходились под острым углом, образуя горящие сочными неоновыми огнями карточные домики со стеклянными гранями. В нескольких местах небесную твердь пронзали трехгранные иглы высотой в километр с лишним, по которым снизу вверх и обратно бегали колющие глаз белые искры. Но удивительнее всего было, пожалуй, небо: светло-фиолетовое в зените и голубое в остальной части своего купола, ближе к краям оно все более приобретало оранжевый оттенок, а у самой кромки горизонта окрашивалось в непроницаемо густой красный цвет, время от времени рассекаемый корявыми ветвями зеленых молний. Несколько раз экран будто застилало крахмальной простыней – это попадала в объектив телекамеры ослепительной яркости бесцветная звезда, единственная на всем акварельном небосклоне.

Когда это минутное, можно даже сказать, мимолетное, видение исчезло, на экране появился все тот же незваный телегость, который уже, кажется, чувствовал себя увереннее хозяина. Не дав Федору опомниться, он затараторил скороговоркой экскурсовода:

– Вы только что увидели лишь ничтожную частицу нашего бесконечно разнообразного мира. К сожалению, время трансляции ограничено, поэтому мы вынуждены остановиться на этой короткой телезарисовке, но и по ней, я думаю, вы смогли составить представление о Великом Царстве Тьмы. Со всем основанием можно утверждать, что бытующее среди людей представление об Аде как о месте страдания грешных душ есть не более чем предрассудок. Ад сегодня – это потустороннее воплощение самых передовых идей человечества; это – общество, в котором человек освобожден от некогда порабощавших его категорических императивов; это – рог изобилия, одинаково щедрый для всех и каждого, от Князя Тьмы до последнего грешника. Кстати... кстати! – нездешний пропагандист поднял вверх острых указательный палец. – Так вот, кстати о грешниках: канули в Лету те темные времена, когда их варили в кипящей смоле и поджаривали на сковородах – в наши дни как черти, так и грешники пользуются равными правами и свободами. Это и неудивительно, если принять во внимание то, что прогресс Того Света – не более чем отражение общественного развития Этого. У нас в Аду нет и не может быть ничего, что не было бы осознано человеком или рождено его пытливым умом на Земле. Мы живем в отраженном свете материальной субстанции.

– Выходит, вы – материалисты и атеисты? – усмехнулся Федор, всматриваясь в мерцающие розовато-зеленоватым светом глаза собеседника.

– Мне понятна ваша ирония, – снисходительно кивнул головой представитель загробного мира, – но дело обстоит несколько иначе: атеисты не верят в Него, исходя из той посылки, что Его не существует, но ведь, согласитесь, это априори лишено всякого смысла – не верить во что-то, когда знаешь, что этого "что-то" не существует в природе. Достаточно знать, что этого нет, зачем же еще и не верить?! Также абсурдно – верить в нечто такое, о чем знаешь как о непреложно существующем... Что вы мне ответите, если я вас спрошу: вы верите в свою кровать или хотя бы... в унитаз? Логичнее всего, поэтому, не верить во что-то, когда знаешь, что это "что-то" существует, или же, наоборот, верить, когда знаешь, что этого нет. Я вас ненароком не запутал? Так вот, поскольку мы, обитатели Того Света, не просто знаем, что Он есть, но и являемся непосредственным подтверждением Его существования, нам остается одно: упрямо не верить!

– Он – это Бог? стараясь выглядеть как можно более наивным, спросил Федор.

– Зачем же так конкретно! – изображение пришельца несколько померкло.

– Ладно, ладно, – милостиво согласился осмелевший Федор, что еще расскажете?

– Я многое еще мог бы рассказать, но, к сожалению, наша передача подходит к концу. Итак, мне нужно ваше решение: да или нет? Нет, я не из Лэнгли.

– Почем я знаю, – нахмурился Федор, уязвленный тем, что некто из телевизора читает его мысли, – при нынешнем уровне развития техники ничего не стоит подключиться, например, к телеантенне на крыше дома, а потом склонять к сотрудничеству. Предателем Родины я не буду!

– Чем же мне доказать свою непричастность к ЦРУ или к Мосад летафкидим меюхадим? Может, чудо сотворить?

– Да хоть бы и чудо! – вскричал распалившийся Федор. – Я вот, к примеру, летать хочу. А?

– Могу одолжить денег...

– Подкупаешь!

– ... на билет на самолет, – рассмеялся бородач.

– Издеваешься!!

– Ни в коем разе! На самолете летать гораздо удобнее, чем без него, верьте слову. Но раз уж нужны доказательства, они будут.

Эмиссар Ада глянул на наручные часы, пожелал приятного полета и испарился с поверхности экрана. Тут же с середины песни заиграла рок-группа "Мэднесс", и одна за другой на темном фоне стали появляться и выстраиваться в строчки мелкие зеленые буквы. Федор придвинулся вместе с креслом поближе к телевизору и прочитал:

ИНСТРУКЦИЯ

по квазиполету левитационному

КВАЗИПОЛЕТ левитационный начинается в 00 ч. 00 м. по местному

времени и заключается в том, что летающий фиксируется намертво

в определенной точке пространства, при этом за счет вращения

Земли достигается летальный эффект, а также эффект вечной ночи

для летающего. В полете возможно спускаться на Землю, для этого

необходимо принять вертикальное положение. Время пребывания на

Земле не должно превышать во время остановки продолжительности

остатка ночи, т.к. настоятельно рекомендуется вернуться в

исходную точку до восхода Солнца. Для возобновления полета

поднимайте руки вверх. Безопасность полета гарантируется на 90

процентов.

Примечание

В зимнее время одевайтесь в шубу и шапку.

ЖЕЛАЕТСЯ ПРИЯТНОГО ПОЛЕТА

"Тоже мне, специалисты, – усмехнулся про себя Федор, прочитав инструкцию, – русского языка не знают: "одевайтесь в шубу и шапку!"

Между тем, инструкцию сменила обычная надпись "Не забудьте выключить телевизор", и телевизор принялся издавать неприятные для уха резкие отрывистые сигналы. "Сколько же можно его выключать! – разозлился Федор. – Если эти чертовы позывные сами не прекратятся, придется разбить телевизор". Но тут его осенило: он просто-напросто выдернул вилку из розетки. Экран тотчас погас, а занудные сигналы смолкли. * * *

Тишина. Полная тишина. "Не может быть, чтобы была совершенная тишина, ведь хоть что-то должно происходить вокруг", – Федору стало немного не по себе от такого безмолвия. Он прислушался и услышал, как гремит за окном проводами троллейбус, на лестничной площадке раздвигаются двери лифта, звенят ключи, за стенкой дергают шнур выключателя, по потолку, точнее по его обратной стороне, едет игрушечный самосвал с пластмассовыми колесами ("Что же они ребенка спать-то не отправляют?!"), непонятно где кто-то редко, но громко икает... Все эти обыденные звуки помогли Федору прийти в себя, напомнив, что он находится в обычном реальном мире, а не на мифическом том свете. Кроме того, оглянувшись вокруг себя, он не без удовлетворения отметил, что все вещи и предметы стоят и лежат на своих местах, ничего странного или подозрительного не происходит, и даже нет ни малейшего намека на что-то такое из ряда вон... На сердце у Федора полегчало, и он решил позвонить Горячину. Трубку долго не брали, и только после четвертого гудка послышался голос горячинской жены:

– Да.

– Володю можно к телефону, – попросил Федор и, спохватившись, прибавил скороговоркой, – добр-вечр.

– Его нет дома, – сухо ответила Горячина, никак не отреагировав на приветствие.

– Так он здоров?

– В больнице.

– Что-нибудь серьезное?

– Нет, ничего... аппендицит.

– Понятно. До свидания.

Федор положил трубку и тут же подумал, что надо было бы спросить адрес больницы: если и не сам, то кто-нибудь еще с работы мог бы проведать. "Ну да ладно, – успокоил он себя, завтра еще раз позвоню и разузнаю". Известие о том, что его товарищ по работе попал в больницу, несколько озадачило Федора, и не из-за того вовсе, что он переживал за Горячина, а по той причине, что узнал об этом именно в тот момент, когда совсем уж было уверился в ничеговокругнепроисходящности.

Конечно, в том, что человек с воспалившейся слепой кишкой доставлен в больницу для проведения операции по удалению раздувшегося от мусора аппендикса, нет ничего необычного, но все же это какой-никакой, а случай, нечто такое, что с тобой или твоими друзьями происходит не каждый день, хотя если взять в общем и целом, то таких "происшествий" в одной только Москве случается раз по сто на день. Так что если эта новость и не повергла Федора в замешательство, то он воспринял ее как некий намек на что-то более худшее, имеющее и к нему, Федору Бурщилову, отношение.

"Не слышны в саду даже шорохи-и..." – донеслись из-за стены позывные "Маяка". Федор бросил взгляд на будильник: ровно II вечера. "Интересно, по телеку что-нибудь идет еще?" – подумал он, но сейчас же вспомнил о своем недавнем телевидении и твердо решил не включать телевизор до следующего вечера, а то мало ли что...

Дабы отогнать от себя это неприятное воспоминание, Федор достал с книжной полки "Двенадцать стульев", свою любимую книгу, при помощи которой он обычно легко отвлекался от угрюмой действительности. Вот и на сей раз, лишь прочитав: "В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что...", – Федор выпал из предписанных ему пространственно-временных координат и перенесся в другое измерение – в измерение гробовых дел мастера Безенчука, Ипполита Матвеевича Воробьянинова и других обитателей города N.

Но вот четыре главы позади, завязка уже есть, и все готово к появлению "великого комбинатора"... Но каково же было удивление Федора, когда после слов "в половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми..." в его воображении нарисовался чернобородый тип с глазами цвета свежесколотого антрацита, одетый не в "зеленый в талию", как положено по книге, а в строгий серый костюм. В этом человеке Федор без труда опознал афериста, сулившего ему райскую жизнь в аду. "Тьфу-ты, черт!" – Федор плотно захлопнул книгу.

Его мысли все еще продолжали по инерции вращаться вокруг Ипполита Матвеевича, отца Федора и представшего в неожиданном виде сына турецкоподданного, как вдруг над самым его ухом разразился пронзительный звонок.

3. 28 минут на сборы

Звонок не был похож ни на телефонный, ни на дверной – более всего он походил на школьный. Федор подозрительно посмотрел на будильник – тот молчал. "Что же может так громко звонить?" Федор принялся вращать головой, пытаясь засечь ушами, как локаторами, источник звука, но все напрасно: звенело, казалось, из всех четырех углов комнаты. Федор перешел в свой кабинет-спальню, но и там звон слышался столь же отчетливо; не помогло ему и то, что он закрыл уши ладонями: звонок продолжал верещать с той же силой в самой голове. Федор начал раздражаться. "А ведь это неспроста", – неожиданно для самого себя подумал он и украдкой покосился на зеленые цифры электронного будильника: 23:32. Половина двенадцатого. Без 28 полночь. Он начал как будто что-то понимать, в голове его зашелестели обрывками телеграфной ленты сухие фразы: "... в ноль часов ноль минут... летальный эффект... возможно спускаться... в зимнее время..."

Федор стукнул себя кулаком по лбу: "Остолоп же я! Инструкция!! Одевайтесь в шубу и шапку!!!" Будто подтолкнул его кто коленом под зад, сорвался он с места и бросился к гардеробу. Сердце едва не выпрыгивало из грудной клетки: "А вдруг, на самом деле? Вдруг полечу! А зима ведь... Вчера -14 было, сегодня днем тоже не меньше, а ночью?.. Одевайтесь в шубу!"

Он с такой силой дернул запертую дверцу шкафа, что она открылась без всякого ключа, и принялся спешно срывать с вешалок и хватать с полок первые попавшиеся под руку вещи, чтобы тут же натянуть их на синий спортивный костюм, который он носил зимой дома. Звонок надрывался пуще прежнего, но теперь в нем слышалось Федору не предупреждение, а одобрение. "Безопасность гарантируется на 90 процентов (много это или мало?)... одевайтесь в шубу и шапку!" Нырнув головой в третий по счету шерстяной свитер, натягивая на ходу вторую пару брюк, Федор пропрыгал на одной ноге в прихожую за дубленкой. Он страшно суетился, но от этой деятельной суеты становилось весело, хотя и жутковато. Разобравшись со штанами, он сдернул с вешалки дубленку и... бросил ее на пол. "На всякий случай надо одеть что постарее", – он достал из стенного шкафа телогрейку, которую обычно одевал в походы на овощную базу и "на картошку". Левый рукав этой еще отцовской "фуфайки", как он ее называл, был разодран собакой на базе (за что она тут же была обстреляна свеклой при поддержке Горячина), и из лохматой дыры торчал клок грязной свалявшейся ваты, однако Федора это сейчас не смущало: все равно ночью и на высоте никто не увидит. В довершение всего он натянул на вязаную лыжную шапочку ушанку из рыжей корейской собаки, опустил "уши" и завязал тесемки на бант под самым подбородком.

Звонок оборвался. Федор подошел к зеркалу в прихожей, осмотрел свою экипировку и остался ею доволен. "Хоть сейчас к челюскинцам на льдину", – подмигнул он своему отражению, отмечая в себе все возрастающий энтузиазм. "А что, и полетим!" – сказал он вслух довольно уверенно, затем прошел в гостиную и уселся в кресло (ему почему-то представлялось, что если каким-то чудом ему и удастся полететь, то только в кресле).

Часы показывали без шести минут полночь. И тут на Федора нахлынуло ощущение, что он выступает главным действующим лицом некоего дурацкого розыгрыша. "Скорее бы полночь, а то совсем запарюсь, – расстегнул он верхнюю пуговицу телогрейки. – Ну и мудак же я! Хорошо хоть не видит никто. Хотя чем черт ни шутит... теперь недолго ждать осталось, досижу честно до двенадцати, разденусь – и сразу в кровать, а то завтра на работу вставать в семь: черная суббота, мать ее!" Без двух минут полночь все три лампочки люстры начали синхронно мигать. Сперва они мигали очень часто, как испорченная трубка дневного света, потом – все реже и реже – и, наконец, совсем потухли. Федор посмотрел в окно: в доме напротив свет горел. "Это уже интересно", – почти обрадовался он, уверяясь в том, что не напрасно потеет. Однако он все сильнее ощущал себя в роли человека, по ошибке занявшего в цирке место подсадки и только в последнюю минуту начавшего подозревать что-то неладное.

В следующий момент он ощутил, как по всему телу разливается необычайная легкость, мышцы расслабляются, а голова становится прозрачно-ясной. Затем он заметил, что руки как бы сами по себе плавно отделяются от подлокотников и медленно поднимаются вверх, а ноги, выпрямляясь, отрываются от пола. И тут... кресло отлепилось от зада и уплыло вниз! "Вот это фокус!" – не удержался Федор. Он теперь находился в той же позе, в которой сидел всего секунду назад в кресле, но преспокойно висел в воздухе, касаясь макушкой плафона люстры. Понемногу его тело распрямилось и вытянулось параллельно полу по стойке смирно, а люстра, висевшая до этого над самым лицом, равномерно и неуклонно поплыла назад.

"Чертовщина какая-то", – насторожился Федор, осознавая, что движется вперед ногами по направлению к окну. Он предпринял отчаянную попытку опуститься на пол, приказав телу принять вертикальное положение, но оно не послушалось, точно парализованное. Федора это крайне встревожило: он ощутил себя в шкуре животного, которого, всячески успокаивая, ведут в клинику, чтобы усыпить. Окно приближалось все быстрее... "Летающий фиксируется намертво", – ударила ему кровь в голову, и только тут он с животным ужасом осознал всю непоправимость того, что вот-вот должно произойти. Нечеловеческим усилием, так, что слезы брызнули из глаз, он в последний раз попытался вырваться из невидимых тисков, но тело лишь слабо дернулось и тотчас замерло, став неподвижнее гранитного монолита. Он закричал, но рот его не открылся, и этот утробный крик никто, кроме него самого, не услышал; мысли его окаменели, превратившись в монумент с высеченной по поверхности фразой "летальный эффект"; в его зрачках выпукло отразилась верхняя часть белой рамы окна, сквозь стекло которого он беззвучно выплывал на пустынную зимнюю улицу. На свет фонарей зрачки не отреагировали.