Текст книги "Журналисты не отдыхают"

Автор книги: Алексей Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Вообще-то отношение большевиков к разным сепаратистам было странным. Они на всех углах кричали о "праве наций на самоопределение". Но всё-таки их позиция была позаковыристее, чем, к примеру, у беловежской шайки. С теми-то понятно – они развалили страну, чтобы каждый получил по кусочку власти. Собственно, нынешняя Рада от них ничем не отличалась. А вот большевики... Они явно рассчитывали, что всё равно их партия будет главной, что бы там не провозглашали. Ведь и в моей истории они отправились давить сепаратистов. Правда, тогда они для начала создали альтернативное правительство в Харькове. Но сейчас, видимо, решили, что паровозы надо давить, пока они чайники. Тоже правильно. Если иных фигурантов Гражданской войны – красных, белых и махновцев – я уважал, то к петлюровцам относился с омерзением. Они такого натворили, что глаза бы не глядели. Впрочем, Симон Петлюра у них был, вроде бы, пока что далеко не самым главным.

До Киева мы добирались больше трех дней. В это время поезда вообще ходили медленнее, а бронепоезд не может переть на всех парах. С рельсов сойдет. За это время мы с Андреем успели познакомиться с экипажем. Вообще-то пулеметчиков я более-менее знал, и они знали меня. Но моряки тоже оказались нормальными ребятами. Я боялся, что будут проблемы из-за традиционного флотского снобизма. Однако морячки, конечно, были круче всех крутых, но вот с пулеметами обращаться не умели. А Савельев-то из своих набрал лучших. Так что особых трений в команде у нас не возникло. Да и Сорокин, член партии с 1916 года, был очень серьезным командиром. Он-то имел боевой опыт – служил комендором на номерном миноносце. А они, в отличие от кронштадцев, реально воевали. В Кронштадте он оказался, прибыв по каким-то партийным делам, да вот с ходу и вписался в процесс. Кстати, от него я узнал, что "стихийное выступление народных масс" было не очень и стихийным. По крайней мере, в Кронштадте к нему готовились. Что и требовалось доказать. Большевики и в этой истории показали класс.

К Киеву мы прибыли ранним утром 21 октября. Я опасался, того, что националы перекроют мост через Днепр. Ведь стило разобрать рельсы и поставить несколько пулеметов, то нам пришлось бы изрядно там подолбиться. Но через реку мы перебрались без приключений и без них же добрались до вокзала. Я находился в командирской башенке, радом с Андреем. Сорокин же с утра пребывал в головной орудийной башне, заявив, что он тут стреляет лучше всех. При нашем приближении из здания вокзала начали стрелять. Врезал пулемет. По броне зазвякали пули. Толку от этого, разумеется, никакого не было.

Тут головная пушка повернулась и дала выстрел по вокзалу. Пулемет заткнулся.

– Метко кладет Балтика, одобрил Антом и взялся за трубку телефона.

– Сорокин, врежь им ещё пару раз, чтобы знали, с кем связались.

– Головное орудие грохнуло ещё два раза. Часть стены обвалилась.

– Вот ведь гады, хорошее здание из-за них портим, – буркнул мой друг.

Между тем в одном из окон появилась белая тряпка, которой кто-то размахивал.

– Недолго мучилась старушка, – прокомментировал я ситуацию.

Из вокзала перрон стали выходить люди и бросать винтовки. Красногвардейцы выпрыгивали из вагонов и двигались им навстречу. Я тоже присоединился.

Наши противники были в военной форме. Вроде бы русской, но с какими-то странными нашивками.

– И куда теперь эту сволочь девать? – Бросил топавший рядом со мной матрос.

Однако проблема решилась. Из-за вокзала начали появляться вооруженные люди в гражданском, с красными повязками. Один из них подбежал к нам.

– Вы из Питера? Нам телеграфировали... Мясоедов. Командир этого отряда.

– Коньков, комиссар.

– Вовремя вы. Мы оттуда, с площади наступали, а эти гады в вокзале засели с пулеметами. Никак их было не выковырять.

– Слушай, товарищ, а кто они вообще такие? Я таких нашивок не видел.

– А... Сичевые стрельцы. Добровольцы из австрийских пленных. Так что вояки не чета моим. Правда, против вашей монстры у них не пляшет.

Сечевики. Так, это уже интересно. Эти бойцы были из этнических украинцев, которые жили на территории Австро-Венгрии. Воевать с Россией у них особого желания не было – так что они довольно быстро оказывались в плену. Из них в Киеве стали формировать боевую часть. Беда толь в том, что националисты стали активно их обрабатывать в своем ключе. В моей истории именно сичевые стрельцы были самыми боеспособными частями у петлюровцев. Но тут, видимо, поработали недостаточно. Особо никто не хотел умирать. Однако, чего это они так резко возбухли? Чует моё сердце, что без Антанты не обошлось...

Сечевиков куда-то погнали, а мы с Савельевым и Сорокиным направились в революционный штаб. Он находился где-то в районе Бесарабки. В штабе, разумеется, царил полный бардак. Ничего иного я увидеть и не рассчитывал. Войнушка была та ещё. У красных было несколько тысяч человек, в основном, рабочие с "Арсенала". У националистов немногим больше. Самой главной силой было некоторое количество чехословаков. Телеграф и телефон контролировали большевики, вокзал вот мы помогли отбить. Однако националисты держали часть города, расположенную на холмах. Где и находилось здание Верховной Рады.

Казаки и юнкера никакой активности не проявляли. Однако была депутация от первых, они заявили о своем нейтралитете. Юнкеров же в городе было немного.

Воинские части тоже предпочитали не высовываться. Я отправились по ним, прихватив для авторитета Сорокина.

Дело шло туго. Здешние солдатики были куда менее распропагандированы. Местные большевики явно мышей не ловили.

– А зачем нам тут воевать? Пускай хохлы сами долбятся! – Крикнули к примеру, на одном из митингов.

– Зачем воевать говоришь? – Медленно сказал Сорокин. А вот смотри. Я сам питерский, а вот сюда приехал. А почему? В Питере взял власть народ. Для того, чтобы вышибить буржуев, помещиков и прочих кровопийц. Но ты думаешь они так просто и успокоятся? Шалишь! Слыхал, может, что офицерье отряды создает, порет и вешает мужиков, как в пятом году? Сейчас-то мы их гоняем поганой метлой. А если тут "независимые" обоснуются? Так они силы будут здесь накапливать, а в Россию бегать.

Тут влез я.

– Поймите, товарищи, вся эта "назалежность" – вранье. Просто баре увидели, что им под зад пинком дать собираются – вот и придумали сказку для простачков. Есть здесь украинцы? Вот что вам с русскими делить? Это буржуи вам мозги пудрят и делят трудовой народ на кацапов, хохлов и других.

Потихоньку процесс сдвинулся с мертвой точки. Авторитет нам придавало наше эффектное проявление в Киеве. Тем более, что слухи о нем сильно разрослись. Говорили, что у нас в бронепоезде чуть ли не шестидюймовки, мы разнесли вокзал и перебили множество сечевиков. (Реально на вокзале было пять убитых и девять раненых). И что самое главное – поползли слухи, что мы готовы открыть огонь по городу а если откроем – то снесем его нахрен. Хотя, чтобы нанести заметные разрушения Киеву, маловато и линкора.

Вялотекущие бои шли до 24 октября. Основной контингент самостийников составляли студенты и какие-то типы мелкоуголовного вида. В конце концов, они остались только в здании Центральной Рады на Владимирской улице, но там засели сечевики и чехословаки, а они были более серьезными парнями. А красногвардейцы и солдаты особо под пули не лезли. Наш бронепоезд больше участия в боевых действия не принимал. Правда, мы с Андреем не бездельничали. Мы строили народ в штабе. Он по военной части – я про прогандистско-организационной. Бардак-то развели, в основном, потому, что у каждого местного деятеля было свое мнение, которое тот холил и лелеял. А столичные мандаты значили много.

Как стать настоящим попаданцем

24 числа мы с Андреем неспешно шли по Театральной улице. Неподалеку слышались частые выстрелы – это продолжался бой за Центральную Раду. На Театральной же топтались с десяток красногвардейцев, а посреди стоял броневик. Один солдат, весь в коже, как какой-нибудь байкер, копался в моторе, другой курил возле двери бронемашины.

Мы подошли, к, так сказать коллегам (мы-то тоже ездили на железяке) и разговорились.

Как оказалось, "Остин-Пулиловец", проходил ремонт на "Арсенале", вот теперь двигался к месту боя. Но рабочие слишком торопились ввести его в бой – и что-то недоделали. Шофер был местным, а вот пулеметчик – фронтовиком. Он тоже был "в починке" – лежал в Киеве в госпитале. Уж собрался выписываться – как началось веселье.

И тут из угла, Кадетской вылетел автомобиль. Это был восьмицилиндровый "паккард", по этим временам – классная тачка. В нём сидели какие-то люди в военной форме. Вид броневика им явно не понравился, машина попыталась резко развернуться. Но не сложилась, тачка задела колесом какую-то торчащую возле тротуара чугунную тумбу и замерла. Тогда трое пассажиров сиганули через борт и стали драпать, а один стал стрелять. Зря это он. Пулеметчик показал класс. Он буквально взлетел на своё боевое место – и через секунду открыл огонь. Расстояние было – метров пятьдесят, так что с первой очереди все четверо нарушителей спокойствия стали совсем мертвые. Красногвардейцы только начали снимать с плеча винтовки.

– Пойдем-ка поглядим, что это за стреляющие автомобилисты, – предложил я.

Трое из убитых были в форме сечевиков, а самый резвый, успевший уйти дальше всех – в полувоенном френче из хорошего сукна. Две пули попали ему в спину, он лежал лицом вниз.

– Сумели, видимо, драпануть из Рады, – сказал Андрей и перевернул ногой того, который во френче. Его рожа показалась мне знакомой, но я не помнил, кто это. Наверное, видел какие-то фотографии в Интернете.

– Тут подошли красногвардейцы. Один из них вгляделся и этого типа.

– И ведь я его знаю! – Сказал он. – Он из этих, руководства самостийников. К нам на завод приезжал, речи говорил про вольную Украину. Фамилия у него странная. А! Петлюра!

Он поглядел на второй труп.

– И этого знаю. Он главный из стрельцов. Коновалец его фамилия.

– Повезло нам, – покачал я головой.

– А ты что-то о них знаешь?

– Слышал. Петлюра – самый дельный из их гоп-компании. Остальные в Раде интеллигенты. А этот, который Коновалец – командир сечевиков.

Про себя я добавил, что Судоплатову придется присылать свою взрывающуюся конфетную коробочку кому-нибудь другому*.

(23 мая 1938 года лидер Организации украинских националистов Евгений Коновалец был убит в Роттердаме чекистом Павлом Судоплатовым с помощью бомбы, замаскированной под коробку конфет.)

Вот теперь я настоящий попаданец. Конечно, Петлюру убил не лично я, тем не менее. Остается взять в плен Колчака или Деникина.

Я подошел к пулеметчику.

– Товарищ, ты сделал очень большое дело для революции, убил очень опасного её врага. Возьми на память. Я протянул ему часы. Не свои, конечно, мне они были и самому нужны. Но вчера, двигаясь за наступавшими красными, мы наткнулись на разграбленный часовой магазин. Возле него лежали два типа уголовного вида. Очевидно, красноармейцы строго выполняли поданный с моей подачи приказ – расстреливать мародеров на месте. В самом магазине лежал хозяин, похоже, зарезанный. Я решив, что хозяину товар не нужен, прихватить несколько часов – именно для награждения отличившихся.

Андрей согласился с тем, что отсутствие наград – большой недочет. Вот и пригодилось. А ведь теперь, возможно не будет не только петлюровщины, но и бандеровщины. ОУН без Коновальца, может, и не раскрутится.

К вечеру националисты сдались. Их главарей – Грушевского и Винниченко и ещё кое-кого арестовали, большинству же набили морды и отпустили.

Разговор с Винниченко вышел интересным. Он и в самом деле оказался типичным интеллигентом, двинутым на светлой идее самостийности, к тому же свято верующим, что "Запад нам поможет". И ведь в самом деле, начал помогать. За выступлением националистов стояли французы. Которым эти деятели пообещали возобновление войны. Причем, в лучших традициях Хлестакова, они заявляли, что едва придя к власти, выставят полумиллионную армию. Откуда они её возьмут, так и осталось неясным. Этим придуркам казалось, что над Киевом взовьется жевто-блакитый прапор, то сразу же толпы народа пойдут добровольцами.

На следующий день я решил прогуляться по Киеву. Это был третий крупный город, в котором я бывал в обоих временах. Питер в центре остался, в общем и целом, таким же. Подавляющее большинство знакомых мне домов находились на своем месте. Москва, в которой я несколько раз бывал по разным делам, была совершенно на себя не похожа, я центре даже с трудом ориентировался. С Киевом дело обстояло серединка на половинку. Крещатик, понятное дело, был совершенно иным – его разнесли во время войны и потом застроили "сталинским ампиром". А многие улицы были точно такими же. Интересно, что город особо и не отреагировал на факт трехдневных боев. Разрушений было не так уж и много, так что Киев зажил обычной жизнью.

Двигаясь вниз по Андреевскому спуску, я подавил в себе дурацкое желание заглянуть к Булгакову. Не знаю, что на меня накатило – потому что ни с Маяковским, ни с Есениным я знакомиться не пытался. Из великих литераторов я был знаком только с Алексеем Толстым – да и то потому что брал у него интервью о работе в Комиссии по расследованию деятельности царского правительства, в которой он трудился. А тут пробило. Но потом подумал – а что я ему скажу? Булгаков ведь ещё вообще ничего не написал и, скорее всего, даже не знает, что станет писателем.

А вот Подол производил очень сильное впечатление. Если закрыть глаза, то казалось, что ты в Германии. Вокруг звучал очень характерный "каркающий" язык. Конечно, это был не немецкий, а идиш. Евреев тут было не много, а очень много. Я как-то привык, что представители этой национальности являются либо коммерсантами, либо людьми творческих профессий, либо революционерами. А вот тут имелись самые разные. Одни были одеты как хасиды, которых я видел в Израиле, но имелись люди обычного рабочего вида, такого же как в Петербурге.

– Товарищ комиссар! – Вдруг услышал я голос.

Я обернулся и увидел здоровенного парня я кожаном фартуке который перекуривал возле двухэтажного дома, на котором красовалась вывеска "Скобяные товары. Натанзон и сыновья". Рядом имелась ещё одна: "А.Натанзон. Изготовление ключей и другие слесарные работы". Парень вышел как раз из слесарной мастерской.

Я его узнал. На второй день нашего пребывания в городе, к красногвардейцам присоединился еврейский отряд человек в пятьдесят. То есть, евреи, разумеется, были в наших рядах и до этого, причем немало. Но этот отряд был мононациональным и хорошо вооруженным. Руководил им дядька лет сорока, мне сказали, что он имел отношение к еврейской самообороне пятого года. Большинство же составляла молодежь. Этот парень был вроде как сержантом.

– Здравствуйте, меня зовут Арон Натансон. Вы тут по делам?

– Да нет, решил поглядеть город. Не всё же революцией заниматься.

– А не хотите ли зайти к нам, выпить по рюмочке? Мой отец очень рад будет с вами познакомиться.

Почему бы и не выпить? Тем более, с питерскими евреями я много общался. Но... Они были в значительной степени ассимилированными. Кое-кто даже идиш не знал. А тут они, так сказать в естественной среде обитания.

Мы прошли в гостиную, обставленную без особых затей. Вскоре откуда-то, видимо, из лавки появился хозяин, выглядевший более соответствовавший традиционным представлениям. Правда, одет он был не лапсердак, а в обычный пиджак.

– Папа, познакомьтесь, это комиссар, тот который прибыл на бронепоезде.

– Очень рад, Самуил Мершевич.

– Сергей Коньков.

– А по отчеству?

– Так я ещё молодой.

– Послушайте старого человека. Вы – большой начальник и уважаемый человек. А значит, вас звать должны, как положено. Люди ведь не зря придумали отчества.

– Тогда Сергей Алексеевич.

И ведь мужик-то прав, подумал я. Я-то общался, в основном, с журналистами и революционерами. У них по именам обращаться принято. Но теперь-то мы выходим на новый уровень. А в народе к этому относятся очень серьезно.

Между тем вышла полня дама и накрыла на стол. Я с любопытством поглядел, чем мы будем закусывать. Сала, конечно не было. Хотя мой друг Миша нормально трескал ветчину. Но в остальном – обычная южная закуска.

– Давайте за знакомство.

Я много читал у авторов дореволюционного времени про "отвратительную еврейскую водку". Но то ли авторы были особенными эстетами, то ли, что скорее одну гнали для себя и хороших людей, а другую для продажи всем остальным. Ничего так. Особенно во время "сухого закона".

– Сергей Алексеевич, вы даже не представляете себе, какую услугу вы оказали нам, когда прибыли с вашем поездом! Ваши местные товарищи... Ничего плохого сказать про них не хочу, но что-то у них не получалось. А вы приехали – и всё разом переменилось.

– Вы боялись еврейского погрома?

– Погром? Что погром? После пятого года мы научились кое-чему. Уехали бы к моему двоюродному брату, он в местечке живет, пересидели бы. Убытки, да. Но что ж тут делать. Но окажись эту люди у власти – получился бы сплошной погром!

Я изобразил недоумение.

– Но я только вчера разговаривал с Винниченко. Он не произвел впечатление антисемита.

– Господин Винниченко не антисемит. И господин Грушевский тоже. Но вы подумайте, каждая власть должна провозглашать какую-то идею. А что они могут провозгласить? Самостийность? Да кому она нужна, кроме какого-то количества профессоров и увлеченных ими студентов. Крестьянину в деревне она не нужна. К тому же не так уж часто они видят русских. Помещик – украинец. Начальство – тоже. Вот и останется, что провозглашать борьбу с евреями. Нас не любят многие.

Арон встрял.

– И ведь честно говоря, есть за что. Перекупщики на рынках – чуть ли не все наши.

– Так всегда. Из-за какого-то количества поцев страдают все.

Между тем я пребывал в некотором обалдении. Это ведь надо! Простой владелец лавки, блестяще предвидел суть петлюровщниы, которой, возможно и не будет. Ведь Петлюра тоже не был антисемитом. Мало того, он как раз старался не допускать погромов. Но деваться-то куда? Это большевики и махновцы могли за них расстреливать. А Петлюра – нет. Потому что все бойцы бы разбежались. Благо выбор имелся. Тот же Григорьев, к примеру.

Потом я осторожно поинтересовался, почему Арон слесарит. Как я слышал, у евреев в "черте оседлости" было принято, что сын занимается тем же, что и отец. Да коммерсант – у него социальный статус повыше, чем у ремесленника.

Как оказалось, дело обстояло просто. Ну, нравились парню с детства возиться с железом! Поэтому папа повздыхал, повздыхал – и отдал Арона в ученики к такому же кустарю. Тем более, что имелся младший сын, которому можно передать дело. Да и дело смежное. Самуил Гершевич держал, в общем-то, хозяйственный магазин. А где продаются замки, там и ключи нужны...

Потом разговор принял более неожиданное направление.

– Сергей Алексеевич, вы ведь член партии большевиков?

Я кивнул.

– А вот, если не секрет, почему у вас нет никаких опознавательных знаков? Ваши товарищи во время боев носили красные повязки. Но ведь это неудобно. Да и вообще. Вы же не мы, у нас на лицах не написано, в какой вы организации.

– Наверное, дело так обстоит потому, что мы слишком долго скрывались от властей.

– Но ведь вы уже с февраля ни от кого не скрываетесь.

Я подумал – а в самом деле – почему? Ведь в этом мире партийные значки не новость. Например, члены "Союза русского народа" до революции их носили. Возможно, из "подпольного синдрома"? А у нас много молодежи – и явно будет ещё больше. А молодняку нравится атрибутика. Недаром комсомольские значки-то ввели. И, кстати, у большевиков сейчас вообще нет никакой атрибутики. Красное знамя – оно общереволюционное. Серп и молот пока не появился. Красная звезда – тоже. К тому же её вроде бы придумал Троцкий. Так что у неё есть шанс вообще не появиться. А ведь оба символа – блестящие. На самом-то деле для того, чтобы знак был популярен – важно, чтобы он был простым. Вспомните самые хитовые символы ХХ века. Серп и молот, звезда, свастика, руны СС, пацифик, "анархия", "звезда Давида". Все они состоят из нескольких линий. А вот разные усложненные свастики, типа как была у баркашевцев – не канают. Или вот Троцкий впенюрил в серп и молот четверку как знак своего Интернационала – всё. Не смотрится.

И почему бы прямо сейчас не начать заниматься?

– Арон, вы не можете принять срочный заказ?

– Почему бы и не принять?

Я достал блокнот и химический карандаш и нарисовал, что я хотел. Что я заказал слесарю? Десять значков в виде развевающегося красного знамени. Пять красных звезд с серпом и молом и пять простых. Значки попросил сделать на винтах – помнил, как в армии такие комсомольские значки пользовались жутким дефицитом. Ну и звезды как кокарды.

Заказ Арон сделал на следующий день. По его словам, дела шли не очень хорошо, причем заказы всё неинтересные. Взял он всего три рубля, сказав, что на мне ему наживаться стыдно. Однако, дело обстояло интереснее. Слесарь использовал меня как рекламоноситель.

Потому что затея имела бешеный успех. Я перед поездкой в Киев сменил свою кепку на кожаную фуражку – она смотрелось более по-военному. И теперь украсил её звездой. Значок нацепил на лацкан куртки. Остальные оставил для того, чтобы в Питере показать кому надо. Но бойцам захотелось тоже. Я, конечно, не делал тайны из того, где я это достал. Так экипаж бронепоезда отварился символикой в полном составе, а многие прихватили ещё и для друзей. Киевляне тоже – кто ринулся к Арону, кто стал делать сам. Так что он сделал на моей идее неплохой гешефт.

По возвращении в Питер я узнал, что за это время успели закончиться боевые действия в Москве. Они развивались примерно так же, как и в моей истории, только длились меньше. А всё было так же – красногвардейцы и юнкера увлеченно бегали друг за другом, красные слегка постреляли по центру и по Кремлю из пушек, потом приехали балтийские матросы и всех построили. Сдавшихся юнкеров, кстати, никто не расстреливал. Это оказалось очередным мифом. Моя идея с символикой, как и с партийными значками, вроде бы, получила одобрение и процесс по её утверждению пошел.

Но меня куда больше занимало иное. Я вспомнил про чехословацкий корпус. Ведь именно с его мятежа Гражданская война началась всерьез. В Киеве какие-то чехи были, но их оказалось немного. Эти части после подписания мира околачивались на Украине и никто не знал, что с ними делать. Другое дело, что воевать в Киев двинулись далеко не все. Но их должно быть гораздо больше, причем, я читал, что союзники пытались раскрутить вторую серию корниловщины, используя в качестве ударной силы именно чехословаков. Кстати, там засветился знаменитый писатель, а в это время английский разведчик Сомерсет Моэм.

С этим я отправился в Публичку, к уже знакомой мне библиотекарше. Она меня помнила. И взялась разыскивать сведения о чехословацких частях. У неё на военные части тоже была картотека. В это наивное время в газетах не писали "Н-ская часть в окрестностях города Н." Не понимали, что отслеживание и анализ закрытых сведений стоит множества шпионов. Так что писали открыто: кто, где и когда. К тому же во время войны приводились списки убитых и пропавших без вести офицеров. Многие начинали искать сведения много позже указанных событий. Так что картотека здорово помогала. Однако о чехословацких частях найти почти не удалось. Упоминалась только какая-то "Чешская дружина". Но я-то знал, что подобные названия даются, когда из политических соображений хочется скрыть небольшую численность части. Больше сведений не было*.

(* В РИ чесхоловацкая бригада, которая выросла из "дружины", участвовала в июньском наступлении 1917 года. Но так наступления не было, то она не "засветилась).

Девушка было очень расстроена тем, что не может мне помочь, потом её осенило.

– Слушайте, а ведь в Петрограде есть представительство "Союза чехословацких обществ". Там точно должны знать.

В это представительство я отправился в своем цивильном костюме, отрепетировав иностранный акцент. Я косил под американца.

В офисе сидело несколько человек со знакомыми мне с прошлой жизни рожами типичных грантоедов. Ещё бы! Сидеть в Питере – лучше, чем в лагере, или вкалывать в батраках на помещика или кулака*. Тем более, что "Союз" финансировался из Франции, где околачивались какие-то чешские сепаратисты. Но и дружба с американцами им не мешала. Тем более, что халява явно закончилась.

(* В связи с массовым уходом работников из деревни на войну пленным было разрешено наниматься в батраки. Чаще этим пользовались крупные хозяйства.)

Один человек, пан Ковач, оказался из иного теста. До войны он был учителем и являлся убежденным панславистом. То есть сторонником теории братства всех славян, в котором Россия должна решать проблемы всех "братушек". Например, сейчас – воевать за независимость Чехословакии. Но он-то искренне верил в мир и дружбу. С войны Ковач сбежал в плен, едва только очутился на фронте.

По-русски он говорил отлично, лишь с некоторым акцентом. У "мистера корреспондента" акцент был куда сильнее.

Начал Ковач с жалоб на русское правительство, которое, по его мнению чехов и словаков "кинуло". Правда, говорил он очень обтекаемо. Дескать, как-то не очень хорошо вышло. Потом перешел именно к делам чешских пленных. Выходило, что они делись на четыре группы. Большинству было по фигу. Они сидели в плену и над ними не капало. Вторые, их было немного, интересовались большевизмом. Число их стало расти после начала мирных переговоров, когда стало ясно, что Россия воевать не будет. Третья хотели воевать. Именно они входили в чехословацкую бригаду. Она выросла в 1-ю Гуситскую стрелковую дивизию. В июле начали формировать вторую дивизию. Следующим логичным шагом было именно формирования корпуса. Не успели*. Самое смешное, что эти войска подчинялись... французам!

(* В РИ приказ о формирования корпуса был отдан Ставкой 26 сентября 1917 года.)

Положение этих ребят было незавидным. Власти Австро-Венгрии поставили их вне закона. То есть они могли вернуться на Родину не просто после победы Антанты, а в случае, если "лоскутную империю" разнесут на хрен. Теперь они рвались побыстрее свались из России, чтобы продолжать воевать во Франции. Но это было не так просто.

И наконец, имелись и те, кто был готов лезть в разные затеи в надежде вернуть Россию в войну.

Их Ковач осуждал – и, возможно, искренне. Особенно тех, кто ринулся сражаться вместе с украинскими сепаратистами. Я ему об этом, понятно дело, сказал.

– Это авантюра. Она ставит под удар всех остальных.

Сейчас чехословацкие части болтались на Украине. Правительство Чернова просто не знало, что с ними делать.

Что ж, дело обстояло лучше, чем в моем времени. Но надо предупредить Сталина, чтобы он этим занялся. Тем более, что тут он тоже стал наркомом по делам национальностей. Надо их разделять и побыстрее выгонять пинками из страны. И разумеется, не делать таких глупостей как Троцкий, который в моей истории приказал их разоружить по дороге к Тихому океану. Представляете – в стране охваченной бардаком. Разумеется, они поверили французам и белым агитаторам, что большевики собираются их выдать австрийцам.

* * *

Итак, к началу ноября 1917 года, хоть история и пошла иным путем, большевики всё же пришли к власти. Я не верил, что удастся обойтись без Гражданской войны. Хотя я надеялся, что в этом варианте она будет не такой страшной. Ведь многих толкнул в стан белых Брестский мир, который однозначно сочли предательством интересов России. А затем уже процесс пошел. Тут Брестский мир хоть и случился, но вышел совсем иным.

Только я опасался, что даже если большевики не совершат тех ошибок, которые совершили тогда, они совершат другие.

 

Часть 2. Комиссару виднее

История пошла не так, но чему бывать – того не миновать. Большевики пришли к власти, в стране начинается Гражданская война. У Сергея Конькова выбора уже нет...

Стань огнем навстречу огню.

Стань ручьем навстречу ручью.

Не печалься, что обречены.

Ведь мы – солдаты великой войны.

(Владимир Бредихин)

Интерлюдия. На Западе всё не так.

После того, как большевики пришли к власти, началось шоу под названием "триумфальное шествие Советской власти", которое проходило почти так же, как и той истории. Суть его в том, что по всей стране власть на местах переходила к Советам. Случалось это по-разному. Где-то мирно, где-то пришлось пострелять. Шумнее всего было в Екатеринбурге, где атаман Дутов почему-то новую власть не признал. Но местные красногвардейцы объяснили ему, что он не прав и вышибли его и его сторонников из города. В эту картину не вписывалась лишь Область войска Донского, где заправлял атаман Каледин и куда стягивались те офицеры, которым новая власть сильно не нравилась. Между в мире творились очень забавные вещи...

Если судить по прессе, то после августовского кризиса люди в России перестали интересоваться тем, что происходит в мире. В общем-то, так оно и было. И это психологически объяснимо. Потому что главным мировым событием была война. А мы вырвались из этой чертовщины. Так и пошла она куда подальше.

Но я-то поглядывал на Запад. Потому что слишком хорошо знал про интервенцию, обильную помощь белым и прочие милые вещи, которые нам устроили западники.

И вот я ждал, когда на Западном фронте начнется веселье. А начаться оно должно было по определению. Немцы ведь не дураки, чтобы не попытаться реализовать возникшее численное превосходство. Тем более, что в этой истории оно было значительно больше, чем в той. Ведь тогда 45 дивизий остались на оккупированной территории бывшей Российской империи. А теперь они тоже годились в дело. И ведь им надо было торопиться – пока американцы не начали активно перебрасывать свои части. Пока-то их почти не было*.

(* В РИ в ноябре 1917 года на Западном фронте находилось 3 американских дивизии. Через год их было 83.)

Как стало известно гораздо позже, немцы даром времени и не теряли. Прибывшие с Восточного фронта части были несколько разболтаны общением с русскими солдатами. К тому же на Западном фронте шла совсем иная война. Так что им вправляли мозги и переучивали.

И вот 11 ноября началось мощное наступление. Из телеграфных сообщений (благо мы имели возможность получать их с обеих сторон) было ясно – нанесен мощный удар из района Камбре. Как стало известно гораздо позже – целями наступления были Аррас и Альбер, а основной задачей – отсечь английские войска от французских. Англов планировалось спихнуть в море, а потом двинуть на Париж, который находился в 150 километрах от места действия. В наступлении участвовало около полумиллиона солдат, среди которых имелось огромное количество штурмовых батальонов*.