Текст книги "Журналисты не отдыхают"
Автор книги: Алексей Щербаков
Жанр:
Прочая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
Так что реальные училища можно было брать за основу. Но, конечно, это не решало дела. Миллионы людей надо было хотя бы научить читать печатный текст. Тут более всего годился "ланкастерский метод". Суть его в том, что "научился чему-то сам – учи другого". А в пропагандистском варианте: "если ты умеешь читать, а твой товарищ не умеет – тебе должно быть стыдно!"
Но в деле привнесения культуры в широкие народные массы было много разных подводных камней. И дело было не только в оголтелых экспериментаторах. Об этом-то и шел разговор.
– Сергей Алексеевич, я вот вашу позицию не всегда понимаю. С одной стороны, ваши издания защищают бывших царских офицеров. Вы привлекаете к сотрудничеству представителей старой интеллигенции. Ваша сотрудница Светлана Баскакова всюду пропихивает стихи Николая Гумилева. Но с другой стороны вы поддерживаете сторонников "рабочего ценза".
А дело-то было вот в чем. Хотя ещё и продолжалась Гражданская война, но было уже понятно, кто победит. И партийные массы задумались о мирной жизни. Одним из вопросов было то, как организовывать высшее образование? При царе оно было платным. Это не коммунистический метод. Кто-то предложил сделать его доступным для всех. Но тут вылезли леваки, которые заявили, что, дескать, это не дело. Человек для поступления в вуз должен иметь рабоче-крестьянское происхождение. А если его нет – то стаж работы на заводе.
Так вот, РОСТА эту идею полностью поддержало, только добавив конкретики: происхождение фигня, а вот на заводе ты точно два года должен поработать. Или послужить в Красной Армии, милиции или ЧК.
– Да, такая моя позиция. Я не желаю, чтобы у нас снова появилась потомственная интеллигенция. Разумеется, из этой среды вышли многие революционеры. Но это исключение. А большинство таких господ – меньшевики и кадеты. Вот кто больше всех кричал о войне до победного конца? Тот, кто к фронту и близко не подходил. А что может говорить о государстве человек, который никогда не видел, как люди работают? И ведь вся эта интеллигентская публика полагает себя умом и совестью народа. Хотя реально они хотят всех поучать и не нести за свои слова никакой ответственности. Как это было в Государственной Думе или при Временном правительстве. И они всегда в душе будут нас ненавидеть. Просто потому что мы посмели сделать то, что мы хотели – а у них кишка тонка.
– Но ведь они защищают определенные идеалы...
– Анатолий Васильевич, как говорят в Одессе, не делайте мне смешно. Вспомним князя Львова. Он был толстовцем. А потом был готов сдать Россию Корнилову, который и не скрывал, что собирается залить Россию кровью. Теперь Львов сидит в эмиграции и выступает за прямую интервенцию против нашей страны. Вот такие идеалы у интеллигентов, если задеть их личные интересы. Или взять наших творцов. Вы сами видели, что натворили "левые" художники, когда им дали волю. Интеллигенция может работать на общество только тогда, когда либо над ней стоит буржуй, либо милая девушка Света Баскакова с наганом. В противном случае она будет работать исключительно на себя.
Луначарский вздохнул. Он сам это понимал. Но... С одной стороны он был большевиком, а с другой – поэтом. Кстати, не самым плохим. Это не Ленин или Сталин, в которых интеллигентности было приметно столько же, сколько у тяжелых танков. Тяжело человеку. А, впрочем, кому сейчас легко?
Луначарский помолчал, а потом продолжил.
– Мне хотелось бы знать вашу позицию ещё по одному вопросу. Владимир Ильич говорил о высылке ряда деятелей культуры. Устрялов – это, как я понимаю, ваши политические игры. А остальные? Вы поддерживаете инициативу Ленина?
Да уж, с Устряловым пришлось повозиться. Формально он находился под домашним арестом – жил на одной из чекистских квартир. На самом-то деле его никто не охранял и не контролировал. Хотя бы потому, что никуда уезжать он не хотел. Ему в Советской России нравилось. Но только, честно говоря, он был тут не очень к месту. Всё-таки его взгляды сильно отличались от коммунистической идеологии. Да, в реальности от марксизма у большевиков мало что осталось. А если усилится Сталин – то вообще ничего не останется. Но бренд есть бренд. Нельзя же в самом деле заявить: товарищи, мы тут посовещались и решили, что учение Маркса на самом деле полная хрень и мы пойдем другими путем. В политике так не делается. На товарища Сталина и без того постоянно наезжают по поводу его "великорусского шовинизма". А тут откровенный русский империалист Устрялов...
Так что пусть лучше живет в Европе. И заодно сносит крышу эмигрантам. А мы всегда сможем его печатать и у нас. А для того, чтобы эмигранты не слишком говорили о нем как об агенте ЧК, мы его типа вышлем. Уговаривать Устрялова пришлось мне. В конце концов, уговорил.
А что касается остальных... Да, в этом варианте истории тоже наметился "пароход философов", о котором в моём времени столько было размазано соплей. Ну, для начала это было прикрытие для того же Устрялова. Но если честно – вот на фига были нужны эти болтуны? Взять, к примеру, "великого социолога" Питирима Сорокина. Который сделал ну прямо сенсационное открытие: революции происходят, когда жизнь у людей становится совсем хреновой. Но революция – это плохо, лучше проводить реформы. А то этого никто не знал! Только вот в России реформы прочему-то не проводили. А если и пробовали деятели вроде Столыпина – то получалось такое, что глаза бы не глядели. Примерно это я высказал Луначарскому.
– Возьмем, к примеру, Бердяева. Он из желания быть оригинальным каждые несколько лет меняет свои взгляды на противоположные. Вот и пускай себе витийствует в эмиграции. К тому же многие из этих господ засветились в разных контрреволюционных организациях вроде "Правого центра". Конечно, там они, в основном, болтали, так ведь они не остановятся. В конце концов, придется их расстреливать. Лучше уж пусть исчезнут с горизонта...
Кстати, я лично пробил высылку профессора геологии Таганцева. Так, на всякий случай. Кто знает, может, теперь Гумилев не ввяжется в дурацкие заговоры...
Через Тверь в Петроград
К хорошему привыкаешь быстро. Вот и мне очень нравился салон-вагон. На нём можно с комфортом путешествовать куда угодно. Прицепили тебя на вокзале к поезду – и вперед!
При том, что путешествовать сейчас по России обычному человеку – занятие непростое. Поезда ходили редко, нерегулярно, к тому же на железной дороге существовал полный коммунизм. Никаких билетов не было – а посадка в поезд на крупных станциях напоминала штурм Иваном Грозным Казани. Кто успел – тот и сел. Так что любой товарищ, двигавшийся по делам, стремился пристроиться к какому-нибудь эшелону. Это было медленнее, зато надежнее.
Так что наш вагон был очень удобной штукой.
В начале января мы со Светланой им воспользовались в личных целях. По дороге в Питер, мы задержались в Твери. Моя подруга хотела навестить отца. Многие молодые революционеры демонстративно отреклись от своих родителей. Впрочем, буржуйские и дворянские "предки" нередко и сами прокляли своих отпрысков ещё до революции. Не у всех в семье царило такое идейное единство, как у Ульяновых. Но у Светы ситуация была другая. Впрочем, причин рвать с отцом у неё не имелось.
Николай Григорьевич Баскаков прошел основные революционные события с минимальными потерями. Разумеется, поместье у него отобрали. Однако крестьяне, видимо, относились к экс-барину неплохо – ему выделили надел, как и всем. Такое, кстати, случалось не так уж и редко. Должно быть, при всей своей реакционности, с мужичками папа Светланы умел договариваться. Но землю пахать он не стал – отдал свой надел общине в аренду – а сам перебрался в Тверь, где стал работать в Тверской учительский институт. Грамотные люди-то были в дефиците, а папаша, как оказалось, закончил в своё время Московский университет. Примечательно, что мать Светланы со всеми разругалась, она как раз прокляла дочь и укатила в эмиграцию. Впрочем, по словам моей подруги, она и до войны постоянно поправляла здоровье на курортах Швейцарии и в Карлсбаде.
Как Светлана сама сказала:
– Просто удивительно, сколько болячек было у богатых бездельников, что им вечно приходилось торчать на курортах.
Судя по всему, свою мамашу она не слишком любила. Впрочем, у дворян такое встречалось нередко.
Ну, так вот, мы решили нанести визит Баскакову-старшему. Мне тоже было интересно. С богатым (в прошлом) "помещиком-реакционером", да ещё и лояльным новой власти, мне близко общаться не доводилось.
Тверь являлась забавным городом. Центральные улицы вроде Миллионной, и Новоторожской или Трехсвятской выглядели совершенно по-питерски. В 1763 году, после грандиозного пожара, который уничтожил весь центр города и местный кремль, Тверь была перестроена по питерскому образцу. Да и после тут строили дома архитекторы из Северной Пальмиры.
Но отверни чуть в сторону – и сразу попадаешь типичный российский губернский город. Николай Григорьевич жил на такой "провинциальной" улице, Симеоновской. Хотя она находилась в самом центре, недалеко от того места, где в моё время располагался университет.
Сейчас никакого университета не было, имелась только тот самый учительский институт.
Жил Баскаков в деревянном двухэтажном доме, в квартире на втором этаже. Впрочем, из пяти комнат две у него забрали в виде "уплотнения". Теперь там обитали железнодорожные рабочие.
Отец Светланы оказался человеком довольно ординарной внешности, ничего "дворянского" в нем не чувствовалось. Никита Михалков в моем времени смотрелся куда "породистей". Не чувствовалось в нём и нередкой у "бывших" скрытой неприязни к происходящему.
Жил Николай Григорьевич неплохо. По крайней мере, водочка и закуска у него имелись. На меня Баскаков смотрел с большим интересом.
– Честно говоря, я не ожидал, что моя дочка так высоко взлетит. А уж тем более – подастся в вояки. Этот орден – ведь что-то вроде Георгия?
– По статусу, скорее, Владимир с мечами. Но только он у нас один пока.
– А надо больше. Государству человека орденом наградить ничего не стоит, а людям приятно. Хотя, когда при старой власти ордена давали просто за выслугу – это тоже неправильно. Но не ожидал я от дочки... Она ж актрисой хотела стать. По моему разумению – пустая и суетная профессия. Всю жизнь ломаться перед почтеннейшей публикой. А вот таких, как вы при старой власти и не было.
– Так потому она с таким треском и рухнула.
– Может быть. Хотя, я, откровенно говоря, никогда не верил, что у революционеров что-то получится. Правда, большевиков я до революции не встречал. Вот эсеров... Их видел. У нас ведь знаете, в 1906 году недалеко на Миллионной улице, в здании Дворянского собрания, эсер убил графа Игнатьева. Недавно, когда интервью с его сыном напечатали, мои студенты очень этой историей заинтересовались. А ведь там явно без охранки не обошлось*. Я с бомбистами не знаком, но сторонников эсеров видел. Несерьезные люди. Неврастеники. Да и вот её прошлые сторонники. Читал я князя Кропоткина из любопытства. Чистой воды идеализм. Мужички-то они, знаете, разные. Я-то знаю.
(* Граф Игнатьев был лидером правых в Государственном совете. Николая II он считал слабым царем, был в числе высших чиновников, готовивших дворцовый переворот с целью возвести на престол в.к. Николая Николаевича. То, что за убийством Игнатьева стояла охранка – сомнений не вызывало уже тогда.)
– Все помещики говорили, я знаю народ! – Фыркнула Светлана.
– А ты, хоть и большая начальница, отцу не дерзи. Меня, в отличие от моих соседей, из собственного дома не выкинули в одном исподнем. И продукты я у них достать могу.
Николай Григорьевич обратился ко мне.
– Видите, она меня реакционером называет, а для всех своих старых знакомых я "красный". Потому что меня не громили. Если бы старая власть вернулась, меня тут же пришли бы арестовывать. Соседи бы постарались...
– А если честно, вы ведь жалеете о том, что у вас всё отобрали?
– Понятно, в восторге я не был. Кому это может понравиться? Но, как говорят в народе – бог дал, бог взял. Обратно у мужиков землю уже не отнимешь. Ведь даже Бурбоны после реставрации на это не решились. Но вы ещё с крестьянами наплачетесь.
– Почему?
– Землю раздали – это понятно. Они бы и сами её взяли. Но много её, помещичьей земли? Между тем крестьяне плодятся и размножаются. А дальше? Нормального хозяйства на этих клочках земли не создашь. К тому же, там растет враг, куда страшнее, чем мы были. – Кулаки?
– Именно. Это не мы, белоручки. Это хищники серьезные.
Я замечал, что нередко, когда бывшие говорили о наших трудностях, у них помимо воли, пробивалось злорадство. Дескать, взялись управлять страной, поглядим, как вы прыгать будете. А Николай Григорьевич говорил, вроде бы, даже с сочувствием.
Что я ему и сказал. Тот усмехнулся.
– Так ведь их не зря зовут мироедами. Вы вот знаете, как пасутся козы?
– Я из рабочих. В сельском хозяйстве разве, что свинью, от коровы отличу.
– Козы выедают всё. Больше там ничего расти не будет. Понимаете? Так что вам придется что-то придумывать...
* * *
В Питер мы ехали потому, что там должно было состояться совещание работников рабочей прессы. А почему в Питере? Это пробил Зиновьев. Питер являлся его вотчиной – он ведь занимал должность председателя Петросовета. Ну, а меня это устраивало – заодно и в родном городе побываю.
Дела у Григория Евсеевича шли не очень. Это при том, что левое движение было куда мощнее, чем в моей истории. Да только вот... Коминтерн сильно поджимали Иностранный отдел ЧК и РОСТА. Да и многие, входящие в Коминтерн организации не спешили становиться по стойке "смирно" перед руководством. Тем более, кто коминтерновские затеи советское правительство финансировало без особенного энтузиазма. Дело не только в отсутствии Троцкого. Ведь в той истории аж до 1923 года Германия балансировала на грани революции. Разумеется, многим казалось – стоит немного подтолкнуть и дело пойдет.
А вот тут дело обстояло совсем не так. Мир между Францией и Германией так и не был подписан. И вряд ли его подпишут. Немцы упорно стояли на принципе "сохранения довоенных границ". Но для любого французского политика подписать такой мир означало политическое самоубийство. Кайзер же отличился тем, что начал процесс демократизации. Чем это заканчивается – все знают. Пока же начал расти сепаратизм – прежде всего – баварский. Но было понятно, что прямо завтра революции в этих странах в любом случае не случится. А раз так – то на первый план выходила пропаганда и агитация, а не подготовка боевиков.
Питер выглядел неплохо. Конечно, на нем сказались бурные годы, но я ожидал худшего. Определенный порядок на улицах чувствовался. Возможно, потому, что в городе имелось много чиновников и прочих "бывших", которые то ли не хотели служить Советской власти, то ли не смогли к ней приспособиться. Но у большевиков в период военного коммунизма было просто: "не потопаешь – не полопаешь". Хочешь получать паек – иди, убирай улицы.
Совещание проводилось в Таврическом дворце, который так и не дождался Учредительного собрание. Открытие форума было доступно для всех желающих. А их было много. Из-за границы приехали не только красные и близкие журналисты, но и многие буржуазные. В том числе наверняка и те кто в штатском. В большом количестве присутствовали фотографы и кинооператоры. Разумеется, Дзига Вертов тоже тут был.
У иностранцев, особенно буржуев, большой ажиотаж вызвали мы со Светланой. Выглядели мы, конечно, колоритно. Особенно на пару. Как и многие в это время, носили френчи. Кроме того, моя подруга ходила в бриджах и сапогах – а в Европе к девушкам в мужском костюме пока не очень привыкли. (Хотя свои женщины-офицеры во Франции, вроде бы, были). До кучи мы носили френчу так, чтобы были видны тельняшки. Их нам торжественно вручили ребята с бронепоезда – вроде как приняли в моряки. Так что ими мы гордились побольше, чем орденами.
От вспышек магния мы даже несколько обалдели. Забегая вперед, скажу, что в Париже некий оборотистый деляга, ни в кое мере не коммунист, выпустил в продажу открытки, на которых Светлана позировала с очень суровым, но в то же время высокодуховным выражением лица. Подпись гласила "Лицо Революции". Денег он поднял нехило.
А я толкнул речь. В ней были и таковы слова.
– Товарищи, к сожалению, наши ожидания, что мировая война вызовет пролетарские революции по всему миру, не оправдались. Это надо признать честно. Конечно, мы не складываем оружия. Но очевидно – нам предстоит долгая и трудная борьба. И перед нами две главные тактические задачи. Не допустить вмешательства европейских стран и САСШ в дела РСФСР. Второе, не менее важное – не допустить новой войны. Война – это ведь в том числе и гибель многих сознательных представителей рабочего класса...
Конечно, тут я лукавил. Чем больше будет безобразий в Европе – тем нам лучше. А Америка... Так Великую депрессию никто не отменит. Он запрограммирована. Я думаю, что если в САСШ даже явится попаданец, не такой как я, а с ноутом в котором есть все документы, он ничего сделать не сможет.
А борьба против империализма и милитаризма – это наш бренд. Ведь в главных европейских странах однозначно выступали против новой войны только коммунисты и разные гуманисты-пацифисты. Остальные, включая социал-демократов, елозили. Дескать, да, мы против войны. Но потом заходил базар о "заключении справедливого мира".
В клуарах ко мне подошел щуплый тип, физиономию которого украшали круглые "ленноновские" очки и то ли пейсы, то ли бакенбарды. Вид у него был настолько еврейский, что даже мой друг Миша на его фоне смотрелся истинным арийцем. В зубах он держал большую трубку. Это был Карл Радек, он же Собельсон. В этой истории членом ЦК он не был, только кандидатом. Я подозревал, что нахожусь на его месте.
Радек являлся неплохим писателем и журналистом, а в моей истории проявил себя как мастер информационной войны. Подначить Пильяняка на выпуск "Повести непогашенной луны" – это сильно*.
(* Борис Пильняк – один из самых популярных советских писателей двадцатых годов. Упомянутое произведение, которое Радек фактически спонсировал, было направлено против Сталина.)
Товарищ Карл являлся бойцом мировой революции в химически чистом виде. Он родился в Австро-Венгрии, а за народное счастье боролся в Польше и Германии. В России он дальше Москвы и Питера не бывал. Радек понимал, что таких как он медленно, но неуклонно выдавливают на обочину. А без Троцкого в этой истории ему было тяжело. Оставалось полемизировать со мной в партийных газетах, где его в последнее время печатали без особого энтузиазма. Он-то как раз являлся пламенным сторонником "революционной войны" в Польше, а также экспорта революции в Германию и Францию.
– Товарищ Коньков, скажите мне честно, судя по вашей речи, вы не слишком верите в революционный потенциал европейского пролетариата?
Вопрос этот он задал, гад, так, чтобы были свидетели. И ведь говорить ему про русский и европейский менталитет. Такие понятия в марксизме отсутствуют.
– Не слишком. Там силен мелкобуржуазный элемент. И ведь социал-демократы, если не совсем дураки, попытаются это использовать для отвлечения рабочих.
– Так с этим и надо бороться!
– Надо. Но Первая конная армия для этого точно не подойдет. Тут дело не решить кавалерийским наскоком. Нужна долгая работа.
Крыть было нечем. Вы что думаете, все европейские левые журналисты рвались на баррикады? Те, кто рвались, шли в боевики. И Радек это прекрасно понимал. Он что-то пробурчал и отошел.
Как оказалось, я был прав. Большинству участников совещания идея информационной войны понравилась куда больше, чем призывы немедленно раздувать пожар революции в своих странах.
Полковник в виде штопора
Бронепоезда совсем не созданы, для того, чтобы сражаться друг с другом. Они ведь едут по одним и тем же рельсам. И в лобовом противостоянии может помочь только головное орудие. От остальных толка никакого. Но по той же самой причине бронепоезда не приближаются друг к другу на близкое расстояние. Ведь в лобешник можно и влепить... Там и целиться особо не надо. Так что "дуэль бронепоездов" обычно означает пуляние друг в друга на большой дистанции.
Но тут вышло не так. "Балтиец" поймал белогвардейский бронепоезд, которые от всей дури вылез за пределы оборонных позиций Читы. Конечно, его грамотно выманивали – но теперь настало дело лучшего красного бронепоезда Восточного фронта. Тут железная дорога выгибалась пологой дугой. А вот тут-то комендор Никифор Сорокин мог всех поучить. Да и командир, товарищ Андрей Савельев , тоже кое-что умел.
Бронепоезд лязгнул всеми своими деталями и резко подал назад. Кто не успел схватиться за что-то, тот получили "боевые синяки". Вовремя отвалили. Но том месте, где, они были, вспухли разрывы снарядов.
В отсеке было душно от порохового дыма, но все работали, как им положено. Никифор крутил винты наводки. Бронепоезд остановился.
– Огонь!
Недолет.
– Снаряд!
Еще один выстрел. Снова мимо.
– Снаряд!
– Снаряд!
– Снаряд!
Ну вот, вроде как попал. Над вражеским бронепаровозом стали подниматься клубы пара. Готов, сука. Теперь не уйдешь. Обездвиженный бронепоезд против своего собрата, который может маневрировать – это мишень. Тем временем красный бронепоезд вдруг резко рванул вперед. На всякий случай. Пушки-то у белых оставались. Но там всё поняли, как надор. Никифор уже стал наводить орудие, чтобы врезать под головную башню, но этого не понадобилось. На бронепоезде появился белый флаг. Из ближайшего леса стала появляться пехота. Точнее, не совсем пехота. Из леса выкатывали поставленные на лыжи пушки. Но главное-то не это...
Эти ребята, несмотря на холод, были одеты в черные береты с красной звездой, а на рукавах их полушубков был молот с серпом, упертым вверх в виде штыка. Об этих людях ходили легенды с обеих сторон фронта. "Броневой десант" – одни эти слова внушали страх. Эти части пошли с пехотной поддержки "Балтийца", а потом уж распространились на другие бронепоезда. А потом и не только на бронепоезда. К этому, кстати, приложил руку "дядя Слащов". У десантников был девиз: "Революция или смерть!" Тем, кто попадался им на пути, было очень хреново.
В рубке брякнул телефон. Никифор поднял трубку и услышал голос командира.
– Дробите стрельбу. Эти, на белом бронепоезде, сдаются. Вон, белый флаг выкинули.
– Ну, и ладно. Эх, жаль, что мы их паровоз угробили. Нам их бронепоезд пригодился бы.
Это был третий день наступления Слащова. Два дня партизанские отряды "кусали" белых с юга и севера. Из снежных сугробов поднимались партизаны и шли в атаку. Их отбивали – но они снова шли в другом месте. Себя эти люди не жалели.
Если б им противостояла регулярная армия – их сумбурные атаки ничего не дали. Но... Не стоит думать, что те, кто носил погоны, являлись регулярной армией. Об этом говорил и Слащов. Многие, как "спецы", так и красные командиры, вынесли из Первой мировой страх перед оборудованными позициями. Однако комфронта в очередной раз демонстрировал своё неординарное мышление.
– Сидеть в обороне может только сильная армия. А они слабы. Значит – удержаться не сумеют*.
(* Переиначенное "наизнанку" реальное высказывание Слащова времен обороны Крыма в 1919 году.)
В самом деле, после многочисленных атак красных туда, где их совсем не ждали, у белых начался бардак. И тут, началось самое веселье. Красные двинулись одновременно с запада и востока. Причем, с востока, вдоль железнодорожной линии медленно двигались партизаны при поддержки двух бронепоездов. А намного севернее двинулись танки, простите, арморы. Благо, как установила разведка, снежный покров там был неглубокий, так что американские гробы могли там шевелиться.
Это оказалось сильно. Возможно, сидели бы в окопах каппелевцы, они смогли бы что-то арморам противопоставить. Но там находились семеновцы, чем боевой опыт сводился, в основном, к расправам над мирным населением. Там что, увидев прущие на них железные коробки, семеновцы бодро бросились наутек. Когда они более-менее пришли в себя, тот тут пришлось иметь дело с партизанской пехотой. А потом подоспела и конница. Так что фильм о Чапаеве отнюдь не утрачен для будущих поколений. Его вполне можно будет снять, правда, несколько иной. В Урале Василий Иванович точно не потонет. Хотя есть ещё Амур, а он куда как пошире. Но, как бы то ни было, Чапаев сражался как герой, он бодро скакал впереди своих ребят – и первым ворвался на улицы Читы. Наверняка он пополнит наш "клуб" кавалеров ордена Красного Знамени.
Белые рванули на юг. Там красный заслон остановить их не мог, да, впрочем, и не особо старался. Контрики ушли в Маньчжурию. В той истории "читинскую пробку" вынимали чуть ли не полгода. В этой истории Слащов поработал в виде штопора, ему удалось сделать дело за неделю.
* * *
Сталин поглядел на Бухарина тяжелым взглядом.
– Товарищ Бухарин, а почему вы считаете русских рабочих и крестьян тупым быдлом?
Тот несколько опешил. Вообще-то он именно так и считал. Но ничего подобного он не сказал. Всё-таки, заседание ЦК партии большевиков – это не пьянка польских шляхтичей, чтобы вслух произносить подобные вещи.
Бухарин был на редкость гнусной личностью. В той истории Троцкий его прозвал Колей Балаболкиным. Теперь данную кликуху исподволь запустил я – и она тоже успешно привилась.
Бухарин принадлежал к любителям поболтать на идеологические темы. А ведь эта болтовня была совсем не безобидна. К сожалению, среди большевиков даже многие руководители мыслили исключительно марксистскими лозунгами. Пока боролись с царизмом и прочими врагами – этого вполне хватало. Но сейчас уже было маловато.
Так вот, Бухарин захлопал глазами, не очень понимая мысль Сталина. Но тот разъяснил.
– Товарищ Бухарин выступает за то, чтобы снять Слащова и назначить человека с более правильным происхождением, чтобы тот стал освободителем Забайкалья и Дальнего Востока. Товарищ Бухарин не понимает, что у бойцов Красной Армии есть мозги, они прекрасно знают, кто вел их в бой. Есть мозги и у жителей Сибири, которые помнят, кто выгнал белых и японских интервентов. Вы знаете, какие красноармейцы поют частушки? "Наш комфронта дядя Яша всех буржуев перебьет". Вы думаете, люди сразу забудут человека, благодаря которому они победили с очень небольшими потерями? Да они станут над нами смеяться!
Тут встрял Пятаков, ещё один партейный демагог.
– Но что скажут наши противники? Что среди рабочих и крестьян нет достойных командиров.
– Они всё равно так скажут. Зато если мы сменим Слащова, военспецы решат – их используют, когда они нужны, а потом выбросят на помойку. Но главное другое. Слащов нужен на Дальнем Востоке. Он сумел навести порядок в Финляндии и Туркестане. Наведет и там! И вообще – не лезьте в дела товарища Фрунзе!
С социальным происхождением Слащова было забавно. Он-то его не скрывал. Но среди красноармейцев Забайкальского фронта ходили упорные слухи, что на самом-то деле он питерский рабочий. Потом, "поскольку мужик с головой", выучился на инженера, а во время войны попал в офицеры. Имелись даже свидетели. Только спорили, кем он был – печатником или электриком. Обе профессии были "интеллигентными" – так молва обходила то, что комфронта на кондового пролетария не слишком походил. И ведь это народ придумал. Мы тут были ни при чем.
А весь этот сыр-бор в ЦК разразился в какой-то мереи из-за меня. После взятия Читы основные силы белых были разбиты. Но не уничтожены. Они сумели прорваться в Маньчжурию, в Харбин, где стали бурно разлагаться.
Но в моей истории Гражданская война на этом не закончилась. В моем мире я бывал на Дальнем Востоке – так что историю ДВР неплохо знал. Хотя бы потому, что и при СССР среди тамошней фрондирующей интеллигенции находились дурачки, полагавшие, что ДВР могла стать чем-то вроде аксеновского "острова Крым".
Так вот, в моей истории большевики перехитрили сами себя. ДВР являлась не советской, а демократической республикой. Со всеми отсюда вытекающими. Так что многие белые потихоньку перебрались из Харбина во Владивосток и с помощью японцев устроили там переворот*.
Сейчас ДВР не было, но вот другие проблемы имелись. Именно я их изложил, явившись к Дзержинскому.
– Феликс Эдмундович, во Владивостоке у власти стоят партизанские командиры. Я вам могу сказать по личному опыту – это люди весьма своеобразные, политические взгляды у них весьма расплывчатые. Так что их может занести куда угодно. Они могут устроить тотальный террор, как это случилось в Кузнецке. А могут наоборот – впасть в неумеренное благодушие. И то и другое опасно контрреволюционным переворотом. А на указания Москвы они плевать хотели. Тем более, что эсеры снова начинают разыгрывать карту дальневосточного сепаратизма.
Дзержинский кивнул. Он-то бывал за Уралом побольше, чем я – и знал психологию многих тамошних людей – "нам Россия не указ". Да и сведений о шевелении эсеров у него, конечно, имелось достатосно. А данным товарищам в Сибири и на Дальнем Востоке сочувствовали очень многие.
Так что он выдал:
– Вы правы. Тем более, опасность японской агрессии никто не отменял. Там нужно наводить порядок.
Так что Дальневосточная армия, в которую переформировали фронт, двинулась к берегам Тихого океана под началом Слащова. Хотя он так и остался комфронта – то есть, с четырьмя ромбами, что было явной заявкой на перспективу*. Комиссаром ему был дан Михаил Фурманов.
(* Первоначально в РККА знаки различия означали лишь должность. В РИ персональные звания прививались непросто. В АИ тоже.)
Вот тут-то и началось. Мало кто верил, что Якову Александровичу удастся так быстро и весело раскатать белых. А ту выходило – бывший царский полковник Слащов завершит Гражданскую войну. Это многим не нравилось. Конечно, война вышла совсем не такая, как в моей истории. Но вы понимаете, что в пропаганде мы использовали её на все сто. И в Советской России имелось два героя-полководца – Буденный и Слащов. Имелся ещё Махно, но он проходил по иной статье – "революционер-интернационалист". Так что, возможно, Гуляй-Поле станет Махновском. Особенно, если батька вовремя героически сложит голову.
* * *
Из Сибири мне поступило пополнение – поэт Николай Асеев. Он уже прославился тем, что в Иркутске белые сожгли сначала издания его поэмы, а потом подумали – и заодно спалили типографию*. Хорошо хоть автор успел свалить.
(* Реальный факт)
Потом он крутился как агитатор к Красной Армии, но его выцепил Луначарский. И передал мне. Потому что Асеев являлся чисто "газетным" поэтом. Причем, не таким "лобовым" как Демьян Бедный. Этот-то был уж откровенно "чего изволите" – а ведь такое в произведениях видно. Асеев был парнем посложнее, но в моем времени именно он сформулировал идею "социального заказа". Вот и пусть формулирует, а заодно и пишет.