Текст книги "15 встреч с генералом КГБ Бельченко"

Автор книги: Алексей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Алексей Попов
15 ВСТРЕЧ С ГЕНЕРАЛОМ КГБ БЕЛЬЧЕНКО

Чекистам и партизанам

Великой Отечественной войны посвящается…

От автора

С Сергеем Саввичем Бельченко я познакомился в середине января 2001 года. Помог мне в этом Александр Алексеевич Кашинцев – на тот момент заместитель председателя Всероссийского спортивного общества «Динамо». Как обычно бывает в этой жизни, все произошло неожиданно. Зная, что я занимаюсь наукой и пишу диссертацию по проблемам партизанского движения в годы Великой Отечественной войны, он поинтересовался, как продвигается работа.

В беседе выяснилось, что на одном из последних президиумов ВСО «Динамо» присутствовал в качестве почетного гостя генерал-полковник С. С. Бельченко, заместитель начальника Центрального штаба партизанского движения в годы Великой Отечественной войны.

Честно сказать, я опешил. Работая в архивах, я держал в руках оперативные документы, подписанные лично С. С. Бельченко, а тут выясняется, что он живет не где-либо, а в Москве. Упустить возможность познакомиться с человеком – непосредственным участником изучаемых мною событий – я не мог.

Через некоторое время я позвонил С. С. Бельченко, и мы договорились о встрече. Знакомство произошло в квартире у генерала. Сергей Саввич прежде, чем начать беседу, расспросил, откуда я знаю А. А. Кашинцева, где работаю и т. д. В ходе встречи я получил ответы на вопросы, которые не мог найти даже в архивах, в частности об организации партизанского движения в первые месяцы войны. Когда мы уже прощались, Сергей Саввич обронил, что, несмотря на достаточно большое количество журнальных и газетных статей о его деятельности, до большего дело не доходило.

Спустя несколько дней, размышляя о словах Сергея Саввича, я неожиданно понял, что у меня имеется уникальная возможность написать книгу об этом удивительном человеке. Решение мое крепло с каждым днем, и я попросил генерала о новой встрече.

Сергей Саввич не сразу ответил на мое предложение. Несколько подумав, он мне сообщил, что эта идея давно посещала его. Однако различные жизненные обстоятельства откладывали это дело. В конце концов он согласился. Началась долгая кропотливая работа.

Мы встречались с Сергеем Саввичем по два-три раза в неделю несколько месяцев подряд, и я записывал на диктофон все, что он рассказывал. Помимо этого, при написании книги использовался богатый личный архив С. С. Бельченко.

Сергей Саввич на протяжении всей работы над книгой поражал меня своей феноменальной памятью и большой работоспособностью, несмотря на свой почтенный возраст.

В ходе работы возникали вопросы, как написать книгу – от первого или от третьего лица. В конечном итоге мы с С. С. Бельченко решили, что книга будет интереснее в форме бесед, где в начале каждой главы я намечаю круг вопросов, на которые отвечает генерал.

Большую признательность выражаю племяннице С. С. Бельченко Таисии Ивановне, а также своей супруге Эльвире Рашитовне за оказанную помощь при написании книги.

Глава 1
Становление

Уважаемый Сергей Саввич! Понимаю, что непросто вспомнить, начиная с детства, всю Вашу жизнь. О Вашей деятельности на службе Отечеству многое известно, но, как я думаю, в Вашей судьбе больше неизвестных, но наверняка интересных эпизодов, которые мне хотелось бы запечатлеть в этой книге. Совершенно нет никакой информации о Вашем детстве, родителях, братьях и сестрах, о том, чем Вы занимались до начала службы в Красной Армии. Хотелось бы от Вас это услышать.

Родился я 4 октября 1902 года на Украине в селе Соленое Солонянской волости Екатеринославского уезда Екатеринославской губернии (ныне Днепропетровская область) в семье потомственного батрака.

Мое село – в прошлом волостной центр, в последующем – районный, резко отличалось от других сел своим социальным положением. С одной стороны, преобладали помещичьи хозяйства немцев-колонистов, еще при Екатерине II захвативших лучшие благодатные земли, с другой – бедные хозяйства крестьян, которым доставались худшие участки земли. Таким образом, социальная основа села была такова: исключительно богатые помещики, середняки и большое число бедняков и батраков, работавших на помещиков. Кулаки тоже были, но их было мало – 3–4 хозяйства на село. Поэтому господами и распорядителями нашей жизни были помещики, все бедные зависели от них.

Начиная с отмены крепостного права, мой дед, а потом и отец работали батраками у помещиков.

Семья наша состояла из 6 человек – мать, отец, старший брат Иван, я, сестра Варвара и младший брат Петя. Забегая вперед, скажу, что Иван и Петр оба погибли в годы Великой Отечественной войны. Иван был ветеринарным врачом, а Петр – инженером-механиком, оба окончили высшие учебные заведения. В дальнейшем я вернусь к разговору о своих братьях. Старший брат Иван, с моей точки зрения, был человеком незаурядным. После окончания института закончил аспирантуру и к началу Великой Отечественной войны был готов к защите кандидатской диссертации.

Прежде всего хочу сказать, что наша семья была очень дружной. Если когда-нибудь и возникали конфликты, то причиной тому была бедность: того нет, другого, кушать нечего. Поэтому иногда нарушались добрые отношения. Но они быстро восстанавливались.

Отец мой, Савва Андреевич Бельченко, с юных лет батрачил у помещиков и зажиточных односельчан. Он окончил три класса церковно-приходской школы, но считался в селе грамотным человеком.

В возрасте 19 лет он влюбился в мою маму, дочку зажиточного односельчанина, у которого батрачил. Ее звали Анастасия, и была она на год его младше. Как старшую дочь родители отправляли ее работать в поле – в помощь батраку. И они с моим отцом вместе пахали, сеяли, занимались другими сельскохозяйственными работами.

Два года отец работал на эту семью, за это время они с мамой полюбили друг друга и решили пожениться. О своем решении сказали родителям мамы. Все родственники встали на дыбы: «Как, за такого бедняка замуж отдать?»

Собрался семейный совет. Моя бабушка встала на сторону молодых, сказала: «Пусть Настя выходит замуж за Савву. Он честный, работящий человек. Будем помогать». Дед мой Федор Сидорович посоветовался с двумя своими братьями. Один из братьев сказал сразу: «Пусть Настя идет за Савву, хороший он хлопец». Второй колебался некоторое время, но потом все же сказал: «Ну что ж, коль такие дела, то отдавайте за Савву». И дед согласился.

Мой дед по матери – Федор Сидорович Белоконов, а его уличная кличка была Кырык. Корнями род Белоконовых идет из Курской губернии. Прадед в каком-то поколении приехал на Украину на заработки, в Соленом женился на местной девушке и там осел. Потом люди часто удивлялись, откуда в украинском селе неукраинская фамилия.

Для венчания в церкви у отца не было приличной одежды. Пришлось попросить костюм у соседа, крепкого середняка. Так что венчался он в чужой одежде.

Дед по отцу, Андрей Федорович Бельченко, окончил два класса церковно-приходской школы, умел читать и писать. У него была большая семья и 4,5 десятины земли. Когда он выделял моего отца отдельно жить, дал 1,5 десятины. На Украине это считалось безземельем. Видимо, по этой причине Федор Сидорович не хотел выдавать свою дочь замуж за моего отца. Да и выдавать за своего батрака перед другими стыдно.

Таким образом моя мама вошла в семью батраков. Но ей это не было в тягость, поскольку с детства она была приучена к работе.

Когда я родился на старом гнезде, как говорят у нас, «на старом кишле», спустя два года после рождения Ивана, дед Андрей нас выделил. Он купил халупу, я думаю, самую бедную в нашем селе. Обычно все дома в деревне строят около дороги, а эта халупа была на отшибе, где-то в огородах. Для того чтобы войти в нее, взрослому человеку нужно было пригибаться из-за низких дверей. Этот домишко состоял из одной комнаты и сенцев. Прибавить к этому 1,5 десятины земли – это и было все наше хозяйство.

Позже отец вместе с дедом взяли кредит и прикупили еще полдесятины земли. Помимо этого, отец подрабатывал у помещиков извозом зерна. Когда подросли старший брат и я, мы тоже стали батрачить на помещика.

Я начал батрачить в летние каникулы, когда мне исполнилось 10 лет. Моя работа заключалась в следующем: я был погонщиком лошадей, то есть верхом садился на лошадь и направлял ее. Позже стал заниматься уничтожением вредных грызунов – выливал в норы сусликов воду. Хочется заметить, что для крестьянина вреднее животного, чем суслик, во время всхода посевов не существует. Суслик является вредителем, который поедает всходы зерновых на десятки метров вокруг своей норки, причиняя тем самым неимоверный вред землепашцам. На Украине сусликов называют гаврахами.

Мне выделяли пару быков и бочку емкостью в 100 ведер. Я сам наполнял эту бочку водой и ехал в поле, где, увидев «столбик» – а это был суслик, подъезжал к этому месту и лил воду в норку, пока вредитель не выскакивал из нее. Здесь требовалась особая сноровка, чтоб сразу схватить суслика за шейку и ударить об землю. У меня были ножницы, иголка с ниткой, я должен был отрезать ему ножки, продеть через них иголку с ниткой – это было доказательством, что я уничтожил грызуна.

Человеку несведущему такое занятие может показаться занимательным, однако хочу сказать, что это был тяжелейший труд. За световой день я в среднем тратил около 5 таких бочек, каждый раз набирая в них воду из колодца-журавля. Если я за один день уничтожал 10 сусликов, то это считалось хорошим заработком, так как один суслик стоил копейку. Для меня, мальчика, это был настоящий капитал. Таким образом, я с самого детства был приучен к тяжелому крестьянскому труду. Все заработанные деньги я отдавал маме. На собранные деньги она покупала мне одежду для школы.

В весеннюю пору мне нередко приходилось у помещиков вместе с другими работниками вести борьбу с сорняком на поле. Это был тяжелый труд, так как приходилось вырывать колючий сорняк голыми руками.

Кроме того, я помогал родителям по хозяйству, летом собирал лебеду для прокорма нашего поросенка. Хочу сказать, что на Украине, наличие в хозяйстве свиньи еще не говорило о благополучии ее содержателей. Даже самая бедняцкая семья могла позволить себе держать поросенка, однако кормить его приходилось не картошкой и зерном, как у богатых, а лебедой.

Советская власть наделила нас землей по две десятины на душу (за счет помещиков). Позже в нашем хозяйстве появились корова и лошадь.

Что касается воспитания детей, то отец был строг. Он наказывал за проступки, за невыполнение какой-либо работы. Брал в руки кнут, кончик которого был хотя и тоненьким, но так ожигал по спине, что пропадало все желание не слушаться. Руки отец никогда не распускал. В основном доставалось мне и старшему брату, младших не трогали. Мама всегда заступалась за нас.

Запомнился один случай. У нас многие крестьяне выращивали табак. У одного из них, деда Федора, был небольшой надел земли с табаком, отличавшимся очень высоким качеством. Ночью он его сторожил от воров. Махорка была дорогая, поэтому иногда крестьяне табак «занимали» у своих соседей.

Как-то утром к нам пришел дед Федор и говорит моему отцу: «Твой сын воровал у меня табак». Это было при мне. Отец взглянул на меня очень строго, было видно, что он был сильно расстроен. Я очень испугался. «Ты воровал?» – спросил он. Я ответил: «Ни сном, ни духом. Я не могу знать, где их табак». Дед Федор настаивал: «Нет, он врет». Тогда отец мой сказал: «Вы идите, я его накажу». Я помню, отец наказал меня солдатским ремнем как никогда. Даже мама не могла заступиться за меня. Не понимаю, как я выдержал.

Прошло немного времени, как снова пришел дед Федор и говорит отцу: «Савва Андреевич, прости, пожалуйста, сына твоего не было, не виновен он». И перечисляет имена тех, кто воровал. Отец страшно разволновался и заплакал. И потом всю жизнь просил прощения у меня, что побил ни за что. Это я помню до сегодняшнего дня, и мне становится ужасно жаль отца.

Спиртное отец употреблял весьма умеренно, несмотря на свое крестьянское происхождение. Да и возможности, я полагаю, не было.

Когда я пошел в школу, для семьи возникла большая проблема, так как меня нужно было обуть и одеть. У нас в селе было две школы. Мне повезло, я хоть и попал в школу, которая была дальше от моего дома, но она была лучшей. Возглавлял эту школу Илларион Никифорович Бирюков, очень высокообразованный человек. Он был из обедневших дворян, демократично настроенным человеком. К нему попасть в школу было весьма проблематично. Но моя мама упросила его, и я был зачислен. В это время отца уже с нами не было, он был на фронте. Шла Первая Мировая война.

Я успешно окончил 1-й класс, пошел во 2-й и ходил в школу до заморозков. Тут моя учеба закончилась по банальной причине – у меня просто не оказалось зимней обуви, и я всю зиму просидел дома. На третий год я снова пошел во 2-й класс.

Во время моей учебы батрачил мой старший брат Иван. К этому времени он успел окончить три класса, но страшно не любил школу из-за своей учительницы, злобной женщины, применявшей к ученикам телесные наказания. Поэтому учеба моего брата была непродолжительной.

Как я уже говорил, несмотря на бедность, мой отец и дед были грамотными людьми. Что удивительно, мама моя была неграмотной, хотя и происходила из зажиточной семьи. Но это вполне объяснимо. Она являлась самой старшей из детей, и вся работа по хозяйству была на ней. Да и не было принято давать девочкам образование.

Будучи неграмотной, моя мама, Анастасия Федоровна, как могла, помогала мне овладевать азбукой. Некоторые буквы она все-таки знала, рисовала на бумаге большую печатную букву «А» и говорила: «Это кровля от крыши». Буква «О» – бублик, буква «С» – половина бублика. Она всегда говорила нам: «Учитесь, чтобы не крутить хвосты быкам». Означало это следующее. Чтобы поднять лежащих быков, которые были только у помещика, надо было крутить им хвосты.

Для того чтобы появлялись в семье хоть какие-то деньги, мама продавала на рынке либо молочные продукты, либо кур, либо уток и выручала маломальский доход. Хлеба своего отец никогда не продавал. Он подрабатывал извозом: осенью и зимой возил зерно помещиков на ссыпной пункт в Запорожье.

Когда началась Первая Мировая война, моего отца мобилизовали в армию и направили на фронт. Для семьи это была большая беда. Даже я, 11-летний мальчишка, понимал это. По возрасту имея «белый билет», отец попал не в первую, а во вторую мобилизацию на Румынский фронт и служил в обозе. Подвозя к передовой боеприпасы, отец нередко попадал под артиллерийские обстрелы неприятеля. На его глазах погибали люди и лошади. Короче говоря, это был тяжкий труд солдата. Во время одного из таких обстрелов отец был контужен. Однако в госпиталь его не положили. Тогда, как правило, контуженые не относились к числу тяжелораненых.

Отец вернулся в 1917 году, вернее, начальник отпустил его на две недели домой в связи с тяжелым положением семьи. Как раз в это время разворачивались революционные события, и отец не счел нужным, как и многие другие, возвращаться на фронт. Дух и политика революции ему были близки, тем более крестьян наделили главной прерогативой сельского хозяйства – землей. Надо сказать, что в революцию 1905 года он вместе с другими односельчанами выступал против помещиков.

Армия распалась, царя не было, и это не считалось дезертирством. Никого не арестовывали. Но фронтовики вели себя по-иному, они принесли в село новый дух. Многие из них принесли с собой винтовки. Они прошли горнило войны, знали на собственном опыте, что это такое. Рассказывали нам о своих бедах, о больших потерях на фронте. Многие пришли с фронта без ног, без рук, все это было наглядно, и поэтому у нас, возможно, даже неосознанно пробуждалась ненависть к царскому режиму.

Пока отец был на фронте, мама нас воспитывала, следила за тем, чтобы мы хорошо учились, прививала любовь к труду.

Четвертый класс сельской школы я закончил в 1915 году. Запомнился эпизод, связанный с Законом Божьим. Этот урок мы изучали с неохотой, преподавал священник. Дело подходило к выпускным экзаменам. У меня по всем предметам были пятерки. На носу – Закон Божий. Я про себя думал: если вытяну билет по Новому Завету, безусловно отвечу, а Ветхий Завет знал хуже.

Во время экзамена был небольшой перерыв. Все вышли из класса, в том числе и комиссия, а мы с моим одноклассником Белоконовым Иваном остались. Используя этот удобный момент, я быстро перебрал лежащие на столе билеты и выбрал билет с вопросом «Сотворение мира и человека». Мой одноклассник тоже нашел для себя приемлемый вариант. Я, недолго думая, послюнявил палец и прижал его к билету, оставив на нем еле заметный след. Только я закончил эту операцию, открылась дверь и вошла комиссия.

Первым по алфавиту вызвали меня, поскольку в классе не было учеников с фамилией на «А». Я подошел к столу, взял свой билет и начал «чесать» как стихотворение. Все остались довольны моим ответом, в итоге – «отлично».

Я успешно окончил школу с похвальным листом. Мама спросила:

– Что будем делать дальше?

– Наверно, надо учиться.

– Я тоже так думаю.

– А как же вы одна будете? – Мы родителей всегда называли на «вы».

– Ничего. А куда бы ты хотел?

– Или в Широкое, или в Сурско-Михайловку. У моей бабушки, второй жены моего деда Андрея, в Сурско-Михайловке жил родственник по прозвищу «Губернатор». Так созрело решение поехать в Сурско-Михайловку, которая находилась в 12 километрах от нашего села.

Здесь я хочу отметить, что мой дед Андрей Федорович после смерти любимой всеми бабушки Варвары женился во второй раз. В честь бабушки мои родители первую дочь назвали Варварой.

Сначала дед хотел жениться на соседке, вдове по имени Калина, но отказался от этой мысли после разговора со старшим сыном – моим отцом.

– Я хочу жениться на Калине, – сказал дед.

– Ну что вы, у нее трое детей, да нас сколько. Мы не потянем такую большую семью.

– Так ведь у нее земля есть. И потом, ее сыновья уже работают, так что справимся.

Но, несмотря на все убеждения, отец мой остался непоколебим, категорически возражая против этой женитьбы. Разъяренный дед взял в углу старый сапог и запустил в отца, попал в нос и перебил его, сам того не ожидая. Обычно они всегда жили дружно, но в тот момент дед был настолько озлоблен на старшего сына за нежелание его понять, что не заметил, как вышел из себя.

Отец вынужден был поехать в больницу, где ему нос забинтовали. Как напоминание об этом случае, у отца на носу осталась горбинка.

Так дед и не женился на Калине, а женился на другой женщине. Мы ее все очень полюбили, она была доброй, относилась к нам с вниманием. Почему-то я был ее любимым внуком.

В Сурско-Михайловке новые родственники нас с мамой приняли хорошо. Там было двухклассное земское училище. «Губернатор» нам сказал, что директора училища зовут Алексей Маркович и он его знакомый. Я даже не исключаю, что «Губернатор» предварительно поговорил с ним обо мне.

Мы пошли к директору. Мама с Алексеем Марковичем побеседовала, попросила принять меня в училище, показала похвальный лист. Алексей Маркович был очень любезен, посмотрел похвальный лист и сказал: «Молодец». Потом он спросил: «А где же он будет жить?» Мама моя, предполагая возникновение подобного вопроса и обдумав его заранее, сказала: «Я думаю, что у «Губернатора». Алексей Маркович, видимо, чувствуя, что вопрос будет решен положительно и с кое-какой выгодой для него, в конце концов сказал: «Что ж, я готов принять его». Затем он объяснил, когда начинается учеба, какие учебники будут нужны. Я записал в тетрадке названия учебников. Напоследок он сказал: «1-го числа – учеба».

Мама тут же принесла двух уток, которых заблаговременно захватила с собой. Алексей Маркович взял их и поблагодарил ее.

Мама сообщила «Губернатору», что меня приняли в училище, и спросила, можно ли будет мне у них пожить. «Губернатор» задумался, потом сказал: «Я думаю, что да».

Спустя десять с лишним лет я заезжал в Сурско-Михайловку. Я подъехал к дому «Губернатора», но соседка сказала, что они тут уже не живут. На мой вопрос, где они сейчас, она ответила: «Не буду рассказывать». Я подумал, что их раскулачили, ведь наши родственники были богатыми людьми. Поэтому я не смог поблагодарить их за то, что они меня в свое время приютили.

Возвращаясь к моей учебе в училище, хочу отметить один случай. В середине первого учебного года Алексей Маркович собрал всю школу и сообщил: «У нас радостная весть. По нашему ходатайству наш отличник Сережа Бельченко начнет получать с нового учебного года стипендию в размере 120 рублей». Это была годовая стипендия, что в те времена было неплохой поддержкой. Я был стипендиатом земской уездной управы, один на всю школу, по ходатайству Алексея Марковича. Он знал, что я был из бедной семьи.

Все летние каникулы я работал дома, помогал маме по хозяйству и периодически ходил на поденную работу к помещику. Второй год я жил опять же у «Губернатора». Я не думаю, что мама платила за мое проживание, поскольку он был богатым человеком. У него работало 6 военнопленных немцев и венгров. Тогда правительство делало так – дабы не кормить пленных, отдавало их помещикам и кулакам, где они работали и кормились. Я подружился с этими военнопленными, разучивал и распевал с ними песни. Все пленные понимали русский язык, а некоторые вполне прилично разговаривали.

Мой старший брат Иван, проработав к этому времени 2–3 года в Соленом в кооперативной лавке мальчиком на побегушках, устроился продавцом в кооперативный магазин в Сурско-Михайловке. В таких магазинах крестьяне могли покупать все необходимое для семьи и для хозяйства. Брат тоже жил у «Губернатора».

В конце октября 1917 года приехали из Екатеринослава (ныне г. Днепропетровск) двое моих соучеников по двухклассному училищу и зашли ко мне в школу. Они к тому времени уже учились во вновь созданной украинской гимназии в Екатеринославе и предложили мне поехать с ними и поступить в эту гимназию. Обнадежили, что это возможно.

Классическая мужская гимназия № 1 находилась на Соборной площади в Екатеринославе, и там учился один из моих друзей детства, впоследствии профессор Ленинградского горного института Николай Константинович Морозенко. Я ему очень завидовал, а тут появилась такая возможность стать гимназистом. Надо сказать, что в эту классическую гимназию, где учился Николай, принимали детей только богатых родителей, и мой друг – крестьянин-середняк – оказался там единственным, так как был талантлив и его рекомендовал туда хороший знакомый отца, какой-то ученый.

В Екатеринославе была еще частная гимназия, которой заведовали две сестры-немки Биттнер. Там, кстати, обучалась и моя будущая супруга. Ее отец был земским врачом, и для их семьи такое обучение самой младшей дочери было возможно.

Я очень обрадовался предложению моих знакомых и согласился с ними поехать. Рассказал об этом своему старшему брату. Иван мне резонно возразил: «А где ты будешь жить?» Я сказал, что при гимназии имеется общежитие. Подумав, брат не стал возражать и дал мне немного денег. Документов у меня никаких не было.

По приезде в город мои друзья привели меня к директору украинской гимназии. Вид у него был очень внушительный и солидный. Он являлся профессором, носил благообразную бородку. Как оказалось, он знал моего учителя Алексея Марковича и высоко ценил его как педагога. Для зачисления в гимназию нужно было сдать ряд экзаменов. Существовала приемная комиссия. Успешно сдав все экзамены, я был зачислен в третий класс. Единственная проблема была с иностранными языками. В гимназии преподавали французский и немецкий, а я не знал даже латинского алфавита.

По моим знаниям меня зачислили сразу в третий класс, но с условием, что за летний период я догоню своих одноклассников по иностранным языкам.

В гимназии требовали говорить на чистом украинском языке. Дело в том, что в селах вокруг Екатеринослава люди говорили на смешанном русско-украинском языке. Мне пришлось переучиваться и в этом. В гимназии учились и мальчики и девочки вместе, в большей степени преобладали городские дети. Я в своей простой деревенской одежде выглядел чужаком среди них.

Первым уроком был французский язык, вела его молодая красивая женщина Вера Георгиевна Довбня. Я потом узнал, что она из Сурско-Михайловки, дочь богатого хуторянина. Когда кончилось занятие, она подошла ко мне и спросила: «Серж, вы что-нибудь поняли?» Я ей сказал, что понял только одно слово, которое знал, «мерси». Беседуя со мной, она дала понять, что готова со мной позаниматься во внеурочное время, естественно, не бесплатно. Но что можно было тогда с меня взять? Я еле мог прокормиться.

Меня поселили в общежитие, где плохо, но кормили. Я там жил с перерывами более трех лет. Учеба проходила в период Гражданской войны, Екатеринослав оказывался то в руках красных, то петлюровцев, то махновцев, то германских войск, которые привели гайдамаков и гетмана П. П. Скоропадского. Поэтому учеба проходила с длительными перерывами, но все же я закончил 5-й класс.

После установления Советской власти через некоторое время гимназию закрыли по той причине, что она была сильно украинизирована и готовила по существу националистические кадры. После ее закрытия я поступил в политехнический техникум на 2-й курс. Это было в 1919 году.

Осенью 1919 года на короткий срок Екатеринослав захватил батька Махно. Сразу же начались грабежи, поджоги магазинов и т. д. Занятия прекратились, и я решил поехать домой. Спустившись с Соборной площади на проспект, я увидел группу всадников на красивых, сытых лошадях. Впереди всех на лошади сидел небольшого росточка худощавый человек в серой кубанке на голове. Это был Нестор Махно. Увидев всадников, я остановился и стал на них смотреть, при этом руки у меня находились в карманах. Вдруг один из всадников, оголив шашку, подскочил ко мне и закричал: «Руки!» Я вынул руки из карманов. После того как убедился, что я не представляю опасности, он быстро развернулся и уехал к своим товарищам. Расстояние между нами было метров 20–30. Я понял, в чем дело. Они заподозрили, что в моих карманах может находиться либо револьвер, либо граната. Так состоялась моя первая встреча с махновцами.

Следует отметить, что махновцы в тот период времени владели значительной южной частью Украины, в том числе и районом, где находилось мое родное село.

На фронте произошел перелом. Под ударами Красной Армии деникинцы начали отступать на юг. Для очищения своих тылов от красных партизан и махновцев они направили карательные отряды из Дикой дивизии: чеченцев, ингушей и других кавказских национальностей. И те, зверски действуя, выполняли эту задачу.

В это время я находился у себя дома в Соленом. Свирепствовала страшная эпидемия тифа, болели взрослые и дети. В селе в это время было много махновцев, большая часть которых тоже болела тифом. Они забивались в школы, там умирали, их не успевали хоронить. Видимо, никакой медицинской помощи не было.

Как-то я зашел проведать своего друга Захара, который переболел тифом и уже выздоравливал. Его недавно вернувшийся из немецкого плена старший брат Андрей в это время находился в другой комнате. Немного отступая от разговора, хочу заметить, что в то время все военнопленные, вернувшиеся домой, имели куртки с отличительным знаком – пришита желтая полоса на правом рукаве.

Мы поговорили с другом минут тридцать. Я уже решил уходить, машинально посмотрел в окно и увидел конницу белых.

Была середина дня. А Махно ушел из села еще на рассвете, видимо, получив разведданные о приближении белых.

Махновцы уходили на тачанках. Девок с ними было много, одеты они были по-разному: в шляпах, в красивых костюмах и так себе. Во всяком случае, было видно, грабили они крепко, лошади у них были самые хорошие. Потом мне рассказывали, что эти лошади из Таврии.

Была глубокая осень, шли сильные дожди. Чернозем сразу превращался в грязь, а махновцы – на тачанках, уходили на юг без боя, бросая тяжелораненых и больных тифом.

Мой старший брат Иван в это время находился в партизанском отряде красных. Это был отряд, состоявший только из наших односельчан. Они партизанили в нашей и соседних волостях: устраивали против белых засады, ночные налеты. Этот партизанский отряд очень беспокоил тыловые службы деникинцев. Из-за внезапных налетов и засад белые несли немалые потери.

Партизаны этого отряда, которые внесли свой вклад в ликвидацию деникинцев, после Гражданской войны получили удостоверения «Красный партизан». Мой брат Иван тоже получил такое удостоверение, дающее ряд привилегий.

Как-то брат заскочил домой. Это было незадолго до появления белых, у него с собой было два револьвера и винтовка. В то время у молодежи почти в каждом дворе было оружие, которое тщательно пряталось. По моей просьбе брат мне оставил револьвер, который взял у пленного офицера.

В тот день я как раз взял этот револьвер, положил в карман и пошел к другу. Хотел похвастаться, показать ему. Одет я был в перешитую на меня отцовскую фронтовую шинель. Разумеется, я первым делом подумал про револьвер, когда увидел белых. Встал вопрос: куда его девать? Я перепугался основательно.

Вдруг я увидел, что под полом, где лежал мой друг (на Украине полом называют место, где люди спят), лежат тыквы. Дело было поздней осенью, и подпол был забит этими большими тыквами. Я схватил нож, вырезал кусок на одной из них и засунул пистолет внутрь, заткнул обратно дырку и положил тыкву на место. Не понимаю, как я сообразил тогда, но это было сделано быстро.

И тут я вспомнил, что Захар мне тоже показывал пистолет, когда еще был здоров. Оставил этот пистолет его брат Афанасий, который находился в партизанском отряде вместе с моим братом. По-моему, это был «кольт» и спрятал он его в дымоходе. Его старший брат Андрей об этом не знал.

Я забежал в ту комнату, где был Андрей, встал на стул, полез за пистолетом в дымоход. Андрей смотрел на меня удивленными глазами, не понимая, в чем дело. Когда я вытащил из дымохода пистолет. Андрей поднял руки, перепугался. Я побежал обратно, а сам думаю, ведь пистолет большой, будет тяжело в тыкве спрятать. Решение пришло молниеносно. Мама их в это время собиралась идти за водой, у них рядом с домом находился колодец. Я положил пистолет в ведро и попросил бросить его в колодец. Наблюдая в окно, я удостоверился, что она его действительно бросила в колодец, опрокинув ведро.

И вот я вижу в окно: заскочили во двор трое всадников – один офицер и двое кавказцев. Как потом стало известно, это были чеченцы. Шашки у них были наголо.

Дверь в сенцы была открыта, однако они ворвались не в левую сторону, где была кухня, а в правую большую комнату, где был я. Первый, кто ворвался, крикнул: «Большевик?» Я ответил: «Нет. Я пришел к товарищу, он болен». «А-а, вы все товарищи!» – и ударил меня рукояткой нагана по левой щеке. От этого удара впоследствии остался шрам. Потом я понял, почему он меня назвал большевиком. Я был в шинели. Он схватил меня за руку и потащил. Я сопротивлялся. Вытащил меня в сенцы. Я знал, зачем. Каратели патронов не тратили, предпочитали рубить.