Текст книги "Круиз на корабле дураков/"

Автор книги: Алексей Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 19

В тот первый день привычка к каторжному распорядку сыграла с нами злую шутку, ведь по расписанию ни о каком дне речи не шло, мы действительно были заряжены на сутки. Первый пиратский учебный день сменила наша первая пиратская вахта. Именно наша, а не сталкерская, мне показалось вполне естественным разделить с мальчишками служебные тяготы. И стало всё равно, как к этому отнесётся Командор, для меня главным было, что Плюшевый со мной солидарен.

Не знаю как он, а я обалдел. Одно дело просто залезть на рею, пусть даже спрыгнуть в море, другое – работать там. Хорошо, что мы с Плюшем в таких делах люди опытные, поработали на портовых кранах. Вне игры в жизни я только с ним из сталкеров сталкивался, но то было в нормальной жизни.

Где никому бы и в голову не пришло гнать детей на высоту даже без страховки. А нам, блин, ещё и пример пришлось подавать. Не знаю, что имел в виду лидер, когда ставил задачу, да и знать, в общем-то, не хочу, свою миссию я видел в том, чтобы быть с пацанами. Вот именно с этими ребятами. Им, наверное, казалось, что мы их ведём...

Помню щемящее чувство благодарности Командору за то, что избавил нас от разговоров. Нам ведь было абсолютно очевидно, что никого мы не спасли, что вся эта игра до первой встречи с серьёзным штормом или противником, что мальчишки, вот именно эти, обречены. И вот именно тогда у меня сформировалось единственно возможное для себя решение – просто быть с ними до смерти.

Вернее, конечно, непросто быть, нафиг я им такой дохлый сдался? Захарка, и тот, забыл про духов и демонов, для него началась всамделишная морская жизнь. Ломая пальчики, сдирая ладошки в кровь, ребята вязали пятьсот тридцать восьмой брам-шкотовый узел...

Извиняюсь, уже пятьсот тридцать девятый, когда малыш вспомнил о виртуальном заместителе и ненадолго отъехал в астрал. Или не вспомнил, только пролепетал «прощай» и чуть не ушёл с реи. Я вовремя перехватил управление, ждал этого момента, и своей властью дал пацанам команду спускаться. Захар из них самый маленький, значит скоро посыпятся все.

А на палубе лично капитан сэр Сэнди поинтересовался, кто это такой умный за него приказы отдаёт? Ну, я, конечно, авторства не утаил и получил свой первый пиратский гонорар – десяток линьков. Пять за то, что дал команду на отдых, и ещё пять, за то, что счёл время отдыха недостаточным. Типа, капитан не против, отдыхайте, сколько шкура выдержит.

Меня сменил Плюшевый, десять ударов с оттяжечкой. Дальше начались чудеса – под удары лёг Ванька Ножик, за ним Ник Заноза, следом Петруша, казачок... Это не было демонстрацией или протестом, ребята приняли условия и согласились с ценой отдыха для братишек. Только братики сочли её чрезмерной, согласен – просто поваляться на просмолённых досках палубы оказалось намного круче пятизвёздочного люкса. Не всем по карману или по здоровью, и на реях не так уж трудно, пацаны выразили горячее желание повторить всё сначала.

А нам с Плюшем как-то и на ум не пришло сослаться на приказ Командора о линьках. По хмурой морде Сэнди мы поняли, что он сам не в восторге, но по-другому нельзя. Опытных матросов очень мало, пленным доверия нет, остаются только мальчишки. И совсем нет времени терпеливо объяснять и уговаривать, смерть уже с нами, среди нас. И до нас сразу дошло главное – старые моряки не дадут нам сдохнуть сопляками и засранцами, скорее забьют нахрен. Или выучат вот так, методом полного погружения с максимальным форсированием.

За вахту порцию линьков получили даже близняшки, к нашей чести только скажу, что всего одну. Комсостав, инструкторы и атаманы, выгребли по три, рядовые по две или по полторы – несмотря на всё морское изуверство убивать нас моряки не спешили, но и никому ничего не простили – отлили ставших безучастными ко всему ребят водой и оставили «в долг» до следующей вахты.

Правда, в море «следующая вахта» – штука довольно условная. На судне всегда есть работа – вязать, развязывать, плести... Просто лопатить палубу и надраивать клюзы не считается, отныне это стало наказанием. Но если на вахте вопросов по наказаниям не возникало, то на учёбе сэру Грегори Ник едва кишки не выпустил всего лишь за подзатыльник, даже не ему предназначенный. Где только умудрялся заточку прятать? Слава Командору, он это предвидел и предупредил, мы были наготове. Плюш вовремя среагировал, послал парня в нокдаун, еле успел в прыжке дотянуться.

И посоветовал старому, на какой лучше всего вырост ему натянуть свою амбицию. Атаман за любого своего ватажника не только может, обязан рвать всех, включая Командора. И если почтенному просвещённому мореплавателю что-то непонятно, пусть уточняет у Длинного Джека. Он с удовольствием разъясняет свои приказы тупым, используя совсем тупых для наглядности.

Тогда Плюшевый говорил за Командора, основываясь лишь на внутреннем убеждении, что так должно быть. Наши непростые отношения в пиратской стае только формировались, и строились они на общем чувстве свой-чужой. Я явственно ощущал отношение Захара. Его память о детском ужасе, который гнал мальчишек на палубу по головам таких же перепуганных детей. Его не проходящий кошмар, в котором трюм заливает вода, и выхода нет, люки никто не откроет. Своими мальчишкам могли быть лишь такие же пацаны с тем же страхом в глазах, кому ничего не нужно объяснять...

Впрочем, другим они тоже ничего объяснять не собирались, других они могли уважать, слушаться, но прочие навсегда оставались им чужими. Мне Захар тоже душу не открывал, сам залез в неё без спросу, как и все вселенцы. Потому только мы, призраки, смогли стать этим парням по-настоящему своими. И именно поэтому я и Плюш не могли оторваться от пацанов. Стать кому-то своим уже после смерти – это вам не фунт изюму, дорогого стоит.

А с батянями парни отношения всё-таки наладили ко всеобщему удовольствию. На вахтах и авралах власть отцов была абсолютной, дисциплина – врождённое английское качество. Но другая сторона английских натур, чувство собственного достоинства, не позволяла им терпеть ни малейшего произволу над своими свободными английскими личностями, потому наказания они принимали или лично по приказу своего атамана, или всей ватагой скопом.

Поощрения, кстати, тоже. Помнится, я сразу подумал, что Билли Бонс – не самое удачное имя для пиратского персонажа. Я так много хотел ему сказать... что нарушать приказ Командора ладно, в смысле не смертельно, то есть не сразу... если не при мальчишках, и если не вовлекать в это дело других, например, Захара... что алкоголь – вообще яд, а предложить выпивку ребёнку – покушение на убийство, на его свободу...

Но я тупо и молча смотрел, как из его сонной артерии фонтаном хлещет на палубу кровь. В сознании на фоне полного Захаркиного охреневания веселилась мыслишка, что это карма – и этого Бонса сгубили ром с кровопотерей. Захар больше попутал от того, как я легко смахнул его с руля, взорвавшись из полудрёмы, мы так по очереди отдыхаем, я, конечно, реже.

-Молодцы, парни, на, малыш, подкрепись, – сказал моряк напоследок, отстёгивая с пояса флягу. Это были последние слова мистера Бонса, которые Захар разобрал в полном разуме, дальше сознание полностью опустело, пацан запомнил лишь абсолютное, мёртвое спокойствие, а его тело само выхватило кортик...

Вот что имел ввиду Командор! – подумали мы уже вместе, немного потом... Я ни в коем случае не винил Руду, ведь это не было сделано только по его приказу, или под его воздействием. Это сделал я сам по своему глубокому убеждению именно так, как считал нужным. Просто некоторые мысли мы перестали сначала облекать в слова, формулируя сразу, в действии. А раз так, нефиг пересаливать сцену драматизмом.

-Падаль за борт, продолжить работы, – спокойно скомандовал мальчишкам Захар, вернув себе контроль.

Им он тоже ничего не собирался объяснять словами, он для этого слишком уважал братцев. Ребята всё поняли правильно, особенно то, что их никто даже не пытался «успокаивать» в абсолютной в них уверенности. У нас так никогда и не поинтересовались, зачем я это сотворил. Даже Командор, хотя, наверное, тем более Командор. Ведь именно этого он хотел, не так ли?

И такие вещи не являлись только прерогативой призраков, это касалось всех пацанов. Ну а как иначе? Как бы мы сказали мальчишкам, что нельзя драться? Или пиратам, что убивать – это плохо? Наоборот, мы постоянно вдалбливали, что плохо не уметь драться и бояться убивать. Убивать, из страха самому быть убитым, может любой баран, но делать это из принципа способен лишь джентльмен, ну, в нашем и их понимании.

Понятно, что английские моряки, простые их натуры, чувствовали себя слегка не в своей тарелке в нашем благородном обществе. И дело могло повернуться скверно, кабы не деды, кои англицких и всех прочих бар на колу вертели и в сортире видели.

Иду как-то на нелюбимую вахту на мостике ерундой заниматься – склянки переворачивать, в колокол их отбивать, за лагом следить, считая узлы, да по компасам курс отслеживать. По сути время медитации, часть отдыха. Ну, это в идеале, если не считать придирок дедов. Командуй им, как будто кроме меня больше некому. Вот как должно идти судно по данным волнению и ветру, и что для того требуется?

Поубивать старых, да идёт оно раком! Чем такое терпеть! Сэру капитану положена трость, орудие его труда, блин, и он сука старая не лодырь какой-нибудь. Точно, грохну урода и всё, вот что мне сделают? Тот же Командор? Ну, допустим, мне-то уже ничего, а Захарушку просто убьёт самурай домаделаный. «Правда всегда одна...», для всех, блин, «так сказал фараон...», даже хуже фараона. «Товарищ Сталин, вы большой учёный», медицинское светило, мастер анатомирования... хотя лапочка просто, если по сравнению с сэром капитаном!

А эти педагоги, чтоб их всех! Вот папа моего школьного дружка Сявы пеника нашего за меньшее гораздо на полугодовой больничный оформил. Сяве показалось забавным помяукать в хоре, так учитель пения его из класса выгнал, и всего лишь забыл, что дверь внутрь открывалась.

Иду в грустных размышлениях, а меня незнакомый дед окликнул по-русски. Откуда взялся? А! Это ж дед казачат, и как я забыл, что не все мои курсанты сироты?

-Да, отче. – Изображаю на лице умную такую серьёзность.

–На!

–У ё..., ну, падла! – как, наверное, тогда сказал наш пеник...

–Тьфу, сопля, а внучки про тебя такого порассказали! И такой ты и сякой. А на самом деле – говно.

–Я ж тебе говорил, Паша, – басит кто-то.

–Да помню я, Коля. Надо же было посмотреть. Вставай, падаль. Поздоровайся.

–Чтоб ты сдох, тварь! – встаю, здороваюсь, как и просили.

–На в довесок.

–С-с-сука!!! – а что ещё скажешь?

–Хм, норов у мальца есть. А ну-ка ещё...

–Уй, уроды, загрызу! – даю комментарий к их поведению.

–Кажись, подходящий, Коля.

–Да, Павлик, пойдёт.

–Сынку, ты не бесися. Мы на тебя смотрели. Внучок Петя про тебя сказал. Правильно сказал, будет с тебя толк.

–Больше бить не будете? – интересуюсь на ближайшую перспективу, мысленно переводя дух. Если б меня как пеника, убили бы нахрен. Я-то в отличии от того бедолаги полностью заслужил.

–Будем. – Горестно обнадёживает дед на будущее. – Ещё сильнее будем бить. Ну как ещё из английского говна сделать казака? Сам посуди?! Нам бы и мараться лень, но за тебя внучата просили. Петруша тебя своим спасителем почитает. Ну, и мы к тебе, как к родному.

–Благодарствую, отче, – пытаюсь балагурить.

–Во, а ты говорил, что они вежества не знают!

–Не говорил, Паша, а так тока...

–Ин вьюнош избит, а вежлив. То дорогого стоит. – Дед Паша наставительно, уже воспитывает, блин. Ещё одна старая сволочь на мою голову!

–Ну, красавчик он. Добрый будет казак, или дохлый. – Вторая старая сволочь на нашу больную башку!

–Убью, с-с-суки! – прыжком подрываюсь с палубы.

Дед Паша как-то махнул рукой, и просто выключили свет. Свет включили неприятно. Ладошами по лицу. Ладошки у них грубые и мозолистые. Как подошвами ботинок натёрли.

-О, сынку, живой! А я уж подумал, что уходил тебя!

–Чего ему сделается, Паша? Казаки с одной плюхи не дохнут.

–Прав ты, свояк, добрый будет казак. Я его сразу в пластуны буду учить, – чем-то непонятным очень доволен добрый дедушка.

–А в кого ж ещё, коли оно только и ползает? – другой дедушка ироничен, – брось, Пашка!

–Надо, Коля. И парнишка подходящий. – Не принял хохмы его товарищ.

–Ну, тебе видней, атаман, – как-то привычно сразу согласился другой.

Так и познакомились, дальнейшие представления были излишни. Отцы хотели сразу перейти к делу, типа пока одно баловство было, но я совершенно честно-серьёзно отмазался неотложными судоводительскими делами на любимом мостике под руководством душевнейшего сэра Сэнди. Типа нафиг-нафиг, вахта на мостике важнее всего.

Но сколь не оттягивай конец, локоток не укусишь. Сколько раз, читая книжки про фашистов, зарекался – пленных не брать! Потом уже в процессе между воем и побоями разговорил отцов, пытался отвлечь, ага. Нехотя и помалу деды раскрылись. Дядя Паша и вправду был атаманом, пока всё сыну не передал. Ватага процветала, но как-то раз защемило их меж польскими гусарами и стрельцами. Вырвались не все, далеко не все. Бойцов осталось мало. Что делать? В чужую ватагу податься? Чужих в бою на убой выставят и будут правы. Нежданно виноторговец подвернулся. Заплатил за охрану и наобещал с три короба. До Италии нормально добрались. А после люди стали болеть. Кровь шла без остановки. На том острове всех высадили, типа, к доктору. Врача так и не дождались. Родных похоронили и зажили два деда с семью внуками, как Боже смилостивится.

А тут мы такие. Блин, надо же им было именно на тот остров попасть! Огребаемся с внучками за компанию и на милость Его уповаем. Очень нам с Плюшем полезно было узнать, насколько героические наши предки, и как нам всем до них далеко. Хотелось бы ещё дальше, бывает – хоть в Командорской каюте под диван от них прячься!

А с другой стороны возвращаемся к ним сами, ещё и благодарим за науку. Злые мы, жадные, Руда попросил поделиться, так мы медика к его любимым микробам послали, им делиться привычнее. Или вон у нас офицеры английские и морские пехотинцы, пускай склоняет к сотрудничеству. Хотя с ним ругаться не резон, он с Чернышом те ещё мастера. Возможно, договоримся, потом как-нибудь. Когда отдыхать научимся, хех!

Глава 20

А фашисты даже ещё не знают, в каком они историческом пролёте. Не вывезли войну, обделались, так теперь им и вовсе родиться не судьба – опоздали малость, на два века всего. Но даже если угораздит их как-нибудь уродиться, комплекс неполноценности «сверхлюдям» надёжно гарантирован Командором и Чернышом.

Это, конечно, касалось, прежде всего, их личных качеств, а они уже в свою очередь обусловили уровень нашего общего руководства. Главное его отличие от любого другого было в том, что оно у нас вообще было. Боссы, не напрягая совести и мозга, просто всё делали из принципа. Или принципов.

Главный из них опять же сам факт их наличия – ребятки наши о них знали и свято верили, что принципы ни при каких условиях не могут быть преданы. Что, в общем, немудрено, поскольку принципов было немного, и нам казалось проще сдохнуть, чем их предать. Или предать их просто означало неминуемо сдохнуть.

Из основных установок базовыми, естественными, стали не хлюздить и не врать. Тут тоже всё примитивно – уж такие нам попались детки, для которых чужой страх, всего лишь неуверенность как «фас», как запах крови для акул – инстинкт сработает механически неумолимо. Чтоб вообще иногда говорить правду, нужна определённая смелость, а совсем не врать нашим милым мальчикам – нужно быть полным отморозком, как они. Потому лучше помалкивать, «Заткнись и служи», – каноническая форма почти всех начальственных напутствий и ценных указаний.

Часто приходилось читать и слышать отзывы о неудачных руководителях, и среди прочего особо выделялось, что они не воспринимали критику. Я твёрдо убеждён, что неудачниками они стали только из-за своих неудачных решений, среди которых главное – слушать любую критику. Целью критиков обычно является самим стать руководителями. Ведь коли начальник – дуб, никакие подсказки не помогут.

И не то, чтоб командиры нас не слушали, наоборот, даже расспрашивали. Или допрашивали, правда, Пушок не любит это определение. Все допросы, то есть беседы, проходили в его обязательном присутствии, а часто и при активном участии. Это они типа учили нас отдыхать, блин, лучше б дали поспать лишних полчаса!

Хотя я это так, по привычке гундеть на руководство, ну не встречалось мне при жизни адекватное начальство, а сейчас всё никак ещё не привыкну. Например, немыслимое дело – Руда вообще не врёт, даже не лукавит, незачем, говорит. Вот как он с самого начала сказал «ни о чём не думайте, ничего не пытайтесь понять, просто слушайте мой голос», так оно и пошло. Голову ломать или нервы себе мотать совсем не нужно, само как-то доходит.

И дело тут не только в гипнозе. Естественно всё, я так понимаю – наш софт на внешние сигналы давал только одно заключение – «fatal error!». Адаптация была в принципе невозможна, только полная перезагрузка, начиная с ядра системы, с нашего врождённого зверства. Именно самые низкоуровневые наши прерывания ещё как-то соответствовали среде, коммутировались с ребячьими, вот с них и началось строительство общей операционки.

Сознания – единственное, с чем мы попали, но даже для нас они были бесполезны, а для мальчишек вообще – кошачий язык. Вот и принялись мы с пацанами строить общий понятийный аппарат, свой машинный язык. Ведь мы без пацанов – просто мертвецы, они без нас – обречённые, приговорённые напуганные дети. А вместе, с нашими кое-какими навыками и знаниями, их молодостью и страстью к жизни, у нас появлялся воистину призрачный шанс.

И первый общий практический вывод – забыть о нём. Будь проклята надежда! Вчера не вернёшь, завтра не настанет никогда, живи сейчас, в этом бою, именно вот в этом бесконечном месилове. Вот и обсуждение с мозговым штурмом Командор организовал практически безостановочно. Нам давалась простая, гипнотически подкреплённая команда, – жалуйтесь! И всё, решения и выводы, если делались, доводились до всех в форме приказов.

Возможно, что и был у них какой-то план, по сути его просто не могло не существовать, но графика точно не было, всё осуществлялось в ручном режиме и на пендюльном приводе. А что получилось в результате, хвала Всевышнему, могу рассказать. Только вкратце, прошу прощения, вспоминать неприятно.

Первым делом, конечно, мальчишки взбунтовались, и к стыду своему должен сообщить, что первыми бунтарями стали я и Плюшевый. Даже не Захар и Грегори, ребята откровенно раздражали нас своим английским трепетом перед начальством. Это мы сперва послали Руду к микробам в казачьем вопросе, а потом и по всем прочим вопросам давали неверные направления.

Сначала мы саботировали обучение ватаг, кроме наших, конечно. Ну не могли мы во всех вкладывать свои бессмертные души, а без души этим и заниматься мы не видели ни малейшего смыслу. Вот и маршировали «не наши» ребята всё время, когда мы с Плюшем отдыхали по очереди. Но тратить на такую ерунду половину своего драгоценного времени мы долго не могли, и нас стали подменять «наши» мальчишки. А в двух очень отдельных, особых случаях даже девчонки.

Суровые ватажные атаманы, играя желваками на мужественных распухших мордочках, вынужденно браво подчинялись. Их авторитет поддерживался всеми, начиная с Командора, но нам же пофиг все и всяческие авторитеты. Ну что можно сделать смертнику? А вот он в любой момент сотворит с кем угодно, что в нормальную голову и не придёт никогда.

Причём ни разу смертники не обращались за поддержкой, и это вспоминать особенно неприятно – наши дети убивали наших детей, будь оно всё проклято! По приказу Командора, под нашим руководством и по нашему попустительству. То, что без нас они б делали это чаще и совсем без пользы и смысла, меня совсем не утешает. Чувствую себя кем и был – последней сволочью. Честно, хотелось сделать всё самому, своими руками, избавить от этого пацанов, но везде не успеть, да и слишком разные у нас взгляды на «достаточно». Пацанов, всех, не только наших, обуяла пиратская гордыня. Даже косого взгляда им хватало, чтобы схватиться насмерть.

Вопрос сей изумительно изуверски решил Плюшевый. Ему понравился мой фокус с ладошкой, и он его немного модернизировал. Просто заявил по нашей команде, что будет бить без предупреждения сразу по роже, кто пропустит – с того монета. Ну, я у него первый выиграл, сначала подставив под кулак локоть, ему пару дней пришлось одной левой обходиться. А второй раз нанёс встречный вразрез, чуть не угробил шутника. Но по-честному заработал таким образом две серебряные монеты – одну за то, что он не попал, вторую за то, что сам пропустил. Несложная эта забава сразу получила всеобщее распространение. На косые взгляды перестали слишком уж болезненно реагировать, да и какой смысл? Если даже получить по роже – ничего личного, только бизнес.

И главное окрепли ватаги – никого из ватажников нельзя задеть просто так, ватага целиком отвечает за каждого своего пацана. Мы по простоте душевной нашего Командора любую спонтанно возникшую драку считаем попыткой бунта и с участниками поступаем соответственно. И, конечно, никто не стремился загонять вражду, конфликты под палубу, напротив, мы их всячески вскрывали, но стремились сделать решение споров делом серьёзным, ответственным.

Для конфликта требовались взвешенные, весомые причины, обязательно должны выдвигаться обвинения – страшное, во вранье, или очень страшное, в трусости. Бросить в лицо обвинения кому-то из ватажных пацанов стало просто немыслимым делом, такие выходки мы сразу приравняли к призыву к мятежу. По правилам о претензиях мальчишка обязывался немедленно докладывать своему атаману. Если конфликт возникал внутри ватаги, атаман разрешал ситуацию лично, как ему казалось правильным, и никто, вплоть до Командора, не смел вмешиваться.

Если же обвинения касались члена другой ватаги, атаман обязан был доложить Командору, но не ранее следующего дня. За попытку обратиться через голову атамана или если атаман слишком торопился, виновного ставили на колени без срока. Если наказанный издавал хотя бы звук или на взгляд Джека слишком вертелся, беднягу подвешивали на рее за ногу, тоже без оговоренного заранее сроку. Ребята быстро схватили дух субординации, хватило всего-то двух-трёх наглядных примеров.

После соблюдения всех необходимых формальностей Командор вызывал атамана обвиняемого и давал вожакам ещё сутки на разрешение ситуации. Атаманы наделялись безоговорочным правом решать конфликты между собой как им вздумается. Если же спор в течение суток не решался, Командор назначал место, обычно прямо на мостике, и время, как правило, ещё через день, встречи на высшем уровне.

Всякий мальчишка, если считал себя членом ватаги, обязан явиться с кортиком и чётким осознанием, что одна из конфликтующих сторон в полном составе прямо с мостика отправится за борт. Вот тогда становилась отчётливо понятной цена слова каждого, ведь каждый мог в любой момент выйти из ватаги, попроситься к дедушкам. И ватажные атаманы для таких встреч должны быть очень уверенными в своей правоте и в своих ребятах. А ребята, чтобы вообще был смысл оставаться в ватагах, должны верить, что их атаман не съедет, не остановится, что за каждого из них, да лично за него, вожак пойдёт до конца и поведёт за собой всех.

В нашей истории имеется аж два прецедента, когда процесс прошёл все стадии до конца, результат – два с половиной десятка убитых мальчишек. Убитых тупо из принципа и для наглядности – это пиратское судно, а не детский сад, и за базар по любому придётся держать ответ. А для нас, меня, Плюша и наших пацанов, главной стала обязанность лишь безжалостно пресекать малейшие нарушения протокола.

Мы нагло узурпировали монопольное право на беспредел, только себе позволяя не обращать внимания на условности. Но в том, тоже евклидовом, мире любая палка имеет два конца, и, несмотря на ненависть, даже благодаря ей, мы, призраки, стали понятными пацанам.

Постфактум я для себя так это сформулировал – попаданцы просто физически не могли построить отношения сразу со всеми. Мы были отдельны, стояли спина к спине и немедленно пресекали любой намёк на враждебность. Ничем хорошим это закончиться не могло, продлись оно слишком долго. И тогда к нам так вовремя потянулись законченные отморозки, проклявшие в душах своих надежду. Это дело выразилось в Захаровой легенде о морской нечисти, отпустившей проклятую душу на время. Его даже стали звать за глаза «Весёлым Ником».

Вот сначала мы с Плюшем установили обоюдный контакт с некоторыми пацанами-каторжанами. Не каторжане, казачата и пленные, потянулись к нам просто потому, что им в ватагах по определению не могло быть места. А вне ватаг существовать можно было лишь под командой дедов, да и то временно – до суицида или помешательства. Или до полной потери человеческого достоинства и превращения в прилежного английского матроса. Даже не знаю, что тут предпочтительнее?

Но об этом чуть позже, а ватажные атаманы загорелись мыслью наладить с нами хоть какое взаимопонимание. Ведь к нам примкнули несколько ребят из обычных ватаг. Повторюсь – авторитет атаманов ставился очень высоко, их власть насаждалась всеми доступными способами. Атаман мог не только изгнать из ватаги к батяням, он мог принять нового ватажника под своё поручительство, поставив в заклад собственную жизнь – другой гарантии Длинный Джек не признавал. Однажды одарённый и отважный юный менеджер рискнул обратиться к Командору с ходатайством о переводе пацанёнка из боцманской команды в его ватагу, под его личную атаманскую и общую ватажную ответственность.

Руда, конечно, «посомневался», заставил себя уговаривать и таки позволил уговорить, но «условно», то есть до утверждения по результатам, и «только в этот раз». Прецедент был создан, и процесс пошёл. Очень это оказалось полезным – ребята, получив шанс на реабилитацию, выкладывались до звона, причём при доброжелательном и заинтересованном участии новой ватаги.

И главное – бывший атаман мог быть только мёртвым. С гибелью атамана новый не назначался, ватага распускалась, целиком попадала в подчинение дяди Грегори. А это означало отлучение от строя, от вахт, от чувства хоть какой-то защищённости, нужности. В общем, мальчишки, не поладив со своими атаманами, просто уходили к нам.

Понятно, что под нашей командой собралась та ещё компашка, и по-настоящему мы занимались только ею. Естественным для себя образом наплевав на правила и даже видимость каких-то приличий. А недельки через две пиратской жизни просто по-хорошему попросили руководство не отвлекать нас своей ерундой, мы и без муштры научились отдыхать от мальчишек. Вернее, практически уже не могли себе представить, как от них вообще можно устать?! Командор в тот же день, только к вечеру, наверное, с Чернышом посоветовался...

Вот довели до нас приказ, что мы отныне и до смерти – штрафная команда, кстати, это он, сука конопатая, обозвал нас смертниками. Нас просто заранее отнесли к неизбежным потерям неизбежного же столкновения с кем угодно. Поэтому, во-первых, нам можно всё, то есть всё что сможем, и что только в головы придёт, но только для боевой подготовки с целью получения максимальной пользы от нашей неминуемо славной гибели. И, во-вторых, мы не можем только одного – отказать в приёме добровольцу. Вот убить его – сколько угодно, а выгнать ни-ни!

Мы к этому отнеслись спокойно, подумаешь открытие, блин! Типа мы без приказа не творили, всё что хотели?! Но уже на третий от исторического события день к нам заявился первый атаман. И вовсе не только поговорить, он, оказывается, обо всём уже договорился с Командором. Просто пройти штрафную подготовку до первого боя, а на ватаге тем временем останется утверждённый Длинным Джеком заместитель.

Ой, да и ладно, обойдёмся без лишних разговоров, был бы смысл! А смысл таки был, ведь главное наше тогдашнее дело как, ни странно, заключалось именно в диалоге. Я и Плюшевый, по словам Руды, тогда вывезли всю нашу банду, просто так получилось. Только мы видели в пацанах самих по себе, без всяких «какими бы мы хотели их видеть», высшую безотносительную единственную нашу ценность. Сталкерам же малолетние вшивые, засраные убийцы были не очень симпатичны.

Просто они в большинстве были приличными людьми, не учились в спецшколе, в фазанке, не служили в стройбате. Даже Черныш и Стужа, хоть один и восстанавливал законность в местах для законности чисто географически не приспособленных, а другой принуждал к честности подростковый контингент и цыганскую общину своего околотка, делали это без лишних разговоров. Ну не видели они изначально каких-то общих тем с такими ребятами. Им требовалось больше времени для собственной адаптации, и переводчики, посредники, контактёры.

Да и ... не верили они ни во что, как все нормальные, – надеялись, на что-то рассчитывали, даже стыдно сказать на что. На то что, если пожертвовать кем-то из мальчишек, у большинства появится шанс. Хотя чего уж там – кем-то! Нашими ребятами, нами, блин, смертниками! Так о чём говорить с мертвецами? Я запомнил тягостные те первые недели именно по сталерскому оцепенению. Парни яростно учились трудному морскому делу, а в редких паузах занимались с мальчишками только строевой.

А мальчишки, конечно же, чувствовали их напряжение, как тонко чувствуют такие вещи все дети. Они видели, что боевой подготовкой занимаемся лишь мы, только мы вообще о чём-то хоть иногда разговариваем с пацанами. Атаманы хорошо уяснили, у кого власть, и естественно потянулись к нам, единственным доступным её представителям.

За разъяснениями? Утешением? Конечно же, нет, я уверен – они всё тогда понимали, или, что для пацанов то же самое, догадывались. Просто они уже не могли ждать от кого-то решения своей судьбы, не для того они вырвались из-под палубы... или именно тогда они простились с каторжной своей судьбой, сделав шаг навстречу неминуемой смерти?