Текст книги "Безумные затеи Ферапонта Ивановича"

Автор книги: Алексей Югов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Почему? – спросил Коршунов резким и нервным голосом.

– Да так, знаете ли... – ответил собеседник его, смущаясь. – Как бы вам сказать... знакомые-то имеются, только все из своего круга – сотрудники же.

– Т. е. вы хотите сказать, что с вами стыдятся знакомиться? Так?!.. – сказал Коршунов, глядя в упор на собеседника.

Тот заморгал белыми ресницами, и красное лицо его еще больше покраснело. Он промолчал.

– Ну, что ж, – сказал Коршунов, освобождая спутника от своего неприятного взгляда, – напрасно вы смущаетесь так: мы все разделяем в этом отношении вашу участь.

Сосед его задвигался облегченно.

– Вот я вам один случай расскажу, – продолжал Коршунов. – Недавно к начальнику секретно-активной приходит... господин один – банковский служащий какой-то. Солидный, в фетровой шляпе, словом, ответственный спец, короче говоря. Я был тоже в кабинете. Пришел он, оказывается, возмущаться: дело, видите ли, в том, что в его отсутствие явились к нему на квартиру наши сотрудники. Открыл им его сынишка лет 14 и испугался. Спросили они, кто здесь живет, и выяснилось, что произошла ошибка – зашли не в тот номер квартиры... Ну, извинились и ушли. Так вот он и прибежал возмущаться. Конечно, дело вполне естественное, что и говорить! И начальник его выслушал и тоже извинился, и агент понес взыскание. Подошел я к окну, когда господина этого уже не было, так, знаете ли, по привычке – посмотреть, на чем он приехал. Смотрю – он сразу же, как только вышел из подъезда, так сейчас шляпу на самый нос и воротник пальто поднял, а, ведь, было начало мая! Так, я, знаете ли, так и плюнул с досады!..

Макинтош жадно слушал.

– И так, ведь, все они – эти «бетушные», – рассмеялся Коршунов. – Пропади у них кошка какая-нибудь паршивая, так и угрозыск, и милицию перевернут. А так, в частной жизни: что вы! – знакомство с сотрудником угрозыска, да это компрометирует, – как раньше выражались. Эх, знаете! – воскликнул он. – Хотя и не полагаются нам по службе такие мысли, а мне иногда хочется посмотреть, что будет с нашим обществом, с гражданами этими, с женами их и детками, если мы хоть на неделю прекратили бы свою работу! А?!.. Представьте себе, что весь здешний блат, все эти мокрушники, насилователи, растлители, шнифера и ширмачи, – узнают вдруг, что на целую неделю уголовка сложила руки, и почтенные граждане предоставлены самозащите! Можете вы вообразить себе, что тогда начнется?!..

– О! – восхищенно произнес Макинтош, глядя на собеседника, и в глазах его Коршунов увидел запретные искорки.

– Да... – в раздумьи сказал Коршунов. Возбуждение его угасло. —А ну их, в конце концов, к черту! Давайте лучше говорить о собаках. Вы, кажется, говорили насчет воспитания ищеек?

– Да. Что агент-проводник должен их сам воспитывать. А дело это настолько трудное, что никто и не представляет. Ведь, помимо некоторых личных качеств, воспитатель-сыщик должен обладать еще большими познаниями в области собачьей психологии. Впрочем, вы, вероятно, читали по этому вопросу? – спросил Макинтош.

– Ну, конечно, читал кое-что, как криминалист. Но специально этим не занимался. О психологии собак читал, кажется, что-то у Гросса, у Дурова немножко.

– Ну! – улыбнулся хозяин Геры. – Гросс устарел, а Дуров специально дрессировкой в наших целях не занимался. Вы Герсбаха должны прочесть или Оберлендера... А сейчас мы все равно об этом не успеем поговорить.

Действительно они не заметили в разговорах, как выехали уже за город. Саженях в двухстах в сторону от дороги виднелся маленький кол – место, где произошло в эту ночь изнасилование.

– Ну, вот, мы и приехали, – сказал Коршунов. – Не больше получаса ехали, – добавил он, взглянув на горизонт, на котором огромным, расплывшимся желтком поднималось солнце.

Попавшие в лучи верхушки деревьев сквозили, но ниже была еще тень, и в стволах деревьев таилась тяжесть. В воздухе становилось заметно теплее.

Хозяин Геры был очень рад этому обстоятельству.

Экипаж свернул с дороги, проехал еще несколько сажен, подпрыгивая на маленьких упругих, поросших конотопом, кочках, и остановился. Агенты с собакой вылезли.

Коршунов объяснил кучеру, что его обязанность – стоять на месте до тех пор. пока ему из рощи не подадут знак, а тогда он должен на некотором расстоянии ехать за ними так, чтобы не терять только их из виду.

Пока они разговаривали с кучером, из города показался и быстро стал приближаться к ним большой грузовой автомобиль. Скорее они даже не увидели, а ощутили его сперва, потому, что он шел с неимоверным грохотом и такими взрывами и фырканиями, что подошвы их прежде глаз отметили его приближение, подобно тому, как сейсмограф отмечает отдаленные землетрясения.

Макинтош вдруг испуганно рванул собаку и бросился с нею в сторону от дороги.

Коршунов успел заметить, что лицо его выразило тревогу.

– Что с вами?!.. – спросил Коршунов, догоняя его и едва удерживаясь от смеха.

– Как что?!.. Да ведь этот дьявол все бы нам испортил! – вскричал хозяин Геры, показывая на автомобиль, который был теперь совсем близко. – Бензин, бензин! – продолжал он, волнуясь и видя, что Коршунов не понял еще. – Да, ведь, он ей нюх перешибет! Это все равно, что со всей силы палкой ее по носу ударить!.. По этому нежному, шевровому носику! – запричитал Макинтош с нежностью и, наклонившись к собаке, приподнял ей голову и поцеловал в лоб.

– Видите – в нос даже и не целую! – сказал он, глядя на Коршунова. – О, это тончайший, тончайший инструмент! – вдохновенно и поучительно воскликнул он, подняв палец.

– Постойте-ка! – перебил вдруг испуганно Макинтош свои излияния и, смочив слегка слюной мизинец, выставил его вверх. —Ого! – заметил он с беспокойством. – Есть небольшой ветерок со стороны дороги. Если этот идиот, – кивнул он на грузовик, – напустит бензину-то... И за каким он чертом тащится?!..

– Я думаю, – ответил Коршунов, посмотрев на грузовик, – что он везет хлеб в лагеря.

– Этого еще недоставало! – воскликнул с отчаянием хозяин Геры: – Запах бензина и горячего ржаного хлеба – убиться можно!

Слушайте, – обратился он жалобно к Коршунову, тронув его за рукав, – отбежимте скорее сажен хоть на пятьдесят в сторону и полежим где-нибудь в ямке, пока этот запах не рассеется.

Коршунов не мог отказать ему в этой просьбе.

Они отошли от дороги и расположились в одной небольшой ложбинке. Гера уселась рядом с хозяином и от скуки принялась ловить мошек, громко клацая зубами и конфузясь до слез от каждой неудачи.

Коршунов и Макинтош разговаривали меж тем о собаках-ищейках, их психологии, выучке и породах. Макинтош рассказывал интересные случаи, где отличилась его Гера.

– Скажите, – спросил напоследок Коршунов, – почему все-таки у вас – «вольфгунд», а не «доберман-пинчер»? Судя по тому, что вы мне сообщили, между ними довольно-таки трудно сделать выбор.

– «Доберман-пинчер» нежнее, – ответил Макинтош. – Поэтому в нашем климате «вольфгунд» лучше.

– Так! – сказал Коршунов. – Ну, что, – можно, вероятно, тронуться? – спросил он его.

– Да, теперь можно.

Все трое поднялись и направились к маленькому колку.

Не входя в него, Коршунов остановился, сверился с какой-то бумажкой, вынутой из кармана, и указал пальцем на небольшую, освещенную уже солнцем поляну в глубине колка.

– Я предоставлю начать вам, – сказал он поклонившись.

– А я как раз собирался просить вас об этом, – ответил довольный Макинтош и приступил к работе.

Коршунов не узнал своего спутника: он сразу преобразился, он священнодействовал. Бережно неся в одних только пальцах цепочку, протянутую к ошейнику собаки, он ни разу не допустил, чтобы цепочка дернулась и опустилась, несмотря на то, что собака шла не прямо и неравномерно, а подавалась то вправо, то влево, и то ускоряла, то замедляла свой бег. Движения их удивительно совпадали, и трудно было решить, кто кого ведет. Казалось, что и человеком, и собакой управляло одно общее сознание.

Коршунов, оставшийся по просьбе Макинтоша у крайних берез, с восхищением следил за ними.

До самой почти поляны, где совершено было изнасилование, Гера шла быстро, не останавливаясь, но, подходя к этому месту, она заметно замедлила свой бег и низко, чуть не к самой земле, опустила морду.

Хозяин ее тоже пригнулся.

Теперь Гера шла толчками. Раза два она взглянула на хозяина, он ей сказал что– то. Наконец, сделал два или три круга с отбегами в сторону, собака решительно пошла в сторону степи и скоро они вышли из колка.

Макинтош подал знак Коршунову. Тот догнал их уже в степи.

Лицо хозяина Геры было серьезно и в то же время было значительно спокойнее, чем до начала слежки.

– Знаете, – сказал он, не переставая следить за поведением собаки, – я вначале несколько беспокоился: боялся, как бы не спутала она следы преступника со следами жертвы. Но, вот, одно уж то обстоятельство меня успокаивает, что она идет в сторону города. А жертва, как нам известно, пришла, ведь, в город.

– Точно так, – сказал Коршунов.

Собака, между тем, все чаще и чаще начала останавливаться и временами теряла след. Тогда проводник осторожно оттягивал ее и, отводя стороной на то место, где она еще ясно чувствовала след, направлял снова.

– Неблагоприятная почва, да и ветер здесь сильнее, чем в роще, – угрюмо сказал он, отвечая на подразумевавшийся вопрос Коршунова.

Там, где мягче была почва, Гера бежала более решительно.

Так шли они с полверсты. Оба сильно устали. Коршунов время от времени оглядывался, – едет ли за ними экипаж.

На одном из пригорков собака остановилась, вытянула шею и принялась нюхать воздух. Проводник, начинавший уже терять терпение, снова хотел отвести ее и направить на след, но она предупредила его и с такой решительностью рванулась назад и влево, что он выпустил цепочку; запыхавшись, он догнал Геру и поднял цепочку.

– Странно, – с одышкой проговорил он.

Видно было, что этот поступок собаки сильно смутил его. Коршунов хмуро вышагивал рядом. Шляпа была у него на затылке. На большом напряженном лбу выступил пот.

Однако, собака шла быстро и уверенно, низко опустив нос.

– Черт возьми! – вполголоса пробормотал Макинтош. – Да неужели она нас к тому вон кусточку ведет?!. Ведь там и зайцу-то негде спрятаться! —он указал на тощую низкорослую иву на склоне небольшой ложбинки.

Эту иву они прошли уже, и она осталась у них по левую руку. Теперь собака, не колеблясь, вела их к этой иве. Оба сыщика еле поспевали за ней.

Шагах в пятидесяти Гера остановилась насторожившись. Проводник подал знак, что нужно прислушаться. Однако, ничего не было слышно. Прошли еще шагов двадцать, и на этот раз сам Макинтош остановил собаку.

Теперь оба они ясно слышали тихий звук, как будто кто-то медленно распиливал сырое и мягкого сорта дерево.

На собаку жалко было смотреть: вся она напряглась, шея ее, казалось, раздулась оттого, что шерсть поднялась дыбом, в горле как будто клубок прокатывался, и чувствовалось, что она сейчас лает, заливается яростным беззвучным лаем, и этот беззвучный лай душил ее.

Хозяин посмотрел на нее, и она покойно уселась, жалобно поглядывая на него.

Макинтош и Коршунов сделали еще несколько шагов и увидели того, по чьим следам шла собака.

Вот что они увидели.

На самом склоне маленькой ложбины, хорошо укрытой от солнца и посторонних взглядов возвышенными ее краями и свисавшей над ней ивой, лежал, раскинувшись на спине и громко похрапывая, какой-то человек. Лица его нельзя было рассмотреть, так как оно закрыто было, очевидно, от комаров, полотняной шляпой, ослепительно белой. На нем были из того же материала пиджачная пара и желтые ботинки. На кисти левой руки, покоившейся на животе, были надеты часы в кожаном браслете, защищенные металлической решеточкой.

Коршунов и Макинтош остановились за кустом. Гера сидела там, где ее оставил хозяин.

Убедившись окончательно, что незнакомец крепко спит, Коршунов сделал Макинтошу знак оставаться на месте и, осторожно ступая, спустился к спящему. Мягкая трава совершенно заглушала шаги.

Коршунов склонился над спящим и быстро-быстро принялся обшаривать его. Спящий не перестал даже храпеть.

Через минуту Коршунов стоял уже на пригорке и шепнул Макинтошу, чтобы тот шел за ним. Они отошли к месту, где осталась собака, и присели возле нее.

– Слушайте, почему вы шляпу у него с лица не сняли?!.. – возмущенно прошипел Макинтош.

– Потому что не хотел его беспокоить, – спокойно возразил инспектор угрозыска, загадочно поглядев на него.

Тот только молча развел руками и всем видом своим показал, что ждет немедленных объяснений.

– Ну, ясно, – продолжал Коршунов, – если бы я снял с его лица шляпу, то он бы, наверное, сейчас же проснулся. А какое я имею право нарушать мирный сон гражданина, утомленного воскресной прогулкой?!.. Тем более...

– Товарищ Коршунов?!.. – вскричал Макинтош и не мог говорить дальше: голос у него перехватило.

– Тише! – предостерегающе подняв ладонь, зашипел на него Коршунов. – Тем более, – продолжал он невозмутимо, с расстановками и таким назидательным и искусственно-холодным тоном, что у бедного Макинтоша не оставалось сомнений, что над ним издеваются... – тем более, что это вовсе не тот, кого мы ищем!

– Товарищ Коршунов!... моя Гера...

– Ваша Гера на сей раз ошиблась, – безжалостно отрезал инспектор.

– Докажите! – прохрипел Макинтош, губы его дрожали.

– Извольте. Это нетрудно, – сказал Коршунов. – Вы, вероятно, видите, как одет этот человек.

Несчастный хозяин Геры молча кивнул головой.

– Так. Стало быть, вы должны были заметить, что этот человек одет в хороший майский костюм, совсем свежий, даже со складочками на брюках, которые, как вам известно, делаются вдоль каждой штанины с помощью утюга и требуют частого подновления, потому что скоро мнутся... это вы могли видеть и с пригорка... Теперь скажу о себе. Я, как видели, обшарил все его карманы и сделал это нисколько не хуже, чем какой-нибудь ширмач (с кем, знаете ли, поведешься, от того и наберешься! – пошутил мимоходом Коршунов). И, конечно, в это же самое время я попутно произвел тщательный общий осмотр, и вот что он мне дал: подбородок этого господина чисто и недавно выбрит, что вместе с тонким и свежим бельем, хорошо подобранным галстуком и приличным неизмятым костюмом обозначает в этом субъекте хорошие привычки и ни в коем случае не дает нам никаких оснований, – подчеркивая слова, заключил Коршунов, – подозревать его в такой гнусности.

Хозяин Геры сидел, склонив голову.

– Но, позвольте! – вскричал он, когда Коршунов кончил. – Да разве этого достаточно?!..

– Я предпочитаю руководствоваться выводами логики, чем нюхом собаки, – с ехидством возразил Коршунов. – Ежели вам это не доказательно – будем рассуждать. Вам, может быть, известно, что большинство судебно-медицинских авторитетов сошлось на том, что мужчина средней силы один на один не может изнасиловать средней силы женщину, если только не оглушит ее предварительно ударом по голове, сдавлением горла, сильной физической болью или парализующим все движения страхом. Что мы имеем в данном случае? Я мимолетно видел жертву: это – здоровая и сильная с виду и немолодая к тому же женщина. Мать нескольких детей. К сожалению, я не успел ее расспросить, как следует, потому что вы стали торопить меня. Но при всем этом приходится предположить, что эту женщину охватил внезапно такой сильный и прямо-таки неестественный страх, что она подчинилась без всякой даже попытки к сопротивлению. Разве было сопротивление, если перед нами чистенький, с иголочки и неизмятый костюм у того вон человека, который лежит под кустом и мирно храпит?!.. Прибавьте к этому то, что на его руках я не усмотрел ни малейшей даже царапины. Разве можно представить, что такая крепкая и пожилая женщина отдалась бы человеку такого сложения, как сей бухгалтер?!..

– Бухгалтер?!.. – переспросил Макинтош.

– А вот посмотрите-ка, – с этими словами Коршунов вынул из кармана какую-то бумажку и протянул Макинтошу.

Это было вытащенное им из кармана у спящего удостоверение личности, в котором значилось, что предъявитель сего состоит в должности помощника бухгалтера губфинотдела.

Несчастный хозяин Геры прочел удостоверение, молча вернул его и, медленно поднявшись с земли, повернулся спиной к Коршунову, и отошел на несколько шагов.

Гера, словно чувствуя, что совершается в его душе, нарушила запрет и, забежав перед хозяином, села и стала смотреть ему в глаза.

– Эх, Гера, Гера! – пробормотал тот, покачав укоризненно головой.

Гера подошла к нему и лизнула руку, но он даже не погладил ее, не посмотрел на нее.

Коршунову сделалось жалко и хозяина, и собаку. Он встал и подошел к товарищу.

– Вот что, бросьте! – сказал он, положив ему руку на плечо. – На всякую старуху бывает проруха!

Но Макинтош ничего ему не ответил. Коршунов отошел.

Минут через пять хозяин Геры позвал своего торжествующего соперника.

– Товарищ Коршунов!

– Что?

– Я просил бы разрешить мне продолжать исследование... Если вы устали, я могу один... Мне хочется выяснить, по крайней мере, с какого места она пошла но ложному следу.

– Пожалуйста, – вскричал Коршунов, обрадованный, что хоть чем-нибудь может облегчить переживания своего сотрудника. – Я охотно с вами пройдусь еще раз.

– А как же с тем? – Разбудить? – кивнул Макинтош в сторону ивового куста.

– А зачем? – сказал Коршунов. – Пускай себе спит. Уйти от нас незаметно он никак не может: кругом ровная степь, а куст этот нам все время с пригорка виден, так что не нужно... Если Гера нас далеко станет отводить, ну, тогда, пожалуй...

Агент-проводник взял в руки цепочку и повел собаку напрямик к тому участку пройденного пути, на котором, по его мнению, она шла еще по верному пути.

На этот раз собака пошла увереннее, чем в прошлый. Проводник едва поспевал за ней.

– Ну-ну, Герушка, выручай, матушка, не осрами! – упрашивал он собаку, пользуясь тем, что уставший Коршунов отстал и не мог ничего слышать.

Все шло гладко до того самого проклятого места. Дойдя до него, собака, не задумываясь даже, круто свернула несколько назад и влево и побежала к кусту.

Хозяин, страшно побледнев, тянул в отчаяньи за цепочку. Ничто не помогало. Задыхаясь, Гера тянула к кусту.

Коршунов, видя все это, не счел нужным даже следовать по пути, пройденному собакой, а шагал напрямик.

Он не мог скрыть своей улыбки. Они сошлись возле самой ивы и вместе спустились в ложбинку.

– Как?!.. – воскликнул вдруг растерянно Коршунов.

Спутник его выронил из рук цепочку. Гера смотрела на хозяина: под кустом никого не было.

Примятая трава обозначала место, где лежал помощник бухгалтера.

– Черт возьми! – вскричал Коршунов, топнув ногой. – Да что он – сквозь землю провалился?!..

Действительно, другого выхода как будто и не было: кругом простиралось ровное пустое поле...

Макинтош повалился вдруг на колени и прижался щекой к морде собаки:

– Гера... Герушка! Прости меня, дурака!.. – бормотал он, целуя ее в глаза, в лоб и даже в нос.

Он не стыдился теперь своих слез, которые обильно бежали по его запыленному лицу, оставляя грязные следы.

Это были слезы радости, гордости и обиды...

Часть четвертая

1 Обратным ходом

«Что имеем не храним, потерявши – плачем» – только теперь постигла Ксаверия Карловна все значение этой банальной истины. Только теперь поняла она, что всю жизнь глубоко любила Ферапонта Ивановича. А подумала ли она хотя бы раз в жизни об этом? Нет. Если бы кто-нибудь сказал ей об этом раньше, она, пожалуй, обиделась бы. Как – любить этого некрасивого чудаковатого человека, над которым решительно все – и товарищи и барышни – всегда немного подсмеивались!?.. Да разве она не из жалости и каприза вышла за него замуж? Ведь ей представлялись такие прекрасные партии. А этого человека, вечно вожделевшего к женщинам и в то же время робкого с ними, она именно пожалела. В то время, когда он был еще холостым и бывал у них в доме, ей часто становилось стыдно и больно за него, если она видела, что и другие замечают его вожделеющие взгляды, которыми он, казалось, касался каждой здоровой женщины, и его безобразное смущение, когда которая-нибудь из женщин подходила к нему близко и начинала разговаривать.

Про Ферапонта Ивановича был слух в кружке тогдашней молодежи, что робость в обращении с женщинами появилась после того, как, будучи студентом третьего курса, он, забыв о своей невзрачной наружности, сделал предложение одной известной красавице, а она, выслушав его, принялась хохотать и хохотала до истерики.

И этого-то человека назло всем, назло самой себе, Ксаверия Карловна предпочла всем остальным искателям ее руки. Она твердо была уверена, что после того, как Ферапонт Иванович станет ее мужем, для него перестанут существовать все остальные женщины. В этом она ошиблась.

Когда коллеги Ферапонта Ивановича или их жены позволяли себе иногда подшутить над ревностью Ксаверии Карловны, она всегда возмущалась. Да разве она ревнует! Очень-то он ей нужен! – нет, ей просто неприятно, когда она видит своего мужа осмеянным по поводу его волокитства.

Так понимала свои взаимоотношения с мужем Ксаверия Карловна в то время, когда он был жив. Теперь, после его смерти, с каждым днем она все больше и больше убеждалась, что она все время по-настоящему любила его и ревновала просто потому, что любила.

И вот, когда сделались нестерпимы боль и тоска от сознания того, что огромное счастье было так долго рядом, и ушло безвозвратно неузнанное и отвергнутое сердце, ради какой-то пустой гордости и ложного стыда, – тогда душа Ксаверии Карловны обрела свое успокоение в том, что стала жить ретроспективной жизнью, и жизнь эта постепенно забирала от реальной жизни все силы и краски.

Здесь Ксаверии Карловне пришел на помощь сон – этот лучший и сладчайший для человека сводник с недосягаемыми предметами любви.

Я знавал людей, которые томились днем в ожидании сна, как морфинист в ожидании очередного укола, Эти люди нашли себе надежного проводника в царство несбыточного и слепо вверили ему свою душу. Такая привычка, становясь сладостной и непреоборимой, как морфинизм, делает в конце концов человека сомнительным для реальной жизни, подобно этому разрушительному пороку. Каждый, кто перенес смерть горячо любимого существа и не прибегал для утоления тоски своей ни к наркотикам, ни к шумным радостям жизни, знает подобное состояние.

Сны Ксаверии Карловны развертывали перед ней целый свиток дней, прожитых с Ферапонтом Ивановичем. Иногда эти сны достигали такой яркости и вещественности, что когда она открывала глаза, то увиденное во сне долго еще продолжало бороться с потоком реальности, стремясь опрокинуть его.

Один из таких ярких снов приснился ей в конце мая, когда уже прошло около четырех месяцев со дня смерти мужа, и остался ей памятен на всю жизнь.

Ей приснилась первая брачная ночь. Переживания сна были настолько напряженными, что когда до сознания Ксаверии Карловны сквозь блаженное, пронизанное розоватым звоном, забытье дошел чей-то резкий голос, говоривший ей, что приехали шафера, она подумала с досадой и удивлением: зачем теперь шафера? чего им еще надо?!.. Но голос настойчиво повторял то же самое; чья-то рука потрогала ее за плечо, и Ксаверия Карловна из объятий супруга вернулась к действительности.

Над ней, нагнувшись, стояла кухарка и будила ее.

– Вставайте, Ксаверия Карловна, там каки-то приехали, – воспитательницу спрашивают.

– Кто приехал? – спросила Ксаверия Карловна сонным голосом.

– А я и не разобрала кто, – гыкнув, сказала кухарка. – Шафера ли чо ли каки-то.

– Вот дура! – какие могут быть шафера? – удивилась Ксаверия Карловна и принялась одеваться.

На дворе она увидела человек семь приезжих. Это все была молодежь. Одеты были все хотя и плохо, но по-городски. Приехали все на одной телеге. Среди них Ксаверия Карловна заметила одну девушку.

Увидев Ксаверию Карловну, девушка эта – высокая стройная брюнетка в красной косынке – подошла к ней, поздоровалась и заговорила.

– Мы – культшефы, – отрекомендовалась она.

– Очень приятно, – ответила, слегка поклонившись, Ксаверия Карловна.

– Шефствуем мы собственно не над вами, а над вашей деревней. Но, когда мы туда приехали и провели там вечер, то секретарь ячейки сказал, что здесь рядом – детская колония и посоветовал заехать сюда провести и здесь вечер.

– Да как же вы его проведете? – удивилась Ксаверия Карловна. – Ведь у нас здесь идиоты!

– Идиоты? Да неужели все? – спросила девушка.

– Нет, не все, но и остальные недалеко отстали, так что ничего у вас здесь не выйдет.

Девушка, по-видимому, была сильно огорчена.

– Елена! – крикнули в это время из толпы: – Чего ты там дипломатию разводишь?!..

– Сейчас! – откликнулась Елена и отошла к своим.

Ребята посовещались. Потом они вместе с Ксаверией Карловной побывали в детдоме, побеседовали с воспитанниками и сами убедились, что из вечера ничего не выйдет.

Ксаверия Карловна посоветовала им остаться ночевать. Культшефы согласились.

Вечер они провели в саду, возле костра. Потом все выкупались и пошли спать.

Комсомольцы легли в зале на полу, а Елена устроилась в соседней маленькой комнатке. Она легла не раздеваясь на скамейку, послав па нее пальто.

Она начинала уже засыпать, как вдруг ей послышалось, что кто-то зовет ее. Она открыла глаза.

– Елена! – услышала она возле самого уха явственный шепот.

Елена привстала и огляделась. В комнате было светло от окна и от неплотно притворенной двери в зал, где комсомольцы оставили на всякий случаи одну лампу. Никого не было видно.

– Вот что, ребята, бросьте все ваши фокусы! – спать мешаете, – рассердилась Елена. —А не то я Кускову пожалуюсь.

Кусков был комсомолец, руководитель культшефского отряда.

– Во-первых, это не фокусы, – произнес тот же голос, – а, во-вторых, для черта ваш Кусков не страшен.

– Вот идиоты-то, – проворчала Елена, не зная сама – сердиться ей или смеяться: уж очень ловко спрятался кто-то.

– Если ты черт, – добавила она смеясь, – так отправляйся к чертовой матери, только скажи предварительно, где ты так здорово спрятался.

– Нигде я не спрятался. Вот я – возле вас, – сказал голос, и Елена почувствовала, как кто-то крепко обнял ее плечи.

Она рванулась и сильно ударила локтем в сторону. Удар, должно быть, пришелся в лицо. «Черт» отпустил ее.

Елена опять осмотрелась: решительно никого не было в комнате.

– Ну-ну, однако, – проворчал в это время голос из пустоты. – И локоток же у вас, моя дорогая.

Елена бросилась к двери, чтобы крикнуть своих. Она схватилась уже за скобку, но в это время «черт» отдернул ее и зашептал над самым ухом:

– Ради бога, не делайте этого, прошу вас. Я – друг вашего покойного мужа – друг Яхонтова.

Елена почувствовала страшную слабость во всем теле. Если бы «черт» не поддержал ее, с ней случился бы обморок.

– Вы успокойтесь, пожалуйста... присядьте... Я вам не причиню никакого вреда... А если хотите, то я сам уйду – незачем звать посторонних, – уговаривал Елену «черт», подводя к скамейке и усаживая.

– Да кто же вы, наконец? – изменившимся от волнения голосом спросила Елена.

– Друг Яхонтова, – ответил голос.

– Да кто же вы такой?!.. – истерически крикнула Елена.

– Тише! – прошептал невидимый посетитель, и Елена услышала, что он подошел к двери и плотно закрыл ее. – Боитесь? —укоризненно спросил он, присаживаясь рядом с ней. – Напрасно... Я такой же человек, как все, совершенно такой же. А вам тем более не следует меня бояться, потому что друг вашего покойного мужа – в то же время и ваш друг.

– Если вы не скажете, кто вы такой, я сейчас же уйду, – оборвала его Елена.

– Ну, вот... – недовольно проворчал невидимый. – Ну, что вам, если я скажу вам свое имя и фамилию? Я-то вас знаю хорошо и давно. Даже больше того, мое чувство к вам...

– Всего хорошего! – сказала Елена вставая. – Я не имею желания слушать ваши объяснения в любви.

– Постойте! – удержал ее невидимый. – Если уж вы так настаиваете, то извольте – я – Ферапонт Иванович Капустин.

2 Исповедь Ферапонта Ивановича

Когда прошли первые минуты растерянности, Елена забросала Капустина беспорядочными вопросами. Она прямо-таки не знала, что ей спросить наперед.

– Слушайте, так, значит, это вы приходили в кафе «Зон» с Яхонтовым?

– Да. Если вы не забыли, то я ходил туда и раньше. И ходил ради вас.

– Вы опять!

– Что ж! – вздохнул Ферапонт Иванович. – Оставлю, если вы не доверяете мне: невидимому верить трудно.

– Слушайте, мне просто кажется, что я с ума сошла. Неужели передо мной настоящий невидимый человек! Я даже боюсь, что это галлюцинация.

– Что ж! Это и правда. В известном смысле я – ваша галлюцинация, – сказал рассмеявшись Ферапонт Иванович.

– То есть как? – спросила Елена и таким встревоженным голосом, что невидимый ] расхохотался.

– Ага! – сказал он. – Привыкли уж настолько ко мне, что теперь страшно и подумать, что я – ваша галлюцинация.

Елена промолчала.

– Могу вас успокоить, – продолжал Ферапонт Иванович. – Хотя вы, действительно, имеете дело с явлением так называемой «отрицательной галлюцинации», но все-таки я-то существую вполне реально, как существовал и тогда – в кафе «Зон».

– Но в то время вы не были еще невидимкой?

– Нет, не был.

– Слушайте, Ферапонт Иванович, разрешите мне потрогать ваше лицо, – сказала Елена.

– Пожалуйста, очень рад, что ваши ручки...

– Опять! – прикрикнула на него Елена.

– Ну-ну, не буду больше. Извините. Физиономия моя к вашим услугам.

Елена пробежала пальцами по его лицу.

– Да вы бреетесь! – воскликнула она с удивлением.

– А вы как думали? – рассмеялся Ферапонт Иванович. – Если невидимка, так, по-вашему, запустить должен себя?

– Но как же вы не порежетесь, не видя своего лица?

– Да кто же вам сказал, что я его не вижу? Меня другие не видят, а сам-то себя я вижу, как и прежде.

– Ничего не понимаю, у меня голова кругом идет , – сказала Елена. – Но как же? – я вот помню читала Уэльса, у него невидимка не видел сам себя.

– Ну! – презрительно сказал Ферапонт Иванович. – Уэльсовский невидимка никого-то не видел. Он совершенно слепой был.

– Ну, уж это вы врете! – возмутилась Елена. – Я великолепно помню роман: Гриффит вовсе не был слепым.

– Только в угоду автору и вопреки рассудку, – возразил Капустин. – Но разве это резон?!.. Автор, конечно, может заставить своего героя пятками щи хлебать, и герой это сделает. Только в жизни-то этого не бывает и никогда не будет!

– Так, по-вашему...

– По-моему, господин Уэльс – невежда, а невидимка его – слепой, да и читатели тоже.

– Ну, уж, знаете ли, вы через край хватили, – возмутилась Елена.

– Скажите, вы с устройством глаза знакомы? – бросая препирательства, спросил ее Ферапонт Иванович.

– Ну, да, немного...

– Много и не нужно. Значит, вы знаете, как человек видит предметы?

– Как будто знаю.

– Хорошо. Теперь вспомните, как Гриффит – уэльсовский невидимка – стал невидимым.