Текст книги "Безумные затеи Ферапонта Ивановича"

Автор книги: Алексей Югов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Мне это дорого стоило. Во мне как будто сломалось что-то.

В эту ночь я долго не мог уснуть. И, уснувши, увидел сон об Аграфене. Она всходила на крылечко, неся в руках беремя дров. Ей было тяжело. Одно полено упало. Я подбежал и подал его ей. Ее искаженное надсадой лицо оскалилось в мою сторону.

– Мне тяжело. Неси ты! – крикнула она.

Я проснулся...

Ферапонт Иванович оборвал свой рассказ.

– Ну, что же вы? – спросила Елена.

– Я... да так... думаю просто... Может быть, вам надоело меня слушать? – спросил он.

– Нет.

– Тогда хорошо... Потом, значит, была гимназия... Древнегреческий и латинский язык, частый онанизм и редкие и несмелые вначале визиты к проституткам... Университет внес мало изменений, – шире, пожалуй, стал размах. Нечего было говорить, что мне было не до науки. Временами я вдруг ясно осознавал, что иду к гибели, гнию заживо, но сейчас же старался не думать об этом.

Я погиб бы, конечно, если бы не благодетельное потрясение одного утра. Обыкновенно, говоря о подобных внезапных «прозрениях» и «исцелениях», бывшие развратники и забулдыги любят рассказывать о каком-нибудь особенном происшествии: перевернуло, дескать, всю душу и тому подобное. Со мной ничего такого не было. А просто проснулся на следующее после безобразий утро, – голова трещит, во рту скверно, на душе слякоть, слякоть и какое-то ясное ощущение «утечки» жизни. Иначе не могу выразиться. Словом, событий чрезвычайных никаких, а перевернуло крепко!

С этого утра я сказал себе – стоп!

Через полгода этот перелом сказался тем, что коллеги стали смеяться над моим аскетизмом, а некоторые из профессоров заметно начали выделять меня из числа прочих студентов. Я перешел в разряд «подающих большие надежды». Но я не только подавал их, но и оправдывал. Предварительное сообщение, которое я сделал на заседании невропатологов и психиатров касательно своей работы о гипнозе вызвало, как говорится, целую бурю. В это время я окончательно уклонился в область психиатрии.

Мне долго будут памятны ощущения этой «запойной» работы. Я сгорал в ней, как прежде сгорал в разврате. Нервное вещество мое сгорало, как магний, подобно ему выхватывая из мрака самые глубокие и темные подвалы человеческой личности.

О женщинах в ту пору я просто не думал. Тело мне казалось легким и пустым, лишенным вожделений. Постепенно я стал убеждаться, что недоверие ко мне, как к выскочке, уступает место признанию и уважению. Наконец, будучи на четвертом курсе, я женился на дочери профессора и этим окончательно сделался своим в замкнутой ученой касте.

– Ваша жена была красивая? – спросила Елена.

– Нет... Она была чрезмерно худа и от нее всегда немного попахивало нафталином.

– Странно... Тогда неужели это было только но расчету?

– Нет. Здесь имело значение «духовное сродство», то, например, что она интересовалась моими работами. И, наконец, она была дочерью профессора, и это тоже придавало ей в моих глазах некоторое очарование... Впрочем, можете считать, пожалуй, что это был расчет, но затаившийся в бессознательной сфере, – помолчав, добавил Ферапонт Иванович. – Ну, так вот, – продолжал он, – я, стало быть, женился...

– А где теперь ваша жена? – снова перебила его Елена.

– Она... здесь. Это та воспитательница, с которой вы разговаривали на дворе, когда приехали.

– Да как же это?

– А очень просто. Я, ведь, перед тем, как прийти к своему открытию, был воспитателем в этом самом доме.

– Час от часу не легче, – пробормотала Елена. – Ну, а ваша жена знает, что вы невидимка?

– Нет. Она считает, что я утонул.

– Утонули?.. Ну, знаете, это просто на сказку похоже. Да как же все это произошло?

– Опять-таки не слишком сложно, – ответил Ферапонт Иванович. – Когда я убедился, что способность вызывать в окружающих людях отрицательную галлюцинацию настолько укрепилась во мне, что сделалась как бы автоматической, я симулировал самоубийство.

Решив в один из вечеров, что с сего числа я делаюсь невидимкой, я перед утром пошел на реку к проруби, оставил в кабинете записку, что я покончил самоубийством. До проруби следы мои можно было еще различить, а на льду они быстро терялись. Ввиду моей записки не оставалось ни малейшего сомнения, что я утопился.

– Неужели жена ваша ни разу ни о чем не догадывалась? – спросила Елена.

– Нет, совсем-то она не догадывалась, а кое-что однажды заподозрила. Это было как раз в то время, когда я производил предварительные опыты с мышами. Я внушал мышам, которых в моем кабинете было достаточно, отрицательную галлюцинацию. Мне это удалось. Я стал для них невидимым, и они безбоязненно поедали мой завтрак, хотя я сидел тут же за столом. В это время как раз вошла моя жена и увидела эту сцену. Это обстоятельство заставило меня еще больше ускорить психическую работу, и вскоре я «утонул»...

– Ну, а зачем же вы оказались снова здесь? Или вы так и не уходили отсюда? – спросила Елена.

– Что вы! Я постранствовал достаточно, – ответил Ферапонт Иванович. – Да и глупо было бы добиться невидимости и сидеть здесь.

Но я временно должен был скрыться сюда, потому что ваше видимое общество доставляло мне одни неприятности. Меня прямо-таки затравили.

– Позвольте! – изумилась Елена. – Да как же вас могли затравить, когда вы– невидимка?

– А вот нашлось средство, – вздохнул Ферапонт Иванович. – Я забыл, что кроме зрения существует обоняние...

– Не понимаю, – сказала Елена.

– Не понимаете, и не надо, – ответил Ферапонт Иванович. – Я вам и так много разболтал.

– Ах, вот как! – обиделась Елена. – Можете оставить ваш секрет при себе. Меня в конце концов гораздо больше интересует, ради чего вы сделались невидимкой, а не каким образом. Может быть, это вас не затруднит?..

– Вот странная вы какая, – огорчился Ферапонт Иванович. – Да я ведь сам начал вам об этом рассказывать, а вы перебили меня. Я как раз дошел до своей женитьбы...

– Уж не из-за жены ли вы сделались невидимкой? – спросила Елена,

– А что же вы смеетесь? – серьезно возразил Ферапонт Иванович. – Конечно, не только из-за нее, но все-таки и она среди прочих тюремщиков моего «я» также имела свое влияние. Подумайте, Елена, мне, который, подобно Фараону, хотел быть «супругом всех жен Египта», закон и общество и привитая с детства мораль предписывали целую жизнь любить эту женщину, пахнувшую нафталином. Ерунда! – рано или поздно должно было прийти то время. когда глубочайшие пучины моей подсознательной личности должны были проявить себя. И это время пришло.

В один из моментов глубочайшего самоанализа мне вдруг сделалось ясно, что вся моя научная, «кипучая», плодотворная, всеми восхваляемая деятельность была лишь презренным паразитом на моей неизрасходованной половой энергии... Елена, я знаю, это дико вам слышать. Вы ничего, возможно, не знаете о том, что в каждом человеке под ничтожной пленкой сознания колышется неисследимый и темный океан вожделений.

Не только родные, друзья и знакомые, но и сам-то человек не знает, не смеет знать, что скрывается в нем под этой жалкой волнующейся пленкой, которую принято считать подлинной личностью человека. Его обычное «дневное» сознание страшится заглянуть в преисподнюю. И только ночью во сне чудовище подсознательного психического океана показывает свой страшный, но до неузнаваемости искаженный облик. Человек, часто сам не понимая и не сознавая этого, видит сны, в которых он с бешенством срывает узду всех общественных запретов. Наши сны – это чудовищные мистерии. Во сне мы бываем убийцами, насильниками, грабителями. Но все эти вожделения предстают в нашем сонном сознании в таких искаженных образах, что мы невинно продолжаем жить дальше, считая себя праведниками. Кто же это, какая страшная сила разорвала личность человека и всю ее огромную массу загнала в преисподнюю, в тартар, в аид, в царство Плутона?!.. Какая сила повелела считать ничтожные верхние слои личности человеческой за всю личность? Эта сила называется законами экономического развития. Какими способами и приспособлениями осуществилось это? – с помощью, так называемой, «психической цензуры». Кто живой творец этой цензуры? – родители, церковь, общество, государство!..

Для чего и почему это сделано? А вот для чего и почему. Я буду говорить вам словами величайшего знатока этой психической преисподней, который помог мне окончательно исследовать ее. Общество, говорит он, дало социальный приказ подчинить индивидуальной воле половое стремление. В противном случае это влечение прорвало бы все преграды, сокрушило бы все плотины и смело бы возведенное с таким трудом величественное здание культуры. Основной мотив человеческого общества оказывается в конечном счете чисто экономическим; оно хочет ограничить число своих членов и отклонит их энергию от половых переживаний в сторону труда. Вот что утверждает этот гениальный ученый – это солнце современной психиатрии. Но они все говорят то же самое. Другой мыслитель выразился просто и грубо. Он говорит, что половую энергию можно заставить ходить за плугом и колоть дрова. Когда Ньютона, который всю жизнь оставался девственником, спросили, почему он не женится, то Ньютон ответил, что существует более достойное применение человеческой энергии, чем производство себе подобных... «Запружены реки мои!» – восклицает Уитмэн. «Их должно запрудить!» – сурово отвечает общество.

Представим, Елена, что каждый человек, – это колоссальный океанский пароход, а общество или государство – хозяин всех пароходов. Верхние палубы парохода – это царство неслыханной роскоши. Здесь можно встретить решительно все, что дало творчество человеческого гения. Но, скажите, где подлинная жизнь, где могучее сердце парохода – двигатель его? Оно в трюме, Елена! Там – машины, там уголь – этот источник света, тепла и движения для всей этой махины.

И вот представьте, что кочегары вдруг обезумели и начинают бессмысленно сжигать уголь, опустошая трюмы. Верхним палубам грозит тьма и холод. Пароходу грозит гибель. Разве не крикнет хозяин этим кочегарам: безумцы, что бы делаете! Разве не закуют их в цепи и не посадят в тюрьму?!..

И вот я – один из таких кочегаров – понял это хорошо. Поняли это и многие другие кочегары, поняли и один невольно, а другой с энтузиазмом подчинились воле хозяина. И только я – единственный из постигших тайну превращения половой энергии в энергию творческую, полезную для общества, – ожесточился, озлобился и кричу обществу и государству:

– Пошли вы к чертовой матери! Вы говорите, что растормозить половую энергию, я сгорю, как уголь в кислороде, – пускай! Вы грозите, что упадет уровень моего интеллекта, что я растеряю все культурные сокровища, накопленные за счет обузданной половой энергии, и превращусь в безнравственное тупое чудовище, – пожалуйста, я не боюсь этого! Пускай это чудовище разрастается и пожирает мое дневное сознательное «я»! Мне теперь известно, что это чудовище есть подлинная моя сущность. Пусть живет оно полной жизнью. Долой «цензуру»! К черту узду! Да здравствует необузданная жизнь моих подсознательных влечений! Ведь это же я, я настоящий!..

Голос Ферапонта Ивановича перешел в крик.

– Чего вы так кричите?!.. – сказала с беспокойством Елена. – Опять кто-нибудь придет...

– К черту! – запальчиво возразил Ферапонт Иванович, но продолжал разговор более тихим и спокойным голосом.

– Итак, я объявил войну за свободу своей бессознательной личности, за все ее вожделения против тех, кто лезет ко мне. чтобы накинуть узду. Я возненавидел отца, церковь и государство. Я проклял человеческий коллектив – коллектив взаимных тюремщиков и арестантов. Я стал думать, как мне сорвать все запреты, раздробить все скрижали и все-таки остаться безнаказанным.

И вот народное творчество – подсознательное вожделение всех народов, – претворенное в сказки и мифы, указало мне верный путь...

Елена, разве вас не поражает, что у каждого народа есть сказки о шапке-невидимке? Вспомните наши сказки про Иванушку, сказки Шехерезады, наконец, Зигфрида! Ведь это же прямо указывает, что коллективное подсознание мучилось запретами, которые легли на его половые влечения, и находило им выход в фантазии. А разве каждый человек хоть раз в жизни не думал: ух, если бы я был невидимкою, и показал бы я тогда всем, где раки зимуют?!.. Уверяю вас, что каждый, решительно каждый мечтал о шапке-невидимке, да только не хватало соображения изобрести ее. Народная фантазия была груба и образна, но все-таки ближе намекнула на то, как можно сделаться невидимым, чем невежественная фантазия Уэльса или Джека Лондона.

Надо уметь расшифровывать!

Мифы и сказки, говоря о шапке-невидимке, этим самым как бы намекают, что секрет невидимости надо искать именно в голове, в мозгу человека... Слава мне, жалкому и незаметному Ферапонту Ивановичу Капустину! Я осуществил великую мечту всех народов. Первая мечта – ковер-самолет – осуществилась в аэропланах, а я нашел шапку-невидимку! И при этом, Елена, каждый человек, следуя по моему пути, может добиться невидимости. Тренируй свою волю, доводи свои образы до реальности плоти, галлюцинируй сам и заставляй галлюцинировать других, и рано или поздно наступит время, когда в твоем мозгу разовьется под влиянием тренировки мощный телепатический узел, и ты будешь передавать в другие мозги отрицательную галлюцинацию, т. е. сделаешься невидимым... Вот мое открытие.

И представьте себе, до чего изобретательна судьба: ведь этим своим открытием я обязан тем, против кого боролся, – я обязан большевикам. Они меня толкнули на это.

– Да как же это вышло?!..

– А вот как. В то время, когда колчаковская армия погибала, и опасность надвигалась на Омск, я мучительно искал выхода и спасения. Я никогда не сомневался в своей гениальности, и вот мне все чаще и чаще стала приходить в голову одна мысль: почему Архимед мог защищать своими изобретениями родные Сиракузы, а я не могу защитить Омска?!.. Эта мысль преследовала меня до тех пор, пока я не совершил открытия, которое действительно могло изменить судьбу фронта. В то время я работал уже с целью добиться невидимости. И вдруг меня «осенило», т. е. научно выражаясь, подсознание мое выбросило мне изумительную идею. Те же самые рассуждения, которыми я шел к невидимости, давали мне полную возможность создать дивизии и корпуса «ночных бойцов», т. е. таких, которые ночью видели бы, как другие видят днем. И не спрятал своего открытия под спуд. Я поделился с ним, с вашим покойным мужем – Георгием Александровичем Яхонтовым – и знаю, да и в то время знал, что мой благородный друг приступил уже к выполнению моего плана, но потом... все провалилось к черту.

– Что же произошло? – дрогнувшим голосом спросила Елена, не глядя в сторону Ферапонта Ивановича.

– Я и сам не знаю, Елена, – вздохнул он. – Я долго ломал над этим голову, да так и не придумал ничего. Знаю только, что весь мой замысел, с таким трудом осуществленный Яхонтовым, погиб бесследно. Однако, не думайте, что я сдался. Я решил бороться с большевиками в одиночку и удесятерил свою работу в поисках «шапки-невидимки». Я ненавидел коммунистов. Они мешали мне дышать. Ведь вы подумайте, Елена, если то, старое общество, обуздало несчастного индивида, то ведь господа коммунисты закрутили поводья так, что кровь течет из рассеченной губы несчастного индивида. Не смей того, не трогай другого, живи ради коллектива!.. Да уверяю вас, что скоро, когда они вгонят нас в социализм, то обязательно возьмут под свою опеку половую жизнь человека. Вот что, скажут, дорогой товарищ, чтобы до 40 лет ты и думать не смел о женщине! Сублимируй, пожалуйста свою половую энергию в высшие формы. Увеличь за ее счет умственную производительность: твори, созидай, служи коллективу. А вот, когда будет тебе сорок лет и увидим мы, т. е. общество, что из тебя Ньютона не получится, тогда пожалуйста, расходуй себя на любовь и производи потомство: авось в потомстве своем дашь обществу Ньютона... Вот что, Елена, будет. Вот к чему коммунисты стремятся. Как же я мог не возненавидеть их, не объявить им беспощадной войны?!..

– Вы и теперь также ненавидите коммунистов? – спросила Елена.

– Я?.. Нет. – Не вдруг ответил Ферапонт Иванович. – Теперь, когда мне не страшна никакая узда, меня не интересует борьба с ними. Зачем мне это? Я увлечен теперь другим: я прислушиваюсь к голосам своего подсознания и выполняю все его требования. Меня теперь очень интересует, что будет, если я разнуздаюсь совсем, если я выпущу на свободу всех обитателей своей психической преисподней?

Разве мне страшен кто-нибудь?!.. Захочу и завтра же заменю советскую власть другой. Я – повелитель мира! Елена, вы слышите?!.. Елена, я счастлив безмерно, я могуч, как Демон, но мне не хватает Тамары. Елена, будьте моей Тамарой! Я, подобно Демону, могу воскликнуть: «И будешь ты царицей мира!..». И выполню свое обещание. Я научу вас, как сделаться невидимой... Елена, я давно полюбил вас, будьте моей!..

И Елена почувствовала, как Ферапонт Иванович опустился перед ней на колени, и его невидимые руки обхватили ее за талию. Она не оттолкнула его.

– Скажите, – проговорила она, кладя свою руку на его лысую голову, – ваши дети тоже будут невидимыми?..

– Да, Елена! – воскликнул он убежденно. – Я твердо уверен в этом. За время моей психической перестройки вся моя нервная субстанция потерпела столь сильные молекулярные пертурбации, что «гены невидимости» должны передаться моему потомству. Утверждают, что приобретенные родителями признаки не передаются детям, но это не подходит к данному случаю.

Относительно физической стороны это совершенно правильно. Искусственные уродства тела, совершенные даже из поколения в поколение, несмотря на это, не передаются потомству. Так, например, фокстерьерам обрубают хвосты, и все-таки каждый новый фокс-терьер рождается с необрубленным хвостом. Но психическое влияние на половую клетку бесспорно и могущественно. Психика способна изменить каким-то таинственным образом «идиоплазму», хроматин семенной нити. Отец, зачавший ребенка в пьяном виде, может наградить его душевной болезнью. Разве это не доказательство? Я бы мог привести вам сотни доказательств... Нет, Елена, я твердо убежден, что мое потомство будет невидимым. Елена, не отталкивайте меня!

Невидимый совершенно напрасно так горячо просил ее об этом: она и без того не думала его отталкивать...

Наутро Елена, проснувшись, с удивлением увидела себя лежавшей на полу. Подстилкой служило пальто, но не ее, а чье-то чужое. Елена окончательно пришла в себя. За своей спиной она чувствовала чье-то тело. Она обернулась.

Спиною к ней, скрючившись, лежал возле нес человек в сером костюме и мирно похрапывал. Елена увидела грязноватую лысину на его затылке. Сильное отвращение охватило ее.

Она грубо рванула его за плечо. Он проснулся. Некоторое время, приподняв голову, он бессмысленно глядел на нее и вдруг... он исчез. Рядом с Еленой никого не было.

Она вскочила.

Через минуту из воздуха послышался заспанный голос Ферапонта Ивановича:

– Елена, что с вами случилось?!.. Почему вы так грубо со мной обошлись? Неужели после всего, что произошло между нами... Елена, я так дорожу вашим чувством.

Он обнял ее плечи. Елена вырвалась.

– Не смейте! – крикнула она злобно и брезгливо. – Если бы вы дорожили моим чувством, вы всегда бы оставались невидимым и не посмели бы показать мне свою отвратительную лысину.

– Елена! – с отчаянием в голосе воскликнул невидимый. – Не говорите так!.. Ну, что я поделаю?!.. Я сам знаю, что я некрасив, но ведь я уснул... Нечаянно уснул возле вас. А когда я засыпаю, затихает работа моего мозга, психические процессы диссоциируются, и я становлюсь на это время видимым... Этого никак нельзя устранить, никак! – перпетуум мобиле невозможно... Но неужели, Елена, вы отдались мне, не полюбив меня?!.. Неужели...

– Вы дурак! – перебила его Елена. – Неужели вы с вашей тщедушной фигуркой, с вашей отвратительной лысиной могли подумать, что вас может полюбить хоть какая-нибудь женщина?!.. Хотите знать, ради чего я отдалась вам? – Слушайте: я хочу иметь от вас невидимого ребенка! Вы – гнилье, контрреволюционер, ваша душа – грязное «индивидуальное» болото. Вас не перевоспитать. Но, благодаря вам, я буду иметь невидимку-сына. Он не будет похож на своего отца и заниматься всевозможными пакостями. Я воспитаю его, как должно. И когда он вырастет – мой невидимый сын – он один без всяких армий, без единой капли крови совершит всемирную революцию!.. Слышали?!.. А теперь убирайтесь к черту! – крикнула с пафосом Елена, указывая на дверь.

Ферапонт Иванович долго не отвечал ей. Она ждала приставаний, укоров, возмущения. Ничего этого не последовало.

Дверь распахнулась.

«Неужели он ушел?!..» – подумала Елена, но в это время с порога послышался насмешливый голос:

– Всего хорошего, м-ль, прощайте! Я очень доволен, что каждый из нас получил от этой встречи то, чего добивался.

4 Чет-нечет

Редкая омская дама не знает Акулины Петровны. Это – добрая и почтенная вдова,, по профессии акушерка. У нее свой дом недалеко от Казачьего базара. Говорят некоторые, что этот дом построен на абортах. Однако, справедливость требует упомянуть, что и в случаях несостоявшегося аборта, как один врач назвал роды, женщины также охотно к ней обращаются.

Акулина Петровна всегда готова – в ночь и в полночь. Ее рабочий чемоданчик всегда у нее под рукой. Когда она спит, когда отдыхает – прямо-таки неизвестно. Дородная ее фигура с чемоданчиком успела уже примелькаться старожилам.

В один из весенних вечеров нервный двухкратный звонок потревожил Акулину Петровну за чаем. Это было в порядке вещей.

– Открой! – крикнула она горничной и, оставив стакан, вышла из-за стола.

В приемную вошла хорошо одетая полная дама. Она казалась смущенной и не решалась заговорить первая. Это тоже было в порядке вещей.

Акушерка взяла на себя инициативу.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала она посетительнице, приветливо улыбаясь. – Вам, вероятно...

Но тут же Акулине Петровне пришлось изменить свой вопрос, когда она как следует рассмотрела незнакомку.

– Вы пришли рожать? – спросила она менее приветливо.

– Да.

– Что же у вас – схватки ?

– Да, да. Я боюсь, что мне скоро придется родить, – взволнованным голосом ответила посетительница.

– Вы – первородка? – закуривая папиросу, спросила Акулина Петровна.

– То есть? Да, да, в первый раз.

– А когда начались у вас боли?

– Сегодня утром.

– Ну, тогда присядьте, пожалуйста, и подождите. Я не только чаю успею напиться, но и выспаться, – смеясь заявила акушерка. – Нет, кроме шуток, – добавила она, увидев, что посетительница обескуражена, – вы можете не беспокоиться: роды еще не скоро. Посидите, пожалуйста. – Она вышла.

Елена от нечего делать занялась просматриванием затасканных журналов, лежавших на круглом столике. Этого занятия ей хватило ненадолго, а читать она не могла. Взгляд ее переходил с предмета на предмет. Она нервно играла коробкой спичек, лежавшей на столе. Вдруг она вздрогнула, взглянула, плотно ли затворена дверь, и словно воришка, с оглядкой по сторонам, захватила горсть спичек и быстро зажала их в кулак.

– Нечет, – прошептала она, бросая спички на страницы открытого журнала и нетерпеливо принимаясь считать.

Спичек оказалось пятнадцать. Лицо Елены озарилось радостью: она угадала – нечет. Значит, родится мальчик...

Вошла акушерка, Она задала своей пациентке должные вопросы и приступила к осмотру.

– Скажите, вы не можете мне предсказать, кто будет – мальчик или девочка? зардевшись спросила Елена.

– Трудно это довольно... Однако, по всем нашим приметам – мальчик, – ответила Акулина Петровна.

Елена чуть в ладоши не захлопала.

Когда осмотр кончился, Елена неловко положила на стол несколько крупных бумажек.

– Это потом можно, – сказала акушерка, взглянув на «дензнаки». – Да и куда так много, зачем?

Она собиралась вернуть ей несколько бумажек. Елена удержала ее руку.

– Оставьте, прошу вас, – сказала она решительно. – Я должна просить вас о такой огромной услуге, что... Оставьте у себя деньги...

Акушерка внимательно на нее посмотрела.

– Я буду просить вас о полной тайне. Так, чтобы никто... ничего... Понимаете? И еще, чтобы вы не удивлялись и не пугались, что бы вы ни увидели. Хорошо? – сказала Елена.

– Ну, матушка моя, – махнула рукой акушерка, – я всего на своем веку насмотрелась – не испугаюсь. А насчет тайны, так будьте спокойны. У меня все дело на атом построено. Вы даже можете у меня провести послеродовой период.

– Ну, вот и хорошо, – обрадовалась Елена, – а то меня это беспокоило.

– Ладно-ладно – устроимся там. – А теперь пойдемте-ка чайку попьем, – сказала акушерка, беря ее под руку.

За чаем они разговорились до поздней ночи и когда разошлись отдыхать, то были уже друзьями.

В два часа пополуночи схватки участились и усилились, и акушерка перевела пациентку в кабинет.

Когда Акулина Петровна хотела взять из рук Елены небольшую сумочку, Ёлена не позволила.

– Но, ведь, нельзя же с собой ничего брать. Я даже белье на вас другое одену! – рассердилась акушерка.

– Нет, нет! Все, что угодно, а сумочка пусть будет у меня под рукой. Иначе я не согласна.

Акушерка вынуждена была уступить. Затем она приготовила все необходимое,..

Описывать роды я не буду. Те из женщин, которые рожали, помнят их по собственному опыту. Для мужчин эти знания будут совершенно бесполезны. А что касается девушек и вообще не рожавших, то я боюсь неумелым описанием испортить им предстоящее удовольствие.

Словом, роды уже кончались. Головка уже прорезывалась и вдруг акушерка, возившаяся около больной, взвизгнула и отшатнулась. У нее было явное намерение выбежать из кабинета.

Бледная рука измученной роженицы протянулась к сумочке, лежавшей на столике рядом с кроватью, и, вытащив оттуда маленький «дамский» браунинг, направила его на акушерку.

– Если вы... крикнете!.. я... застрелю! – сказала Елена, превозмогая боль. – Принимайтесь за ваше дело сейчас же! Ну?!..

Акушерка повиновалась.

– Господи... господи... да что же это? С ума я что ли схожу? Ведь вот она головка-то, вот она – под руками!.. А не вижу, не вижу! – бормотала она в отчаяньи.

– Да перестаньте вы хныкать! – крикнула на нее Елена, откладывая револьвер. – Я же предупреждала вас... Успокойтесь: с ума вы не сошли, а просто – перед вами роды невидимого ребенка!..

– Невидимого?!.. – ахнула акушерка и плюхнулась на табуретку. – Господи, да как же я обмывать-то его буду?!.. А как пуповину перерезать?!.. А дальше-то как?!..

– Бросьте причитать! Вы своего дела не исполняете, – кусая губы сказала Елена..

В Акулине Петровне это обвинение, видимо, затронуло профессиональную гордость. Удесятерив внимание, она приступила к своим прямым обязанностям.

– Ну, кто?.. Кто?.. – крикнула Елена и даже приподнялась на кровати, когда пустота, охваченная окровавленными руками акушерки, издала свой первый писк. – Мальчик? Девочка?

– Да черт его знает! – злобным голосом закричала акушерка, хватая трясущимися руками ножницы, чтобы отрезать пуповину.

Послед и пуповина, прилегающая к последу, были ясно видимы. Ребенок и пуповина, прилегающие к его тельцу, ничем не выделялись из окружающего воздуха.

– Ну, как ты его узнаешь?!.. Ничего не видать! – бормотала акушерка, возясь с невидимым младенцем.

– Да вы наощупь! – крикнула Елена.

– А и правда! – спохватилась акушерка. – А меня совсем, видно, из ума вышибло!

Она немедленно последовала совету Елены.

– С дочерью вас! – поклонившись, поздравила она родильницу.

Елена ахнула и без чувств упала на подушку.

Акулина Петровна не знала, к кому броситься, – к матери или к ребенку.

Весь остаток ночи, все утро и весь день до обеда прошли у них, как в жестокой лихорадке. Невозможно даже приблизительно передать все те затруднения, которые пришлось перенести несчастной Акулине Петровне. Эти затруднения были и при обмывании, и при кормлении, и при пеленании невидимой девочки.

Когда и акушерка, и Елена несколько привыкли к дикому факту, они не переставали смеяться.

Акулина Петровна догадалась, наконец, обозначить голову невидимки чепчиком, ножки – кисейными туфельками, а рот, нос и глаза – небольшими пятнышками из губной помады.

Мало-помалу акушерка в совершенстве усвоила уход за невидимкой. Раздражение ее сменилось крайним расположением. Она гордилась, что она – единственная акушерка в РСФСР, воспринявшая невидимого младенца. Она предлагала даже Елене навовсе остаться у нее.

Елена тоже чувствовала себя неплохо. Она как будто начинала даже забывать несколько свое разочарование и, по-видимому, стала питать робкую надежду, что и девчонка невидимая на что-нибудь пригодится.

Словом, их жизнь можно было назвать почти идиллией.

Но идиллия эта была нарушена самым жестоким и неожиданным образом.

Однажды вечером в квартиру Акулины Петровны явились два агента уголовного розыска и арестовали Елену. На извозчике они доставили ее в уголовный розыск и сразу же, несмотря на позднее время, провели ее наверх, к начальнику.

В дверях кабинета Елена столкнулась с Силантием. Его уводили с допроса.

5 По горячим следам

Каким образом и когда несчастный Силантий снова попал в угрозыск?

Это случилось всего часа за два, за четыре до привода туда Елены и произошло вот при каких обстоятельствах.

Силантий в глубокой задумчивости сидел на своем обычном месте возле моста. Думы у него были довольно мрачные. Вот уже несколько дней, как прекратились подачки неизвестного благодетеля. Девался ли он куда, денег ли у него не сделалось, или что, – Силантий не знал.

Тяжело вздохнув, вытащил он из-за голенища кисет и вынул оттуда последнее даяние неизвестного – миллион «дензнаками».

– «Вот она последняя бумажечка!».

– Силантий, – послышался ему за спиной чей-то шепот, и кто-то дернул его за рубашку.

Силантий выронил «дензнак» и оглянулся. Высунувшись до половины из-под обрыва, стоял перед ним неимоверной запущенности оборванец и глядел на него мутными глазами. Он был в грязной белой кепке с полуоторванным козырьком. Грязные струйки пота катились по его отечному лицу, исчезая в рыжей всклокоченной бороде. Он держался трясущимися руками за край обрыва.

– Силантий!.. – снова отчаянным и укоризненным шепотом произнес оборванец.

– Ферапонт Иванович!.. – вскричал Силантий и рванулся со своего ящика.

– Тише! Тише! Сиди так. Не двигайся. Не оглядывайся, – зашептал Ферапонт Иванович, высовываясь еще больше и приближая голову к Силантию. – Вот так и сиди. Будто и нет меня... Слушан, Силантий, за мной, ведь, гонятся... Убьют меня... Спаси меня, Силантий!..

– Да что делать-то надо, Ферапонт Иванович? – не оборачиваясь, спросил Силантий.

– С собакой за мной гонятся... Надо, чтобы следов моих не было... – прошептал Ферапонт Иванович.