Текст книги "Безумные затеи Ферапонта Ивановича"

Автор книги: Алексей Югов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Но Силантий, быстро разрешил их сомнения.

– Какой там затруднительно! – сказал он с оттенком презрения. – Только под лед подпихнуться, а там уж затянет.

Оба ничего ему не сказали.

– Ну, ладно, пойти надо поспрашивать для приличия, – сказал старший и они пошли к дому.

Допрос прошел быстро и не дал ничего существенного...

– Да, к прекращению, – сказал начальник, отвечая на вопрос младшего, когда они усаживались в кошевку. – Дело здесь ясное...

5 Дело, в котором увязнет любая репутация

Поддавшись ли, наконец, влиянию Елены, или просто сознавая, что все потеряно для него там, в белом лагере, Яхонтов стал спокойнее и как будто даже благожелательно относиться к окружающему. Об этом можно было заключить даже из того, что он быстро выдвинулся, как прекрасный штабной работник. Сейчас он заканчивал свою работу, которую предполагалось издать. Работа называлась «Основные моменты в действиях колчаковских армий с августа по октябрь 1920 года».

Отношения между ним и Еленой тоже сделались более ровными. Оба они избегали теперь говорить на политические темы. Елена понимала великолепно, что сейчас именно, в момент идеологической ломки нужно особенно бережно относиться к этому гордому человеку.

Она никогда не считала, что Яхонтов слишком любит ее, но со свойственной женщинам интуицией угадывала в нем человека с привязчивой и нежною душой, а потому старалась по возможности устранить в своем поведении все резкие и нетерпимые для него мелочи, чтобы крепче сделать свое влияние в основном. Она, например, совершенно бросила курить, отвыкла от некоторых словечек и жестов и видела, как это все радует его. Одного только она не могла для него сделать – это, чтобы встречавшиеся с ней на улицах товарищи-коммунисты не называли ее на ты. В такие минуты ей делалось очень смешно, когда Яхонтов молча и быстро отходил в сторону, оставляя ее с собеседником и, повернувшись спиной к ним, нервно курил.

После этого они обыкновенно долго шли молча.

Однажды он сказал ей после такой встречи:

– Знаешь, все-таки противная это у вас манера: любой тип подойдет к тебе и сразу: – «ты».

– Глупости ты говоришь, – возражала Елена, – вовсе не любой тип, а товарищ, такой же, как я, член партии.

– Ну, все равно... по-моему, это что-то... сектантское. Не хватает, чтобы вы еще целовались при встречах и называли друг друга «брат», – раздраженно говорил Яхонтов.

– Ну, и дурак! – разозлилась Елена. – Знаешь, меня просто удивляет, как ты – человек, который, кажется, помешан на всем русском – русский народ, русская армия, русский язык – говоришь такие вещи! Неужели ты не знаешь, что это ваше «Вы» с большой буквы – это совсем не русское, а также украденное у иностранцев, как корсеты и кринолины?! Они там и отца и бога называют на вы, а наших крестьян возьми, т. е. тот именно самый народ, который вы так любите, разве у них так? Нет, они, когда в старое время к «царю-батюшке» обращались, то говорили «ты» и никакого другого обращения не знали, да и русский язык его не знал, пока вы все не испортили... Да, ты возьми, пожалуйста, настоящею мужика, разве он тебе скажет «вы»? Да никогда! А вот тот, который пообтерся немного в городе, деклассировался, гот это знает. Но как ему, несчастному, туго приходится. Ты его спросишь» например: – «Вам сколько лег?», а он тебе: – «Да нам уж шестой десяток».

Яхонтов рассмеялся.

– Да, это ты верно подметила... Допустим, что ты права, но, чем же мне все-таки символизировать, оттенить, так сказать, что я с тобой в особых отношениях, ну, хотя бы то, что я твой муж, если это интимное обращение так истаскано.

– А зачем тебе символизировать? – спросила Елена. – Ведь, кажется, если кто-нибудь называет меня на ты, то этим не покушается на твои супружеские права.

– Ну, как ты грубо говоришь, – огорчился Яхонтов.

В общем такие столкновения и споры были очень редки. То, что Елене казалось мелочью, пустяками, и в чем она охотно уступала ему, то, «наоборот», для Яхонтова было очень важно, и ему казалось, что Елена начинала перерождаться под его влиянием. Привязанность его к Елене становилась спокойной и глубокой, как к жене. Склонный в глубине души к романтике, вспоминая обстоятельства их знакомства, он считал, что сама судьба послала ему Елену. Он уж нисколько не сомневался теперь в том, что она никогда не была любовницей Силантия.

Если бы Яхонтов мог исследовать свои подсознательные глубины, он бы с большим удивлением увидел, что там живет глубокая неприязнь к Силантию. Однако, из поверхностных, чисто нравственных побуждений он вполне искренне мучил себя и Елену о своем бывшем денщике и о том, как скверно он, Яхонтов, поступил, когда оттолкнул калеку – своего верного и преданного слугу.

Кончались разговоры о Силантии тем, что Яхонтов заявлял о необходимости разыскать Силантия. А Елену это сильно раздражало.

Был конец апреля. Пешеходы тонули в грязи. На одном только проспекте успело подсохнуть. Поэтому вечерами гуляло много народу. На мосту через Омку тоже было много, настолько мною, что для тою, чтобы постоять в свою очередь, облокотившись на перила, поплевать в мутную, быстро текущую воду и посмотреть, как чинятся баржи, готовясь к навигации – надо было дожидаться пока это все надоест кому-нибудь из стоявших возле перил, и он освободит место.

Яхонтову дважды в день приходилось переходить мост: на службу и возвращаясь домой. И каждый раз он ожидал, что увидит здесь Силантия. Привыкший к логическим операциям, Яхонтов пришел к такому выводу, что раз этот мост соединяет две половины города и по нему происходит все движение, то рано или поздно любой человек, если только он в городе, должен пройти через мост. Надо было только увеличить вероятность встречи. Сделав такое заключение, Яхонтов начал выходить на службу на полчаса раньше и возвращаться на час, а иногда и на два позднее. Это время он проводил или на мосту, или на крайней лавочке бульвара возле самого моста. Елене он сказал, что на службе стало больше работы.

Однажды, часов в 7 вечера, Яхонтов, пройдя мост в сторону проспекта, свернул налево и пошел по деревянному тротуару, мимо дома, где когда-то помещалась фотография. Он подходил уже к саду, как вдруг услышал за собой характерное постукивание деревяшки и костылей. Сердце его заколотилось. Он сошел с тротуара к забору и стал ждать, вглядываясь.

Калека, в серой шинели и кожаной фуражке, приближался к нему. Вот он совсем близко: видна ею наклоненная вперед голова и вздернутые костылем плечи, лица не видно. Проходя мимо Яхонтова, он взглянул на него, это был не Силантий. И вдруг Яхонтов почувствовал, что глубокая радость и чувство освобождения охватили его. Не понимая этою и пристыженный этим, он пошел дальше.

После этой встречи он перестал разыскивать Силантия и рано стал приходить домой. Жене он сказал, что спешные работы кончились.

Однажды после службы, несколько запоздав, Елена вошла в комнату и бросила на стол целую груду маленьких кульков. По комнате распространился хороший запах мороза и оберточной бумаги.

– Уф! – сказала она, поправляя выбившиеся из-под вязаной шапочки волосы, – устала. Это, знаешь, нам паек додали. Сахару дали! – сказала она, радуясь, как ребенок.

Он встал с кровати, подошел и поцеловал ее.

Они уж давно не ели ничего сладкого.

После обеда она сказала:

– Знаешь, что я придумала? – сегодня я решила быть женой совершенно в твоем вкусе и заняться стряпней.

– Не худо бы...

– Так слушай, – продолжала она. – Я решила сейчас сделать... тянучки!..

– С удовольствием тебе помогу.

– Ну, тогда начинаем, – сказала Елена, засучив рукава и надев фартук. – Достань-ка из шкафа молоко.

– Слушаю-с, – Яхонтов принес молоко.

– Сними со стола скатерть.

– Слушаю-с.

– Ну, вот. Теперь принеси столовую ложку, разожги примус.

– Да, я вижу, что ты, действительно, решила стать домашней хозяйкой, – смеялся Яхонтов, выполняя поручение.

Это был самый веселый вечер в их жизни. Они все время хохотали. Елена надела на своего мужа платок и фартук.

Тянучки вышли превосходные, только слишком тугие, так что с трудом их приходилось откусывать.

На примусе скипятили чай и долю пили, объедаясь тянучками.

– Кончено! Не могу больше! – вскричала Елена, отбрасывая надкушенную тянучку.

Она встала, подошла к мужу сзади и обняла ею за шею. Он взял ее руку и поцеловал.

Становилось темно.

– Зажечь огонь? – спросил Яхонтов, запрокидывая голову и глядя в лицо жены.

– М-м... Не знаю! – лукавым голосом сказала Елена, заглядывая ему и глаза. Волосы ее касались ею щеки, заставляя вздрагивать.

Он развел ее руки, быстро встал и, подойдя к двери, запер дверь на задвижку. Потом он опустил занавески на окнах.

Огня они решили не зажигать...

Елена проснулась от стыда и страха. Ей приснилось, что она совсем голая и много людей смотрят на нее. В просонках ей показалось, что чье-то горячее дыхание касается ее обнаженных ног. Она проснулась окончательно.

Она спала без рубашки. Одеяло лежало на полу. Ей показалось, что в комнате кто-то есть. Половицы тихо поскрипывали.

Она схватила мужа за плечо и вдруг ощутила ту особенную противную и вялую теплоту, которая так ужасает каждого, кто прикасается к телу только что умершего человека.

Елена вскочила, перебежала комнату, открыла выключатель и снова подбежала к постели.

Яхонтов был мертв. Он лежал с запрокинутой головой. Руки его застыли у горла. Кончик языка высовывался, и глаза были полуоткрыты. На белизне подушек его лицо казалось фиолетовым.

Елена, вся дрожа, кое как оделась, бросилась к двери и толкнулась в нее всем своим телом. Дверь не подавалась. Тогда, потеряв самообладание, она закричала.

Скоро в коридоре послышался стук открываемых дверей, топот и голоса.

Кто-то рванул из коридора дверь.

– Откройте! Откройте! – стала кричать Елена.

– Закрыто изнутри, – ответил ей кто-то.

Она посмотрела и увидела, что дверь, действительно, была закрыта изнутри. Она отодвинула задвижку и выбежала, заставив расступиться стоявших возле двери.

Кто-то схватил ее за плечи, она слышала вопросы, обращенные к ней, и повторяла только одно слово:

– Убили!.. Убили!..

Женщины окружили ее и куда-то повели успокаивая.

Несколько человек вошло в комнату Яхонтова. Через несколько минут пришел комендант общежития. Тогда все, кто остался у двери, вошли вслед за ним.

Комендант подошел к трупу и потрогал.

– Да, – сказал он, отходя к столу. Постояв немного в раздумьи, он быстро вышел и спустился в нижний этаж.

Скоро зазвенел телефон.

Минут через десять комендант вернулся. Он придвинул стул к столу, сел и, взглянув на часы, стал ждать.

Прошло больше часа. Народу в комнате оставалось немного. Один по одному все расходились, и почти каждый, выйдя из комнаты, передергивался, не то от холода (большинство прибежало полуодетыми), не то от пережитого волнения.

Наконец, в коридоре послышались шаги и постукивания трости с резиновым наконечником.

– Сюда, доктор! – послышался голос.

Кто-то постучал.

Задремавший было комендант вздрогнул и, в один прыжок очутившись возле двери, открыл.

Высокий сутуловатый мужчина в шубе с богатым воротником, в барашковой шапке, в больших очках на длинном и остром носу, распахнул дверь, пропуская вперед себя маленького толстого человека в шляпе и тоже в очках, но с золотой оправой. В руках у первого был большой портфель и подмышкой какой-то длинный сверток, из которого торчали металлические наконечники. У второго в руке был небольшой коричневый чемоданчик.

Комендант почтительно с ними поздоровался. Он узнал обоих: высокий с портфелем был известный в городе, прославленный целым рядом удачных дел, инспектор уголовного розыска. Другой был не менее известный судебно-медицинский эксперт.

Доктор поставил на стол свой чемодан, а высокий бросил свой портфель и сверток. Потом некоторое время каждый протирал носовым платком свои запотевшие очки.

Потирая пухлые руки, доктор, сняв пальто, подошел к трупу и приступил к осмотру. Труп был голый.

– Могз, – безразличным голосом сказал доктор, взглянув на своего спутника.

Тот все еще стоял возле стола, слегка прислонившись, и осматривался вокруг.

На слова доктора он только молча кивнул головой и затем вполголоса быстро сказал что-то коменданту.

– Товарищи, – сказал комендант, – я должен попросить всех посторонних оставить комнату.

Все вышли.

В комнате остались трое: доктор, инспектор и комендант.

Пока доктор производил тщательный осмотр трупа, инспектор снял пальто и шапку и принялся осматривать комнату.

Он начал осмотр с двери, несколько раз открыл и закрыл ее, внимательно прислушиваясь. Потом осмотрел задвижку, щелкнул ею раза два и, захлопнув дверь, перешел к окнам, которых было четыре – по два на каждой стороне.

Однако, окна недолго занимали его. Он убедился, что все стекла целы, рамы двойные, и заклейка окон в полной неприкосновенности.

Когда он обошел всю комнату, внимательно осмотрел стены, пол, заглянул в шкаф, в гардероб, даже в печку, – только тогда подошел к кровати, где лежал труп. Комендант стоял у изголовья кровати и держал переносную электрическую лампу, светя доктору.

– Ну, что? – спросил инспектор доктора, поправляя левой рукой очки и вытирая платком капли пота, выступившие на кончике носа.

– Задушен, – сказал доктор. – Хрящи гортани сломаны...

– О-о!

– Да... Трупное окоченение не наступило еще. На тыле кисти и на плече следы зубов, впрочем...

– Простите, доктор, одну минуту, – перебил его инспектор. – Сейчас и я закончу.

С этими словами он вытащил из правого кармана пиджака стеариновый огарок и спички.

– Будьте добры, устроите нам полную темноту... Вот так, – сказал он, когда комендант повернул выключатели и в комнате стало темно.

Инспектор зажег свечку и принялся осматривать спинку кровати, передвигая свечу. Кровать была с пружинной сеткой, со спинкой из дутого железа.

– Есть! – сказал он, разгибаясь, и подошел к столу. Он порылся немного в портфеле и вытащил оттуда плоскую черную коробку. Затем подошел к кровати и попросил коменданта подержать свечу в том самом месте, где держал ее он.

Затем в его руках очутились стеклянная баночка с белым порошком и маленькая кисточка. Погрузив кисточку в порошок, он обсыпал затем одно место на спинке кровати, быстро извлек из коробки гибкую полупрозрачную пленку, приложил ее к этому месту спинки и снова спрятал пластинку, в футляр.

– Ну, вот, – сказал он приподнимаясь. – Теперь нам понадобится другая крайность. Откройте, пожалуйста.

Щелкнул выключатель – в комнате стало светло.

Снова он направился к столу и, достав из портфеля небольшой фотографический аппарат, а из свертка – треножник, установил аппарат и при вспышке магния сделал снимок комнаты. Потом он установил аппарат над кроватью, объективом вниз, и сфотографировал труп.

– Ну, теперь кончено, – сказал он, укладывая свои приборы. – Ах, нет, – спохватился он, – экая непростительная оплошность! – с этими словами он осмотрел тщательно стол, взял с него надкушенную тянучку и, бережно завернув в несколько слоев бумаги, положил в портфель.

– Ну, теперь покажите мне, – сказал он доктору, подойдя к кровати.

Оба они склонились над трупом.

– Вот видите, – сказал доктор. – Несомненно, что никакой борьбы не было, потому что жертва находилась, видимо, в глубоком сне.

– Да, – сказал инспектор, – и рука, которая душила, была, я полагаю, не дамская ручка!..

– Да. Еще бы! Ведь сломаны хрящи. И эти следы от пальцев, – сказал доктор.

– Следы от пальцев не всегда – отпечатки пальцев! – вдруг сказал инспектор, загадочно глядя на доктора. – Посмотрите-ка – я нашел это на кровати, – он держал перед глазами доктора большой, чрезвычайно грязный носовой платок.

Доктор вопросительно посмотрел на него,

– Благодаря этой находке, – сказал инспектор, – я, несмотря на то, что здесь даже кровоизлияния от давления пальцев, все-таки не буду искать здесь отпечатков пальцев.

– Но почему? – все еще не понимал доктор.

– Да потому, что убийца душил свою жертву через платок...

– Да почему вы так думаете? – забывшись, крикнул доктор.

– Во-первых, потому, что этот платок принадлежит убийце!..

– Позвольте! – возмутился доктор.

– Да, убийце, – упрямо повторил инспектор. – Разве вы не видите? – сказал он, бросая платок на ослепительно белую наволочку и отгибая одеяло так, чтобы виден был такой же белизны пододеяльник. Платок казался грязным пятном на фоне постельного белья.

– Ну?! Ведь от этого платка даже дурно пахнет! – торжествующе сказал инспектор. – Неужели это не дает никаких данных для заключений? А впрочем, мы спросим хозяйку. – Скажите, – обратился он к коменданту, – нельзя пригласить сюда эту... его жену? – кивнул он в сторону трупа.

– Пожалуйста, – сказал комендант, быстро вскочив. Ему уж давно было омерзительно слушать этот спор над трупом, и он рад был уйти.

– Ну, хорошо, – сказал доктор, – допустим, что этот платок принадлежит убийце. Но, может быть, он хотел воспользоваться им, как веревкой для удушения?

– Нет, тогда бы он был в виде жгута.

– Правда, – немного смутился врач, – но почему он пользовался платком, как подкладкой?.. Неужели?..

– Да, да, совершеннейшая правда, – не дал ему договорить инспектор, – во-первых, он мог бояться, что оставит отпечатки пальцев на шее убитого, во-вторых, он боялся, может быть, что голая шея выскользнет из голых пальцев и, в третьих, из брезгливости...

– Пожалуй, – сказал доктор.

– Да, и вот почему я не стану тратить время и материалы на то, чтобы искать отпечатки пальцев преступника на шее трупа: их там не будет. А вот отпечатки зубов – это другое дело, доктор. Покажите-ка, где?

Доктор показал ему.

– Так, Ну, с этого надо слепочек сделать, – сказал инспектор. – И, знаете, для меня несколько странно, почему при наличии этих отпечатков зубов вы все-таки считаете, что борьбы не было?

– Я полагаю, что их наличия недостаточно, – сказал доктор. – Ведь его жена, лежавшая рядом с ним, хотя и у стены, все-таки, если бы происходила борьба, должна была бы проснуться. Затем – поза трупа и еще некоторые мелочи говорят мне, что убитый был застигнут в состоянии чрезвычайно глубокого сна. Я не исключаю даже возможности, что сон этот был вызван с помощью каких-либо препаратов. Во всяком случае, нападение было чрезвычайно быстрое, и задушил его, несомненно, мужчина... Впрочем, предстоящее вскрытие трупа многое нам разъяснит...

– Так, – сказал инспектор. – Однако, с этих отпечатков необходимо все-гаки слепочек сделать. А заодно и с его зубов, – показал он в сторону трупа. – Кто его знает, ведь и убитый мог отвечать своему убийце тем же, стало быть, если мы скоро найдем его, этого господина, и у него окажутся укусы...

– Ну, конечно, – сказал доктор.

Инспектор достал какую-то розовую пасту, наполнил ею до краев две никелированных формочки, изогнутых наподобие ряда зубов и, подойдя к трупу, открыл ему рот и вставил формочки так, что верхние и нижние зубы по самые десна плавились в пасту.

В это время в комнату вошла Елена, за ней – комендант.

Елена направлялась к столу, но в это время инспектор, снимавший отпечатки зубов, отодвинулся, и Елена увидела вдруг лицо мужа: синие губы были растянуты, во рту блестело что-то металлическое, зубов не было видно, а вместо них, выпирали какие-то розовые валики, оттопыривая нижнюю и вздернув верхнюю губу.

Черные, еле пробивавшиеся усики, были тоже сильно растянуты, от этого рот казался большим, и казалось, что кто-то нарочно, ради глумления, сделал все это.

Она отвернулась. Доктор подошел к ней

– Еще минуту, и мы кончим, – сказал он.

– Да-да, вот сделаю еще только слепок укуса, – отозвался инспектор, продолжая работу.

– С какого укуса? – спросила Елена.

– У него на левом плече и на руке след зубов..

Елена помолчала минуту и потом сказала тихо:

– Доктор, мне вас нужно на минуту.

– Пожалуйста, – так же тихо сказал врач.

Они вышли в коридор.

Когда они вернулись, щеки Елены горели, а врач с трудом сдерживал улыбку.

– Знаете, уважаемый коллега, – обратился он к инспектору, – не надо делать слепков... Не надо, – повторил он, глядя многозначительно на инспектора.

– А... хорошо, – сказал инспектор. – Тогда мне остается только продактилоскопировать труп.

С этими словами он принялся смазывать пальцы трупа чем-то черным, затем под каждый палец подводить кусочек картона и таким образом снял отпечатки с каждого.

– Ну, теперь все, – сказал он отдуваясь. – Теперь попишем немного, – сказал он, обращаясь к доктору.

Оба они уселись за стол. Инспектор вынул из портфеля бумагу, две ручки и герметически закрытую чернильницу, и они оба принялись писать. Потом, по их просьбе, комендант поставил свою фамилию под их протоколами.

После этого они перешли к допросу.

Комендант сообщил все, что он знал, как лицо официальное, относительно Яхонтова.

– Более подробные сведения могут сообщить нам в губчека, как о бывшем белом офицере, и на месте его службы, – закончил комендант.

Перед тем, как допрашивать Елену, инспектор отошел с комендантом в сторону и долго говорил с ним.

– Ах, вот как? – сказал под конец разговора инспектор. —Помогала в девятнадцатом году? Так... Спасибо за информацию. Однако, здесь мы и без того ограничимся только формальностью. Работа-то мужская, – показал он глазами на труп... Вообще, теоретически говоря, здесь мог бы идти вопрос только о соучастии... Но... – он сделал неопределенный жест и отошел к столу.

После официальных допросов об имени, звании, возрасте, профессии, партийности и т. п., он задал ей всего лишь несколько вопросов.

– Вы – жена убитого?

– Да.

– Скажите, вы не слыхали ни борьбы, ни шума, ни сотрясения кровати?

– Нет, ничего.

– Вы спали с краю кровати или у стены?

– У стены.

– Скажите, проснувшись, вам не показалось, что в комнате кто-нибудь есть?

– Да, я, просыпаясь, почувствовала, как чье-то дыхание коснулось моих ног. Но, я не уверена... Вообще мне казалось, что в комнате кто-то есть.

– Вы не помните, чтобы кто-нибудь выбежал вместе с вами из комнаты?

– Нет.

– Дверь в коридор была, конечно, открыта?

– Нет. Была закрыта изнутри на задвижку. Я это помню хорошо, – сказала Елена.

Инспектор взглянул на доктора, во взгляде этом мелькнула растерянность.

– Вы это твердо помните? – переспросил он

– Да. Потому что, когда я стала стучать в дверь, не заметив, что она закрыта с моей стороны, мне кто-то из коридора крикнул, что она закрыта из комнаты, я отодвинула задвижку и выбежала.,

– Так... Вы слышали? – вполголоса спросил инспектор, нагнувшись к доктору

Тот кивнул головой.

– Хорошо, – сказал инспектор. – Теперь я должен буду обратиться к вам с просьбой припомнить, не было ли у вашего мужа врагов... не было ли каких-нибудь неприятных встреч, столкновений?..

Елена молчала.

– Должен вас предупредить, что полная откровенность в этом деле совершенно необходима, – сказал инспектор. – Не бойтесь, в наши дни в таких делах судебных ошибок не бывает. Опрометчивости здесь не бывает. Поэтому вы можете смело сообщить нам даже малейшее ваше подозрение, не боясь повредить кому-либо.

Тогда Елена рассказала про встречу Яхонтова с Силантием на мосту.

Наконец, ей был предъявлен платок. Она сказала, что это – чужой. После этого ее отпустили. Она ушла.

– Ну, теперь я имею несколько вопросов к тем, кто явился в числе первых к месту преступления, – сказал инспектор, обращаясь к коменданту.

– Хорошо, – сказал тот и вышел.

Было допрошено еще два или три человека из жильцов. Интересного они ничего не сообщили. Все они проснулись от женского отчаянного крика и, выбежав в коридор, поняли, что крики идут из комнаты Яхонтова. Кто-то стучал в дверь изнутри. Они пробовали открыть снаружи, но это не удалось, тогда один из них крикнул: откройте! заперто изнутри! Дверь открылась, и растрепанная женщина выбежала.

Спрошенные о том, как жили между собой Яхонтов и Елена, все показали, что это была очень дружная чета.

– Так, скажите, вы все время после этого оставались тут?

– Да.

– И в то время, как открылась дверь, и эта гражданка выбежала, и потом никто из комнаты, кроме нее, не выходил?

– Нет, – показал каждый из допрашиваемых.

– Ну, кажется все, – сказал инспектор, вставая, когда покончено было с допросом и протоколами. – Труп придется доставить к вам в секционную? – спросил он доктора.

– Да.

– Тогда придется опечатать комнату, – сказал инспектор коменданту.

Это было сделано...

На улице, усаживаясь на извозчика и застегивая полость саней, агент сказал:

– Вы видите, какая чертовщина, – главное, дверь-то была закрыта изнутри... Как мог проникнуть в таком случае преступник? Я, право, не понимаю... Во всяком случае, считать ее совершенно свободной от подозрения... о, нет! Пусть, как хотят!.. Конечно, особенно тревожить мы ее не будем... Относительно же денщика, про которого она рассказывала, так черт его знает! На костылях, с деревянной ногой и без сообщничества, – что-то слишком странно... Вообще, знаете, мы с вами ни разу еще не работали вместе в подобном деле: чертовски темное и гнусное дело!..

– Ну, – сказал доктор, – ваша репутация служит нам полной гарантией...

– Ну-ну... – сказал инспектор. – Боюсь я, что в таком деле увязнет любая репутация!,.