Текст книги "Тринадцатый апостол. Том II (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

Ночью мне снится, что я снова хожу по разрушенному храму Сета, и снова рассматриваю древние статуи. На одной Сет изображен в виде воина совершенно фантастической наружности. В его одежде легко узнается навороченный военный комбинезон, с защитой из пластин легкой брони, на ногах – высокие берцы с толстой рифленой подошвой, а звериная морда оказывается всего лишь причудливым гермошлемом.

Рядом со мной останавливается пожилой жрец – тот самый, который лежит теперь, погребенный под горой камней в подземелье этого древнего храма. От него тонко пахнет благовониями, его смуглая кожа матово блестит в свете факелов. Агрессии я от жреца не чувствую, в его густо подведенных глазах только бесконечная усталость и печаль.

– Как же вы своего бога умудрились превратить в Апофиса? – спрашиваю я жреца, возвращаясь взглядом к статуе – Сет ведь был всего лишь воином, и он когда-то убил этого змея, защищая своего верховного бога Ра. И разве вы, его жрецы, не должны следовать Книге «Преодоление Апофиса», содержащей заклинания для сражения со змеем, если он вырвется в мир, чтобы повергнуть его в вечный мрак.

– Ты ничего не понимаешь, чужестранец – устало прикрывает подведенные глаза жрец – Эта бесконечная борьба Света и Тьмы – она и есть сама жизнь. Зачем ты вмешался? Это ведь не твоя война.

– А чья? Меня тоже не спрашивали, жрец, хочу ли я воевать.

Глаза жреца широко распахиваются, и теперь в них удивление. Он долгим взглядом смотрит мне в глаза, словно хочет увидеть там всю мою прежнюю жизнь. Потом медленно кивает, словно соглашаясь со мной

– Да, боги жестоки, их не трогают человеческие слабости. Мы все лишь слепые орудия в их безжалостных руках.

– Ты не прав жрец. Таковы были старые боги. Но теперь есть новый бог – Иисус. Он милосерден и справедлив к своим детям. И каждому из нас дает право выбрать свою судьбу. Теперь мой выбор стал абсолютно осознанным. Разве вы не видели на небе комету, предвещающую его приход в мир?

– Видели. Но истолковали ее появление по-другому. В наших предсказаниях говорилось о воскрешении бога, и мы решили, что речь в них идет о Сете.

– Нет. К Сету это не имело никакого отношения. Воскрес Миссия, и этому чуду были тысячи свидетелей.

Жрец долго молчит, уставившись в одну точку, потом спрашивает

– Скажи мне, Избранный: если твой новый бог так всемогущ, то где же тогда все наши старые боги?

Я пожимаю плечами. Да, хрен их знает… И были ли они вообще? Но если были и они бессмертны, то, скорее всего, просто ушли из этого мира. Создали его, пожили здесь в свое удовольствие, покуролесили, а когда заскучали, пошли дальше гулять по мирам. Оставляя за собой шлейф легенд, мифов и сказаний. Иногда до изумления скандальных. Скучно им смотреть на людей, которые превратили свою жизнь в один непрерывный нудный ритуал поклонения. Такая размеренная, пресная до зевоты, жизнь не для богов.

Свои соображения я по простоте душевной и вываливаю на опешевшего жреца. Он сразу теряет интерес ко мне и обиженно поджимает губы. Потом, резко развернувшись, уходит, теряясь в сумраке коридоров. Ах, ах, ах! Какие мы ранимые… Слова им поперек не скажи. Вот поэтому от вас, зануд, древние боги и смылись.

Резкий громкий звук бьет по ушам и я мгновенно просыпаюсь. Армейский рожок трубит побудку, и я вскакиваю на автомате – привык уже. Обвожу глазами шатер, восстанавливая в памяти вчерашний день.

Вечером, еще перед тем как идти на ужин к Галерию, я послал солдат домой к девчонкам, сообщить, что они живы и здоровы. Но никто из родни за ними так и не пришел, даже слуг своих не прислали. Пришлось размещать египтянок на ночь в моем шатре, а самому идти ночевать к Лонгину. Утром никто из родственников в лагере так и не появился. Да, какого хрена?! Мне что – самому теперь каждую за руку разводить по домам и вести там разъяснительные беседы с дурными родственниками?

Умывшись, я иду проведать девушек. Все-таки военный лагерь, одни мужчины. Но все оказывается в порядке. Монифа с Заликой причесываются, у Зэмы глаза на мокром месте.

– Я знала, что так будет. Молодая мачеха рада избавиться от меня и забрать себе драгоценности, оставшиеся после смерти моей матери – губы Земы дрогнули, и по смуглым девичьим щекам покатились крупные слезы.

– Ну, это мы еще посмотрим… – ворчу я.

Вот ей богу, лучше бы она рыдала и подвывала в голос, чем вот так горько плакала, молча глотая слезы. Залика бросилась ее утешать, но у самой глаза влажные. Лишь Монифа, как ни в чем не бывало, заплетает косу.

И куда мне девать этих несчастных девчонок – бросить их в порту или на городской площади? Но я же не изверг. Оставишь здесь – и горожане забьют их камнями, они же теперь опорочены и осквернены. Хотя не знаю почему, но мне показалось, что девушки невинны до сих пор. Если насилие в храме и предполагалось, то, скорее всего, уже после ритуала вселения Сета. Этих трех невинных овечек жрецы явно припасли для своего проснувшегося и оттого голодного тысячелетнего повелителя.

– Сидите здесь и из шатра никуда не выходите, чтобы вас никто не видел в лагере. Если что понадобится, попросите Гнея принести. Я в город к префекту.

На выходе из лагеря меня ловит взволнованный Лонгин

– Марк, прошу тебя: не бросай девчонок, жалко ведь их, погибнут они здесь. И потом, ты сам же говорил, что христиане должны быть милосердными и помогать страждущим.

– А то я сам не знаю… Но мне что, тащить их за собой в Александрию, а потом в Рим? А в качестве кого – наложниц? Для последователя Христа это совершенно неприемлемо.

– Служанок – пожимает плечами центурион

– В Риме такое могут не понять – не любят в столице египтянок еще со времен Клеопатры. До сих пор считают, что она чарами околдовала бедного Цезаря, а потом и Марка Антония. А то, что эти двое ни одной юбки не пропускали и сами были охочи до восточных баб – это ведь никто уже и не вспоминает.

– Ну, да… – усмехается Лонгин – среди легионеров даже песенка ходила, где Цезаря “лысым развратником” называли и призывали прятать от него своих дочерей.

– Вот именно.

Блин, в жизни не думал, что попаду в такую ситуацию. Ну, какой из меня товарищ Сухов? Ладно… видимо придется мне лично поговорить с их родней.

Галерия я нахожу в здании магистратуры, префект с раннего утра за работой – продолжает разбирать жалобы населения. Выслушав меня, он дает мудрый совет

– Марк, сначала нужно, чтобы их повитуха осмотрела.

– Зачем?!

– Чтобы потом римских легионеров не обвинили в насилии над девушками из уважаемых семей Мемфиса. Про жрецов Сета горожане побоятся говорить, и стоит нам отплыть в Александрию, как все грехи свалят на вас. А если девушки не тронуты, то с их отцами у нас будет уже совсем другой разговор.

– Хорошо, а что дальше?

– Дальше иди и займись Храмом, по моему приказу народ уже собрался на площади. А к вечеру вызови всех этих нерадивых родственников в магистратуру. Поговоришь с ними в моем присутствии.

Под окнами большого зала, который Галерий занял здесь под свой кабинет, слышен громкий стук молотков, и я с любопытством выглядываю на улицу. Во дворе рабы сколачивают несколько грубо оструганных крестов. По телу у меня пробегает дрожь – казнь Иисуса еще слишком свежа в моей памяти.

– Гай, а для кого готовят эти кресты?

– Для жрецов Сета. Сегодня я предам суду мерзавцев, а завтра утром их развесят на крестах вдоль дороги в порт.

– Но почему именно такая жестокая казнь?!

– В назидание остальным. Никому не позволено покушаться на римлян и подвергать сомнению саму власть Рима. Или тебе их стало жалко?

Под хмурым взглядом префекта я замолкаю. Ну, как же мне объяснить Галерию, что такая казнь в моем сознании неразрывно связана с мученической смертью Христа? И не только в моем. Теперь уже и в сознании всех остальных христиан. И некоторые из них за счастье почтут, повторить мучения Христа, считая их искуплением своих земных грехов и пропуском на небеса. Фанатики всегда есть в любой религии. В моей истории ведь и большинство апостолов приняли смерть на кресте. Так как же можно этих уродов-жрецов ровнять со святыми?!

Была бы моя воля, я вообще запретил отныне казнь через распятие, заменив ее чем-то более милосердным. Но ведь римляне считают легкую смерть неоправданным подарком преступнику, ей же никого не испугаешь. Для них любая мучительная смерть носит еще и чисто воспитательный характер – суровое предупреждение для всех других. Потому и процветают сейчас жестокие виды казни. Отменишь крест – они начнут живьем в землю закапывать или кожу сдирать. Или голодом морить – как мать и старших братьев Калигулы. Быструю смерть от меча по мнению римских властей еще заслужить надо. И по этому вопросу у меня с ними принципиальные разногласия.

– Гай, а может их как-то по-другому казнить? – осторожно предлагаю я

– Как, например? – удивленно поднимает бровь префект – заставить горожан забросать их камнями? Так эти темные египтяне могут и отказаться, они до ужаса боятся своих древних богов, пусть даже и мертвых.

– Понимаешь… – срочно начинаю я придумывать серьезную отмазку – они ведь с креста могут начать сыпать проклятиями и смущать народ какими-нибудь страшными лживыми предсказаниями. Зачем нам это?

– Ты прав, Марк… – задумчиво кивает Галерий – надо приказать сначала вырезать им всем языки.

О, Господи, ну, что за варварство такое! А ведь с виду приличный, просвещенный человек! Хотя… себя-то я тоже считаю верным и просвещенным последователем Мессии. Но все это совершенно не помешало мне вырезать язык первосвященнику Анне.

Я замолкаю, прокручивая в голове другие возможные аргументы, и с досадой понимаю, что для римского префекта они будут такими же “убедительными”, как и мой первый. Вот так скажешь что-нибудь ненароком, и умирать жрецы будут еще мучительнее, чем на кресте.

Пока я размышляю, в дверях появляется Сенека с новым ворохом свитков. Галерий закатывает глаза

– Дядя, здесь только серьезные обвинения – оправдывается Луций – рассмотрение всех незначительных нарушений я, как и договаривались, оставил на нового магистрата.

– Да, мы с и этим провозимся неделю, а сейчас народ еще и из окрестных деревень потянется.

Философ виновато пожимает плечами и забирает плетеную корзину-цисту, полную свитков, стоящую у ног префекта. Так надо понимать, это уже прочитанные им с утра жалобы, по которым он успел вынести решение. Вот она – наглядная работа римской бюрократии в действии – гора бумаг здесь ничуть не меньше, чем у чиновников в будущем. И это Египет. А что тогда говорить про Рим, если даже в провинции на каждый чих префекта в наличие бумага?

– Луций, прервись и помоги Марку – распоряжается Гай Галерий – заодно и на Храм посмотришь, пока его не разрушили.

Мы с Сенекой покидаем кабинет. Он доволен тем, что можно наконец сбежать из магистратуры и избавиться от бумажной волокиты, а я расстроен. Новых аргументов против казни на кресте у меня так и не нашлось, да и надавить на префекта мне совершенно нечем – Сила больше не отзывается, кольцо потухло. Прошу Луция поговорить с дядей об отмене казни на кресте, но тот лишь пожимает плечами:

– Марк, я не понимаю: что тебе не нравится? Жрецы всего лишь получат по заслугам. Или ты уже забыл, какую участь они тебе уготовили?

Вот тебе и философ. Вот тебе и стоик. А чего тогда о других говорить? Наивно было надеяться, что можно так быстро искоренить казнь, которую римляне переняли у греков, а те у древних вавилонян. Видимо сразу всего не исправить. Тем более, что к самим римским гражданам этот рабский вид казни применяется крайне, крайне редко. А ведь жрецам, судя по всему, предстоит сначала бичевание плетьми, а потом еще позорная процессия до места казни, во время которой им на своих плечах придется нести тяжеленный деревянный брус. Это ужасно…

По дороге мы заносим свитки какому-то чиновнику, и Луций распоряжается отправить к девушкам в лагерь лучшую повитуху города. Потом идем на площадь, где по приказу префекта уже собралась толпа народа.

Ну, и как мне с жителями Мемфиса разговаривать? Кто я для них? Это в Иерусалиме меня каждая собака уже знает, а здесь-то – в египетской глубинке?! Ладно… пусть не такая уж и глубинка этом Мемфис, древняя столица великого царства, как никак. Но сути это не меняет – не смотря на вчерашний подвиг, чуть не стоивший мне жизни, в лицо Марка Луция Юлия до сих пор никто из местных не знает.

В окружении охраны мы с Сенекой пробираемся сквозь толпу, которая поспешно расступается перед легионерами, и поднимаемся по ступеням. Сказать, что мемфисский храм, посвященный божественному Августу, чем-то кардинально отличается от александрийского или кесарийского – нельзя. Ну, может, размерами он поскромнее, да не стоит на возвышении, а так все тот же портик и все те же колонны. Подозреваю, что и внутреннее его убранство не блещет особой оригинальностью, если только там какой-то национальный колорит присутствует. В святилище я, конечно, обязательно зайду, чтобы воздать почести своему прославленному предку, но это чуть позже – а сначала дело.

На площади перед храмом Августа целое море голов – в основном мужских, гораздо реже женских. Мужские – черноволосые или бритые наголо, женские – почти все покрыты платками или легкими шалями, спускающимся до колен, а то и до щиколоток. Женщины здесь вообще одеты значительно скромнее, чем в тех же Александрии или Кесарии, но скромность эта относится скорее к фасонам их платьев, а вот от ярких тканей буквально пестрит в глазах. Оно и понятно – Мемфис центр египетского ткачества, и про местных храмах выдают такие шедевры, что до их уровня и разнообразия расцветок римским мастерам как до Луны.

Я невольно задумываюсь, а не прикупить ли мне здесь подарок для Корнелии? Денег у меня, пожалуй, даже на паллу из их знаменитого газа хватит, но вот только правильно ли будет истолкован такой щедрый жест родителями незамужней девушки? Можно, конечно, и Клавдии отрез купить, чтобы не выступала, но что-то меня эта дама в последнее время сильно раздражать стала – перебьется!

К моему счастью Сенека первым взял слово, его-то здесь точно знали, как племянника грозного римского префекта. И красок он не пожалел, расписывая причину, приведшую нас в Мемфис. Послушать его пламенную речь, так на дворец префекта напала целая банда лазутчиков, и целью их было, чуть ли не свержение римской власти в Египте. С одной стороны, причина более чем уважительная для карательной экспедиции против храма Сета, и по сути, цель его жрецов была именно такой – уничтожить Рим. Но с другой… что же это за власть такая, что ее горстка жрецов смести может?

Наконец, и до философа, упивающегося своим красноречием, тоже доходит, что он малость переборщил с описанием нападения наемников на дворец. Он замолкает, переводя дыхание, и уже снизив градус пафоса, представляет меня:

– Жители Мемфиса, перед вами правнук Божественного Августа – Марк Луций Юлий Цезарь Випсаниан. Это он уничтожил вчера жрецов Сета и спас девушек, похищенных ими.

* * *

Я делаю шаг вперед, обвожу взглядом притихшую площадь. Мысленно прошу у Христа поддержки, вознося ему короткую молитву. Но Слово по-прежнему молчит. Спасибо, хоть знание языков осталось при мне.

– Жители Мемфиса – повторяю я обращение Сенеки к народу, но уже не на греческом, а на египетском – вы только что услышали от досточтимого Луция Сенеки о произошедшем в Александрии. Теперь я коротко расскажу вам о вчерашних событиях, случившихся в храме Сета.

Говорю спокойно, осторожно выбирая слова, чтобы не сказать лишнего. На площади становится так тихо, что я слышу тяжелое дыхание легионеров за моей спиной. Днем становится жарко, а парни мои в полном обмундировании, да еще щиты с собой взяли.

–…Не знаю, сколько у вас в городе пропало людей за последнее время, но думаю, что жертв при подготовке темного ритуала, жрецам Сета понадобилось очень много – это чудовище питается чужими страхами, болью и смертями. И готовился ритуал долго, ни один день, мы с легионерами и девушками нужны были только для его завершения.

Кто-то громко охнул в толпе. Горожане начали переговариваться, и судя по именам, которые они выкрикивали, люди здесь в последнее время действительно пропадали часто. И не только девушки. Конечно, это вполне обычное дело для такого большого города, но теперь, после моих слов, всех потеряшек точно повесят на храмовников Сета. Что нам и требовалось.

– Я также сильно сомневаюсь, что жрецы-убийцы обеспечили своим жертвам достойное погребение, и дали их душам обрести посмертие. Думаю, тела под покровом темноты они просто сбросили в Нил или вывезли в пустыню и зарыли там безо всяких погребальных обрядов. Как бродячих собак…

Да, я знаю, куда бить, и толпа на площади тут же взрывается негодованием. К погребению тел умерших египтяне относятся еще серьезнее, чем римляне – иначе по их верованиям душа человека не сможет жить в загробном мире и не сможет потом возродиться. Даже последний бедняк и раб должен быть похоронен хотя бы с минимальным соблюдением обряда. Для египтян надругательство над мертвым телом – худшее, что может произойти с их душой.

Народ орет и негодует, и я уже начинаю думать, что довел толпу до нужного градуса возмущения. Но когда я призываю горожан пойти и сровнять храм ненавистного Сета с землей, все вдруг замолкают и отводят глаза. Страх. Дикий страх – вот что я вижу на лицах людей. Они до ужаса боятся мертвого Сета. И я их где-то даже понимаю…

Ладно. У меня для горожан припасены и другие весомые аргументы. Нахожу глазами в толпе нескольких жрецов, которых легко узнать по бритым головам и густо подведеным глазам

– Но вот что я хочу еще спросить у вас, жители Мемфиса. Как же так получилось, что жрецы других храмов не почувствовали дьявольский ритуал, проходящий в храме Сета? – я обвожу взглядом толпу, выдерживаю паузу и, усмехнувшись продолжаю – Или они все знали, но из страха промолчали, бросив вас всех на растерзание чудовища? Бросили, зная, что воскресший Сет принесет в Египет саранчу, которая уничтожит ваш урожай, принесет пыльные бури, мор и болезни…

Ропот пронесся по толпе, люди растерянно переглядываются. Похоже, эта простая мысль даже не приходила им в голову. А вот мне она пришла. И беседа с верховными жрецами Мемфиса у нас еще впереди. А пока…

– И почему только мы, римляне, пришли заступиться за ваш город и спасти людей? Почему лишь воины Иисуса Христа смогли сокрушить древнего Сета, и не дать ему возродиться? Я объясню вам это. Но почему вы не спрашиваете меня, кто такой Иисус? Разве не видели вы на небе комету, возвестившую приход на Землю нового, истинного Бога? Разве ваши жрецы не растолковали вам это божественное знамение? Или они решили скрыть от вас правду?

Я поднимаю над головой анкх, врученный мне Хесиром.

– Вы видите это?! Не забыли, что означает этот анкх в моих руках? Хесир – последний из рода древних Хранителей умер вчера на рассвете и перед смертью передал свою власть мне. Почему – спросите вы? Потому что появление нового Бога и его последователей было предначертано, и предсказано вашим пророком Манефоном. Он считал Мессию живым воплощением Осириса, поэтому завещал Хранителям дождаться прихода Мессии и войти в согласие с его учениками. Ибо Иисус из Назарета – вот истинный Спаситель мира!

Легионеры за моей спиной, услышав имя Мессии, гордо распрямляют плечи и осеняют себя крестом. Люди на площади пораженно молчат. Даже последний крестьянин здесь знает, что анкх Хранителя нельзя забрать силой. Но римлянин – преемник Хранителя и последователь Мессии?! Правнук Августа?!

–…И вчера Спаситель сокрушил проклятого Сета, даровав вам жизнь и избавив от участи не обрести посмертие. Сокрушил нашими руками – руками своих верных последователей. Как и предсказал Манефон, вы узнаете нас по кресту на груди.

Дав людям прийти в себя, завершаю свою речь, придавая своему голосу силу и торжественность

– А теперь властью, данной мне древними Хранителями, Богом Спасителем нашим и Римом в лице его префекта Гая Галерия, я приказываю вам, жители Мемфиса! Все, кто хочет спасти свою бессмертную душу, возьмет сейчас кирку и пойдет к храму Сета. Храм должен быть стерт с лица земли, а проклятое место засыпано солью, чтобы ничто не выросло там, ни единой травинки или колючки. И каждый жрец, который хочет защитить свой храм от проклятья, возглавит своих прихожан и сам поведет их туда. А с теми, кто откажется, у нас будет особый разговор.

Ну, вот… совсем другое дело. Люди воодушевленные моей речью, расходятся с площади. А Сенека уже отдает приказ городской страже, чтобы организовали охрану вокруг храма.

– Луций, распорядись еще, чтобы туда отправили несколько бочек с водой – прошу я – люди на жаре захотят пить.

В этот момент из колонны храма выходит Касий Максимус – оказывается, все это время легат тоже был здесь. И он снова чем-то не доволен.

– Марк, ты приписал себе и своему богу все заслуги, ни разу даже не упомянул Августа, хотя стоял на ступенях его храма!

Нет, ну, что за идиот… причем здесь вообще Август? Еще один любитель на мою голову загрести жар чужими руками

– Касий – вздыхаю я, не имея ни сил, ни желания пререкаться с этим заносчивым легатом – а иди-ка ты, сначала полежи сам на алтаре Сета! И взгляни в глаза этому дьявольскому чудовищу. А потом мы с тобой поговорим о заслугах. Если бы не мой Бог, ты бы сейчас стоял не здесь, а на коленях перед воскресшим Сетом, или уже валялся бы в пустыне, выпитый им досуха.

Легат морщится, но молчит.

– Мне некогда – я заканчиваю этот неприятный разговор – пора воздать почести своему великому прадеду…

Я говорю про почести, но никаких жертвоприношений и тому подобного я, конечно, делать не собираюсь. В храм Августа я захожу, чтобы просто помянуть усопших родственников Марка. Прадеда Августа, деда Агриппу, веселую бабку Юлию, отца Луция и деда Марка по материнской линии – Павла Эмилия Лепида. Ну, и самого Марка тоже поминаю, хоть это и несколько странно звучит.

В моем мире принято поминать усопших? Вот я их и поминаю по христианской традиции. Как обычно делают в церкви. Свечи здесь за упокой души не ставят, хоть их и используют в быту – поэтому я решил, что ладан в курильнице вполне заменит свечи. Это ведь тоже по-христиански. А уж какие я молитвы шепчу себе при этом под нос, вообще никаких жрецов волновать не должно.

Но оказывается все же волнует… Пожилой священник останавливается за моей спиной и терпеливо ждет, пока я дочитаю заупокойную молитву. Потом приветливо кивает мне

– Ты же правнук Божественного Августа – Марк Юлий? Я не ошибся?

– Нет, все так.

– Рад, что род Юлиев не прервался на твоем отце Луции – улыбается седой, как лунь, жрец. Он совсем старый, и тяжело опирается на посох. Но глаза у него ярко-синие, веселые, и совсем не здешние – Неужели тебе, Марк, действительно удалось уничтожить проклятый храм Сета?

– Моей рукой управлял Бог, так что моей личной заслуги в этом мало.

– Похвальная скромность – одобрительно кивает жрец – но почему же ты не воздал почести своему прадеду в должной мере?

– Ты имеешь в виду, что я не принес жертву? Мой Бог запрещает убивать ради этого животных и птиц. Да, и не был богом мой прадед, тебе ли этого не знать, жрец. Храмы в его честь – это затея Ливии, она очень надеялась, что и ее назовут богиней после смерти. А сам Август был всегда против этого.

– Но люди чтут его. Для них он все же бог. И лучше пусть они поклоняются Божественному Августу, чем своим мертвым древним идолам.

– Для меня он останется прадедом и великим правителем, достойным уважения. А Бог только один. Так что зайдя в храм Августа, воскурив ладан и прочитав молитву, я поминаю всех моих предков, и не более того.

– Что ж, твое отношение к ним тоже достойно уважения. Для меня было большой честью познакомиться и поговорить с тобой, Марк Юлий.

На этом мы прощаемся со жрецом. Видимо каждый из нас так и остался при своем мнениии…

* * *

…Когда я выхожу из храма Августа, площадь уже опустела, даже зануда Максимус куда-то свалил. Ага… все ушли на фронт. Только в тени колонн меня дожидается Сенека в компании незнакомого молодого египтянина, который, завидев меня, начинает вдруг кланяться, как заведенный. Луций, смеясь, поясняет, что этот парень из магистратуры, его за нами прислал Галерий – все родственники девушек уже в сборе, ждут только нас.

Это хорошо. Настроение у меня боевое, чувствую, сейчас кому-то прилетит за отказ от дочерей.

Заходим с Луцием в атриум Галерия – префект уже вовсю чихвостит там нерадивых родственников.

– Нет, Марк Юлий, ты полюбуйся на них! Повитуха подтвердила им, что девушки остались невинны, а они все равно не желают забирать их домой.

– Мой господин, да ведь не в этом же дело! – лебезит перед Галерием толстый дядька в богато вышитой одежде.

Фамильное сходство с Манифой на лицо – это явно ее отец. Жирные пальцы его унизаны кольцами и перстнями, на шее массивное золотое ожерелье. Двойной подбородок дрожит при каждом слове. Префекта он боится до судорог, но отступать, тем не менее, не собирается.

– А в чем? – негодует Галерий – Что заставляет вас бросить на произвол судьбы своих родных дочерей?

– И что прикажете делать девушкам из приличных семей? – добавляю я – если они даже в служанки не годятся!

– Понимаете, …наши дочери теперь навечно опозорены, жрецы храма Сета пользуются дурной славой в Мемфисе.

– То есть, в городе все знали, что этот храм продолжает действовать?! – мгновенно ловит толстяка за язык Галлей.

Отец Манифы испуганно замолкает, поняв, что сболтнул сейчас лишнего.

– Господин, не гневайтесь, прошу вас! – чуть не плачет он мгновение спустя – я всего лишь купец – маленький человек, и знаю лишь то, о чем говорят на базаре.

– Не ври мне, купец! – грохает кулаком по столу Галерий – Вся твоя торговля зависит от благополучия Мемфиса, и чтобы ты не знал, что здесь в храмах происходит?! А вы двое, что молчите?

На суровом морщинистом лице еще одного мужчины – старого, сгорбленного временем и смуглого до черноты – читается непонятное мне упрямство. Губы его скорбно сжаты – он молчит, но тоже видно, что старик все уже для себя решил. Судя по всему, это отец бедной Зэмы. Неужели ему не жалко свою совсем юную девочку?!

Лишь самый молодой из мужчин – светлокожий и светловолосый – единственный, кто готов честно сказать, почему он так поступает со своей дочерью.

– Господин префект, я не могу позволить моей дочери переступить порог нашего дома, иначе ее позор падет на все нашу большую семью. Никто не возьмет в жены не только Залику, ни и ее младших сестер, если только самые пропащие из женихов. Да и те будут попрекать их опозоренной сестрой всю оставшуюся жизнь. Никто в Мемфисе не захочет породниться с семьей, в которой есть такая девушка. А многие даже не захотят вести с нами торговые дела.

– Так выдай ее замуж в другой город провинции – предлагает компромиссное решение Сенека

– Рано или поздно слухи дойдут и туда. Я не могу рисковать своей репутацией

– И что, совсем нельзя ничего поделать?! – охреневаю я от такой постановки вопроса.

Отец Залики переводит на меня взгляд и, выдержав паузу, вкрадчиво произносит

– Господин Верховный жрец, а нельзя ли наших дочерей сделать жрицами при храме вашего нового бога в Александрии? Это была бы большая честь для них и для наших семей, тогда все разговоры разом прекратились бы.

Вот жук…! Сразу чувствуется деловая хватка. Но в чем-то он прав, тогда уже никто не посмеет косо глянуть в их сторону. Эх, видимо, придется мне самому устраивать судьбу несчастных девчонок. Только ведь и я не лыком шит – сейчас такие условия им озвучу, что мало не покажется.

– Уважаемые, я правильно вас понимаю: вы готовы сделать меня официальным опекуном ваших дочерей с правом полностью распоряжаться их судьбами?

Все трое с готовностью и даже некоторой радостью кивают. Угу… Не догадываются еще папаши, что я могу не только причинять добро, но и наносить людям радость.

– И вы все готовы сделать вклад в Храм в размере приданного своих дочерей, с тем, чтобы я потом мог подобрать им достойного жениха в Риме на свое усмотрение?

При слове «приданое» лица отцов слегка скисают, поняв, что халява не прокатит. Зато при слове «Рим» глаза у всех троих загораются. Это ведь, скорее всего, означает еще и римское гражданство для их дочерей, а значит и для их будущих внуков. Светловолосый сразу же согласно кивает мне – его такая судьба дочери вполне устраивает. В старике скупость долго борется с выгодой, но видимо он все-таки любит свою Зэму, потому что, поколебавшись немного, тоже соглашается. А вот толстяк пытается торговаться и просчитать все варианты:

– Досточтимый Марк Юлий, э-э-э… дело в том, что я вообще-то уже нашел жениха Манифе. Но он живет в Кирене, а у меня нет сейчас возможности туда отправиться и переговорить с ним. Вы не могли бы…

– Доставить ее к жениху? Хорошо. В принципе, нам это по дороге. Но что если он тоже откажется от нее?

– Тогда возьмете ее в Храм, и уже сами будете решать ее дальнейшую судьбу.

Хитер купец, ничего не скажешь – при любом раскладе в выгоде. Но деваться некуда, условия я сам им озвучил, а девчонок так и так теперь не брошу. Даже если бы отцы полностью от них отказались.

– Ладно, договорились. Сейчас составим и подпишем документ о передаче мне прав на опеку, и вечером жду вас в лагере с вещами и приданным девушек. Наряды их в сундук сложите самые лучшие – чтобы сразу было понятно, что девушки эти из самых приличных семей. Опека опекой, а род позорить своим видом не стоит. Писать они вам будут по мере возможности, но я постараюсь пересылать их письма через своих друзей в Александрии.

Отцы довольно переглядываются, кажется, на такой благополучный исход дела они даже и не рассчитывали. Галерий насмешливо качает головой, но ни в чем не упрекает меня. В конце концов, я скоро отправлюсь отсюда в Рим, и это уже не его печаль.

– А вы, уважаемый – оборачиваюсь я к старику – проследите за тем, чтобы драгоценности матери Зэмы доставили ей в целости и сохранности. Если узнаю, что ваша молодая жена утаила, хоть одну скромную сережку, прикажу завтра же выпороть ее на площади. Так ей и передайте!

Старик застывает, услышав мой приказ, но вынужден подчиниться. Вот так! Обломитесь родственнички! На приданом девчонок я вам сэкономить не позволю. Еще будете потом гордиться своими дочерьми, ведь кому попало, я их точно не отдам.