Текст книги "Тринадцатый апостол. Том II (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 8

Через час все формальности улажены и документы подписаны. Я отправляю одного из парней в лагерь, чтобы отнести свитки и успокоить девчонок – на мой взгляд, их судьба разрешилась самым лучшим образом. Потом вечером расскажу им все подробности.

Теперь нам с Сенекой нужно прогуляться на рынок – перекусить чем-нибудь и заодно гардероб свой немного обновить. Впереди жаркое лето, а у Марк в вещмешке даже тонкой туники нет – одни только плотные, которые годятся разве что для осени – зимы. Да, и лишние сандалии мне не помешают, мои калиги уже на ладан дышат, и часть гвоздей из подошвы повылетала. Кстати, ладан и специи тоже можно будет купить здесь, потому что в Александрии все это стоит намного дороже.

Но на рынке большинство лавок оказались уже закрытыми. Ага… сами же отправили народ на снос храма Сета, вот все и пошли, куда мы их послали. А городская стража честно проследила за исполнением приказа римского начальства. Кое-где, конечно, за прилавками сидели пожилые торговцы, которым возраст позволил избежать трудовой повинности, но многие предпочли сегодня просто закрыться, ведь покупателей на рынке тоже было мало.

Местные лавки здесь сильно напоминали иерусалимские – те же арки на фасадах домов и двери в глубине. Мемфис вообще жилыми и торговыми кварталами больше напоминал Иерусалим, чем Александрию. Греческим был только самый центр города, а чем дальше к окраине, тем больше проявлялось в нем восточного колорита. Дома здесь зачастую были двухэтажными, хотя больше походили на маленькие крепости с высокими глинобитными заборами и узкими бойницами окон. Правда, все улицы и тут были аккуратно замощены камнем.

Перед одной из лавок я невольно замираю, изумленно разглядывая необычные картины на деревянных досках. Это же… до боли знакомые «фаюмские» портреты! Сколько раз я показывал их своим ученикам на экскурсиях в Пушкинском музее… Правда, мне всегда казалось, что это несколько более поздний период истории Египта, но оказалось, погребальные портреты здесь уже вовсю используют.

По верованиям египтян, часть души, называемая Ка, после смерти должна была видеть погребенные вместе с телом любимые домашние вещи, жертвоприношения, еду и питье, чтобы «пользоваться» всем этим в загробной жизни. Другая часть души, путешествующая по загробному миру – Ба – покидала тело через рот, а возвращалась через глаза. Поэтому так важны для египтян глаза на портрете – это необходимая черта ритуала, без которой портрет просто не выполнит свою функцию. Ну, и на всякий случай, табличка с именем на портрете, чтобы душа владельца, возвращаясь, не обозналась и не промахнулась. Для подстраховки, так сказать…

На меня смотрят практически иконописные лики с поразительной достоверностью передающие черты умерших людей. В портретах этих есть уже объем, переданный светотенью, линейная и воздушная перспектива – и это за пять веков до Византии и за пятнадцать веков до эпохи Возрождения! Обалдеть… Причем исполнены они в технике энкаустики – той самой древнегреческой живописи с помощью теплого окрашенного воска, утерянной впоследствии и забытой. Разве мог я пройти мимо такого чуда?!

– Марк, зачем тебе туда? – пытается остановить меня Сенека – это же мастерская погребальных портретов!

– Я знаю, Луций, знаю…

Ну, вот как объяснить человеку, что любой наш искусствовед душу бы дьяволу продал, лишь бы оказаться сейчас на моем месте и увидеть, как творят древние художники?

В лавке находились трое человек – два смуглых юноши работали, сидя за большим столом, заставленным мелкими плошками с разноцветными пигментами, над одним из юношей сердито нависал седой сухопарый старик

– Опять я несу из-за тебя убытки, нерадивый раб! Ты должен был закончить этот портрет еще вчера!

– Но господин, быстрее никак нельзя… – испуганно оправдывался парень перед хозяином

– Почему Анум может, а ты нет? Будь проклят тот день, когда я поддался на уговоры работорговца и купил тебя, Маду! Видно боги лишили меня в тот день разума!

Увидев посетителей и признав в нас римлян, старик тут же забыл про раба и залебезил

– Проходите, пожалуйста, уважаемые господа! Чем я могу услужить вам?

– Я просто хотел посмотреть ваши работы – кивнул я старику, приветствуя его – у нас в Риме мало кто работает с восковыми красками.

– Не удивительно, господин, это очень сложное эллинское ремесло! Нужно быть умелым мастером – здесь нельзя ничего исправить, все должно быть сделано с первого раза.

Мастерство художников-рабов и, правда, восхищало. Точными, уверенными движениями они наносили кисточками расплавленный цветной воск на подготовленные доски, и почти сразу же тот начинал застывать. Кроме кистей использовали еще маленькие лопаточки, а также тонкие резцы. Прямо на наших глазах один из рабов начал прорисовывать таким резцом на женском лице брови и ресницы, придавая глазам особую выразительность.

– Господин, лучше посмотрите, как работает другой раб – засуетился старик, увидев, что я подошел к юноше, которого он только что ругал – этот лентяй ни на что не годен, видимо, придется мне его продать. Такие убытки, такие убытки из-за этого негодяя..!

Странно… а мне показалось, что этот юноша намного искуснее своего коллеги. Мужской портрет, который он рисовал, выглядел, словно лик святого, а глаза мужчины, казалось, заглядывали в самую душу. Вот она – предтеча византийской иконы…

– Не подскажете: а дорого ли стоят такие рабы? – задумчиво проговорил я, обдумывая пришедшую мне в голову идею

– Ну… смотря для чего он вам нужен. Если вот скажем, для работы с восковыми красками…

– Нет, нет – сразу оборвал я хозяина лавки – меня интересуют исключительно настенные фрески.

– Такого можно и за пятьсот систерциев купить.

– А я слышал, что ты недоволен этим Маду – я кивнул на юношу – так не уступишь ли мне его?

Парень обеспокоенно обернулся к нам, в блеклых глазах старика вспыхнул расчетливый интерес:

– Этот раб стоит гораздо дороже названной мною суммы!

– Неужели? – усмехнулся Сенека, включаясь в наш разговор – Ты же сам только что ругал его последними словами и называл ни на что не годным лентяем!

– Да, но я потратил много времени и сил на его обучение.

– Ну, так моему другу тоже придется отдавать его кому-то переучивать, и еще неизвестно, что из него получится.

Слово за слово, и эти двое так увлеклись спором, что забыли обо всем на свете. Молодой раб со страхом смотрел на то, как они торгуются, и в его глазах застыло отчаяние. Мне было жалко парнишку, но как-то успокоить его я сейчас не мог, поскольку приходилось изображать перед стариком равнодушного римлянина, не слишком заинтересованного в покупке раба.

– Луций, не стоит так разбрасываться деньгами – состроил я недовольное лицо – давай лучше сходим завтра на невольничий рынок.

– Такие рабы редкость, вы долго будете там искать!

– Ничего, нам не к спеху.

Старик поджал губы и вскоре сдался

– Пятьсот пятьдесят, и это моя последняя цена!

– Пятьсот тридцать, и идем оформлять купчую – вошел в раж философ.

– Не знал, что римляне торгуются хуже евреев! Пятьсот сорок – и это мое последнее слово. Не хотите, не покупайте.

– Согласен! – вмешался я. Иначе этот торг за десять сестерциев мог продолжаться до самого вечера – Через час встречаемся в магистратуре.

Луций сделал вид, что крайне недоволен моей уступчивостью, но когда мы вышли из лавки на улицу, весело рассмеялся, хлопнув меня по плечу.

– Марк, ты хоть представляешь, сколько такой раб может стоить в Риме?

– Семьсот?

– Не меньше тысячи. А то и все полторы. Художники там очень ценятся, а этот парень – настоящий талант.

– Ты тоже заметил?

– Конечно, я же не слепой. Но скажи мне, друг, зачем он тебе вообще нужен? Мало тебе головной боли с девушками?

– Хочу, чтобы он расписал стены будущего храма, посвященного Иисусу Христу…

* * *

Вообще, если честно, я и сам пытался по памяти изобразить лик Спасителя, когда мы плыли на корабле из Кесарии в Александрию. Но получилось у меня не очень – никак не могу приспособиться к нынешним писчим принадлежностям. Письмо нацарапать пером или острой палочкой из тростника – еще туда-сюда, а вот рисовать этим – ну, просто мучение! И у Матфея моя идея вызвала целую бурю эмоций – у иудеев ведь не принято изображать людей, а уж тем более Бога. Пришлось долго убеждать апостола, аргументируя это тем, что Христос своим пришествием отменил ряд строгих и обязательных иудейских обычаев. Как то же обрезание, например, или жертвоприношение животных.

А то ведь до Апостольского собора, разрешившего христианам соблюдать закон Моисея не в полном объеме, почти двадцать лет ждать. И еще неизвестно, чем он здесь закончится – в моей прошлой жизни апостолы Петр и Павел чуть не разругались между собой по поводу обязательного обрезания.

Поупиравшись, Матфей нехотя согласился, что в принципе было бы неплохо показать людям, как выглядел при жизни Мессия. Или, например, изобразить на фреске сцену вознесения Христа. В Иерусалиме такие вольности, конечно, не прокатят – Синедрион в полном составе на дыбы встанет. А вот в будущем Римском храме или где-нибудь в Египте – почему бы и нет? И вдруг сегодня такая удача! Словно рука Спасителя привела меня к этой мастерской.

Понятно, что христианин – рабовладелец это полный нонсенс, да и сам я к рабству отношусь с крайней неприязнью. Поэтому художника я обязательно освобожу в самое ближайшее время, переведя его в статус вольноотпущенника. Тогда я стану для Маду лишь патроном, а он возьмет мою фамилию и будет числиться моим клиентом. Мало того, парень еще и получит полное римское гражданство, поскольку его бывший хозяин римский гражданин. Права его будут несколько ограничены, например, запретом на участие в выборах или на занятие высших государственных должностей, зато не будет никаких ограничений на то, чтобы заработать своим трудом и разбогатеть. Трудись упорно, становись востребованным художником в Риме – отныне все в твоих руках. А дети твои уже будут полноправными римскими гражданами безо всяких ограничений. Вот такая она манумиссия – практика освобождения рабов, характерная черта римской культуры.

Хотя… возможно сразу у меня с освобождением Маду не получится, поскольку вроде бы есть какие-то правовые казусы и ограничения в римском законодательстве – то ли по возрасту раба, то ли по срокам после его покупки. Надо будет эти моменты осторожно у Сенеки уточнить. Но если возникнут препоны, можно тогда завещание написать, чтобы парня как собственность не продали новому хозяину в случае моей внезапной смерти. В любом случае, освобождение Маду не обсуждается – это только вопрос времени…

– Марк, а ты что, собираешься построить в Риме храм, посвященный Иисусу? – прерывает мои размышления Луций. Греческое имя Христа постепенно приживается среди знакомых римлян, как и становятся привычными многие ритуалы – исповедь, причастие…

– Собираюсь.

– Для этого тебе придется сначала получить разрешение коллегии жрецов и Тиберия, как верховного Понтифика.

– Знаю. Но не думаю, что с этим возникнут какие-то трудности.

– А я бы на твоем месте не был так уверен. Тиберий ведь изгнал из Рима иудейских священников и уничтожил их молельные дома.

– Луций, ты же умный человек, философ… – вздыхаю я – неужели не понимаешь, что в таком огромном централизованном государстве не должно быть множества богов, из которых каждый выбирает себе понравившегося? Это дробит общество. В империи бог может быть только один – истинный. Как и император. Это триада, на которой должна зиждиться любая успешная страна: одно государство – один император – один бог. Все остальное от лукавого, особенно эта смешная беготня с дарами из храма в храм – от одного мертвого бога к другому и обратно.

– Римлянам трудно будет принять бога, умершего на кресте, как обычный преступник – пожал плечами Сенека – Разве что плебсу понравится…

– Но легионеры же приняли – улыбаюсь я – Тот, кто смирил свою римскую гордыню и принял Христа сердцем, обрел надежду на высшую справедливость и будущую жизнь на небесах. Мы друг для друга братья и сестры.

– Бог Митра тоже провозглашает равенство среди посвященных в его культ и сулит им блаженную жизнь после смерти. Многие легионеры его почитают.

– И что? Кто из них видел этого бога, заменившего солдатам Марса? Почему жрецы тайно собирают последователей Митры в закрытых подземных храмах? Что скрывать честным людям, если вера в их бога не преследуется властями? Как по мне, так эта тайная зараза умышленно занесена в нашу империю парфянами и теперь усиленно распространяется сирийцами. Но с какой целью? На месте фрументариев я бы последил за митранитами – подозреваю, что вскроются очень интересные факты.

Сенека озадаченно смотрит на меня, видимо с этой точки зрения митраизм он еще не рассматривал. А вот меня этот культ уже слегка напрягает, поскольку становится слишком популярным в среде легионеров. И я знаю, чем это все закончится – не пройдет и ста лет, как он начнет формироваться в настоящий военно – религиозный орден, по могуществу сравнимый с крестоносцами и тамплиерами. Только в отличие от них пойдут они другим путем и в третьем веке создадут свой особый корпус императорских телохранителей – PROTECTORES DIVINI LATERIS. И все последующие императоры станут “солдатскими” – выходцами из этого элитного подразделения. Даже высшее имперское чиновничество Рима будет пополняться из него же. А нам оно надо – военную хунту на свою голову взращивать? Цели у них может, и были изначально благими – восстановление римского государства и все такое – а что по концу вышло? Нет уж! Армия должна подчиняться императору, а не наоборот.

Понятно, что в римском обществе растет скептицизм относительно привычных языческих богов, и возникла мода на всевозможные восточные культы и верования, как на что-то новое, таинственное и мистическое. Да что говорить, если сам Тиберий держит рядом с собой астролога Фрасила и постоянно с ним советуется. Но мода модой, а вот культа воинственных богов типа Митры нам в империи совершенно не нужно. И искажения сути христианства в угоду эзотерики мы с апостолами тоже не потерпим. Никакого колдовства и магии.

* * *

В Мемфисе нам пришлось задержаться еще на пару дней, потому что работы здесь у Галерия оказалось много. Под горячую руку префекта кто только не попал. Ага… прямо как у Булгакова в «Собачьем сердце»: Уж мы их душили-душили, душили-душили…! По итогам всех разбирательств был учинен суд в здании магистратуры: жрецы Сета повисли на крестах, магистрат и пара его главных подельников лишились своего имущества и отправились в каменоломни, остальные провинившиеся отделались сильным испугом и крупными штрафами.

Городская стража проявила похвальное рвение и выявила среди населения несколько десятков горожан, попытавшихся откосить от общественных работ, назначенных префектом – этим просто всыпали плетей на площади, в назидание остальным лентяям и хитрецам.

Стены храма Сета за три дня горожане разобрали по кирпичику – теперь на этом месте высится огромная груда камней. Ломать, как говорится, не строить. Галерий щедро разрешил жителям забрать камень для личных нужд, но желающих пока что-то не нашлось – место считают проклятым, поэтому боятся. Плиту, перекрывающую вход в нижнюю часть храма, заклинило намертво, так ее каменными блоками и завалили. А тайный ход, по которому мы выбрались из храма, удалось довольно легко затопить. Очень надеюсь, что постепенно вода просочится и зальет подземные залы, чтобы никакие кладоискатели туда не лезли и не тревожили покой мертвых.

Состоялась встреча префекта с верховными жрецами других египетских святилищ. Хорошо Галерий их припугнул… Пообещал, что если кому-то из них в голову придет мысль повторить затею жрецов Сета, уничтожены будут уже все древние храмы Мемфиса без разбора. А сами жрецы повторят участь своих незадачливых коллег, которые ныне украшают своими мертвыми телами дорогу в порт. Ввел, так сказать, коллективную ответственность в Мемфисе за противоправные действия храмов. Легат Максимус Касий при этом так пристально смотрел на жрецов, сверля их взглядом, словно запоминал персонально каждого из них.

На этой встрече присутствовал и я, представляя победившую сторону и общину нового Бога. И даже речь небольшую толкнул, повторив мысль про правильное истолкование пророчества Манефона, и всех предзнаменований. Анкх Хранителя на моей груди произвел на жрецов впечатление, ну, а о том, кто я, они уже явно знали и не удивились, когда Галерий назвал мое имя. Но радости на их лицах естественно не наблюдалось. Один только Главный жрец Августа продолжал смотреть на меня с доброжелательной улыбкой – уж к нему-то угрозы префекта не относились никаким боком.

Я даже проводил его потом до храма и попросил оказать помощь апостолам Христа, если она им здесь понадобится. Ведь рано или поздно кто-нибудь из них обязательно появится в Мемфисе. Жрец не отказал мне в моей скромной просьбе.

…Наконец, порядок в древней столице был наведен, и префект Гай Галерий с чувством выполненного долга собрался покинуть Мемфис.

В день отъезда я приказал девушкам прилично одеться, навесить на себя все свои золотые украшения и накрыть головы тонкими покрывалами в знак благочестия. Зачем им демонстрировать украшения толпе, пришедшей проводить римлян? А затем, что золото – это первый признак богатства и почета в Египте. Жители Мемфиса должны ясно понять, что этим девушкам оказана наивысшая степень почета и уважения – их почти приняли в жрицы могущественного Бога, победившего самого древнего Сета. Но все же главное украшение любой девушки – добродетель и девственность. А уж о том, что жрицы нового бога невинны, знает теперь весь Мемфис – повитуха постаралась разнести эту важную весть по всему городу.

Провожают нас с большой помпой, несмотря на раннее утро. Народа пришло даже больше, чем когда нас встречали. Здесь вся магистратура в полном составе, с новым магистратом во главе, верховные жрецы, и огромная толпа зевак. Легионеры Лонгина выстраиваются почетным караулом вдоль сходней и погрузка начинается. Вначале, конечно, на триеру важно поднимается префект Гай Глерий. За ним следует легат Максимус, а потом уже мы с Сенекой и девушки.

Строгая субординация соблюдена – наместник Рима превыше всего, легат и жрец культа Августа следующий. А потом и правнук Августа – Марк Юлий в окружении прекрасных гурий. И что удивительно – ни одного косого взгляда или худого слова в адрес девушек – только любопытство и боязливое уважение. А девчонки, почувствовав резкое изменение своего статуса, больше не жмутся ко мне испуганно, но и нос особо не задирают – ведут себя скромно и с достоинством. Моя разъяснительная работа принесла свои плоды.

Поднявшись на палубу, они встают за моей спиной, чтобы бросить последний взгляд на родной город и может быть, отыскать глазами в толпе свою родню. Сомневаюсь, что отец Зэмы придет проводить дочь, а вот отцы двух других девушек наверняка сейчас где-то здесь. Встретиться с дочерьми открыто в нашем лагере они, к моему сожалению, так и не решились, а вот увидеть своих кровиночек издалека – почему бы и нет?

Рядом с девушками переминается с ноги на ногу Маду в новой льняной тунике. Вид у него нерадостный, он вроде как и понимает, что впереди его ждет интересная, удивительная жизнь, но такие резкие перемены в собственной судьбе явно пугают парня. Мыслимое ли дело – из египетской глубинки отправиться сразу в Рим, столицу империи?

Наконец, погрузка завершена, последние напутствия произнесены. Легат Максимус Касий и трибуны, попрощавшись, покидают нашу триеру – их путь лежит дальше, вверх по Нилу, в древние Абидос, Фивы и Луксор. Префект приказал уничтожить все храмы Сета, отныне этот бог вне закона. Туда же отправляется и часть чиновников – грех не воспользоваться карательной экспедицией и не провести проверку в местных магистратурах. Заодно и налоги там соберут. Так что в Александрию возвращается только одна триера из трех, и префекта на ней сопровождают лишь одна центурия – наша. Весла мерно ударяют о воду, и триера, вздрогнув всем корпусом, отходит от причала, беря курс на столицу…

* * *

…Мы плывем по благодатному Нилу, и наш корабль слегка покачивается на его мутных волнах, паруса триеры наконец-то надувает попутным ветром. Солдаты растянули на палубе несколько тентов, чтобы защититься от палящего солнца. Девушки восторженно смотрят по сторонам, тихонько обмениваются впечатлениями – они ведь в первый раз выбрались так далеко за пределы родного города, им все сейчас в диковинку. Я же пользуясь передышкой, усаживаюсь в тени, чтобы написать Петру и в Синедрион подробные письма о случившемся в храме Сета.

Почему и в Синедрион? Так в наших общих интересах поддерживать добрые отношения с Иерусалимским храмом. Мне совсем не трудно черкнуть лишнее письмо, а для левитов будет лестно получить мое послание из Александрии. Да и наси Гамлиэль симпатичен мне, как человек, с ним явно стоит поддерживать личную переписку. Заодно может, узнаю от него, как там поживают наши апостолы. А то ведь Петр со своим тяжелым характером запросто может снова ввязаться в споры с первосвященниками.

Пишу про казнь жрецов, а перед глазами снова встают кресты вдоль дороги и распятые на них люди. Удрученно вздыхаю, хмуря лоб – это тот редкий случай, когда даже мое вмешательство не возымело никакого успеха. Призывы мои к милосердию остались непонятыми ни Галерием, ни Сенекой. Лишь сотник Лонгин вздохнул сочувственно и осенил себя крестом, тихо шепча молитву. Чудны дела твои, Господи… в суровом центурионе нашлось гораздо больше сочувствия к поверженным врагам, чем в высокообразованном философе или в просвещенном наместнике.

Смотрю, Сенека с Галерием тоже что-то сосредоточенно пишут, спрятавшись в теньке. Префект видимо строчит очередной отчет в канцелярию Тиберия о проведенной в Мемфисе карательной экспедиции, а Луций ведет путевые заметки. Наверное, потом собирается на их основе написать книгу о своем пребывании в Египте. Нужно будет за этим присмотреть, а то наш философ может такого понавыдумывать, что потом вовек не отмоешься.

А вот Маду увлеченно рисует нильские пейзажи – все тревоги и печали забыты, на лице восторг человека, дорвавшегося, наконец, до любимого дела. На выданные мною деньги он купил на рынке свитки папируса и прочие необходимые художнику принадлежности, и теперь рисует каждую свободную минуту. Сначала, правда, он никак не мог поверить, что я разрешаю ему рисовать на папирусе в свое удовольствие, и все время переспрашивал меня: а можно ли ему изобразить тот или иной пейзаж? А вон тех крестьян на берегу тоже можно?

Смешной такой… Несмотря на мое одобрение, Маду все равно старательно экономит папирус, и оттого рисунки у него получаются довольно мелкими, они плотно покрывают поверхность свитка. Иногда даже не сразу понятно, где заканчивается один его набросок и начинается другой. Похоже, прежний хозяин держал Маду в черном теле и разрешал ему рисовать только портреты, и только по работе, не понимая, что такого талантливого художника нельзя ограничивать в его творчестве.

Отложив письмо Петру в сторону, встаю, чтобы пройтись по палубе и размять затекшие ноги. Маду увлекшись, рисует, прикусив кончик языка, не замечает, что я подошел и встал за его плечом, наблюдая за ним. Движения у него довольно скупые, но очень точные, выверенные – парень умудряется несколькими штрихами и линиями передать на рисунке все то, что видит перед собой. И наброски эти совершенно не похожи на традиционные египетские фрески в храмах – в них нет никакой схематичности, зато отлично передано движение. Вот прибрежный тростник сгибается под легкими порывами ветра, рядом проплывает рыбацкая лодка под парусом, которой ловко управляют двое крестьян. Все так достоверно… Кажется, я совершенно случайно умудрился купить юного гения. Размышляю над тем, не заказать ли ему у ремесленников мольберт – приспособление простое в изготовлении, а какая помощь для художника!

– Господин…? – Маду, наконец замечает меня и вскакивает, вопросительно заглядывая в мои глаза

– Сиди уже! – недовольно ворчу я на этого Ваньку – встаньку.

Вот от чего невозможно отучить его пока, так это от манеры вскакивать при каждом моем появлении. А на «господина» я уже просто махнул рукой. Девицы мои тоже иначе, как «господин», ко мне не обращаются, и искренне не понимают, чем я недоволен. Да, я и сам толком не могу объяснить причину этого своего недовольства – ведь по идее именно так они и обязаны обращаться к мало знакомому взрослому мужчине, внезапно ставшему их опекуном. Все вроде так, но… почему-то не отпускает меня странное чувство дежавю, все кажется, что я уже видел когда-то это в кино. И пусть по нашим следам не мчится Абдулла со своей бандой басмачей, но Суховым я себя сейчас частенько ощущаю.

Характеры девушек с каждым днем вырисовываются все ярче. Юная Зэма, например, по характеру вылитая Гюльчатай – наивная, доверчивая и послушная. Узнав, что это я заставил отца вернуть драгоценности ее покойной матери, упала мне в ноги, обливаясь слезами благодарности. Еле успокоили ее. Удивительно, но к остальному своему приданому Зэма отнеслась гораздо равнодушнее. К Залике она льнет как к старшей сестре, Манифу немного сторонится, и есть за что – та решила покомандовать над подругами по несчастью и над бедным Маду. Пришлось сразу объяснить египтянке, что прислуживать ей никто здесь не будет, и уж тем более мой личный художник. Да, пока он еще раб, но раб очень ценный, и главное – ей он не принадлежит, а значит, и помыкать она им не в праве. Не может обойтись без прислуги – пусть наймет ее, но деньги возьмет из своего приданого.

А вообще Манифа показала себя настоящей дочерью купца – пока она тщательно не пересмотрела содержание доставленных из дома сундуков, и не пересчитала монеты в резном ларце, слуг отца не отпустила. Даже интересно, что бы она устроила, если чего – нибудь не досчиталась. Поняв, что гнобить и унижать ее никто не собирается, шустрая египтянка быстро воспряла духом и вечерами засыпала меня вопросами: а какой у меня дом в Риме, а кто им управляет? А сколько у меня рабов? А есть ли у меня невеста и не собираюсь ли я жениться в ближайшее время? Ну, очень любознательная барышня…! Только непонятно, какое ей до всего этого дело, если в Кирене ее ждет жених, а в Рим никто собственно и не приглашал?

– Манифа – усмехаюсь я – жизнь любого римского легионера всецело находится в руках императора, особенно если этот легионер из рода Юлиев. Жениться и вернуться домой я смогу не раньше, чем лет через десять – когда отслужу в легионе весь положенный срок. А до этого счастливого момента мой дом – казарма, моя семья – контуберний, и вам тоже придется следовать за мной, куда бы я не отправился по службе.

– Но господин, ты же сам говорил, что отправляешься в Рим?

– Пока в Рим. А потом куда прикажет император Тиберий. Вполне возможно, что придется вернуться в Палестину и жить в Кесарии, но есть шансы, что нас пошлют на новое место службы в качестве личной охраны префекта Пилата. Кто знает…

На лице девушки легко читается разочарование – видимо, она себя уже на римской вилле представила. Только, в каком статусе, позвольте спросить?

А вот у Залики вопросы гораздо интереснее и умнее. Ее больше занимают основы новой, неизвестной ей религии, и она внимательно прислушивается к беседам, которые я часто веду с легионерами, а потом смело уточняет то, что было ей непонятно

– Господин, могу я спросить?

– Спрашивай.

– А почему у твоего Бога нет жены? Ведь она должна быть у каждого мужчины, даже если он могущественный бог. У нашего Осириса она есть, и у греческого Зевса, и у римского Юпитера…

– Наверное, потому, Залика, что Бог один, а все остальные лишь его создания, и нет среди них женщины равной ему. Такова участь Создателя.

– А почему его архангелы не женаты?

– Потому что они воины. Легионеры Рима ведь тоже не женаты.

– Это плохо… – Залика задумчиво чертит пальчиком узоры по палубе и размышляет вполголоса – ты говорил, что архангелы бессмертны, но легионеры-то в любой момент могут умереть, и тогда они не оставят после себя потомства. Неужели императору не нужны новые солдаты? Всем же известно, что лучшие воины получаются как раз из сыновей воинов – это всегда самые крепкие и здоровые мужчины.

Хороший вопрос задала девчонка. Умненькая она. Я ведь и сам об этом часто думаю в последнее время. Многие легионеры действительно погибают, не оставив после себя потомства. Римляне гибнут, а на смену им приходят дети рабов и варваров. Выжившие солдаты обзаводятся потомством, когда им уже за сорок, и теряется целое поколение, которое могло бы прийти на смену своим отцам и пополнить легионы. Почему же Август не понимал этого? А если понимал, то почему не исправил? Траян ведь спохватится и отменит запрет на браки солдат, но переломный момент будет уже пропущен – римские граждане к тому времени практически перестанут служить в армии.

К решению своего отца Залика отнеслась спокойно, видимо расценив мое опекунство как не самый худший для себя вариант. Осторожно поинтересовалась, куда я их повезу, и в качестве кого? Мой ответ, что в качестве сестер, ее окончательно успокоил. Ну, а что? В отцы я им действительно не гожусь, если только в братья.

Девушка внимательно присматривалась к тому, что их теперь окружает, иногда замирая и обдумывая непонятные ей моменты. В иерархии среди римлян она разобралась быстро, Галерия и Сенеку сразу выделила, но старалась с ними не сталкиваться. Стоило Луцию подойти ко мне, как Залика тут же тихо исчезала. А вот среди легионеров различий она не делала, ко всем относилась ровно и в отличие от Манифы глазки никому исподтишка не строила. Как будто сразу поняла, что центурия Лонгина – это крепкий мужской коллектив, спаянный не только службой, но и единой верой в Христа.

Правда, безграничное уважение ко мне, не мешало нашим парням подшучивать над сложившейся ситуацией

– Эй, Марк, а ты уже нашел мужей своим красавицам, или оставишь себе всех трех? Поделился бы, ты вроде никогда не был жадным!

– Не хочешь сам ночевать в их шатре, так пустил бы кого-нибудь из нас – вдруг девушкам холодно по ночам? Мы их согреем!

Но шутки парней были беззлобными и рамок приличий не переходили. Все как-то быстро привыкли к этой странной ситуации с появлением в нашей жизни девушек – египтянок, а на Маду из-за его умения рисовать, легионеры и вовсе смотрели как на пришельца с другой планеты. Гней с Дионом даже успели получить от него собственные портреты, нарисованные на небольших клочках папируса. Образы солдат в военном облачении занимали юного художника не меньше, чем пейзажи.