Текст книги "Сабля, птица и девица (СИ)"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

6. Глава. Пан Люциус Чорторыльский

Во вторник вечером Ласка, Вольф и Ян въехали в Волынь. Деревня деревней, но шляхтичей на улице как бы не больше, чем холопов. Вот корчма, вот господский особняк с неизменными колоннами на римский манер.

Ян снял в корчме комнату на троих, все перекусили на ночь и отправились спать. Поутру оделись не в дорожное, а в специально взятые хорошие костюмы и отправились с деловым визитом к хозяину этих мест.

– У любого магната, или пана, претендующего, что он как бы тоже немного магнат, должны быть клиенты, – по пути рассказывал Ян, – То есть, небогатые шляхтичи. Зажиточные паны, как у нас говорят, магнаты, правят на своих землях совершенно своевольно, без оглядки на короля и на писаный закон. Любой шляхтич, который сам не магнат, должен придерживаться какой-нибудь партии, то есть, быть вассалом какого-нибудь магната.

– Они что, присягу дают? – удивленно спросил Ласка.

– Нет, от магната к магнату бегать не грех. Мелкая шляхта держится у магнатов не за присягу, а чуть ли не за еду.

– Как холопы?

– Как холопы. Готовы терпеть даже побои с тем условиям, чтобы быть битыми не в грязи, а на ковре.

– И много у вас таких?

– Хоть отбавляй. Есть однодворцы, у кого из земли один двор и ничего больше. Почти как крестьяне. Есть те, у кого за душой ничего нет, кроме герба и сабли. Лучшее, чем они могут заниматься, это война. Если бы войны не было, ее бы стоило начать, чтобы чем-то занять эту братию. Работать руками они не пойдут ни за какие деньги. Считается, что занятие торговлею и ремеслами неприлично шляхетскому званию.

– А головой работать?

– Это как?

– Чиновником, архитектором, законником… – Ласка задумался над приличными для благородного человека мирными профессиями, – Да хоть и лекарем, наверное, раз их в университетах учат.

– Начнем с того, что в Польше столько шляхтичей, сколько нет потребности в работающих головой. В Литве, пожалуй, поменьше, но и больших городов меньше, где чиновники с архитекторами нужны. И, если уж шляхтич пошел к магнату в клиенты, это дорога в одну сторону.

– Они же присягу не дают.

– Я в том смысле, что пойдешь в клиенты – обратно в деревню не вернешься. Но между магнатами особо не перебегают и в совсем уж чужие края в клиенты не ездят, а в своих окрестностях часто группируются католики к католикам, православные к православным.

– Люциус Чорторыльский – католик или православный?

– Черт его знает. Никогда не задумывался.

Ласка повертел головой, ища церковь характерной архитектуры, но с того места, где они шли, церковь не просматривалась.

– И много у него клиентов?

– Несколько десятков. И поляки, и местные, и русские, у которых московский говор, и русские, у которых киевский. Самые негодяйские негодяи, которых из приличных мест поперли. Их в народе душегубами кличут, да они и между собой это прозвание приняли.

– За что их всех из приличных мест поперли?

– Ну уж не за пьянство и обжорство. Из приличных мест гонят за бесчестные поступки.

– Скорее, за подозрение, – сказал Вольф, – Если есть, что в лицо предъявить, то это дуэль. Кто знает, как за саблю браться, тому в шляхетских кругах многое простят. Кто так себе боец, тому лучше бежать подобру-поздорову. Если при дворе невзлюбили, то рано или поздно нарвешься на местного чемпиона и конец.

– Сильно надо постараться, чтобы не на кулаках, а на саблях биться? – спросил Ласка.

– Самую малость, – ответил Ян, – На кулаках шляхтичу драться зазорно, а сабли скрестить все равно, что чарками чокнуться.

– Опыт большое дело, – добавил Вольф, – От каждого шляхтича, даже кто и клиент, и бедный, ждут, что он наездник не хуже татарина и отменный стрелок. Из аркебузы, луки здесь не в ходу.

– Так что будь осторожен, никого лишний раз не задевай, – продолжил Ян, – Задел – извинись. Не помогло – берись за саблю. У шляхтичей дуэль обычное дело. Даже и не дело чести, а просто как развлечение. Не до смерти, конечно, а то бы они за месяц закончились. Но до первой крови тоже не баран чихнул. Первая кровь не обязательно царапина, могут и голову срубить.

– С саблей я и сам неплохо дружу.

– Не хвались. У вас в Московии таких обычаев нет. Здесь если шляхтич дожил до седых волос, то он такой вояка, что сам Иисус его бы при Втором Пришествии в первый ряд поставил.

За разговором дошли до хозяйского дома. Внутри, в большом просторном и светлом зале о десятке окон, на полу и на лавках спали и продирали глаза с дюжину шляхтичей в потертых жупанах со следами штопки и застиранными пятнами крови. Еще сколько-то клиентов уже весело звенели оружием во дворе. Те, что в зале, выглядели как… душегубы. Одеждой, прическами, манерами сразу видно, что шляхтичи, но встреть таких на большой дороге, так рука сама к сабле потянется.

Посреди зала стоял огромный стол, на котором прислуга накрывала клиентам к завтраку. У стола – лавки, а во главе – резное кресло с подлокотниками. На лавках лежали ковры, а в простенках между окнами висели шпалеры, так, что пустого места на стенах как бы почти и не оставалось.

В камине, отделанном мрамором и украшенный родовым гербом, тлели угли. Шляхта считала, что «печь давала только тепло и была глухая и немая; камин же давал и тепло, и свет, и разговаривал с человеком».

По сторонам от камина по избежание пожара ничего матерчатого не висело, зато там от пола до потолка расположился целый арсенал холодного оружия, от прадедовских мечей до новых на вид трофейных татарских и русских сабель.

Ян представился лакею, тот сбегал в недра дома и позвал пана. Хозяин не заставил себя ждать. Дородный, тучный, краснолицый и сизоносый. Щеки выбриты, усы подкручены. Выглядит лет на пятьдесят, что по нынешним беспокойным временам немало. Особенно для человека, живущего с меча.

– Здравствуй, пан мельник. С чем пожаловал? – приторным голосом спросил Люциус Чорторыльский.

– Здравствуй, ясновельможный пан Люциус. По великой нужде пожаловал. Бедствия терплю неимоверные, страдаю аки великомученик, – ответил Ян, – Дозволь тебе своих друзей представить, гостей из дальних стран. Вольфа из Риги и Ласку из Московии.

Вольф и Ласка низко поклонились.

– Прошу за стол, – сказал Люциус, повернулся к слуге и щелкнул пальцами, – Накрой нам в малой столовой!

Правила приличия для просителей совершенно не однозначные и полностью определяются поведением вышестоящего. Если он сразу переходит к делу, то просителю надлежит говорить по существу, не растекаясь мыслью по древу. Если ясновельможный пан заинтересуется и захочет узнать подробнее, то так и спросит. Если же проситель начнет по своей инициативе топить пана в подробностях, то рискует получить отказ, так и не добравшись до сути вопроса.

Когда пан приглашает за стол, то это знак, что торопиться нельзя. Приглашение дает замечательный шанс заранее расположить к себе хозяина, еще не начав говорить по делу.

Раз уж пан считал нужным держать открытый стол в большой столовой, то для того, чтобы говорить по делу не во всеуслушанье ему требовалась и малая. Стол поскромнее, человек на шесть. Стулья вместо лавок. Снова камин, только поменьше. И огромный буфет. На стенах семейные портреты, на буфете красовались кувшины и кубки в том числе, из цветного стекла.

Ласка снова поискал глазами красный угол с иконами и снова не нашел. Решил, что пан католик, на этом и успокоился, просто перекрестившись.

Первым делом на закуску принесли мачанку. Горшочки с тушеным в густом соусе мясом и блины, чтобы туда макать.

Под мачанку выпили по чарке-другой крепкой местной настойки. Ян рассказывал полоцкие городские сплетни. Вольф отмалчивался. Ласка сказал, что он сын боярский и проболтался, что водку гонит. Поговорили о водках и прочих крепких напитках. Люциус знал столько, что хоть записывай.

Где-то в доме хлопнуло.

– О, виват, – обрадовался Люциус, – Как раз вовремя. Ты знаешь, мой московский друг, что такое бигос с виватом?

– Бигос это мясо, тушеное с капустой, – ответил Ласка, – А виватов отродясь не ел.

– Горшок с бигосом закрывают тестом и ставят на огонь. Как прогреется, тесто рвется с хлопком. Вот это, у нас говорят, виват.

Прибежали слуги, принесли большой котел с бигосом, где маринованная говядина и капуста утушились чуть ли не до однородного состояния. Под бигос выпили еще понемногу.

– Ходит слух, что под Дубровно нечисть собралась, да корчму сожгла, – сказал Люциус, – Что о том деле в Полоцке бают?

– Оооо, добрый пан, это ты хорошо спросил, – ответил Ян, – Тут с нами добрый молодец, который в той самой корчме побывал.

– Надо же, какая удача! – Люциус как-то искренне обрадовался, как будто у него был настоящий интерес к чудищам.

Ласка рассказал столько, сколько смог запомнить. Люциус слушал очень внимательно, спрашивал, какие конкретно чудища принимали участие.

– Колдун-кобзарь? Смотри-ка, куда забрался.

– Не местный? – удивился Ласка, – На Белой Руси своих колдунов мало?

– Колдунов везде мало. Они люди штучные и всегда не на виду. Вот ведьм чуть не в каждом селе. Правда, слабые они обычно. Но ведьмы. А колдунов днем с огнем не сыщешь, когда понадобятся. Верно, Ян?

Ян кивнул.

– И все поют? – спросил Ласка.

– Каждый по-своему чудит. Кто-то ростовщичеством балуется, кто-то девушек из приличных семей ворует. Кто и в мельника поиграть может, да, Ян? Но всем колдунам далеко до пана Твардовского из Кракова. Вот он чудит так чудит. Однажды гору перевернул. Другой раз на коне сквозь дом проехал. Да еще и верхом на петухе летает. А наш общий знакомый всего-то странствует как бродячий музыкант.

– Разве хороша жизнь скомороха? – спросил Ласка.

– А самогонщика жизнь хороша? – ответил Люциус, – Ты сын боярский и водкой балуешься, он колдун и песенками развлекается. Бают люди, что у немцев и короли в люди выходят, шляпу пониже надвинув. Простых девок огуливают под личиной рыцарей-однодворцев.

– Батя рассказывал, у них там карнавалы бывают, когда весь честной народ рядится чудищами в масках, и не поймешь, кто король, а кто мелкопоместный или и вовсе студент. И под личинами разное непотребство творят, об которое честное имя пятнать не хочется.

– Верно говорит. Бывал я на таких карнавалах. Эх, какие там дамы! Хочешь повидать?

– Благодарю покорно, но меня батя не отпустит. Сказал, не дальше ляхов ехать.

– Какое же у тебя к ляхам дело? Или погоди, ты еще про Дубровно недорассказал. Ведьмы были?

– Ведьмы были, – Ласка продолжил, – Не меньше трех. Самая лютая с зелеными волосами.

– Красивая?

– Кабы ей пасть поменьше, так и бояре бы оглядывались.

– Да что пасть, фигура как? Не разожралась, не отощала?

– Фигура как песочные часы. Сверху во, снизу во, посередине во.

– А сиськи как? Стоят или висят?

– Стоят как у молодухи.

Ласка посчитал бы подобные расспросы про любую приличную женщину откровенно оскорбительными и для нее, и для себя. Но вступаться за честь нечисти означало бы принять ее сторону. Да и не воспринимал он потусторонних существ и сущностей как обладающих честью. Описывал ведьму не как девицу, а как забавное пугало в виде девицы или картинку срамную.

– Так это Ядвига, данница Меднобородого. С чего бы ее под Оршу на Кощеевы земли понесло? Что скажешь, Ян? Куда Ян подевался?

Выпили еще. Люциус не заметил исчезновения Яна. Они с Вольфом вышли по малой нужде, хотя по времени так могли бы уже и большую справить. Ласка продолжил описывать чудищ.

– Лешие, водяные, упыри, стрыги, – прокомментировал Люциус, – Кого-то так и вовсе по твоему описанию не узнаю. Но добрая половина смахивает на данников Меднобородого, а не русского Кощея.

– А кто тот железный, что с веками до земли?

– Веки до земли, это Вий, король подземных гномов, – сказал Люциус, – Живут они хорошо так к югу отсюда, это если по меркам верхнего мира. Через подземный мир, оно, конечно, короче будет. Поднять-то Вия несложно. Я его знаю. Скучно ему, понимаешь? Посмотреть под землей у них там не на что. Привести в корчму его можно, особенно если сказать, что там ведьмы смазливые. Одна Ядвига чего стоит. Только зачем? Ради кого вообще вся эта свистопляска?

– Думаю, монашка молодого они искали. Мы с ним вдвоем в кругу остались, а нечисть всех прочих обнюхала, и кого надо было, того не нашла.

– Неужто тебя искали?

– Да я-то кто такой? Отродясь с нечистью никаких дел не имел!

– А монашек имел?

– Мало ли, перекрестил кого, или там, не знаю, изгнал. Монахов нечисть не любит.

– Хм…

– Да и не от хорошей жизни люди в монахи идут. Может у него грехов за душой на сто лет молитв.

– Бывает, да. Знал таких?

– Знать не знал, а слышать слышал.

– Дальше что было? После того, как Вия привели.

– Я его подстрелил. Серебра в ствол всыпал, лоскутком от рясы запыжил и жахнул. Попал, вот те…

– Тише-тише, не поминай всуе, – Люциус не дал Ласке перекреститься, – Смотри, какой! Самого Вия подстрелил! А мне до сих пор не доложили. За что бы выпить?

– За упокой?

– Ха-ха-ха! – Люциус так бурно расхохотался, что чуть не упал, – За упокой души, чтоб ты знал, пьют про тех, у кого душа имеется, пусть и грешная.

– А у чудищ?

– Ведьмы, оборотни, колдуны, они по сути люди. Лешие, кикиморы и прочая нечисть, вот и Вий тот же – нелюди.

7. Глава. От стола в яму, из ямы за стол

Сверху загрохотало, а потом из большого зала послышались звуки серьезной драки. Именно, что не битвы, а драки. Мало звенела сталь, больше стучало дерево, то об дерево, то об железо, то об людей.

Люциус бросился в зал. Ласка за ним. В зале шляхтичи бегали, кричали и махали саблями в воздух. Ласка сначала не понял, кто кого бьет, но из толпы к нему вылетела деревянная дубинка.

Увернулся. Дубинка тоже на ходу повернулась. Выпивши, Ласка никогда не брался за оружие, а из подходящих предметов под руку ничего не попало. Дубинка нападала со всех сторон, а Ласка вертелся посреди зала. Казалось бы, пьяный пытается танцевать вприсядку, а невидимка его бьет.

Но никакой невидимка не мог бы так прыгать, чтобы бить то справа, то сразу же слева. То сплеча, то наотмашь, то левой рукой. Дубинка летала и била сама по себе, не имея точки опоры.

Шляхтичи вернули сабли в ножны и стали прихлопывать и притоптывать в такт.

– Прекратить! – рявкнул Люциус и добавил длинное выражение на латыни.

Дубинка метнулась в сторону лестницы в верхние покои.

На полу зала лежали и сидели несколько клиентов Чорторыльского. Еще человек пять оставались на ногах, но тоже заметно побитые. На полу лежал Вольф.

– Атаман! С этого началось? – спросил Люциус, кивнув на Вольфа.

Атаманом звался главный из душегубов. Ласка не понял, должность это или прозвище, но понял, что в любом случае кого попало так не назовут. К своему возрасту, а выглядел он лет на сорок, Атаман не отрастил брюха и не сгорбил спину. Зато смог, в отличие от всех остальных, отбиться мечом от колдовской дубинки вчистую. Из тех, что не полегли и не попрятались, только у него на лице не было свежих следов ударов.

– Ввалился с лестницы и дубинка за ним, – ответил Атаман, – Мы и не поняли, кто кого бьет, а дубинка давай нас лупить. Мы за сабли, она по пальцам. Ух, лютая штука, не иначе самого черта хвост или уд срамной.

Атаман легким движением запястья описал вертикальный круг острием меча, как бы демонстрируя, что ему и по пальцам не попало.

– Кшиштоф, взять его и держать, как следует. И второго тоже.

Люциус торопливо побежал вверх по лестнице. Душегубы придвинулись к Ласке. Ласка потянулся к сабле.

– Не балуй, – сказал Кшиштоф.

Этот, судя по голосу, старший из них в смысле возраста. Но по голове получил, что аж черепушка промялась. Разве можно после такого удара остаться на ногах? И вообще, разве череп мнется? Он не должен ломаться, чтобы мозги наружу?

Ласка их нисколько не испугался, но первым обнажать клинок в гостях не хотел. Равно как и убегать. Он ничего не только плохого, а даже и предосудительного не сделал. Побежать – значит, дать себя заподозрить, показать, что за тобой есть какая-то вина.

Люциус вернулся злой.

– Ты зачем, негодник, среди бела дня в моем дому по сундукам шаришь? – строго спросил он лежавшего на полу Вольфа, к шее которого шляхтичи приставили две сабли.

– А ты, стало быть, мне зубы заговариваешь, пока меня грабят? – Люциус повернулся к Ласке.

Ласка замешкался и ничего не ответил.

– Бес попутал, – пожал плечами Вольф.

– Какой такой бес? – скептически и как-то с издевкой спросил Люциус.

– Да сам знаешь, какой. Тут в округе бесов не то, чтобы много.

– Вот я вас обоих и накажу. Нечего свои окаянные помыслы на беса сваливать! Бес, он напраслину не любит. Ой как не любит!

– Еще бы нас волновало, что там бес любит, что не любит, – сказал Ласка.

– Это ты только что говорил, что на Руси водку гонишь? – Чорторыльский повернулся к нему.

– Я.

– А знаешь, кто и зачем ее выдумал?

– Мы, православные, чертовых выдумок не боимся, – ответил Ласка по-батиному, – Крестим чарку да пьем во славу Господа.

– Вот за что не люблю вашу православную братию, так за то, что у вас в одной руке Богу свечка, а в другой черту кочерга.

– Зато нас Бог любит.

Люциус скривился.

– Вся ваша Московия только божьей милостью и существует. С запада Литва и Польша. С севера шведы и немцы. С остальных сторон татары. Князья друг с другом как кошки с собаками. Бояре чуть что готовы хоть в Литву, хоть к татарам отъехать.

– К татарам один всего предатель! – возмутился Ласка.

– Это пока один. На разведку. Первого Бельского прикормят, а там и остальная семья подтянется. Иван Федорович, говорят, в Боярской думе сейчас за старшего? С Бельскими считай половину Москвы хан к рукам приберет. Или не так? Или бояре за вашего малолетнего князя вступятся? Или за матушку его?

Ласка опустил глаза.

– Русского травить собаками, немца – медведем! – вынес приговор Чорторыльский.

– Так им, воришкам! – крикнул кто-то из душегубов.

Ласка схватился за саблю, но почему-то оступился и упал на ровном месте. На него налетели, сорвали пояс с ножнами и завернули руки за спину.

Похоже, панское правосудие не предполагало ни презумпции невиновности, ни права на защиту, ни прав на последнее слово или последнее желание. Про такое на Руси говорили, но Ласка не верил.

– Кшиштоф, что у тебя с головой? Подойди, – сказал Чорторыльский, оглядев свое войско.

Кшиштоф подошел, и пан Люциус выправил ему голову, потыкав в нее пальцами.

В поместье пана Люциуса имелась специальная яма, чтобы кого-нибудь кем-нибудь травить. Круглая, глубиной в человеческий рост. Стены выставлены заостренными сверху бревнами. Звери попадали в яму через два прохода с поднимающимися железными решетками, а людей сбрасывали сверху. Чаще там стравливали собак, реже медведей. Иногда волков, крестьян, военных пленных, воров и разбойников.

Для зрителей вокруг был устроен дощатый помост под навесом. Пока судья, приговоренные и все остальные шли к яме, слуги уже вытащили на помост тяжелый стол и лавки из дома и бегом-бегом ставили на него все новые блюда.

– С кого начнем, с русского? – спросил Люциус, – Атаман?

– С немца, а русского напоследок оставим, – не по-доброму улыбнулся Атаман.

– Кшиштоф?

– Как по мне, так немцы хуже московитов. Но не настаиваю.

– Анджей?

– Как пану угодно! – ответил Анджей, красавчик-блондин, – У меня к ним личных счетов нет.

– А Богдан нам что скажет?

Душегубы с улыбками расступились, оставив перед паном здоровенного парня чуть старше Ласки с иссиня-черными волосами, стриженными под горшок.

Богдан предсказуемо замялся.

– Був бы у пана татарин або жид, так я сказав бы, кого першого. Так ни того, ни иншого, ни навить правобережника немае, – Богдан почесал в затылке, – Хлопцы гутарять, з московитами вийна була, так давайте з московита почнемо. Ну як викуп за себе запропонуе?

– Кто о чем, а у Богдана одни деньги на уме, – сказал Анджей, – Ты еще бабу в счет выкупа попроси.

– Зовсим и не смишно. Баба в господарстви завжди стане в нагоди, – пожал плечами Богдан.

Люциус обвел глазами свое войско. Кого бы еще спросить?

– Не вели казнить, вели слово молвить! – попросил Вольф.

– Молви, вор, – усмехнулся Люциус.

– Знают ли шановные паны, что такое прецедент? – спросил Вольф, повернувшись к шляхтичам.

– Не-а, – ответил Богдан.

– Знаем! Знаем! – наперебой ответили остальные душегубы.

– До сих пор было принято шляхтичам меряться силами с медведями, а черный народ травить псами. Вы что, хотите, чтобы стало наоборот?

– Что в лоб, что по лбу! – ответил Анджей.

– Не-не-не, брат Анджей, – возразил более рассудительный Кшиштоф, – Псов-то в каждой усадьбе хватает, а медведей в домашних зверинцах на всю Польшу и пяти не наберется.

– Не позволям! – Анджей оценил ситуацию, – Русского к медведю, немца к псам!

– Не позволям! Вето! – закричала толпа, размахивая саблями, – Право имеем!

В самом деле, если сегодня разрешишь травить шляхтичей собаками, то завтра могут и тебя затравить. Другое дело, когда на тебя готовы собак спустить, а ты апеллируешь к шляхетским вольностям и требуешь медведя, которого у недругов почти гарантированно нет. Этак можно и до сабли доапеллироваться, а с саблей-то с Божьей помощью и отбиться можно, и погибать не стыдно.

Чорторыльскому предложение поменять приговоры не понравилось, но он вынужден был согласиться. Ласка попытался представить, кем надо быть, чтобы переорать шляхтичей и настоять на своем. Даже батя вряд ли смог бы. Вот, Атаман вроде главный, но он и пытаться не стал.

– Что, если этот тоже не шляхтич, как тот? – спросил Богдан.

– Если одолеет медведя, значит, не грех поверить, что шляхтич, – сказал Чорторыльский, – Не одолеет – сам виноват. Назвался груздем – полезай в кузов.

Поднялась правая решетка, и из нее на арену вышел медведь. Небольшой, но совершенно настоящий. Здоровый, быстрый и опасный.

Ласка стоял посередине. От медведя бегать смысла нет. На четырех ногах бегается не в пример быстрее, чем на двух. Обхватить его за бока и задушить, как древние рыцари? Братья бы смогли. Набить морду кулаками? Толку-то. Разозлится, да и только. Оружие бы, хоть какое-нибудь.

Медведь встал на задние лапы и зарычал. Его морда возвышалась на локоть над головой доброго молодца. Ласка подскочил к медведю и что есть силы ударил кулаком под ребра. Человека такой удар бы сложил пополам, но медведь только оборвал свою речь и рухнул на все четыре лапы.

Ласка проскочил под опускающейся передней лапой, схватился за длинный медвежий мех, запрыгнул зверю на спину и перецепился за складки шкуры на шее.

Медведь взревел еще более злобно и попытался достать наездника передними лапами, то одной, то другой. Ласка вертелся вправо-влево и не давал зверю поднять сразу обе передние лапы. Как наездник он, конечно, не сильно тяжелый, но достаточно увесистый.

В очередной раз опустив переднюю лапу, чтобы не упасть, медведь встал на все четыре. Ласка соскочил, и в его цепких пальцах осталось два клока медвежьей шерсти.

– Вот тебе, вот тебе! – он запихнул шерсть в пасть медведя, увернулся от ударов передними лапами и отскочил на безопасное расстояние.

Медведь остался стоять на четырех ногах и отплевываться.

Ласка перевел дух и атаковал снова. Опять увернулся от лап и выдернул хорошие клочья свалявшегося меха с боков. По-видимому, прихватил и нормально растущие шерстины, потому что медведь аж выругался чуть ли не человеческим голосом.

Зверь бросился, но промахнулся. Ласка двигался очень быстро. Еще бросок и снова мимо. Еще бросок – и Ласка подхватил медведя за шкуру на шее и прыгнул спиной вперед вместе с ним. Прямо в бревенчатую стену. Медведь попал в нее носом, а Ласка – спиной.

– Урррр! – медведь отвалился от стены и сел на задницу.

Ласка высоко подпрыгнул и ударил нисходящим ударом нижней частью кулака в поднятый кверху нос. Медведь опрокинулся на спину, закрывая нос лапами.

Ласка оббежал медведя, присел, и заорал в ничем не прикрытое ухо:

– Ааааааа!

Медведь вскочил, но Ласка уже держал его за ухо двумя руками, и вес такой серьги оказался явно великоват для такого уязвимого места. Зверь взвизгнул, навалил кучу и сбежал за свою решетку.

– Хорош! – сказал Чорторыльский, – Ой, хорош! Верните ему его саблю, накиньте плащ и посадите ко мне за стол!

Сию минуту душегубы спустили лестницу на арену, вытащили дорогого гостя, опоясали верным боевым поясом, накинули теплый плащ, посадили за тут же освободившееся место рядом с хозяином и налили кубок вина. Анджей даже одобрительно хлопнул по плечу.

Ласка встал, почти не дрожащей рукой поднял кубок и отхлебнул больше половины. Перевел дух и допил до дна.

– Благодарствую, – сказал он, возвращая кубок на стол.

– Вот, сразу видно шляхтича и без медведей! – сказал Чорторыльский, – Быдло так не пьет. Кто на него с саблей выйдет?

– Я! Я выйду! – наперебой закричали шляхтичи.

– Я бы и сам вышел, – сказал Чорторыльский, – Но не хочу, устал. Покажи-ка саблю, гость дорогой.

Дорогой гость достал из ножен саблю, взятую с татарского мурзы. Сабля отменная. Как у королевича. Рукоять с золотым навершием, а клинок дороже всего – настоящий булат, который за тремя морями куют правоверные кузнецы для воинов Аллаха.

Люциус присмотрелся, прищурившись. Поводил рукой между глазами и саблей. Поглядел через пальцы.

– Заморский булат, как бы не индийский. Да какой хороший, посложнее египетского. Продай?

– Что с бою взято, то свято, – ответил Ласка, – Где это видано, чтобы шляхтич да последнюю саблю продал?

– Ну нет, так нет, – в другой стране могли бы поспорить, но в Польше такой ответ единственно верный и просто подтверждает статус благородного человека, – А остра ли твоя сабля?

– Когда б у вас тут нашелся шелковый платочек, показал бы я, как остра.

Платочек нашелся. Ласка подкинул его в воздух, три раза взмахнул саблей, и на стол спланировали четыре квадратика.

– А что потверже разрубит?

– Копейное древко снесет и не заметит.

– А голову?

– Да и голову. На что нужна сабля, которая голову не снесет.

– Тащите сюда немца.

Притащили Вольфа, поставили на колени.

– Снесешь голову? – спросил Чорторыльский.

– Безоружному? Связанному? Ты что, ГОСТЯ обидеть хочешь? ПАЛАЧОМ назначить?

Ласка в сердцах прокрутил в руке саблю и ударил по столу. Стол был шире, чем длина клинка и не рухнул полностью, но глиняная тарелка развалилась четко на две половинки, скатерть на половину ширины стола повисла, прорезанная, и две широкие доски из четырех, составлявших столешницу, под тяжестью выставленного угощения перекосились углом. Со стола посыпалось мясо, рыба и все на свете.

– Извини, Ласка, бес попутал, – повинился Чорторыльский, – Смотри тогда, как этого любителя прецедентов псы порвут! С медведем ему проще бы было. Хвать – и понеслась душа в преисподнюю.

Люциус не боялся гостя с саблей. Сказать, что он боялся потерять репутацию, тоже было бы неверно. Вот по пьяни совершить бесчестный поступок это то, чего допускать нельзя. Ни от себя, ни от еще кого-то. Где это видано, гостя палачу уподобить, на такое только бес попутать может.

– Слуги! Все убрать, стол сменить! Мы пока на собачек посмотрим.

Слуги радостно побежали выполнять приказание. Все, что упало на пол, шляхтичи есть не будут, даже умирая с голода. А слуги будут. И все, что было на столе, хозяин приказал сменить, а это как бы не в два раза больше, чем упало.

Вольфа бросили на арену. Не успел он встать, как левая решетка поползла вверх.

– Ату его! – заорали хозяин и его свита.

Ласка не кричал. Нет такого закона, чтобы воров казнить собаками. Одно дело на застигнутого с поличным спустить собак, другое – собаками казнить. На Руси воров вешать положено, а перед этим судить. И обязательно перед казнью исповедать и причастить, чтобы умер как человек, даже если и жил как нелюдь. Но это дома, а в чужой монастырь со своим уставом не ходят. За невиновного заступиться святое дело, а как воров казнить, пусть хозяева решают. Будь вор православным, Ласка бы настоял на соблюдении обряда, но этот немец даже не католик, а сектант-протестант. Ласка еще в немецкой слободе научился различать одних от других.

Псы с лаем окружили Вольфа, но не приближались к нему даже на шаг. Он, казалось, тихо рычал, хотя может и молчал, а рычание Ласке послышалось среди собачьего лая и улюлюкания публики.

Ни одна собака так и не напала. Один за другим псы поджимали хвосты и отходили в сторону решетки.

– Что такое? – сказал Чорторыльский, – Цыгане лошадей заговаривают, а воры собак? Слышал я про такое. Повесить его!

– Нет, – ответил Ласка.

– Что нет, почему нет?

– Несправедливо наказывать человека дважды за одно преступление. Если вешают и веревка рвется, значит, нет на то Божьей воли. И с собаками так же, наверное. Они к Богу ближе, веревку люди вьют, а собака – Божье создание.

– Я здесь справедливость! Что хочу, то и ворочу. Могу вообще без преступлений повесить. Как холопа, и на другом суку еще собак трусливых для полноты картины.

Вольф тем временем мелкими шагами приближался к открытой решетке. Ласке показалось, что он принюхивается. Когда все отвлеклись, Вольф рявкнул на собак, и те отбежали к противоположной стене, а он сам бросился в решетку.

– Куда он? – пожал плечами Чорторыльский.

– Пес с ним, – сказал Ласка.

– Пес с ним! – Чорторыльский захохотал, – Да там дюжина псов с ним! Пусть посидит на псарне, миски повылизывает.

Ласка сообразил, в чем дело. Если по ту сторону решетки ход выводил на псарню, то где-то есть двери, которыми на псарню ходят люди. Корм принести, нечистоты выгрести и еще тысяча дел. Собака притертую дверь не откроет, замок не нужен. И вор уж куда-куда, а на псарню не полезет, тоже повод замков не ставить. Еще там окна, само собой. Или даже дворик без крыши. Собаки же не улетят, а свет и самим собакам нужен, и для ухода за ними.

– Что там стол? – Чорторыльский оглянулся. Стол снова ломился от лакомств.

– Всем еще по чарке! И музыку!