Текст книги "Сабля, птица и девица (СИ)"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Сабля, птица и девица

1. Глава. Незваный гость против татарина

Солнце клонилось к закату, когда в деревню въехали татары. Нет, не тысячное войско, и не сотенное. Отряд в два десятка сабель. Может быть, разведчики перед большим набегом, таким, как четыре года назад докатился до Рязани. Может быть, разбойники из Дикого Поля, которые наезжают на Русь не столько наживы ради, сколько ради удали молодецкой.

Впереди отряда ехал мурза в кольчуге и в шлеме. Очень молодой, но очень богатый. Остальные налегке, в халатах и войлочных шапках. Тоже все молодые. Когда идет большой набег, молодежь в поисках легкой добычи может отклоняться относительно далеко от основного направления.

Деревня гостей не ждала, а если бы и ждала, то не таких. Пожаловал давеча в деревню к Федоту Еремеевичу в гости племянник Иван по прозвищу Ласка лет шестнадцати от роду. Не с пустыми руками приехал, а привез с собой два бочонка водки. Хорошей водки, крепкой и без сивухи. Такой отменной водки не то, что мужики, дворяне здесь не пробовали.

С утра пораньше поскакали хозяева с гостем на охоту, загнали кабанов-сеголетков, мужиков на рыбалку послали, а сами в баню пошли, чтобы к вечеру сесть за стол с чем Бог послал. Ни о каких татарах и не подумал никто. Где это видано, чтобы татарин на рыбу, да на свинину, да водки испить, да в бане попариться в гости заявился?

Однако же, заявились. Выехали на середину деревни к барскому терему и с седел по-хозяйски окрестности оглядывают. С чего начать, с фуража или с полона?

Навстречу татарам вышел Ласка. Босиком, в исподних штанах и даже без нательной рубахи. Только что из бани. Только что в пруд прыгал, едва успел штаны натянуть. Но уже хорошо выпивший.

– Татары? – сурово спросил Ласка, покачиваясь.

– Татары, – ответил мурза.

– Не вовремя вы.

– А когда мы вовремя бываем? Ты скажи, мы еще раз придем.

– Сегодня мы пьем. Завтра похмеляемся. Вчера приходите, – сказал Ласка еще более недовольным голосом, пьяно переступая с ноги на ногу.

– Представь, что вчера наступило. Мы пришли. Можете откупиться. Золото, серебро, лошадей, девок красивых. Коням овса, добрым молодцам стол накройте.

– Какие же вы добрые молодцы, если даже я сейчас не добрый молодец.

– А какой?

– Злой.

– Боюсь-боюсь, – тоненьким голоском пискнул татарин, и остальные рассмеялись.

– Третьяк! – крикнул Ласка в сторону забора.

– Здесь я, дяденька, – отозвался детский голос.

– Дай мне твою сабельку.

– Может, за твоей сбегать? За настоящей?

– Да выпил я лишку сегодня. Не ровен час, порежусь.

Из калитки выскочил мальчишка и подал злому молодцу деревянную саблю. Прут крепкого дерева с сабельным изгибом и перекрестьем из обрезка такого же прута, привязанным пеньковой веревкой. Бросил взгляд на татар и спрятался обратно. Ласка, пытаясь взять саблю, два раза промахнулся рукой мимо рукояти и схватился только с третьей попытки, когда Третьяк сунул саблю ему прямо в ладонь.

Татары переговорили по своему, не переставая хихикать, и тронули коней. Ласка попытался свистнуть, но сорвался в шипение. Сплюнул, фыркнул и заржал. Кони попятились. Ласка пошел на татар, продолжая то фыркать, то ржать. Кони не слушались всадников и задом отходили от странного человека, говорящего на их языке.

Мурза похлопал по шее своего коня и сказал ему что-то на ухо. Конь встал. Татарин неспешно вытащил лук из саадака, наложил стрелу, демонстративно прицелился и выстрелил в Ласку.

И не попал. Пьяный как раз в момент выстрела качнулся ровно настолько, чтобы стрела просвистела мимо.

– Шайтан, да, – сказал татарин. После чего все остальные татары тоже достали луки и обстреляли злого молодца.

Не попал ни один. От половины стрел Ласка увернулся, половину отбил саблей и одну поймал левой рукой.

Ласка удивленно посмотрел на стрелу и сломал ее в кулаке.

– Я для чего саблю взял? – спросил он, – Чтобы ты меня конем топтал, из лука стрелял? Это не я к тебе приехал, а ты ко мне. Окажи уважение. Слезь с коня, саблей меня поруби. Или струсил?

Татарин не струсил, но где это видано, чтобы старший воин слез с коня по просьбе какого-то пьяного оборванца. Ладно бы перед ними богатырь стоял в сверкающих доспехах, тогда другое дело. Мурза приказал, половина отряда спешилась и пошла на русского с саблями в руках. Тот переложил свою сабельку в левую руку, прижал нательный крест правой и сблевал под забор.

Плюнул. Переложил саблю в правую руку, вытер рот тыльной стороной ладони левой.

– До того ненавижу вас, поганых, что смотреть противно, аж блевать хочется.

– Уж нам-то как противно, – ответил мурза с седла, – Руби его!

Татары набросились линией. Никто не прятался за спины товарищей, все сначала развернулись во всю ширь улицы, а потом попытались окружить противника.

Ласка прошел через линию каким-то нелепым рывком, как будто падал и переставлял ноги, чтобы не свалиться. По пути незаметно махнул своим прутиком, и один татарин заорал, бросив саблю и схватившись за лицо.

– Что? Соринка в глазу? – спросил Ласка, поворачиваясь.

Татары атаковали снова, и снова никто не попал.

Ласка отступил, отбиваясь от двоих. Прутик летал в воздухе еще быстрее, чем сабли, и отбивал удары не в острие, а сбоку в плоскость клинка. Русский шатался и гнулся как ива под ураганом, уходя от тех ударов, которые не успевал парировать.

Но на этой позиции он оставался недолго, выбрал момент и прошел между татарами никаким не фехтовальным шагом, а тремя размашистыми пьяными шажищами. При этом всем весом наступил одному из врагов сбоку на голень под самым коленом, сложив ногу и впечатав колено в сухую утоптанную землю.

Татары на этот раз учли, что русский может пройти через линию, и за первыми двумя оказался третий. Умный, не стал бить с замаха, а уколол в живот. Ласка пропустил укол, повернувшись и втянув живот. Татарин тоже уклонился от укола в голову. Но на самом деле, в голову ему летел не укол прутиком, а удар кулаком, да еще и с разбега.

Татарин получил кулаком в нос и повалился на спину. Ласка запнулся об его ноги и тоже упал. Там, где только что был русский, пронеслись параллельно земле две острые сабли. От таких ударов не уклонишься, рассечет человека пополам, а рука под клинок попадется, так и руку отрубит. Так и получилось. Встречные удары пересеклись, и на землю упала отрубленная рука с саблей. Татары заорали друг на друга.

Упавший Ласка кувырком перекатился и сбил с ног еще одного врага, который промахнулся нисходящим ударом, ожидая, что пьяница растянется во весь рост. Вскочил, оступился и упал на колено, пропуская над головой сверкающий клинок. Еще вставая, Ласка повел укол в живот, но упав, воткнул свой прутик во внутреннюю сторону бедра. Отскочил назад, выдергивая чудом не сломавшееся оружие, отскочил лишку, на три шага. Из раны брызнул фонтан крови, татарин упал и принялся судорожно зажимать артерию руками и складками штанов.

Пройдя через линию, перекувырнувшись и отскочив назад, Ласка оторвался от врагов. Теперь на него напал только один татарин за раз. Ласка выбил у него саблю ударом по пальцам, налетел на врага, схватил его левой рукой за горловину кольчуги и развернулся вместе с ним, подставив голову татарина под удар вместо своей. Тут же выпадом пробил гортань еще одному, пропустил в опасной близости два диагональных удара и оказалось, что еще раз прошел через строй.

Только строя-то и не осталось. Против Ласки стояли всего трое, из которых один отрубил товарищу руку, другой голову, а третий не то что по русскому, а даже по своим не попал ни разу. Остальные кто лежал, кто сидел, кто еще как убрался с дороги.

– Ик! – сказал Ласка и повернулся к оставшимся верхом татарам, – И-и-и-к-к-к… И-и-и к-к-куда они все подевались?

– Шайтан, – покачал головой мурза и спешился.

Ласка посмотрел на него исподлобья. Парень примерно того же возраста, может старше на годик. Но шлем и наручи новые, красивые. Кольчуга заморская.

Татарин поднял саблю и осторожно пошел вперед.

– Бррр! – сказал Ласка и передернул плечами, – Ветер холодный. Так, чего доброго, и протрезветь можно.

Татарин нанес первый удар. Ласка увернулся и тоже ударил по-сабельному. Стегнул по кольчуге поверх многослойного шелкового халата, татарин даже уворачиваться не стал.

Мурза закрутил саблей, обрушив на противника ураган ударов и защищая только лицо. Русский как-то вертелся, приседал, парировал в плоскость, пытался ударить в лицо и по пальцам и отступал, отступал, отступал. С последним шагом он уперся спиной в забор. Тут же перенес вес на правую ногу и парировал перекрестьем в перекрестье.

На мгновение враги посмотрели в глаза друг другу. Татарин сделал движение кистью, чтобы располосовать русскому руку. А Ласка разжал пальцы на тонкой «рукояти» своего прутика и сжал их снова, захватив татарина за запястье. Дернул на себя, подхватил левой за локоть, подставил ногу и прокрутил татарина, уложил его лицом в дорожную пыль. Нажал на правую руку, которую удерживал двумя своими. Тот вскрикнул, а его булатная сабля оказалась в руке у Ласки.

Татарин, не желая сдаваться, тут же вскочил. И все вокруг ахнули. Никто не увидел, как ударил Ласка, но на шее мурзы появилась красная полоса. Кровь потекла, брызнула, полилась ручьем. Мурза упал.

Остальные татары развернули коней и поскакали прочь из деревни. Следом за конными побежали спешившиеся, кто был в состоянии бегать. Ласка свистнул вдогонку, и татарские кони вместо того, чтобы дождаться хозяев, бросились врассыпную.

Откуда-то из калиток, из-за заборов, с деревьев, с крыш повалили люди. Вся деревня, пока Ласка держал оборону, вылезла из убежищ и смотрела, кто с начала, кто ближе к финалу.

Последними вышли гостеприимные хозяева, покачиваясь и хлопая глазами, но в доспехах и при оружии.

– Опоил ты нас Ласка, – сказал дядька Федот, – Вусмерть опоил. Людям в глаза смотреть стыдно.

Ласка пожал плечами.

– Я вот уже протрезвел почти.

– Да мы тут тоже почти протрезвели, пока одевались.

– Вот и ловите татар с конями, раз оделись. А то я тут замерз, – Ласка передернул плечами, – Мне бы к печке, да одеяло, да сбитня горячего.

– Может тебе еще красну девицу под бочок? – спросила какая-то девушка.

– Как же после бани да без девицы? – ответил Ласка, – Или кто сегодня к татарам под бочок собирался?

Крестьяне рассмеялись.

С другой стороны деревни появились два могучих всадника.

– О, никак братья пожаловали, – повернулся к ним Ласка.

– Вот ты докуда добрался, – басом сказал Петр.

– Опять всех водкой своей споил, – таким же басом сказал Павел, – Нет, чтобы пива русские да сбитни пить.

– Людям нравится, – ответил Ласка, – Я вот еще из яблок гнать хочу. Если батя разрешит.

Ласка погрустнел и опустил глаза.

– Разрешит, – сказал Петр, – Он у нас отходчивый. Хочешь гнать – гони, говорит. Хочешь учится – учись, говорит. Хочешь к ляхам съездить – съезди, пока мир с ними.

– Что это он? – удивился Ласка, – Поругались же вдрызг, я уехал, куда глаза глядят.

– Да мы с Москвы вернулись, – сказал Павел.

– И что?

– Батя нас послушал-послушал и чем только не бил. Поленья об головы ломал. Потом устал, сел на крыльцо и говорит: «Вот Ласка вроде дурак дураком, то за одно, то за другое хватается, а такого вреда от него нет. Поглядеть внимательно, так и польза сплошная. Я вас терплю, а его ругаю. Хочет водку гнать, пусть гонит, лишь бы на Москве в политику не лез». И нас за тобой послал.

– Лучше бы водку эту чертову пили, говорит, – добавил Петр, – Все не такой позор.

– Батя добрый, – сказал Павел, – Другой сгоряча и убить бы мог. Одевайся и поехали. На Русь татарское войско идет. Общий сбор. Конно, людно и оружно.

– Куда же вы на ночь глядя, добры молодцы? – обратился к ним хозяин, – У нас еще банька не остыла.

– Банька? – оживился Петр.

– А водка остыла? – спросил Павел.

– Водка! – нахмурился хозяин, – Водки вам если только на понюхать осталось. Сбитень горячий будете?

– Будем!

2. Глава. Батя

Под Москвой было поместье, а в поместье жил-да-был сын боярский Устин Умной с женой Анной и с тремя сыновьями. Время на дворе стояло нелегкое. Княжил тогда на Москве великий князь Иван Васильевич, титулом велик, а возрастом мал. Помогали князю бояре. Боярин – большой человек, в Кремле московском заседает, с великим князем хлеб преломляет, шапку высокую надевает, ни перед кем ее не ломает и шуток не понимает. Детьми боярскими же не только дети владельцев вотчин назывались, а и владельцы пожалованных великим князем поместий, то есть дворяне.

Старший сын Устина звался Петр, средний-погодок Павел, а младший крещен Иваном, но все звали его Ласка. Старшие сыновья от первой жены выросли большие-пребольшие. Лошади на них косо посматривали, а кольчуги при богатырском вдохе на груди рвались. Младший же, от второй жены, как его ни кормили, ни до братьев не дорос, ни с отцом не сравнялся. Однако, ловким рос и быстрым, как хищный зверь ласка. Потому его так и прозвали.

Ловкостью своей Ласка не хвалился. Учили его ратным премудростям и отец, и братья, и даже воевода. Далеко пойдет, говорили. Но душа его не лежала к войне, а лежала к науке. Как бы мельницу сделать, чтобы малым ветром молола, или от водяного колеса что-нибудь в движение привести, или печку сложить, чтобы дрова горели медленно и тепло отдавали в дом, а не в дым. Вроде с пользой время проводит, а вроде и не очень. Придут татары, что им Ласка скажет? Что мужики хорошо муки намололи и кирпичей обожгли? Говорили дворяне между собой, что у Устина двое детей умные, а третий дурак. Но самого Ласку дураком в глаза не звали. Если только старшие, когда не в духе. Парень вроде не о войне думает, а характер-то у него потомственного воина, обид не терпит. Что на кулаках, что на саблях за себя постоит.

Другой отец запретил бы напрочь сыну все это баловство, но Устин побывал у разных немцев и латинян, посмотрел, что от наук бывает хозяйству прибыток, и от лишнего рубля не отказывался. Раз сыновние забавы исправно приносят в дом серебро, значит, пусть парень балуется.

Однажды осенью Ласка поссорился с отцом и уехал, куда глаза глядят. А дело было так:

– Видишь, Ласка, воробья? – спросил Устин, сидя на высоком крыльце терема.

– Вижу, батя, – ответил сын.

Воробей в полсотне шагов от них клевал что-то на вытоптанной земле между домами.

– А я не вижу.

Ласка не успел переспросить.

– Слышу «чик-чирик». И пятнышко серое в пыли скачет. В позатом году я бы его шагов за сто разглядел.

Оба вздохнули.

– Забирай мой лук, – сказал Устин, – Куда он мне теперь. Вот саблю пока не отдам.

– Эй-эй, батя! Рано ты себя хоронишь! У тебя пока что оба глаза на месте.

– Не в глазах дело. Сколько раз меня по голове били, я уж со счета сбился. Люди бают, с сильного удара и ослепнуть можно. Кто послабее, тот сразу. Кто покрепче, тот с годами.

– Так ты лечись.

– Нет здесь лекарства.

– Как нет-то? От всего есть лекарства. Даже от чего при прадедах не было. Вот Стефан Фалимирж из Кракова пишет, что одними только водками дюжину болезней лечить можно.

– И глаза?

– Не помню. Или вот латинский лечебник…

– Сын! Бросай эту ерунду!

– Как бросать, когда только начал? Водка есть, дальше травы подобрать и у нас на каждую заразу лекарство будет.

– Ересь это все. Прелестники пишут, из плута сбиты, мошенником подбиты.

– Как плуты-то? И епископы бывает, пишут.

– Латинские?

– Латинские. А что?

– Нечего православному латинских вероотступников читать. Разрешил на свою голову латынь эту богомерзкую учить!

– Так вся наука на латыни, как ее не учить?

– Твоя наука это конь да сабля.

– Еще читать да писать.

– Это надо.

– Считать. Оброк посчитать, фураж посчитать, добычу поделить. Купцы, опять же, чтобы не обсчитывали.

– И это надо.

– Языки учить ты сам наказывал. Много ли толку с пленных татар или поляков что-то спрашивать, если по-ихнему не разумеешь. И с немцами ловчее самому говорить, чем через толмача.

– На латыни только попы латинские брешут.

– Как попы-то, батя! Ты же сам рассказывал, что на латыни все рыцари из всех немецких стран немного, да понимают. И что есть морская страна, где говор на латынь похож.

– Эх, Ласка… Ты в посольство собрался? Никогда ты не будешь ни у каких немцев дальше остзейских. Даже до штирийских не доберешься, которые доспехи в складочку куют. И до земель короля Франциска, дай Бог ему здоровья, не доберешься. А уж туда, где говорят на вольгаре, год скачи – не доскачешь.

– Может, доскачу.

– Кто тебя пустит-то?

Оба вздохнули и помолчали.

– У алхимиков лекарство есть, панацея называется. Она вообще от всех болезней, – сказал Ласка.

– Сказка это. Не бывает такого лекарства. И алхимик тот помер.

– Ну, батя! Ты как сам помирать собрался. Давай я по миру проеду, лекарство тебе найду.

– Нечего попусту по миру гонять, дурацкие сказки слушать.

– Ну, батя! Сейчас столько ученых людей над лекарствами головы ломают. Разве хорошо по незнанию слепнуть, когда можно микстуру выпить – и здоров.

– В микстуру выпить и помереть я больше верю, – Устин начал сердиться, – И с водкой своей заканчивай. Побаловался. Хватит. Твое дело – конь добрый, да сабля вострая, да лук тугой. Нечего дома делать – в лес сходи, волков погоняй. Мужиков объедь, спроси разбойники не докучают ли.

– Как заканчивай? Только начал же. Гоню и буду гнать!

– Я вот не дам тебе больше пшеницы и не будешь.

– Ах не дашь! – Ласка вскочил, – Да я сам тогда куплю. Я не для себя стараюсь, серебро в дом ношу! За лекарством для тебя же готов на край света ехать!

– Грех сплошной в этой твоей водке. Черт ее выдумал, чтобы русский народ споить. А уж лекарства из водки как пить дать брехня.

– Да нечистый-то тут при чем? Вот те крест, батя, никакого колдовства там нет. Наука сплошная. Сбродить да перегнать.

– И наука твоя от бесов со всей твоей латынью, – если уж батя начал сердиться, то остановить его сможет только мама.

– Это ты меня сейчас бесознатцем обозвал? – Ласка норовом пошел в батю, – Вот брошу все и уеду, куда глаза глядят.

– На болото пойди, жабонят поешь, – усмехнулся Устин.

– Да ну тебя!

– И водку свою с собой забери, пока братья с Москвы не вернулись. Серебро в семью, говоришь, а половину того, что гонишь, Петр с Павлом выпивают.

– Так ведь как я младший старшим откажу? И пробовать кому-то надо, а я столько пробовать не сдюживаю.

– Потому и забери, чтобы капли водочной у меня в доме не было!

– Вот и заберу!

В Москву к братьям Ласка не поехал. Взял два бочонка водки и поехал к маминому брату дяде Федоту. Погоняли кабанов. Выпили немного. Пошли в баню. Еще выпили. Пошли купаться в пруд. Вроде бы, с кем-то по пьяни подрался, но саблю даже из ножен не доставал. Напиваться грех, но пьяным за оружие хвататься грех намного больший.

Потом почти протрезвел, но откуда-то взялись братья. Пил хмельной сбитень, пока под стол не свалился. Лучше бы сразу от водки уснул.

На следующий день Ласка проснулся, когда солнце поднималось к полудню. Он отлично знал, что при своем невеликом возрасте и жилистом телосложении пьянеет намного быстрее старших. Гнать получалось легче, чем пробовать. Петр или Павел по дюжине чарок выпьют и все оттенки вкуса почувствуют, только записывать успевай. Сам же переставал ощущать вкус водки чуть ли не со второй чарки, а там уже и в сон клонит.

Все встречные-поперечные наперебой рассказывали, что между вчерашним купанием в пруду и сегодняшним пробуждением Ласка отлупил отряд татар деревянной сабелькой, а у мурзы отобрал саблю булатную с золотой отделкой.

Братья показали ту самую саблю и еще великое множество добычи, за которую с дядькой Федотом отчаянно торговались. Ведь собирали разбежавшихся по округе татарских коней местные, а не Ласка, не Петр и не Павел. Добычи с татар взяли немало. Хватило бы несколько воинов в поход снарядить. Каждый татарин вел с собой по четыре лошади, и их маленький отряд уже нагреб разного добра во вьюки. Кроме лошадей, почти с каждого достался лук со стрелами и сабля, а еще седла, ножи, одежда, обувь и все прочее. Даже кошельки с монетами.

Федот, конечно, не ограбил бы племянника и дал бы более-менее справедливую долю. Половину, считая в долю Ласки полную стоимость булатной сабли. Но с Петром и Павлом шутки плохи. Тем более, что кровного родства с Федотом у них не было, потому торговаться могли без зазрения совести. Братья забрали три четверти добычи, посчитав общую сумму без сабли, которую сразу же начислили Ласке вне остального расчета.

В полон попали шестеро живых татар, из которых один без кисти правой руки. Раненых невольников оценили по шесть рублей, а безрукого в три. Итого тридцать три.

Коней наловили целый табун. Девятнадцать голов. Татары всегда брали в поход по три-четыре коня. Восемь воинов и мурза не сели в седла на обратный путь, но некоторые лошади ускакали вместе с той половиной отряда, что успела сбежать. Точную оценку лошадям даст только барышник в базарный день, потому сговорились считать по три рубля, итого за табун пятьдесят семь.

Седла и сбрую особо не пересчитывали. Сошлись на трех рублях за все, что взяли с воинов, плюс три рубля за то, что сняли с коня мурзы. Братья пытались все добро с мурзы, а не только саблю, посчитать в долю Ласки сверх раздела, а Федор Еремеевич хотел и саблю оценить в общий котел, потому сошлись на середине, хотя и очевидно в пользу Умных.

Доспехи мурзы, то есть, шлем, кольчугу и наручи очень хорошей работы в состоянии новых оценили в десять рублей. Со всех остальных железа набрали на семь.

Восемь добротных сабель с ножнами и поясами, хотя и не новые, но послужат. Посчитали по два рубля. Семь луков с саадаками, колчанами и стрелами. Конь одного из пленных или одного из покойников ускакал с седлом и всем обвесом. Посчитали по рублю, хотя это и мало за полный комплект. И еще суммарно на одиннадцать рублей прочего ценного снаряжения. Ножи, сапоги, одеяла, запасная одежда и все такое. Каждый предмет даже не оценивали. Прикинули только общую сумму.

Всякой добычи, а татары шли, хотя и налегке, но не пустые, насчитали на девять рублей. На самом деле, продать можно дороже, но в базарный день.

И еще на четырнадцать с хвостом рублей взяли деньгами из кошельков. Даже и золото нашлось.

Итого на сто семьдесят с небольшим рублей. Условных, конечно, рублей, потому что рубля одной здоровенной монетой никто не видывал. Доля Умных составила сто двадцать два рубля и еще шестьдесят одна «новая московская деньга», известная в народе как «копейка», потому что на ней красовался всадник с копьем, а не с саблей, как на старой деньге. Пусть добыча вышла не чистым серебром, а вещами, но деньги просто огромные.

Поместье Умных давало двенадцать-пятнадцать рублей чистого дохода в средний год. Этого не хватило бы и на самый скромный комплект снаряжения для одного сына боярского. Двадцать-сорок рублей стоило в то время выставить на войну одного всадника. Не считая холопов, ведь всадник без «тылового обеспечения» на войну не ходит.

Устин, чтобы выступить конно, людно и оружно с тремя сыновьями, должен был иметь снаряжения на сотню-полторы рублей. Весь доход с поместья лет за десять с риском потерять вообще все за одну битву.

Конный воин на службе у русских князей рисковал за один бой принести семье убытки в размере годового дохода. И еще столько же или больше, если бы его пришлось выкупать из плена. С другой стороны, взяв трофеи с всего одного воина своего уровня, он бы принес в семью столько ресурсов, сколько все мужики вместе взятые напашут за год на тысяче десятин.

Отцы взрослых сыновей почти поголовно это суровые воины, у которых за плечами лет по двадцать боевого опыта, где в каждой битве не кон ставится и жизнь, и годовой доход поместья. Где-то случалось и проиграть, и в полоне посидеть. В другой раз брались трофеи, которые окупали убытки.

Можете представить, как такие люди гоняли сыновей по боевому обучению. Но нельзя сказать, что в каждой войне ставили на кон судьбу семьи.

Далеко не все выжившие могли похвастаться непрерывной чередой побед во всех кампаниях, где им довелось участвовать. Где-то пришел с трофеями, где-то, наоборот, из плена еле выкупился, где-то остался при своих. Где-то вернулся живым, но сильно потратился. В среднем по семье, а в дворянской семье всегда больше одного воина, то на то и выходит. Кроме того, «военные расходы» еще и перетекали между родственными семьями. Сегодня ты с добычей – помоги дяде Федоту. В следующем году он тебе поможет.

У соседних поляков и литвинов картина складывалась примерно та же, только земля давала больше дохода. У татар боевая экономика считалась проще. Доспехами они пользовались минимально. Кони в степи намного дешевле, чем на Руси. Набег – это коммерческое мероприятие, всегда приносящее прибыль, в отличие от русско-польских войн, где целью всегда было победить вражескую армию и установить контроль над территорией, а не пограбить и убежать. Маленькие силы русских при татарском набеге десятками тысяч всадников будут смяты, средние и хорошо укрепившиеся можно обойти, а с большой армией татары отказывались от боя и отступали.

Сабля стоила, наверное, от четверти до трети всей добычи. Или больше. Клинок – булат, который кует неведомо кто неведомо где. Чаще всего говорили, что куют мамелюки в Египте из слитков, купленных в Индии. Немного дворян на Москве могли похвастать булатной саблей. Батя, да еще двое-трое. Может быть, кто-то из бояр, в их круг Ласка не входил.

Дело даже не в том, что сабля булатная и с золотом, а в том, что это вещь штучная и уникальная, которую даже князю не зазорно на пояс повесить. Да и ножны с золотыми накладками добавляли цены.

Клинок изгибался, начиная примерно с середины. Заточенная елмань не расширялась, как у венгерок или тех же египетских, а острие по-татарски сходилось в граненую иглу. Позолоченное перекрестье в виде восточного креста, где верхний луч заходил на рукоять, а нижний прижимался снаружи к ножнам. Рукоять сгибалась к мизинцу и плавно переходила в золотой колпачок навершия без расширений и утолщений.

– Хороша сабля, – сказал Устин, – Узор «ступени и розы», кажется, хоросанский. Золото настоящее.

– Ты такую же у османов трофеем взял?

– Не такую, – Устин сходил за своей старой саблей и положил обе рядом на стол, – Моя постарше лет на тридцать, с широкой елманью и одним широким долом, а твоя как вчера из кузницы, узкие долы, как на рыцарских мечах, и острие в шило выведено. Рукоять у меня по-дамасски сделана, а у тебя по-татарски. И ножны у меня османские, а у тебя татарские.

– Не будем же продавать саблю, а? – робко предложил Ласка.

– Даже не думай. Я свою не продал, и ты не продавай. Да и цены тебе за нее не дадут. Клинок посчитают как простой булат египетской ковки, а золото просто по весу.

– С остальной добычей как поступим?

– Нутром чую, что ты сейчас попросишь меня не серчать и дать зерна на перегонку. Потом скажешь, что железка какая в твою адову машину нужна или труба.

– Так ведь водка в хозяйстве всегда пригодится. И на Рождество, и мало ли на поминки, и зимой с мороза согреться, и гостей принимать. И на Москву с челобитной поехать. Доброй водки бочонок возьмут те, кто серебром брать побрезгует, а золота на таких не напасешься. Я уж про лекарей не говорю.

– С этой водкой тебе как черт ворожит.

– Что же не как Бог послал?

– Было бы на доброе дело, я бы сказал как Бог послал.

– На доброе, как не на доброе-то? Польза же сплошная.

– Водку черт придумал, чтобы русский народ споить!

– Так ведь ты, батя, и сам выпить не дурак. И братья.

– Мы, православные, чертовых выдумок не боимся. Крестим чарку, да пьем во славу Господа.

Зерна батя на водку отсыпал и серебра на перегонный аппарат разрешил взять. Все-таки, сын сам добычу в семью принес и свою долю на дело собрался потратить, а не на пьянки и гулянки.