Текст книги "Сабля, птица и девица (СИ)"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Чудища осматривали убитых людей. Чуть ли не обнюхивали.

– Убежал? – спросил кто-то из них.

– Здесь он. Чую русский дух! Русью пахнет! – низким-низким басом, что задрожали уцелевшие кружки на уцелевших столах, сказало стоявшее у входа высоченное человекоподобное существо, чья голова размером с котел возвышалась над притолокой.

– Нет никого! Нет никого! – нечисть заметалась по залу, заглядывая под столы и приподнимая мертвых.

– Отче наш, иже еси на небесех… – начал монах. По-видимому, на защиту одного только круга он не рассчитывал.

Монах по разу прочитал «Отче наш», «Богородицу» и «Верую». Нечисть бегала вокруг и кричала не по-человечьи. Ласка сжимал в руке саблю и глядел по сторонам, надеясь найти спасение в каком-нибудь незамеченном ранее предмете.

– К нам устреми Твоего милосердия взоры…

Нечисть внезапно замолчала. В корчме наступила такая тишина, что слышно стало, как воют волки в лесу.

Раздались тяжелые шаги. По полу с каждым шагом проходила волна, как по морю. Даже столы подскакивали. Чудища услужливо вели под руки какого-то приземистого, дюжего, косолапого, большеголового, обсыпанного черной землей человека. Пару раз он наступила поводырям на ноги, и пара чудищ уже валялась, держась за отдавленные конечности и беззвучно крича широко распахнутыми ртами.

– … И воскресшаго третий день по Писанием…

В свете свечей стало видно, что лицо у нового нелюдя железное, а длинные железные веки опущены до самой земли. Железнолицего вывели примерно на середину зала, и он оказался почти перед кругом.

Ласка подцепил саблей и втянул в круг оброненную аркебузу. Фитиль еще дымился. Аркебуза длиннее сабли, и он дотянулся прикладом до оброненной пороховницы.

– … Яко же и мы отпускаем должникам нашим…

– Поднимите мне веки! – взвыл железнолицый.

Чудища подскочили к старику, ухватились поудобнее, присели, напряглись… Веки со скрипом стронулись с места.

– … Благословенна ты в женах и благословен плод чрева Твоего…

К совместному труду, милостью Божией, чудища неспособны, и то одно, то другое веко, судя по всему тяжеленные, выскальзывали из лап и клешней и с грохотом бились об пол.

Ласка в это время на глазок натрусил в ствол пороха, запыжил лоскутком от рясы монаха и аккуратно-аккуратно всыпал серебряные монетки из дорожного кошеля в ствол аркебузы. Дрожали руки, дрожал ствол, сминался кошель. Но почти все монетки попали в дуло.

– … Чаем воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь.

Чудища наконец-то приловчились. Веки уверенно поехали вверх. До пояса, до середины груди…

Аркебуза рявкнула и изрыгнула из ствола язык пламени, который почти дотянулся до железнолицего, а в языке пламени мелькнула серебряная капля.

Серебро пробило там, где положено быть сердцу, сквозную дыру размером в кулак, и из дыры навстречу плеснуло черной кровью. Струя крови обрушилась на пол и пересекла угольный круг. Круг вспыхнул. Яркое пламя взметнулось чуть ли не до потолка и опало сначала по плечо, потом по колено и ниже.

Чудища радостно зашипели и нацелились на двоих христиан посреди огненного кольца.

– Закрой глаза! – сказал Ласка монаху, прикрывая лицо сгибом локтя.

Монах сделал так же, а Ласка сломал руками пороховницу и бросил ее в гаснущий огонь.

Порох ярко вспыхнул с негромким хлопком, и Ласка набросился на ослепленных чудищ, рубя их сплеча и наотмашь.

Монах в страхе бухнулся на колени, и об него запнулся какой-то чешуекрыл. Ведьма подскочила к монаху, схватила за грудки и рывком подняла на ноги, но тут железнолицый наконец покачнулся и упал ничком, сломав ведьме сначала лопатку своим лбом, а потом и вовсе смяв бабу как муху.

Монах, которого ноги уже не держали, снова рухнул на пол, и кто-то еще, большой и сильный щелкнул зубами над ним.

– Господи, помилуй! – заорал божий человек, и с потолка на голову любителю щелкать зубами свалилось колесо с горящими свечами.

– Ааа! – крикнул монах, глядя на ладонь, измазанную чужой кровью, и тут же понял, что надо сделать.

Крутнулся и нарисовал на полу новый круг кровавыми пальцами. Прыгнувший на него зверь загадочным образом пролетел мимо круга, обернулся и не увидел добычи.

Ласку оттеснили к стене. Он запыхался, но стоял, держа саблю перед собой и грозясь обрубить руки или что там еще к нему потянется. Зеленоволосая ведьма встала перед ним на безопасном расстоянии. Вдохнула полной грудью на свой ужасный крик, запрокинула голову, разинула пасть…

– Кука! – крикнул монах и закашлялся.

Давно он не кричал петухом.

– Кукареку! – очень похоже на настоящего петуха крикнул Ласка. Все мальчишки умеют подражать крикам зверей и птиц.

Чудища рассмеялись. Их отгонит только настоящий петушиный крик, а не жалкая подделка. Зеленоволосая подавилась, закашлялась и сдулась. Жабоголов даже похлопал ее по спине.

Ведьма снова набрала воздуха, но тут закричал петух из курятника при корчме, а за ним и остальные петухи по деревне.

Чудища бросились в двери и в окна, отчаянно толкаясь и застревая. Эх, сейчас бы второй и третий крик, но петухи сверили часы, почесали в затылках, поругали ночного шутника и присели на насесты досматривать свои нехитрые сны.

Корчма вспыхнула как маслом облитая. Вряд ли это упавшие на пол свечи, скорее, чье-то прощальное проклятие, неловко брошенное через плечо.

Ласка побежал к дверям, остановился и схватил за руку монаха. Тот выдернул руку, боясь покинуть свой круг. Ласка отвесил ему подзатыльник и выкинул божьего человека наружу.

От деревни бежал народ тушить пожар, но колдовской огонь уже охватил корчму до самой крыши.

Ласка распахнул ворота конюшни и одну за другой принялся выгонять перепуганных лошадей.

– Ты вообще чего-нибудь боишься? – спросил монах, когда перестал дрожать и более-менее пришел в себя.

Монах за эту ночь поседел почти добела, и его руки до сих пор так дрожали, что Ласка сам поднес к его рту фляжку с водкой.

– Бога боюсь. И батю немножко, – ответил Ласка.

Сказав про батю, Ласка вспомнил и про деда Ивана. Дед сказал, что не судьба ехать минской дорогой. Он, конечно, покойник и нежить. Слушаться его не обязательно, хотя и дед родной. Но неспроста же он так сказал. В сказках добрые молодцы на такие знаки всегда обращают внимание, а кто назло себя ведет и мудрые советы не слушает, тот в беду попадает. Дорог тут много, на Орше свет клином не сошелся.

Из Дубровно Ласка свернул на первую же стороннюю дорогу. Через Днепр на север.

[1] Король и Шут – «Дед на свадьбе».

5. Глава. Попутчики

В Витебск Ласка въехал после полудня в четверг. Зима отступала на глазах. Ярко светило солнце, бежали ручьи. Честной народ от холопов и купцов до зажиточных шляхтичей радовался весне.

– Не подскажет ли шановный пан, какой дороги мне стоит держаться, чтобы попасть в Вильно? – спросил Ласка наиболее доброго и трезвого пана из встреченных по пути.

– Отчего не подсказать. Подскажу. На Полоцк, а там еще раз спроси.

Славный город Полоцк на Западной Двине встретил Ласку недорогой паромной переправой. Бывшая столица Полоцкого княжества теперь управлялась литовским воеводой и кланялась литовскому великому князю Сигизмунду, который сидел одним задом на двух тронах, польском и литовском. Город же жил не по польскому или литовскому праву, а по магдебургскому. С духовной стороны Полоцк славился старинным Софийским собором, православным женским Спасо-Ефросиньевским монастырем и католическим мужским монастырем бернардинцев.

Еще оставалось достаточно светлого времени, чтобы отъехать на пару часов от города, но зачем? Торопиться некуда, а большие славные города уж дня внимания-то стоят. В субботу самое время сходить в баню, а в воскресенье в церковь. Остановился на постоялом дворе, поставил коня в конюшню и пошел в корчму.

По субботам в корчмах всегда сидит народу больше, чем по будням. Ласка огляделся. Свободного стола на одного и ждать не стоило. К кому бы подсесть?

– Эй, добрый молодец! – крикнул прилично одетый толстяк, сидевший за одним столом с вроде бы польским рыцарем и вроде бы немцем из дворян.

Перед ними стояли чарки и кувшин с крепкой наливкой. Вокруг всякие соления: миска квашеной капусты, моченые яблоки, соленые огурцы, початый каравай хлеба, и вот прямо только что полненькая девушка притащила горшок с горячим.

– Слушаю тебя, мил человек, – ответил Ласка.

– Садись к нам. Угощаем.

– Говорил мне отец, чтобы я не зарился на дармовщину. Компанию составлю, а за себя заплатить и сам могу.

– Еще не хватало, чтобы я кабацкий харч перепродавал! У нас на Литве в гостеприимстве отказывать не принято. Коли приглашают, так садись, если зла на нас не держишь.

– Благодарю за приглашение, – Ласка решил не ссориться на ровном месте, – Я Ласка, сын боярский из Москвы. Держу путь в Вильно по торговому делу.

– Ян, мельник, – ответил толстяк.

На Белой Руси мужики редко бывают толстыми. Если только те, кто к еде поближе. И то, не сказать, что Ян прямо кругляш. Упитанный, лицо круглое. Но руки мозолистые. Человек труда.

– Вольф Стопиус, аптекарский приказчик, – представился немец и пихнул локтем в бок соседа.

В Москве всяких-разных немцев хватало. Если знать, конечно, где они водятся. Ласка определил, что конкретно этот – остзейский, северного человека от южного отличить несложно. Аптекарский приказчик – ни рыба, ни мясо. И не крестьянин, и не дворянин, и не слуга, и не ремесленник, и не купец, и не ученый. На вид ему за сорок, хотя запросто может оказаться и все шестьдесят. Бывают такие мужчины, которые как войдут во взрослый возраст, так до самой смерти в лице не меняются, только волосы седеют. Глаза же у немца не сказать, что добрые, но веселые. Как у молодого. Прямо читается, выпить, подраться и к девкам.

– Станислав Болцевич из Гродно герба Погоня! Ик! Ррррыцарь, до чего славный рыцарь, – представился третий из компании, уже изрядно выпивший. И горько заплакал.

Этот точно поляк. И точно рыцарь. Седой, старше бати. На лице старый шрам, на руках старые шрамы. В отличие от немного поддавших соседей, уже пьян как чоп, будто не первый день в запое. Даже тронутые сединой висячие усы слиплись от выпивки.

– Если хочешь, завтра вместе поедем. Мы все к Чорторыльскому, половину дороги нам с тобой по пути, – сказал немец.

– Не к тому, что с Волыни? – спросил Ласка.

Московские поляки говорили, что у Чарторыйских было имение под Минском, то есть, почти по пути, но городок пожгли татары, и глава семьи переехал в другое имение на какую-то Волынь. Правда, немного смутило, что названная фамилия забавно прозвучала как «Чорторыльский». Однако же обвинять Яна-мельника в косноязычии не хотелось. Мало ли какие тут местные особенности произношения бывают и как люди относятся к замечаниям по этому поводу.

– К нему. А что, у тебя тоже к нему дело какое?

По рассказам московских поляков, Ласке казалось, будто Волынь не в пример дальше. Но если она по пути на Вильно, то почему бы и не заглянуть.

– Да мне только спросить, – скромно ответил он, – Может, и дела никакого не будет.

Все подняли по чарке за знакомство и закусили кашей, изрядно сдобренной большими кусками мяса. В кувшине оказался крепкий напиток с запахом яблок.

– Хорошо пошла, – Ласка мог оценить вкус в пределах трех чарок, – Где такое гонят?

– Да везде в окрестностях гонят, – сказал мельник.

– По мне, так чистая пшеничная лучше, – сказал рыцарь и снова заплакал.

– Что ты так горько плачешь, добрый рыцарь? – спросил Ласка из вежливости.

Рыцарь поднял пьяные глазища и вместо одного доброго молодца увидел нескольких.

– Вам-то что за дело, молодцы в русских кафтанах?

– Дела мне нет никакого, да может добрым словом помочь смогу.

– Куда тебе, ты же с подземным миром не знаешься.

– Боже упаси!

– Вот-вот. Видно доброго христианина. А я попался на свою голову.

И рыцарь рассказал свою историю. Спутники ее, похоже, слышали, но мешать не стали. Польского рыцаря перебивать себе дороже.

– Ходил я в поход на татар, а на обратном пути в Диком Поле доняла нас жажда. Хоть песок выжимай. Вдруг колодец пересохший, только на дне водичка виднеется. Полез солдат с ведром в колодец, заорал и как пробка вылетел. Полез оруженосец, перепугался и вылез бледный, как полотно. Полез я сам, как старший и самый смелый. Спустился, а в колодце чудище меня хвать и держит. Голова жабья, аж щеки по плечам лежат. Вместо рук рачьи клешни. Бородища медная длиннее, чем у боярина.

Чудище и говорит: «Я Кощей Меднобородый, владыка вод подземных. Моя вода – твоя жизнь. Отдай мне то, чего ты у себя дома не знаешь, а я в колодец воды налью, что тебе хватит и людей напоить, и лошадей, и все фляги наполнить».

Я так подумал, что чего я у себя дома не знаю. У меня в хозяйстве порядок. Если кто что утаил, то сами виноваты, пусть этот заберет, а я и не замечу.

На том и ударили по рукам. Я вернулся домой, а у меня, оказывается, за то время дочь родилась. Радуня-красавица растет, Меднобородый за долгом не приходит. Не приходит, так не приходит. Может, он не дочь, а что другое имел в виду, чего я не знал, да забрал уже, а я и не заметил. Тем временем и помолвку сыграли, и к свадьбе дело идет. Жених в следующее воскресенье утром за невестой приедет.

Только чует мое сердце, что не упустит владыка подземных вод свою добычу. В последний момент из-под венца утащит. Обидно, что силой не отобьешь. Сам слово дал. На рыцарском слове все хозяйство держится. Один раз нарушишь, позора не оберешься.

– Неужели ничего не надумал? – спросил Ласка, – За такое-то время?

– Да никто из колдовского мира с Меднобородым ссориться не хочет Последняя ведьма сейчас отказала. Никто не будет ссориться, говорит, и я не буду. Иди, говорит, к черту. Я и сам бы собрал охотников да пошел подземное царство воевать, да слово не могу нарушить. Только к черту еще не обращался, так ведь тот душу попросит. Сижу и думаю, свою душу погубить или дочкину. Я-то жизнь считай прожил, а у нее все впереди.

– Душу не продавай. Черт тебя всегда обманет. И душу возьмет, и решение его тебе не в радость станет.

– Дочку отдать предлагаешь?

– Дочку отдай. Только она-то Меднобородому слова не давала.

– Кто бы девок спрашивал! – рыцарь хлопнул по столу, – Жену мою разве спрашивал отец, когда за меня выдал? Пошла к венцу как миленькая. Думаешь, сбежать пыталась?

– То к венцу. Там дева перед Богом клятву дает. Разве Меднобородый ее в церковь поведет?

– Не поведет. В чем и дело, что не поведет, жабья морда! Если бы он посватался, да жениться пообещал, я бы тут не пил горькую.

– Почему?

– Потому что он хоть подземный, а король! Радуня тогда бы стала королевой, а я королевским тестем. Подарки бы получал, с просьбами обращался. А он ее в служанки утащит! В наложницы, как султан басурманский! Испортит девицу, окаянный!

– Чем он ее испортит? Морда, говоришь, жабья, клешни рачьи. У жаб и раков девиц портить нечем.

– Не испортит, так в служанки возьмет. Велика ли радость жабе ноги мыть?

– Постой-постой. Если он ее к венцу не поведет, то она ему, получается, клятвы никакой не даст? А твое обязательство на этом закончится? Он девицу забрал, ты отдал, какой с тебя спрос?

– Верно, – рыцарь даже немного протрезвел, и несколько добрых молодцев в русских кафтанах слились в одного.

– Ты скачи домой и научи ее. Если вдруг до свадьбы придет чудище и утащит, то по дороге пусть она с ним не ссорится. Во дворце подземном пусть делает, что он прикажет. Сбежать без подготовки пусть не пытается. Мне мама рассказывала, что у любой нечисти всегда есть слабое место. Вот попривыкнет Меднобородый и проболтается, что у него или бороду стричь нельзя, или клешни точить. Или у него во дворце тайная горница есть, где его смерть лежит. Дальше уж пусть сама соображает. Она у тебя умная?

– Да уж не дура, – гордо ответил рыцарь, – Читать-писать обучена, да считать, да молитвы знает. Прядет, ткет, вышивает, на все руки мастерица.

– Вот и Бог в помощь.

Рыцарь встал и бросил на стол серебряный талер. Ян-мельник замахал руками. Рыцарь с пятой попытки сгреб талер обратно в кошель, нетвердым шагом вышел к коновязи, дрожащими руками отвязал коня. Как только оказался в седле, выпрямил спину, дал шпор и крикнул на прощание:

– Спасибо, добрый человек! Век тебя не забуду!

И ускакал бы вдаль, да остановился, развернулся и въехал чуть ли не в зал, да лошадь заскромничала и в дверях встала.

– Звать-то тебя как, напомни? – крикнул рыцарь Ласке.

– Ласка меня зовут. Устина Умного сын, из Москвы.

– Хороший ты ему совет дал, – сказал немец Вольф, – Вроде все на виду, а я как-то и не подумал.

– Да не особо, – ответил Ласка, – Девица ведь все равно к чудищу попадет.

– Интересная у тебя сабля, – сказал Ян-мельник, – Покажешь?

Ласка встал и выдвинул саблю из ножен на половину длины клинка. Чтобы не подумали, будто он тут рубиться затеял. Ян посмотрел не нее, то прищурив глаза, то сложив пальцы кольцом, то скрестив.

– На удачу заговорена, – сказал он.

Мельники часто бывают непростыми людьми. И сами колдуют, и с чертями знаются. Но насчет сабли Ян определенно ошибся.

– Вот те крест, ни на что я ее не заговаривал, – сказал Ласка, – А если прежний владелец заговаривал, то ни ему те заговоры не помогли, ни мне не пригодятся.

– Сабля – заговоренная, – настойчиво повторил Ян, – На удачу, да, наверное, не на твою.

– Лишь бы не на мою неудачу.

– Проклятья на ней нет, не будь я мельник. Но ходить с такой саблей я бы поостерегся. Мало ли куда она тебя выведет.

– Куда меня в Литве сабля может вывести? К татарам, али к нечистому?

– Насчет татар не знаю, а к нечистому выведет. Да, Вольф? – хмыкнул Ян.

– А то ж, – ответил Вольф совершенно не по-немецки и отхлебнул пива, – Ты с какого вопроса разговор начнешь?

– Пожалуюсь, что повадились бесы запруду портить, – ответил мельник, – Надо приструнить.

– Я бы лучше батюшку попросил, – сказал Ласка.

– Так ведь он спросит, откуда у меня бесы. Батюшке врать себе дороже. Я-то, положим, еще могу грех на душу взять. Но он ведь и бесов может спросить.

– А бесы грех на душу не возьмут? – ситуация показалась Ласке забавной.

– Бесы, чтоб ты знал, грех на душу не возьмут за неимением души, – серьезно сказал Ян, – Они вообще врать не умеют. Не положено им. Они тебя по-другому обманут, на формулировках.

– Говорят, студенты-юристы в Кракове как-то учили латынь и между делом черта вызвали, – сказал Вольф, – Так он на формулировках в таком долгу перед ними оказался, что его сам Сатана еле выкупил.

– Намекаешь, что к законнику надо было ехать? – спросил Ян.

– Да Боже упаси, – замахал руками Вольф, – Дешевле с чертями договориться!

И оба захохотали. Ласка на всякий случай перекрестился. Ян с Вольфом подумали, что он перекрестился от упоминания законников, и захохотали еще громче.

– А ты про что Чорторыльского спросить хотел? – спросил Ян Ласку.

– Пошел слух на Руси, что у католиков университеты есть. В них докторов учат, а у докторов лекарства от всех болезней. И у каждого ясновельможного пана по своему хорошему лекарю. Мне бы для бати микстуру какую от слепоты.

– Что взамен предложишь? Имение заложишь, али душу?

– Ты меня за кого принимаешь? Звонкой монетой честно заплачу.

– В чем подвох? – спросил Вольф.

– Почему сразу подвох? Может, этот ваш Чарторыйский про такую микстуру и не слыхивал. Тогда дальше поеду.

– Нутром чую, что у него есть. И микстура есть, и подвох есть.

– Я сын боярский, а не мошенник какой! – возмутился Ласка, – Только у меня на дорогу серебра почти не осталось. Поближе бы купить микстуру и в Краков не ехать.

– Как же ты в такую даль без денег отправился? – спросил Ян, – Или по пути потерял?

– Не потерял. И не пропил. И не ограбили.

Ласка подумал, стоит ли рассказывать про корчму, и решил, что стоит. Вольф и Ян в свою очередь, решили, что стоит послушать.

– Я бы серебром зарядить не сообразил, – сказал Ян.

– Я бы может и сообразил, – покачал головой Вольф, – Но чтобы без круга отбиться…

– Сабля, – сказал Ян.

– Да что сабля-то? – недовольно сказал Ласка, – Сабля сама собой не помашет.

– Не согласится Люциус, – сказал Ян, – Он вообще русских не любит. С местной шляхтой, говорит, проще.

– Согласится, но условиями обставит, – сказал Вольф, – Отправит куда-нибудь за тридевять земель принести то, не знаю что.

– Может, еще и нет у него такой микстуры, – сказал Ласка, – А за тридевять земель далеко. Мне батя говорил дальше ляхов за лекарством не ехать.

– Может, у самого у пана Люциуса живой воды и нет, но где ее взять, он точно знает, – сказал Ян.

– Где?

– Я не знаю. Не ко мне вопрос. На вопрос, где взять живой воды, один только верный ответ дорогой услуги стоит. Я вот тебе выдал, у кого спросить, а другой бы за это золотом взял. Сама же живая вода в деньгах и вовсе не оценивается. За нее, бывает, и душу продают.

– Душу продавать грех, – уверенно сказал Ласка, – Ее покупает только черт, а с чертом договариваться нельзя. Он всегда обманет, и в ад с любой сделки с ним попадешь.

– Не с любой, – сказал Ян, – Было бы так просто, черти бы рядились коробейниками и пирожками вразнос торговали. По душе за мелкую монетку. Если ты не знаешь, что с чертом имеешь дело, то он обмануть-то может и обманет, но душу не заберет. А может и вовсе не обманет. Может и наоборот, подкупить тебя захочет, чтобы по твоей рекомендации к нему кто пожирнее зашел.

– Давай я за тебя с паном Люциусом поговорю, – предложил Вольф, – Авось по-божески сторгуюсь. Что денег нет, то не беда.

– Я сказал, на дорогу серебра нет. За живую воду могу и золотом заплатить.

– Ян верно говорит. Я тоже в жизни не слышал, чтобы за живую воду деньгами кто-то платил.

– А чем тогда? – спросил Ласка, – Не душой же.

– Услугами. Обязательствами. В мире много такого, чего и за золото не купишь. Вот сейчас ты с паном Станиславом говорил, как его дочь спасти. Думаешь, Меднобородый золото бы у рыцаря взял, даже если бы оно у него было?

– Не знаю.

– Не взял бы, конечно. У него под землей своего золота видимо-невидимо. А вот девицу из шляхетского рода под землей днем с огнем не сыщешь.

Выпили по очередной чарке. Ласка подумал-подумал и никакого злого умысла в предложении Вольфа не нашел. На том и по рукам ударили.

– Слушайте, а с чего этот Чорторыльский русских не любит? – спросил Ласка, произнося фамилию на местный манер.

– Ну ты спросил! – захохотал Ян, – Вашего брата здесь никто не любит. Пять лет назад русские сюда приходили. Пожгли-пограбили и ушли. Потом наши ваших побили. Потом великий гетман Ян Тарновский взял Стародуб, там как раз и Люциус со своими душегубами отличился. С его подачи весь город вырезали, Тарновский еще ругался, что как бес попутал. У всех магнатов клиенты как клиенты, честные шляхтичи, где-то злые, где-то резкие. У Люциуса не поймешь, палачи или висельники. Хуже разбойников. Их с тех пор душегубами называют.

– Мы бы удержали Стародуб, – ответил Ласка, – Но как раз в это время на Рязань татары набежали, потому Федор Овчина-Оболенский под Стародубом без подмоги остался.

– Это бабка надвое сказала. Сколько бы было той подмоги, а Тарновский серьезный воин. Все равно, на Стародубе война не закончилась. Потом русские знатно отбились под Себежем, но проиграли под Кричевом. После этого обе стороны сильно устали и подписали перемирие. С тех пор и трех лет не прошло, а перемирие постоянным миром до сих пор не пахнет.

– Вот оно что! – вздохнул Ласка, – Говорили мне ляхи в Москве, что к Чарторыйскому можно через Оршу и Минск доехать, а не через Витебск и Полоцк. Воевали тут недавно батя и братья, а меня не взяли, маленький был.

– Через Оршу и Минск? – переспросил мельник, – К Чо…

– На Волынь же?

– К Ча, – сказал Вольф, который тоже все понял.

– Скажи-ка, а ты по своей ли воле на Витебск свернул из Дубровно? – спросил Ян.

– Почти. Я говорил, что деда своего встретил среди покойников в корчме?

– Говорил.

– Он мне сказал тогда, что через Минск ехать мне не судьба. Я и решил не спорить.

– Я сразу понял, – Ян торжествующе посмотрел на Вольфа.

Вольф пожал плечами.

– Скажем?

– Что скажем? Сколько раз сказали уже, не слышит. И не услышит. От судьбы бегать пустое дело. Как раз и пан Станислав как специально уехал.