Текст книги "Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру"

Автор книги: Алексей Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Ю чувствует себя в пустой лодке. Лицом вниз на дне. Нельзя ответить: как это лодка «пустая», если Ю в ней есть? Почему-то она не считается. Борт лодки вровень с водой – таков вес пустоты. Невидимый в воздухе груз. Вот-вот зальется внутрь, но нет, не хватает буквально одной капли. Ю узнает лодку, та самая, что отправляли к тюленьим скалам, хоть и не похожа. Лодка потихоньку раскачивается, будто раскаивается, и вот уже точно должна зачерпнуть. От этого, и еще от собачьего лая она очнулась с мгновенной мыслью: нет, здесь же не может быть. Никаких собак. Это касается только людей. Значит, это мой лай, у меня внутри? Так далеко. Там, где лодка.

Стягивает сонную маску с лица. В четверть силы рдеет лампа.

В каюте никого. Значит, голоса тоже снились, или шептавшие ушли.

В простуженном рыхлом горле будто проглотила метр бахромы.

Для тех, кто не дышит, воздух стал толченым стеклом. 8

– Знаешь, какая у меня забава любимая? – спрашивает писаря серфер, срочно вспоминая всем телом недавно проглоченную книжечку «Самозащита женщин».

– Нееет, – заглядывая подростку в глаза, ЮЗ себя убеждает: кажется, воробышек начал поддаваться. Вежливое насилие – ключ ко многим сердцам.

– Я, зажмурившись, ложусь в ванну и там, ушами в воде, слушаю голоса, слышу слова, Король отдает приказы своим.

– Разве он с кем-нибудь говорит?

– А почему нет? Ведь я слышу. Да, приказывает и принимает подношения, разбухшие головы на подносах. Жутко и приятно.

– И что они говорят именно, расскажи мне? – ЮЗ размазывал За по двери, явно собираясь лизнуть или укусить его щеку.

– Пока я слышу, вроде бы понятно, но как только вынырну или просто разожмурюсь, уже ничего не помню.

– Ты всегда слышал или только после.

– После. Конечно. – нарочито громко отвечает парень, выхватываясь из ласковых твердых рук.

– Зажмурься сейчас, а я с тобой поговорю, потом скажешь, похоже или нет, – попытался ЮЗ задержать его.

– Мы не в ванне, – мальчик вырвался окончательно.

– Я хотел бы побыть с тобой в ванне.

– Чтобы слушать? – За вывернулся и сел на стул так, чтобы к нему неудобно было подойти. Казалось, его не злит, но смешит вся эта игра.

– Ну конечно, мы бы слушали вместе, как Он путешествует, останавливаясь в галереях подлодок. Входит в затонувшие самолеты, ставшие дном, трогает штурвал, но главный Его дворец.

– На Титанике? – вмешался За, пуская ЮЗа к своим коленям.

– Нет. На русской орбитальной станции, что покоится в океане.

– Но ведь она рассыпалась, показывали в новостях, – разочаровался малыш, закрывая рот ЮЗа ладонью.

– Молодой человек, – снисходительно чмокнул подростковую руку писарь, – важно, что она за-то-ну-ла, главное, что была за– топ-ле-на, – после каждого слога он смачно щелкал пальцами.

За смеялся, запрокидываясь назад. Какой неотвязчивый врун – не без нежности думал он.

– Ты помнишь, как целовал кольцо?

– Оно холодное.

– Однажды Он нас всех заберет в свой темный холод, но мы не замерзнем, правда? Может быть, послезавтра, когда взлетит этот вентилятор.

– Я знаю только, что он приказал мне плыть сюда.

– Он пришел к тебе и сказал. И к другим пришел тоже. Ко всем по очереди, интересно, к кому-то первому или ко всем нам одновременно? С учетом часовых поясов? А если кого-то не оказалось дома, зашел позже? Представь себя вездесущим наблюдателем, сразу во всех местах, как система камер с единым пультом в торговом центре. Как выглядят эти одновременные встречи с Королем? Как говорят Его несколько голов в нескольких странах на нескольких языках в одну и ту же минуту? А если мы не одни плывем сюда сейчас? Ты думаешь, нашей вертушки хватит? Представь, что несколько кораблей идут вдоль льда, каждый своим курсом...

Продолжая сидеть, За нацелил сжатые колени ему в лицо, а ЮЗ перестал спрашивать и бессильно засмеялся.

– Ты обещал научить меня в шахматы, – напомнил серфингист.

– Все действуют ради Короля. Самая ценная фигура – Король, – новым голосом сказал ЮЗ, вставая с пола и включая полный свет, – она же и самая беспомощная фигура. Ты не думал, зачем Король поставил наши буквы рядом, а точнее, дал мне и твою букву тоже? Что-то ведь имелось в виду.

– А что, Ю тебя уже отшила с этим? – скалится находчивый мальчик. 9

– Разве наше спасение, отсрочка, не чудо? – голос СеЗа успокаивает муслима и самого СеЗа.

– Я скажу вам о чуде, – смиренно отвечает ЮВ. – Будущий пророк, а пока мальчик, которого кормят взрослые, рассказывает им, как сегодня шел он, один, и навстречу два человека, белых и непонятных. С собой у них был изумрудный драгоценный снег на солнечно блестящем блюде. Они открыли мальчику грудь и умыли в снегу его сердце. Из этого органа, тикающего, как часы в их руках, выжали тяжелую темноту, сказав: «У всех есть, а у тебя не будет». И отдали сердце назад. Взрослые посмотрели грудь мальчика. Никаких следов. Как же? – спросили они. А мальчик думал: что им отвечать? Ему не резали грудь, у белых не было ножа, она открывалась и закрывалась послушно, словно глаз.

Разговор СеЗа и ЮВа продолжается, хотя каждый уже в своей каюте. О том, что убийственно щекотная вода над и вокруг тебя есть голодное стекло, а ты заперт в безвыходных кишках корабля, и они приводят к Королю. О желании прыгнуть и нестись ядром навстречу собственному отражению. Совпасть.

Что же до того, что беседующие друг друга не слышат, это ничему не мешает, ведь они с самого начала друг друга не слушали. 10

«Не рожденный в утробе гоняет через себя воду. Человек возникает как водный подданный, хотя и выше морского уровня, насильно выдавливается наружу из этого утробного океана, обжигается воздухом и не может потом кому-то простить этого всю жизнь. Не значит ли это: каждый от зачатия до рождения принадлежит Его власти и должен к нему вернуться навсегда? Если так, наши отношения с Королем начались раньше, чем мы можем помнить. Король спускается очень глубоко, к своим плантациям. Икринки растут, беззвучно покачиваются на тонких до невидимости нитях. Созрев, срываются вверх и всплывают, медленно раздаваясь в размерах, так как давление слабеет. Через девять месяцев на земле рождается тот, кто благополучно достиг воздуха. Перед Королем лес будущих жизней. Поля нежнейшего отзывчивого жемчуга. Король касается плантации пальцами, гладит ладонью живой ковер – начинается их лунное всплытие к небу. Тысячи икринок салютуют. Иллюминация. Фейерверк.

«Подданные не дышат в жидкой, спасаемой от света, ласковой мгле, как и будущие дети в утробах», – кто и кому объяснял это,

Ю решила переспросить писаря.

Дальше было про мальчика. Он захлебнулся при крещении в реке. К водопою вышел лев, и епископ разжал руки. Ребенок вернулся в село ночью сам и стал проповедником Короля. И нечто еще об общинах, крестивших себя водой, – нечитаемый почерк. Или Ю не знала этих слов, или они были написаны неправильно. Упоминался также, кажется, Антоку, семилетний японский Император, и некая госпожа Ни. Плюс нежелательные на земле младенцы, вернувшиеся к Нему и никого не помнившие, – украшение королевского двора. 11

СеЗ снова ждал всех, а точнее, желающих у бликующей карты.

Ю думала: снова тренинг, и придется, как в прошлый раз, трогаться ладонями в темноте. СеЗ говорил тогда заклинающим голосом: «Кто собрал нас здесь? Король? Кто закупорил нас в этом пространстве? Мокрый ветер? Прежде всего, у нас есть общая травма. Опасное для жизни событие, связанное с водой. Что есть наш страх?..»

На ее памяти были три подобных «терапии». СеЗ учил бороться руками, лежа на спинах, глазами в потолок. Это было не очень ловко на полу, но никто не отказывался, других развлечений на «Стелле» не было. Еще СеЗ демонстрировал вот какой фокус: зелеными чернилами писал на карточке слово «красный» и показывал каждому, без свидетелей, а после, спрятав, спрашивал, что это был за цвет? Пятеро из восьми, по словам СеЗа, сказали «красный», то есть неправильно. И только трое не поддались. Ю оказалась в обманувшемся большинстве, хотя и надеялась, что просто не поняла вопроса. Хуже других знала язык, на котором все тут общались.

Сегодня все выглядело иначе, напоминало заурядную вечеринку. – Я хотел бы напомнить, сейчас Рождество, – начал СеЗ, шутливо целясь в лампу бутылкой шампанского, – поэтому мы здесь, – пенясь и сверкая, струя делилась в бокалы. – Если бы не Король, никому из нас никогда бы не исполнилось столько, сколько исполнилось. Так пусть это будет наш общий, второй день рождения. Рождество нашего Короля, хоть такая дата и условность. Любая дата – условность. Вот мой тост.

Все взмахнули красивым хрусталем навстречу говорившему и сделали свои глотки. В пальцах мусульманина взлетел к лампе, карте, качнулся над головами прозрачный очерк, означая глоток, запрещенный Всевышним. Чистая форма. Пустое стекло.

– Однако имею сообщить вам, случаются дни поважнее, чем день рождения. Со всякой вещью, я не говорю уже о существе, бывает кое-что посерьезнее, чем явление на свет, – если на СеЗа смотрели и слушали, он останавливаться не умел.

– Завтра именно такой день, господа, мы запускаем нашу вертушку, и я уверен, для любого из нас это самое стоящее событие. Так выпьем же за нашего Короля! За утоляющего жажду!

И выпьем за то, что все мы здесь, такие неодинаковые, говорим на одном и том же языке. Выпьем же за этот язык!

Неодинаковые, да уж, – думала Ю, оглядываясь. У двоих Love, и они, мистик-графоман и отрок-спортсмен, пристают к мусульманину, не «повенчает» ли он их, сами не зная точно, что имеют в виду. Ссылаются на средневековые мужские гаремы прославленных султанов. ЮВ, кажется, дал им нечто вроде согласия, лишь бы отстали. По возвращении. На берегу. Похоже, арабский старец переживает драму похорон своей души. «Король сменил мою профессию и занял меня вот этим вот зондом, кораблем», – не устает повторять всезнающий Эс, из чего видно, что «профессия» для него была всем. Между тем никто здесь не может даже понять, чем он занимался раньше, настолько это специально.

Об остальных она знала меньше. А я? – спросила себя Ю – постучавшая пару месяцев назад в дверь старого знакомого, чтобы очень его удивить. Оказывается, у меня есть мечта попасть на нижний полюс, и деньги на все это «дашь мне, милый, именно ты».

– Сегодня я предлагаю каждому раскрыться, – не унимался СеЗ.

– То есть?

– В конце концов, завтра день запуска, полетит волшебная пыль. По-моему, пора всем рассказать, кто из нас как попал в воду.

– Мою историю вы знаете, – Эс считал капли в бокале, – я единственный с небольшого исследовательского, гораздо меньшего, чем этот, корабля. Если бы не тот случайный вертолет, снимавший кино. То есть, конечно, хотел я сказать, если бы не Король... Я оговорился, как это выглядело для незнающих, для всех, то есть, кроме нас, со стороны, с земли. Никто не может столько держаться на воде, даже если вам достался дутый жилет и обломок пенопласта. «Не приняла», – говорили. Я, как и многие, конечно, счел Короля галлюцинозом в первые дни на суше. «Гидрирующий бред», – определил психолог, которому я немножко намекал. Но вот Он уже стоял на моем пороге и протягивал мне для поцелуя чьи-то пальцы с кольцом. Его нельзя было не узнать в любом теле. К тому же я помнил перстень. Помнил не глазами. Конечно, я вспоминаю бывших со мной на яхте. У них остались дети, матери, никому, кроме них, не нужные, могли у них быть невыполненные клятвы, обязательная месть, не записанные еще никуда, оставшиеся навеки в захлебнувшихся головах открытия, гипотезы, версии. Один из моих коллег утверждал, что додумался до вечного двигателя, работающего благодаря притяжению Луны. Ну, то есть относительно вечный механизм. Вечный, пока есть Луна. Я никогда не узнаю, что именно он имел в виду. Возможно, однажды я спрошу об этом у нашего Короля. Ведь изобретатель давно его подданный. У меня не было столь амбициозных идей. Была ни с чем не согласная прихоть жить, и только. Значит, я оказался на воздухе нужнее. Наверное, объясняется так.

– Я расскажу, как я пропал. Кайтсерфинг, – начал мальчик («змеесерфинг» – спохватилась Ю), – катаешься на доске, держась веревкою за небесного поводыря.

Их обоих, змея и мальчика, унесло молодым ураганом очень далеко. Где они расцепились и как он полетел в океан, уже никто не видел. Кататься в такую погоду решил, потому что видел нечто подобное в кино.

– Лило тогда, на десять метров не видно, белой бурей. Меня так и не нашли. Удостоившись милости, скрывался, изменил имя, адрес, выучил другой язык, не хотел в прошлое и очень благодарен Королю за такое превращение. Я сразу в него поверил, не думал про видение. Со мной, наоборот, ничего реальнее никогда не происходило. Я все для него сделаю, это не слова.

Потом слушали про судорогу в озере. СеЗ пообещал местным сфотографировать затонувший зимой, два века назад, ратушный колокол. Подводного фотографа на поверхности не дождались.

На следующее утро в отеле нашли. Спасателей только зря подняли на ноги. Водолаз лазил полицейский. С этого начался путь СеЗа в психоаналитики.

– Погружался у опор бывшей пристани. Старые камни хлебного цвета. Честно говоря, я нырял не очень-то трезвым, потому и поспорил, что найду этот «Хелл-белл». Бессознательно я мог сам выключить себе воздух в приступе нездорового страха за то, что ничего не снял. Удушье, встречу и присягу списал вначале на алкоголь. Нетвердо помнил. Или на обморок. Случаются же после травм такие сны, загибающиеся в прошлое, ложные воспоминания разные. Однако через пару дней меня окликнули по имени на улице, в городе, где я никого не знал. Это был вежливый пожилой человек в годах. Так мог бы выглядеть мой школьный учитель, ну, в смысле возраста и осанки.

Еще один запутался в сетях. Излагал столь же путано, явно привирая. Намекая на какое-то особое отношение к себе.

Дошла очередь и до Ю. Вышло очень по-анкетному, как в газетной хронике, где с подозрением смотрят на любое лишнее слово.

– Как бы я выглядела после? Вот что меня мучит, – призналась, уже все выложив, – надувное лицо, как воздушный шар с глазками-щелками, узенькими, будто нарисованными. Никто не смог бы меня узнать, даже самые ближайшие. Ну, только по платью.

Если бы кто-то меня увидел, его бы передернуло. И руки тоже станут скользкими подушками, на них уже не останется линий, по которым узнают жизнь.

– Портрет Офелии, – дурачится ЮЗ. Вымученный юмор, чтобы снять общую нервозную серьезность.

– Я думала как раз об этом, представляла свой, расплавленный водой, портрет, когда девочка подошла ко мне во дворе университета, не улыбаясь, молча, протянула конверт с нынешней судьбой внутри, а снаружи с отпечатком Его перстня. Такое пятно вряд ли перепутаешь. Я смотрела вслед этому ребенку. Девочка ушла туда, где за углом автобусная остановка. Не знаю, села ли она в автобус. 12

«Море – его бескрайний флаг. Вода – его воздух. Океан – то, что делает его невидимым. Что такое волны, как не вечные аплодисменты нашему Королю? Приливы и отливы вместо вдохов и выдохов», – на этом тетрадка писаря заканчивалась. Вклеено фото модернистской скульптуры – прозрачный мягкий человекообразный аквариум с живыми рыбками. 13

– Такая тоска внутри, заполнила меня как желе и наружу не выдавливается. Мне кажется, мы не вернемся.

– А куда бы ты хотел вернуться?

– Я в разных местах занимался серфингом. Искал волну. Ты, конечно, не знаешь, есть ресторанчик на берегу, в Махабалипу-раме. Каменные слоны в натуральный рост, но я хочу не к ним. Бенгальский залив. Я часто сидел там, поездив на волне. Рядом смешная такая стена с наивной росписью: под пальмами нарисована семья. Мама-папа-дети за столом, белая скатерть. Вокруг них цветы, горы, джунгли. И ходят разные динозавры с высокими шеями, кушают листья с пальм, купаются в озере, не трогают людей, у них тоже обед. Рай нарисован. Теней там нет. Ты сидишь в кафе, слушая океанский шум, хозяин подходит вежливый и на таком же, как твой, приблизительном английском говорит, как он тоже любит путешествовать. Геконы бегают под лавками – миниатюрные копии добрых динозавров с ресторанной фрески. Рыжие. Звучит индийская музыка. Под пальмовой крышей в крупных перламутровых раковинах лампочки включаются. Загорелые, как темное дерево, люди идут от пляжа или к пляжу. А ты все смотришь на эту шуточную живопись – семья ест, мир цветет и динозавры пасутся. И нет никакого чувства, что ты что-то приобрел или потерял. И нет надобности в этом. А есть только мятный чай и тигровые креветки на тарелке. Мышцы отдыхают. Вот куда бы я хотел вернуться. Мы не так уж и далеко, если смотреть по карте. На крыше низенького дома напротив тамильская женщина расчесывает свои длинные черные волосы и понимаешь, глядя на нее, что вот сейчас, от каждого твоего движения, зависит будущее. Тронешь ты стакан чая левой или правой рукой и с этого начнется один или другой узор твоих событий. Их будет очень много, годами, но однажды ты вернешься сюда, к добрым динозаврам, и снова увидишь женщину, делящую волосы гребнем, и, может быть даже, войдешь в ее дом, поднимешься на крышу, а она тебе скажет...

– Что же она скажет?

– «Собака всегда возвращается, если зарыла кость». По-тамильски, ты не поймешь. Поговорка. Может быть, дело в музыке, которая там везде и всегда играет. Счастье просто лежать у бассейна, наблюдая таяние темного отпечатка пятки на кафеле, твоей же, ты вынырнул несколько секунд назад.

– А я бы вернулась в Париж. Например, к фонтану Стравинского. Там в вечерней воде танцует веселая клоунская механика.

И плавают прямо в шумном мраке листья платанов. Отражается готический улей с одной стороны, а с другой – огромная стекляшка Бобура в пенящейся тьме. Можно пить кофе прямо на ступеньках. Мальчики-роллеры проносятся вокруг, у любого из них, если тебе тоскливо, можно купить веселье и стать самому одной из игрушек фонтана – русалкой, скелетом, мотором с двумя брызгалками, улиткой, змеей, попугаем, мокрым блестящим сердцем, скрипичным ключом, хвостатыми губами. Видишь, я помню их лучше, чем людей.

– А я бы хотел позвать вас всех в Стамбул. Там, на Диван-Ялу средневековое кладбище и чайный домик над белыми могильными столбами. Они растут из мрамора как сахарные головы. Ты сидишь на ковре, пьешь чай или салеп, если прохладно. Или куришь яблочный табак в наргиле. Солнце садится. Чайки прилетают спать на могилах. И тебе никуда не надо. Ты просто есть.

– А вам не кажется странным, что все мы вспоминаем кафе? Все мы хотели бы вернуться в кафе, а не, скажем, домой.

– Ты сам первый так начал.

– Видимо, задал тон. 14

В день запуска зонда, хотя день здесь есть просто число часов, Эс поднес зажигалку к записной книжке и досмотрел, чтобы она совсем исчезла в пепельнице. «Стелла» замерла по его приказу. Сотовая связь перестала у всех. Радио тоже, а совсем недавно там шли обычные новости, чей-то новый альбом. Вспомнил идола с авиавинтом вместо головы в брюссельском аэропорту. Компьютер закончил очистку основного диска. Другой диск Эс положил в грудной карман, подумав: «Передам лично...» Вышел, забираясь в меховую куртку, мысленно улыбнулся: «Вот ведь, забочусь о себе, не хочу, чтобы было холодно». Поднялся на нужную палубу, поклонился и швырнул тело в волну, комично вздрыгнув ногами, словно перескакивая очень высокую скакалочку, которую нельзя задеть.

– Есть золотой барьер, и его может пройти любая вещь или существо, – говорил между тем один голос другому у иллюминатора, – это происходит незаметно, ни внутри, ни снаружи ничего не меняется, лежит что-то себе тихо на месте, но однако в такой-то час-минуту-секунду времени масса этой вещи или, скажем, некоего лица, становится дороже золота в пересчете на граммы. Это самый важный и тайный миг в истории любого физического тела. Оргазм материи. С большинством такого не случается вообще, а у некоторых он может много раз наступать туда и обратно.

– Я не понял, вот, скажем, моя трубка и такая же, только из золота, так что если я вам продам свою вишневую по цене ее золотой сестры и вы купите, тогда это таинство произойдет, или как?

– Нет-нет, речь идет не об аналогичной форме или объеме, но именно об их весе, сопоставимом с золотым, в граммах.

О земном притяжении, если разобраться, выраженном в золотом идеальном эквиваленте.

– Но позвольте, – вмешался третий, – цена золота на рынке так же меняется, значит, этот момент «подлинного дня рождения» зависит не только от судьбы тела, но и, скажем от рыночной дрожи, от стоимости золотых граммов в данный час. Если, скажем, желтый металл обесценится...

Владелец первого голоса саркастически взглянул на спорщика, но ничего пока не ответил. Он размышлял, стоит ли объяснять, что нет никакой отдельной судьбы тел и существ, а есть только общая, неразделимая, стоящая за и над любым рынком. Или знание этого дается без разъяснений и не вталдычишь? Возникла пауза.

– Вон, смотрите, идет наш Эс, вот чей мозг одолел не то что золотой, а платиновый барьер. За грамм этого мозга, как ты думаешь, дадут грамм обогащенного урана, или все-таки нет? – расшутил негативную паузу второй голос.

В этот миг, за круглым стеклом, Эс бросает себя за борт, но возможные свидетели отвлечены своим драгоценным разговором:

– И золото, понимаете, я имею в виду самой чистой пробы.

Так делятся и люди: те, за кого уплатят, в случае нужды, столько, что каждый их килограмм обойдет золотой, это одни существа. Их жизнь, работа, отдых и смерть ничего не имеют общего с жизнью, работой, отдыхом, смертью тех, кому не суждено перейти золотой барьер. Все люди имеют ценностные аналоги в мире известных нам металлов, и положение каждого может быть понято только исходя из цены металла, с которым он совпадает в данный момент.

– Потому-то я и не думаю, что мы все утонем, останемся в нижнем полюсе. Мы, как вы могли заметить, люди разные, а, значит и дальше Король прикажет нам по-разному жить. «Стелла» – временный сплав.

Сказав это, человек слишком задумчиво глядит в стекло и начинает понимать, что увидел только что. Подходят другие, проснувшиеся пассажиры. Все выбегают на воздух. Никто не замечает, что больше не холодно. Или просто не мерзнут? Никто не замечает, что все выстроились на носу умолкшей «Стеллы» по порядку, согласно своим географическим именам. Нет только Эс. Он растворяется там, в воде.

Начались мысли:

Просто так за борт не прыгают, это был, может быть, приказ Короля? А почему «Стелла» остановилась, кто это приказал? Эс?

И имеют ли теперь силу его приказы? – думает ЮЗ.

Никто без Эс не сможет обойтись ни с зондом, ни с порошком, – думает За, – и где сейчас порошок? Может тоже в воде?

Теперь придет Король, ведь Эс сейчас уже у него, объясняется. Как придет? Откуда возьмется? Или ждет нас там, на ледяном берегу, которого, кстати, совсем не видно в тумане. Или не придет, проверяет? Что мы будем делать? Поворачивать? Сами пробовать зонд? Двигаться, соблюдая вчерашний курс? – думает СеЗ.

Он перешел сейчас из второго сословия в первое, и, значит, ему не вернуться. Этого ли хочет Король от всех нас? Смотрел ли Эс на корабль уже в воде? Или не смотрел? – думает СеВ.

Нет бога, кроме Аллаха и Мухаммад его пророк, – думает ЮВ.

Четки в его пальцах звучат как капли с дерева после дождя, – думает Ю. 15

Никто из них не заметил безволния. Как не заметили отсутствия команды и всяких ее признаков. Вода плоская стала, остановленная, не движется. Кисель-желе-стекло-сталь – сравнить некому.

Эс принес жертву, вот и успокоилось. Ю поднимает голову и видит: там, где недавно находилось небо, отражаются они все – задранные лица, палуба, «Стелла», плоская вода. Ближе, чем зеркальный потолок в ее любимом кафе – поднимешь руку и тронешь свое отражение. Корабль влип в абсолютную гладь. И вот она снижается навстречу самой себе, убирая зазор, снимая вопрос об образцах и копиях. Ничто не будет копией. Ничто не было образцом. Словно лезвия сжимаемых ножниц. Поцелуй двух зеркал. Взаимопожирание. То, чему нельзя быть свидетелем.

Сообщения 1

«Чем вы сегодня заняты с утра?» – пришел от Шрайбикуса вопрос по почте. Впрочем, спрашивает не он, а его «учение», познакомиться с которым только и можно через систему ответов и вопросов, подбираемых церковной программой специально для каждого. Пока учение спрашивает друзей Шрайбикуса и предлагает им варианты сегодняшнего дня, сам он, закрыв глаза, повторяет вслед за музыкой в наушниках: «Монгольская степь, монгольская степь...»

Глеб ходил с камерой по городу и высматривал «политику». Первый щелчок: непускательная красно-белая лента завязана бесполезным бантиком на ячеистом решете старого советского окна. Запретительная полосатая бабочка напрасно трепещет. Такой лентой обычно обводят дыры, сделанные рабочими в улицах.

Второй в метро: бегущие пассажиры, за ними приоткрытая дверь с обедающим ментом на фоне карты мира.

И на Чеховской, заодно уж: египетское крылатое солнце над аркой перехода закрыто знаком с перечеркнутым человечком, под который все равно торопятся люди.

Если мир есть система слов, для неграмотных воплощенная в картинках, то тогда Глеб хочет поймать камерой только те слова, которые выделены жирным шрифтом. Или каждый выделяет сам? После обеда «политика» мерещилась уже везде, даже в шеренге лежащих вповалку колесами вверх вокзальных тележек у Казанского. Их загорало там больше ста.

«Политика» понадобилась для заказанной ему обложки сборника «Как заставить свой чайник свистеть антиправительственную музыку?» Каким представляется Глебу идеальное политическое фото? Бывший монах и будущий Пол Пот играет на скрипке – ослепительно белый лицеист. Глеб купил его в парижской подворотне за один евро.

Политический мальчик, заказавший обложку, понравился манерами одаренного неврастеника.

– Был в Анталии, – отвечал он кому-то по телефону, – видел, как турецкие пролетарии строят на своем побережье новые тюрьмы отдыха для немцев.

Ему позвонили снова и спросили, видимо, то же самое.

– Анталийские невольники складывают там массовые дворцы. Побудь халифом неделю! Позолота с кранов сходит за полгода, но возвращается в два дня, – отчитался политический мальчик.

Глеб пожалел, что ему снова не позвонили и не спросили про Анталию в третий раз.

– Я тоже раньше снимал, – вспомнил мальчик, пожимая руку.

– Теперь бросили?

– Могу написать текст «Фотографии, которые я не сделал из отвращения к фотоаппарату».

– Обычно я не делаю «политику», – сразу извинился Глеб, удивленный тем, что именно ему предлагают эту «музыку» оформлять.

– Нам нравятся ваши «жеванные фото», их много висит в сети. Политика это не флаги партий, не фото с митингов. Политика этих обложек должна быть такая: ощущение прекрасной важности твоей и чужой жизни. Счастливая необходимость экспроприировать у системы самого себя. Самоэкспроприация. Мне думается, у вас получится. Не знаю, как это должно выглядеть.

В этом разговоре Глеб чувствовал столько немодного пафоса, как в песнях Высоцкого, которые «крутил» отец или как в папиных же книжках про трудную работу быть богом. Столько пафоса, что от удивления Глеб даже не смог сразу отказаться, обещал подумать и позвонить и теперь вот ходил, высматривал вокруг подходящие обложки.

– Взять хотя бы этих строителей, – объясняя Глебу про политику мальчик кивнул в окно. Там было написано голубым по желтому: «Купи у нас квартиру и получи бейсболку бесплатно!»

– По-моему остроумно.

– Да. Но что они делают?

– Строят дома.

– А зачем?

– Чтобы в них жили люди.

– Ты уверен?

Именно так, решил Глеб, переходя вдруг с «вы» на «ты», он и вербует товарищей.

– Не знаю, есть, конечно, нечестные фирмы, которые, не достроив, сваливают с деньгами вкладчиков, но не все такие, эта фирма, она как называется?

– Я не совсем об этом. Им ведь, даже самым честным, абсолютно все равно, будет ли там кто-то жить. Сколько купленных квартир в Москве пустует? Значит, они действуют ради прибыли, а не чтобы там кто-то жил.

– Да откуда мы знаем? – сопротивлялся Глеб. Такой ход мысли казался ему оскорбительно примитивным.

– Вообрази себя, входящим в их офис с классическим чемоданом долларов в руке. Миллион долларов США, который они рассчитывали поиметь с продажи квартирных метров. Предложи им чемодан просто так, а дом, если им так нравится строить, пусть выстроят бесплатно и бесплатно же подарят любым желающим. Ведь прибыль уже у них. Как ты думаешь, сколько этажей они возведут из чистой любви к людям и интереса к делу? Целью любой фирмы является прибыль, а не результат. То есть прибыль и есть результат и ему не обязательно ни с какой пользой совпадать.

Этих рекламных букв в окне Глеб никогда не замечал и не смог бы сказать, как давно они появились. Про само окно его приятель Шрайбикус сочинил такой стих:

На стене висит окно

Очень страшное оно

А вокруг него обои

Их наклеили мне гои.

Это я окно повесил

И поэтому я весел.

Стих, правда, в его жж, назывался «Всякое окно», а не именно это, а в английском переводе и вовсе «Windows», во множественном то есть числе. Шрайбикус вел журнал на двух языках.

Что известно Глебу о Шрайе? Из быстро распавшейся семьи советских филологов, евреев по национальности. В школьном возрасте начал печатать первые стихи в детской газете, оправдывая выпадание рифмы словом «рэп». Время было уже перестроечное. Потом статьи о том, как ездил в гости во Францию и что там теперь носят-кушают. Вторая статья называлась «Привет, Депеш Мод!». Во Франции мальчику повезло оказаться на их концерте. Одноклассников не любил за слабое знание английского и дурацкую фразочку: «Лучше взять у негра в рот, чем заслушать Депеш Мод!», которую они частенько царапали на столах. После закрытия детской газеты и окончания школы сочинял постмодернистские стихи и выступал с ними по клубам в паре с диджеем– наркоманом. Из того творчества чаще всего вспоминает строку «Самка Луны воет в небе, беззвучно сияя» и свою победу на конкурсе, для которой потребовалось взять из стоящих подряд на полке книг триста случайных фраз и вставить между ними слово «Поэтому». Кроме стихов делал вид, что учится на журфаке. Заболел там впервые венерической болезнью. Однажды после выступления у клуба был серьезно избит двумя неизвестными, несколько раз давшими его лицом о стальной гараж-ракушку.

За что получил, так и не понял, но, выйдя из больницы, выступать перестал. Ненадолго поверил одной яростной секте, встретив на бульваре их проповедника. Проповедник остроумно объяснил ему вчерашний сон о кроте, сожравшем дюймовочку и оживших шахматах. Секта готовилась к концу света, скупала квартиры, давала советы. Сделал втайне от родителей татуировку «всемирного ока» у себя в подмышечной впадине, чтобы в час суда свет божий отличил его от неверных и стал для него домом отца, а не огнем возмездия. Когда конец света не настал в обещанный час, а секту официально запретили, Шрайбикус решил более никому никогда не верить и заняться пиаром известных людей плюс всяким политтехноложеством. В свободное от написания заказных статей время продолжает интересоваться «учениями», хоть и говорит, что это не всерьез, а «по приколу». Журфак вроде бы закончил. Статьи, выходящие под целой семьей псевдонимов в целой семье газет помогают ему не жить с родителями, а снимать хату пополам с друзьями. «Шрай», как зовут его эти друзья, считает, что такая причина оправдывает любую, самую запредельную «джинсу» в статьях. Глеб встретил его на летнем пивном рок-фестивале. Реагируя на призыв музыкантов коснуться земли и корней, будущий приятель вырезал ключом карманы в дерне и засунул туда ладони, продолжая головой танцевать. Глеб его сфотографировал, а потом попросил снять эти руки, вросшие в землю, уже отдельно, крупно. Они стали видеться, поддерживать друг друга в своих жж, общаться по аське, слать клевые ссылки и даже мечтали «замутить» в будущем совместное незнамо что, например, поставить в открытом театре пьесу с поющими предметами – зубная щетка, избирательная урна, презерватив... Этим вещицам раздать реплики своих знакомых, которые стремно цитировать напрямую. Или просто поехать в Таиланд, где Шрай уже был и хочет еще.