Текст книги "Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру"

Автор книги: Алексей Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Алексей Цветков

КОРОЛЬ УТОПЛЕННИКОВ

УДК 821.161.163.3

ББК 84 (2Рос = Рус) 6

Ц 26

Цветков, Алексей

Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру – М.: Common place, 2014. – 222c.

ISBN 978-99970-0109-2

Алексей Цветков – писатель, публицист, общественный деятель. Сотрудничал с множеством изданий, был редактором отдела русской прозы в издательстве «Ультра. Культура». Стоял у истоков книжного магазина «Фаланстер», в данный момент – сотрудник книжного магазина «Циолковский». Автор книг «Сидиромов и другая проза», «Дневник городского партизана», «Поп-марксизм» и многих других.

Публикуется под лицензией Creative Commons

Разрешается любое некоммерческое воспроизведение со ссылкой на источник

Котик

Седая бабушка остановилась у подъезда. Перед нею на задних лапах стоит серо-волнистый кот, уткнув мордку в бабушкин синий халат с цветами, а передними лапами обнимая ее за ногу, как будто он бесконечно о чем-то сожалеет или навсегда с кем-то прощается. «Все кушать хотят!» – приговаривает старушка, почесывая двуногого котика меж ушей. «Все кушать хотят...» – задумчиво повторяет она, не меняя позы и голоса. Учитывая ее возраст, это звучит как вывод из многолетних наблюдений. Котик безутешен и не отлипает, как приклеенный. Никакой еды для него у бабушки с собой нет. «Все кушать хотят!» При желании это можно слышать так: «Все – кушать котят»

Верблюд

Легче якорную цепь (ну, канат) протащить сквозь игольную скважину, чем войти богачу под новые небеса. И мне хочется верить, всю жизнь мне хочется верить, что переписчик привел сюда верблюда намеренно. Верить, что дело не в том, что кто-то переписал, не переспросив, а в том, чтобы слова спасителя стали необъяснимы и поразительны на сотни лет вперед. Кому нужна теперь эта точность? Верблюд с надеждой смотрит сквозь иглу. Верблюд ждет чуда, как и все, кто верит. Якорная цепь давно на дне, и ее никогда не поднимут из небытия. Верблюд – богач, он так много и так долго может нести на своей спине. Если бы без груза, – думает он, – и если б я был моложе, и если бы игла не обычная, а, скажем, для сшивания кожи, тогда бы я попробовал. Вдруг? А так – безнадежно. Не жить мне под новым небом. Новые небеса зовут тех, кто не держал якорь, тех, кто не нес тюков, тех, кто имитировал ошибки, желая, чтобы речь спасителя стала необъяснимой и поразительной вплоть до конца времен.

Город, выславший сообщение

Присмотрись. Он идет. Человек с тростью прибыл и стучит ею в ночную дверь. Дом выбран наобум, но хозяин, открыв, сразу узнает. С прибывшим нельзя разговаривать. Но именно он делает пальцами левой руки знак: «молчание окончено». Хозяин без промедления ведет человека с тростью на кладбище. Останавливается у кружевных ворот, мочит себе шею, взяв воды из мраморного источника. Хочется сделать нечто обычное перед тем, как обещанное произойдет и все изменится. Надписи на могилах никогда еще не были так смешны. Складываются в общий текст, который больше незачем читать.

Ящерицы рассыпаются из-под ног. По-кошачьи взвизгнула дверь, посыпалась земля из ее отверстий. Хозяин дома входит в брошенный мавзолей. Там похоронена машина. Внутри, под крышей мавзолея, темнеет большой широкий круг. Гость находит пальцами отверстие в нем и ввинчивает туда трость. Трость неожиданно легко едет по круглому периметру потолка усыпальницы, и хозяин, взяв ее, начинает бегать вокруг пробужденной машины, повинуясь идеальному кольцу. Гость делает ему знаки: стой/беги. Быстрее/медленнее. Машина шумит. Сверху им на головы сыплется земля. Бегущий держит трость, вонзенную в подвижный потолок, как бесценный факел. Работа длится примерно полчаса. Невидимо сквозь небо послание уходит. Передается. Город отныне больше не немой. Какое оно, послание, не знает никто в городе, потому что оно общее и не может быть дано одному. Одни жители считают, посланием обладает только кладбищенская машина. Другие жители считают, посланием обладает только человек с тростью. Третьи жители считают, посланием нельзя обладать, ибо оно само обладает нами как устройствами. Что думает человек с тростью, никому не известно. Вероятнее всего, он считает себя смиренной и временной деталью вечной машины.

Так или иначе, той ночью город положил свое слово в великое письмо, которое все пишут, но нельзя прочесть, все шлют, но нельзя получить. Встревоженные шумом и светом посылающей машины чайки кружат над мавзолеем, как пепел над большим костром. Они всегда здесь спали. Их никто никогда не будил.

Завтра утром человека с тростью в городе уже не будет. Он разворачивает карту в поезде и едет по ней глазами. Высланное сообщение оправдывает все, что сделают или не сделают жители города потом.

Мандариновый цех

– Ты, главное, помни свое самое выигрышное амплуа, и они все будут твои, – пошутила бывшая жена, прощаясь.

– Это какое?

– Веселый парень с грустными глазами. Это не прокатит только на страшном суде, но ты в него веришь вряд ли.

– На страшном суде я собираюсь задать судье пару вопросов, и мне интересно, не могу даже предположить, как он будет выкручиваться, потому что те ответы, которые я могу предположить, не достойны судьи.

– Ты намерен там спрашивать?

– А ты полагаешь, мы все там будем с заклеенными ртами?

– Иногда мне кажется, все твои проблемы от того, что ты ни дня не работал на заводе. Мой отец всю жизнь трудился в мандариновом цеху. Поэтому я знаю всю технологию. Чтобы изготовить один мандарин, нужно закачать гель, поступающий по трубе из химического цеха первичных смесей, в маленькие пакетики из пленки. Сверху обдать белой пеной, она, застывая, становится цедрой и сгибает новые дольки в шар. Навертеть крашеную корку, заткнуть дырку такой маленькой зеленой финтифлей, звездочкой, она у каждого мастера немного своя, из индивидуальной коробки. Мой отец не рассчитывал на большее, ему не хватало образования, квалификации, чтобы работать в другом цеху, более сложном, где собирали ягнят. Знаешь, кости везут долго, из другой части завода, за это время они успевают высохнуть и отвердеть, клеят к ним мышцы, протягивают сосуды внутрь и заводят сердце, уколов его быстрой музыкой, оно бьется, и будущая овца пошла. Мокрая еще от клея, сама выходит из цеха и щиплет поданную ей траву, нарезанную заранее. Так здорово, но папа мог только мечтать об этом. Делать коз, овец, волков, собак или глубоководных рыб в подсвеченных ваннах. А ты мог бы туда попасть с твоими-то данными. Ну, сейчас, конечно, все это не вручную. Автоматизировано, конвейер, только рычаги жми. А вот мама сидела дома, совсем кустарный промысел, склеивала колосья из зерен, могла даже жука составить нам детям в праздник, если ей все части дать, но получалось не всегда, все-таки самоделка, не патентованное. Вот я какое время помню, когда еще кто-то делал сборку на дому, не все в цехах. Ты мог бы даже дослужиться до лаборатории, в которой собирают людей, это высший пилотаж, работать с мозгом, под микроскопом выстраивать нейроны, плести эмоции, проминать емкость памяти, управляя мельчайшими строителями, говорящими микроэлектрическим светом. Ты мог бы получить патент на авторство и сделать кого-то из нас, если бы хотел.

– Мне завод нравился только когда там забастовка и ничегошеньки нового не собирают. Когда завод не работал, я всегда мечтал: пусть оно берется откуда-нибудь само, растет, например, из земли, а животные могли бы как-то сами научиться делать друг друга. Как только завод вставал, я закрывал глаза и представлял себе, как рыбы в стеклянной глубине переходят к самопроизводству.

И бывшая жена расхохоталась, сняла веселую слезу из уголка глаза пластиковым ногтем:

– Ты всегда абсурдно шутил, это заменяло тебе всю остальную привлекательность. Из земли? Друг друга? Самопроизводство? Расскажи это на страшном суде. Судья, которого рассмешили, не так жесток.

– Почему бы и нет? Возможно, ему захочется это использовать в его следующей серии.

– Ты веришь в следующую серию?

– А ты уверена, что это ересь? Почему бы ему не запустить ее, услышав мою шутку? Возможно, он уже решил так, и потому я и говорю сейчас об этом.

И она вновь засмеялась. А я включил диктофон, чтобы оставить себе этот сахарный растерянный смех в телефоне вместо звонка.

Невиновные

Луна как самое далекое из окон. Куклы-бомбы смотрят с лавок, со ступеней, как будто они с Луны. Гости из самого далекого окна. Их оставляет в полнолуние анонимная террористическая организация: на бульварах, у светофоров, на мостах и пристанях, перед редакциями, там, где никаких кукол, в общем, не ждут. «А мне жаль этих игрушек, – пишет еще не взрослая девочка в школьном сочинении на страшную тему. – Когда я смотрю в магазине на пластиковых девочек, думаю, в кого-то из них вдруг вложат изверги бомбу. Они-то, куклы, сделанные для нас, в чем виновны?»

Но это еще не все. Распространяется новый вид террора под лозунгом «Мы – это вы!» Устройство приводит в действие кто угодно. Например: доставка в ваш офис. Сувенир от неизвестной компании. Щелкаете присланной в подарок авторучкой – дом за окном складывается, дымит, падает. В парке ребенок дотягивается до телефона, привязанного ярким шнурком к ветке, нажимает – автомобильный мост рушится. Вставит офисный человек диск, нажмет – с ближайшего чердака ракета стартует в банк. Появляются группы реабилитации, состоящие из людей, ни в чем вроде бы не виновных, оправданных государством, но убивших десятки, иногда сотни таких же невиновных. Там обсуждают все эти вопросы: «Почему именно я? Кто меня выбрал на эту роль? Террористы? Но как я с ними связан и кто из моих знакомых с ними? Или это выбрал Бог? Зачем он мне это? Или дьявол? Что я могу сказать, хотя бы мысленно, родственникам погибших? Не будет ли кто-то из них разыскивать меня, чтобы все равно отомстить?» И такое прочее... Многие взрывы группы «Мы – это вы!» остаются нерасследованными, потому что случайные виновники, «нажиматели» никому не признаются ни в чем или даже не замечают, как привели в действие. С другой стороны, в реабили-группы записывается много людей, которые ни при чем – случайно щелкнули ручкой или новым телевизионным пультом одновременно с катастрофой, экспертиза подтвердила их чистоту, но отделаться от впечатления не могут, на все теперь смотрят, будто это они убили стольких и оставили свою рану в городском пространстве.

Но и этим не кончилось. Что может быть хуже «Дня бомбы», объявленного анонимами по интернету? Любой лузер, джанки, пижон, социопат, экстремист, обиженный богом, недовольный жизнью изготавливает макет опасного взрывного устройства, как он его себе представляет, и оставляет эту вещь в модном месте или у какого-нибудь известного здания. Переполох в городе: матерящаяся милиция – спецы со сдавленными добела скулами. Робот-обезвреживатель нужен в ста местах сразу, а успевает только в десяти. Большинство клубов закрылось и отменены концерты. К вечеру люди в форме или просто с удостоверениями уже пинают «находки» ногами, а незадачливые дружинники-солдаты тыкают их обычными стальными щупами для мусора. Но в том-то и жуть, что среди поддельных всегда найдется несколько настоящих бомб и выяснить нельзя, то ли враги города воспользовались адским «днем» для своих целей, то ли в изначальном сговоре состоят с выдумщиками-авангар– дистами, учредившими этот «праздник», прикрывающий убийц. Щуп вылетает из солдатских рук и гнется в полете, обнимаясь с колонной, как капризная модернистская вешалка. Мента бьет огненное и бросает на метры прочь. Путевой ремонтник или магазинный охранник, устало потянувшись к седьмой за сегодня «шутке» – точно таких же, с множеством разноцветно торчащих проводов и тиканьем внутри, было две, поэтому не страшно – акробатствует в воздухе и лицом ныряет в отцепившуюся люстру подземелья. А то и сам изготовитель невинной «бомбы» заметит чужую – обрадуется, подойдет поближе, дернет за подарочный бант и увидит Ничего.

С неэтого света народоволец-химик пишет письмо невиновному царю о том, чего царь не помнит: «Черная птица взрыва полоснула тебя когтями, оглушила злыми сильными крыльями. Повалился. И не смог уже больше встать. Больно красные борозды глубоки. Так и лежишь – государь, рассчитавшийся за свое государство. Тебе такому, твоему красному петропавловскому камню я присягаю с радостью».

Про Дедов Морозов

Накануне Нового года наш герой ушел в партизаны. Герой прочел, что они поклялись не стричься и не бриться, пока не будет победы. И это стало последней каплей. До неприличия понравилось. Потому что наш герой и сам не любил стричься и бриться, борода у него была вполне партизанская, а тем, кто особо коротко стрижется, как-то не доверял никогда и в детстве, тайно от родителей, сочувствовал Бармалею, Лешему, Менделееву и другим нестриженым персонажам, лиц которых и не рассмотришь по причине крайней косматости. Мечтал вырасти похожим на них хотя бы внешне, на большее он тогда не замахивался.

У партизан было радио, которое говорило о страданиях народа и притеснениях от властей. Кроме самих партизан его мало кто слушал, потому что там не передавали ни смешных шуток про задницу слона, ни классной музыки, которую сразу хочется зарингтонить, ни интервью хоть с кем-нибудь на тему: какой рукой вы дрочите? Кто вы у нас по гороскопу? Ну и, конечно же: какой шампунь предпочитает ваш кокер-спаниель? Зато сами партизаны слушали свое радио даже слишком внимательно, и всякий раз, в паузах между страданиями и притеснениями, лесные слушатели многозначительно подмигивали друг другу и важно выпускали махорочный дым в потолок землянки. Это означало, что день стрижки и бритья не за горами.

К партизанам тогда бежал и тот, кто с женой поругался, и кого с работы выгнали, и кому учиться в школе надоело. У последних бороды еще не росли, и таким выдавали бутафорские, из крашеной ваты и конских хвостов, поэтому они смотрелись самыми главными косматосами.

И вот как раз к тому дню, когда герой наш примкнул к ним, партизаны до того наслушались собственного радио, что решили наступать на столицу. К тому же, рассуждали они, в дни рождественских праздников бдительность властей ослаблена, а население по традиции ожидает чуда.

Тут должна быть хотя бы короткая батальная сцена, но никакой батальной сцены тут не будет, потому что партизан еще на подступах в тот же день разогнали, а кое-кого и взяли живьем. Получилось так потому, что Никто их в большом городе не поддержал, и чуда, как выяснилось, этот самый Никто ждал совершенно другого. У многих все было в порядке с женами, и работа у многих была вполне сносная, и в школах, вы не поверите, учиться многие благоразумные дети были не против. Потому что если не учиться, то кто тебя потом на работу возьмет, когда вырастешь? Только дворником. А если у тебя нет работы, или дворник ты, то кто за тебя замуж пойдет тогда? Такое же, как ты, беспонтовое чмо? А оно тебе надо, два чмо в одной квартире? Военная неудача эта в который раз доказывает, что одного радио все-таки маловато для победы, хотя для интересной и скрытной жизни в лесу вполне достаточно. И вот сидят те партизаны, которых схватили, в холодном каземате и готовятся на казнь. И мужественно друг друга подбадривают, с трагическим таким юморком, ну прямо как лучшие действующие лица античных драм, – сравнивает наш герой, который по жизни слишком много читал, и от этого сравнивать жизнь с литературой стало его постоянным обыкновением. И вдруг, по окончании рабочего дня, слышат пленники со всех сторон вокруг каземата дружественную пальбу, комплиментарные взрывы и радостные очереди разрывных. И сразу партизаны бросаются друг к дружке обниматься, и молча жмут друг другу руки и долго трясут, и бороды мнут друг другу, подмигивая изо всех сил, не умея выразить вслух, как это круто все-таки, что история их оправдала, и радио все говорило правильно, и хоть Никто сначала никак не поддержал их, но теперь он все-таки передумал и еще как их поддержал, вооружился и вот-вот их освободит. Ну, в самом крайнем случае, каземат окружили сподвижники, оставшиеся на свободе, и вот-вот вызволят пленников, чтобы вместе продолжить борьбу.

Отдельные партизаны, из тех, что часто выступали по радио, уже начинают готовить свои первые речи, подбирают, волнуясь, слова, с которыми они обратятся к народу, репетируют задорные интервью на тему: нет, страшно не было, подумаешь, убьют! Самое важное, конечно, заявить сразу, что притеснений больше нет и страданиям конец.

Тяжелая дверь каземата скрипит, и на пороге перед партизанами, в сопровождении своей внушительной охраны, появляется сам Президент. Вот кто пришел собственноручно освобождать их! Сначала он не понимает, откуда у задержанных партизан столько энтузиазма на лицах и почему они столь снисходительно к нему относятся и даже выкрикивают какие-то обвинения, словно и впрямь его уже свергли. А потом, когда Президент понимает, откуда это все, то даже слегка стушевывается, ему, как человеку культурному, искреннее становится неудобно за них, и он, не глядя никому в глаза, воспитательно так их спрашивает: «Ну как вы могли? Как это вы, лесные братья, перепутали вечерние фейерверки, столичный салют с балконов, веселые шутихи и разрывы детских петард, словом, новогоднюю пиротехнику, с собственным освобождением? Откуда в вас столько опасного идеализма? Ведь это же ежегодное праздничное творчество народа, о котором вы не могли не знать».

Лишний раз Президент убеждается, насколько далеки эти люди от реальности и насколько правильно он решил с ними поступить. А партизаны за одну минуту из веселой ватаги казаков, сообщавших что-то турецкому султану, вновь становятся прикованными титанами духа и с вызовом глядят на Президента пылающими, как елочная гирлянда, глазами. Для чего он пришел? Неужели собственноручно станет их казнить без суда и рвать их еще живую печень, подобно Зевсову орлу, терзавшему непокорного Прометея?

Но Президент говорит другое:

– Уважаемые бунтовщики. Я нашел вам работу. То, что вы бород не стрижете – это очень похвально, только мы их вам перекрасим, чтоб у всех был один цвет – нордический. Потому что в столице реально сейчас не хватает Морозов.

Партизаны сразу все поняли. Они ведь не дураки, при всей их некоторой театральности. И закричали: «Ни за что!» – отрицательно потрясая косматыми головами. В конце концов, они рассчитывали на торжественную публичную казнь. В толпе зрителей наверняка оказались бы их знакомые, родственники, поклонницы, на которых они в последний раз посмотрят с эшафота мудрым, гордым и всепрощающим взором. Многие уже начали разучивать движения и жесты, как именно они взойдут на эшафот. Это был бы незабываемый балет гражданской смерти. А тут им никакого эшафота, и зовут в новогодние ряженые.

– Казнь – это негуманно, – запротестовал Президент, – к тому же вас тогда будут любить как мертвых партизан, растоптанных жестоким тупым миром. А я хочу, чтобы вас любили как живых Дедов Морозов.

И с этими словами Президент открыл в стене каземата какую– то дверку, которую прежде партизаны не замечали, и повернул там какую-то ручку, вроде рубильника. Он убедился, что упрашивать пленных бесполезно и они все сами поймут потом. Партизаны, один за другим, начали кивать, но не оттого что согласились быть Морозами, а потому что вдруг захотелось вздремнуть, все сразу вспомнили, как же давно они не спали, и у всех зачесались глаза, а Президент быстро вышел в коридор, и охрана закрыла за ним дверь. Это был усыпительный газ, проверенное средство. И наш герой вроде бы хотел взбодрить товарищей обсуждением того, как же это они, действительно, так некритично перепутали аполитичный салют с идеологически выдержанной стрельбой, почему настолько неверно истолковали эти городские звуки, ведь если такова средняя адекватность их представлений, то... и даже открыл было рот, но средство проверенное, и героя, как и других, мигом сморило, только и успеешь тут бороду под щеку подсунуть.

Проснулись они так же дружно, на Главной Площади города, рассаженные вокруг самой высокой елки, все в красном, нарядном, теплом, и перед каждым пухлый завязанный мешок из бле стящей ткани. Кое-кто даже сунул нос в эту торбу, нет ли там прежней одежды? Но это было смешно, и выбора оставлено не было. Бороды и волосы всех бывших партизан были выкрашены в снежный цвет, и всем им шибало в нос запахом несмываемой краски из баллончика, какой опыляют автомобили. Президент приветливо кивал им из Главного Окна Главного Здания на Главной Площади. Его план только начинал воплощаться.

Вот на площади появился как бы случайно первый ребенок – румянощекий мальчуган в меховом шлеме, с санками за плечом. Перед ним открылась картина – полсотни Дедов Морозов перетаптываются, отряхиваются и смотрят в свои мешки. «Так вот где подарочки!» – завопил ребенок с восторгом первооткрывателя, увидавшего Америку с мачты. И бросив санки, чтоб не мешали, мальчик помчался к Главной Елке страны, а за ним, из-за угла, вылетела целая ватага детей, наверное, специально приготовленный в засаде школьный класс или сразу два. Еще в себя не пришедшие Деды похватали мешки и пустились от детей прочь. Некоторые из Морозов в этот момент все еще считали себя партизанами, удирающими... выбирающими... ну то есть бегущими на свободу, но Президент видел в окно, что его план удался.

– Если бы они отказались от роли, то мешки бы не признали своими, – мудро сказал он.

– Лови подарочников! – весело и отчаянно кричали дети, выбегавшие отовсюду, как будто в городе вообще не осталось взрослых. И отдельным окруженным Дедам не оставалось ничего, кроме как развязывать мешки и раздавать оттуда красивые, желанные, сладкие вещи, празднично упакованные в фольгу со снежинками, и спрашивать за это: как учился весь год? кем хочешь стать, когда вырастешь? слушался ли маму? хорошо ли кушал? знаешь ли стишок?

Эта игра распространялась по всему городу. Наш герой, загнанный и припертый к стене, в последний раз попытался сопротивляться, опустив мешок в снег:

– Я не Мороз, я партизан!

Перед ним стоял тот самый, первый мальчик, бросивший санки, и недоверчиво щурил глаз.

– Тогда у тебя должно быть в мешке оружие, – со знанием дела сказал ребенок и, не дожидаясь разрешения, развязал лямки золотой торбы.

Оттуда показались большущие карамелины в полосатой фольге, игрушечный компьютер, детские мобильники, игровая приставка, красиво завернутые фрукты, конфетные наборы, посуда для кукол, таблетки для похудания, но это, видимо, для взрослых, или вообще случайно положили.

– Может быть, оружие ниже? – до последнего надеялся мальчик, добираясь уже до дна. Он знал о партизанах немного, но был уверен, что они не ходят без оружия, и уже за это одно их очень уважал. Туристическое лото, складной дом, надувные пингвины, фосфорные глобусы иных планет, резиновый табунок лошадок с цветными гривами, плачущие пупсы в колясочках и прозрачные стеклянные колокольчики с тотемным зверем наступающего года. Нашлось, конечно, и оружие – детское, стреляло пластмассовым огоньком. Несколько разочарованный, мальчик выбрал себе огромную, в полосатой пленке, конфету и красивую пожарную машину с раздвижной лестницей, потому что компьютер и мобильник у него уже были, складной дом не нужен, пингвины – отстой, а посуда для девчонок. Потом, набравшись храбрости, попросил:

– Дашь бороду подергать?

И, все еще тяжело дыша после погони, наш герой устало кивнул.

– Настоящая! – одобрил ребенок, надергавшись. – А я в тебя не верил, думал, что родители врут, в магазине берут подарки.

И герой наш кивнул снова, и дал парню руку в узорчатой рукавице, и они пошли к высокой деревянной горке, где еще оставалось много не осчастливленных детей. И пока они шли, мальчик рассказывал стишок и называл свои баллы в школе, и говорил, что хочет быть пожарником, хотя наш герой его ни о чем не спрашивал.

К вечеру Дедами Морозами признали себя все бывшие партизаны. Теперь каждый из них считал, что это гораздо лучше, чем казнь на эшафоте, они даже не говорили друг с другом об этом вслух, настолько это стало ясно. Заночевали в Главном Здании, усталые и счастливые, а на следующий день, заполнив новыми подарками золотые мешки, они уже ни от кого не убегали, а наоборот, водили хороводы вокруг елок, командовали вылепливанием снежных баб и возведением крепостей и организовывали прыжки в мешках. Их профессионализм рос.

А мудрый Президент смотрел на это из Главного Окна и сам себе говорил вслух: «Каждому найти нужно свое место. Иногда занимаешь неправильное и думаешь, что ты партизан и народный мститель. А дашь тебе мешок и шапку красную, и вот ты уже счастливый, бесплатно раздаешь ребятам радости из мешка. И польза от тебя есть, и жив ты здоров, и у всех хорошее настроение. И Никто тебя вчера не поддерживал, Никто в тебя не верил, а сегодня, почувствуй сам, как Никто к тебе относиться стал?»

Президент говорил все это, как будто повторял свое новогоднее обращение к народу. Он говорил у окна, а маленькая камера в стене записывала. Для истории.

Но нельзя заканчивать на столь политической ноте. Можно, скажем, порассуждать, отчего у нас герой такой негероический и почему его почти и не видно, и зачем так часто бывает в современной литературе? Но это же рождественская история, и в ней ненавязчиво должен упоминаться Бог, родившийся в Вифлееме. В наши времена Бог поощряется. И, как правило, пишется с большой буквы. Ну, например, так:

Расправившись с карамелиной, мальчик почувствовал, как рот склеивается от сахара, а глаза от того, что поздно уже, и обнялся с подушкой, даже не почистив зубов. Во сне ребенок увидел Бога. Бог был немножко Дед Мороз, немножко Президент из телевизора, немножко Папа за праздничным столом и немножко Учитель Истории из школы. А в целом тот самый Никто, который так редко кого-либо поддерживает и кому-либо верит.

И мальчик в чем-то признавался ему по секрету и за что-то просил прощения (подробностей он утром не мог вспомнить), и спрашивал у Бога, действительно ли он имеет право на подарки, полученные сегодня на улице из мешка, даже если умудрился потерять санки?

И верит ли Бог ему?

А Бог оказался гораздо добрее, чем ожидалось, и обещал спящему мальчику что-то очень хорошее впереди, и тоже в ответ признавался в чем-то, и тоже просил его за что-то извинить, а под конец совсем растрогался и сказал:

– А знаешь что? Может, меня и нет. Я тебе только снюсь. Зря люди верят попам.

И от удивления, что Бог приоткрыл ему такую тайну, мальчик, конечно, проснулся.

Яркое морозное солнце искрилось в кристальных орнаментах на оконном стекле. И, вглядываясь в эти готические арки и бриллиантовые ордена, мальчик подумал:

– А все же это была очень особая конфета от очень странного Мороза, если после нее мне снился столь необычный сон.

Ценарт 1

В тот день Товаровед, уехавший в Египет, много оставил Продавцу работы, а именно наляпать от руки сотни две ценников на только что поступившие книги. И Продавец ловко печатал, снимая названия пальцем с ленты. Доставал из коробок альбомы эротических фото и гениев авангарда, и старых добрых мастеров, и японские комиксы. Иногда он машинально ошибался и клеил не свой ценник на книгу, так что, например, значилось на пухлом альбоме «Париж, Париж...» вовсе не это, а «История татуировки». Выходило порой смешно, история татуировки начиналась с Эйфелевой башни, но Продавец, поймав сам себя, досадливо морщился, сводил к переносице брови и переклеивал. И тут его накрыла волна озарения. Шквал гениальности ударил ему в лицо. Продавец замер с ценником на большом пальце, не донеся его до обложки модного журнала. В журнале этом самом, на первой странице – он успел заглянуть – полушутя утверждалось, что в новом сезоне обмен уступит дару, проще говоря, очень много всего станет бесплатно безо всяких условий, и причина этого волшебства проста – перепроизводство товаров и снижение спроса.

Не то чтобы раньше наш Продавец о таком не думал и подобного не читал. Читал и думал, конечно, и даже задавал остроумные вопросы из зала на встречах с интеллектуалами. Из тех вопросов, на какие все начинают кивать и улыбаться, еще не дослушав. Но тут вдруг все сложилось, совпало в гениальном и одновременно элементарном решении. 2

На следующий же день взволнованный Продавец с улыбкой еще неведомого людям знания сидел в приемной Редактора того самого модного журнала. Ему пришлось обзвонить с дюжину своих знакомых, чтобы попасть сюда.

Редактор очень дружески, почти нежно улыбнулся ему и напомнил, что через пять минут он вынужден ехать на срочную встречу. Продавец кивнул в том смысле, что не задержит.

– Мне очень понравилась ваша передовица. Если честно, не ожидал. И когда я прочел, руки сами потянулись к картону и клавиатуре, и вышло вот что.

Продавец вытащил из непрозрачного пакета картонку с большими буквами FREE. Были они выклеены из самых настоящих ценников, и в каждом настоящий штрихкод и слово FREE вместо наименования товара, но ровным счетом ничего вместо цены. Продавец заверил Редактора, что ценники подлинные, их бибикает магазинная касса. Редактор добродушно и благосклонно слушал. Он ждал, когда уйдет этот шиз. А когда шиз ушел, Редактор повертел картонку в руках. «От имени и по поручению трудового коллектива», – было выведено маркером на ее обратной стороне. Тогда еще Продавец не вполне осознал свою уникальность и не осмеливался писать «я» вместо «мы». Мудро усмехнувшись, Редактор водрузил картонку с FREE на стенку, между дипломами и обложками наилучших номеров под стеклом. «На пару дней смешить знакомых», – подумал он про себя. Но так ее никогда и не снял. 3

Через неделю в центре столицы, прямо на бульваре, где у модного журнала был праздник, происходило «раздаривание» или «индейский обряд потлачения» – смешная акция, где каждый мог отдать любую вещь тому, кто ему понравился. Продавец играл здесь центральную роль – ставил на отдаваемые вещи ценники FREE, всем было так веселее дарить и получать в дар. Цена: 0000...

Сколько нулей умещается на ценник? Впрочем, если очень просили, он мог выбить и какую-нибудь абсурдную цену в один рубль или, наоборот, в миллион рублей. А вместо наименования товара рядом со штрихкодом задать любые слова: «Клевая штука», «Штучня», «Долгожданная вещь», «На память от Серого» или «Не для продажи». Для этого нужен ноутбук с бухгалтерской программой и маленькая трескливая машинка, из которой и лезут нужные бумажки. 4

Вскоре журнал заказал фотосессию. Девушка-фотограф ходила за Продавцом, они вместе показывали пальцами на все подряд и, смеясь, искали/сверялись, есть ли такое в их длинной скрученной ленте ценников. И клеили, если было. Вот «Лавка» – оставался ценник на спинке лавки. «Палка» – лепился ценник на палку, торчащую из урны. «Кирпич» – у всех, одинаковых вроде бы кирпичей цена в стене дома была разная – от трех до трех тысяч рублей. Длинная бумажная змея ценников игриво перебиралась в их пальцах. Несмотря на осеннюю мокрую погоду, Продавцу было с Фотодевушкой весело. Ходила за ним, мигала вспышкой, звонко смеялась вместе с ним, кивала и в конце прогулки уже клеила ценники сама... Через неделю все это было в глянцевом журнале и по всему интернету. Потом они уже специально ходили так, он снова клеил, она снимала, а их снимал на видео знакомый, чтобы выложить на «Ютьюбе».