Текст книги "Приключения Бормалина"
Автор книги: Алексей Зотов
Жанры:
Детские приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
ЧАСТЬ IV
Глава 1
С Самсонайтом один на один
Стояла ночь с большими цыганскими звездами, далекими криками зверья и птиц, не видимых глазу, свежим ветерком, навевающим мысли о неведомых, таинственных делах, и с шумом прибоя. О этот завораживающий гул вечно набегающих волн! Ты – в крови каждого, кто хоть раз услышал тебя.
Оставив за спиной подземные лабиринты, описание которых пускай делает грядущий спелеолог, оставив восемьсот семьдесят восемь витков каменной лестницы и две железные двери, мы с доктором вышли на волю, и я сразу почувствовал запах жареного мяса дикой козы.
Над островом догорала Свеча Дьявола, а что это было ее последнее пламя, знал я один, и это налагало на меня какие-то неясные обязанности. Но больше всего меня волновал сейчас барк, куда надо было попасть раньше, чем бандюгаи выберут якоря. А поди знай, когда они поднимутся на борт и решат отдать концы: может быть, ночью, но скорее утром, и в любом случае надо поторопиться.
У подножия Свечи был сложен из камней внушительный тигель, вернее, что-то среднее между тигелем и топкой, где на шампурах-вертелах жарилось мясо трех или четырех диких коз. А рядом, оседлав каменный трон, исчадие безуспешно пыталось воздеть одну из своих рук. Но они были уже настолько пассивны, что сделать даже самый простой жест было проблемой.
Бывшая пациентка Форелли тоже ворочалась средь своих родственниц, которыми кишмя кишела вершина. Одна рука – кажется, ее звали легкой – струилась во тьму ночи.
Все эти подробности я рассмотрел из каменного укрытия, пока доктор ворошил угли и переворачивал мясо. Он сработал безупречно. Хоть и вызывал он у меня не самые лучшие чувства, надо отдать должное его профессионализму. Но, с другой стороны, как соотнести с врачебной этикой эту нашу усыпляющую акцию? Как ее расценить? Сложный вопрос, и ответ на него наверняка неоднозначен. Но что делать, не от хорошей ведь жизни на это пошли.
По его совету я сидел в укрытии и наблюдал, все ли руки вышли из строя. Тем временем Форелли взялся что-то искать среди камней и вот достал на свет пару джутовых мешков, свернул их и спросил шефа про соль.
– Да нету ее! – как-то особенно растерянно сказал Самсонайт, нюхая соблазнительный запах. – Я послал легкую на барк за солью к этим проходимцам. Там оказалось пять человек, и они напали на нее с ножами. Пока она их связывала и запирала в салоне, ты сделал ей инъекцию. А она же очень мнительная и чуткая – тотчас уснула. Этот новый антибиотик действует почти как снотворное, я тебе скажу.
– Побочный эффект, шеф. Ну ладно, я пошел.
– Куда это ты собрался на ночь глядя? – недоверчиво спросило исчадие. – Исколол меня всего, одурманил, а сам уходит куда-то. Бросает своего шефа в таком состоянии.
– Пойду грибы собирать, – объяснил доктор.
Он отрезал кусочек козлятины, понюхал его и съел.
– Надоело, шеф, мясо и мясо каждый день. Грибов хочется – подосиновиков, подберезовиков, в крайнем случае шампиньонов.
И Форелли исчез в темноте. Раза два громыхнули камешки под ногами и тут же затихли. Он отправился на северо-восток острова, где мы оставили шлюпку, набитую оружием.
– Грибник, тоже мне! – крикнул Самсонайт в его адрес. – Исколол меня всего каким-то зельем, теперь ни руки поднять, ни головы повернуть. Эх, жизнь!
Мне вдруг стало жалко его. Я пытался обуздать это внезапное чувство – дескать, он причинил слишком много зла, чтобы вызывать сострадание, – но все равно было его жаль. Не от хорошей ведь жизни он бесчинствовал налево и направо, уж я-то теперь это знал.
Еще раз внимательно пересчитав руки, я вылез из укрытия и направился к костру, прыгая с камня на камень и зорко глядя под ноги, чтоб ненароком не наступить на предплечье или запястье. Интересно, Роберт уже увидел меня? Я был уверен, что он неподалеку и ждет удобного случая, чтобы объявиться и прийти мне на помощь.
Завидев меня, Самсонайт вытаращил глаза от удивления и быстро пришел в бешенство, на котором мы с ним давеча и расстались.
– А-а-а, газетчик! Я сейчас вы-ырву твой грешный язык! – закричал он страшным голосом и протянул было ко мне несколько рук, но не тут-то было. – У-у, газетный прощелыга!..
Но видя, как невозмутимо я прыгаю с камня на камень в его сторону, спускаюсь к костру и сажусь у огня, он замолчал. Стали слышны потрескивания дров, объятых пламенем, и шипение мяса.
– Значит, предал меня доктор, – упавшим голосом понял Самсонайт.
Можете мне не верить – мол, заливает Бормалин, – но я заметил большую слезу на его щеке. Он плакал человеческими слезами!
– Я ведь так верил ему, – сказал он сквозь слезы. – Ах, Иуда, Иуда! Чувствовал: темнит он с уколами, закрывает ампулы рукавом. Но ведь клятва Гиппократа… Я и доверился. Значит, это было снотворное?
– Да.
Самсонайт тяжко вздохнул, с трудом отвернулся и стал пристально разглядывать темноту норд-веста. Он делал вид, будто целиком обратился в зрение, но я-то видел, что он целиком обратился в одно большое чувство обиды.
– Пригрел гадюку на груди, – услышал я его бормотание. – Кров ему дал… Составил выгодный для него контракт… Защищал от разных опасностей… Одну из лучших рук подарил! Он ей как своей пользовался!.. Какие все-таки неблагодарные создания, эти люди! Видеть вас больше не хочу, ловких современных ребят!
– Вы уж не обобщайте, пожалуйста, – проворчал я, чувствуя себя очень и очень скверно от его справедливых в общем-то слов. – Не все же поголовно такие, как вы говорите.
– Все вы ребята не промах! – огрызнулся он, глядя вокруг меня, а на меня не глядя, потому что стеснялся своих мокрых глаз.
Ему было горько и обидно от предательства, да и мне тоже было не по себе. Я ощущал себя изрядной свиньей, вот и все.
Он ухитрился вытереть слезу плечом, для чего пришлось съежиться, перекособочиться и крепко похрустеть суставами плечевого пояса, и сказал:
– Колю, говорит, шеф, новейшие антибиотики, потому что боюсь воспалительного процесса в раненой руке. Надо, говорит, принять профилактические меры. Сделал в каждую руку по два укола и наказал полтора часа не есть, не пить. А мне очень кушать хочется весь вечер. Я легкую послал за солью, так он не дождался, пока она вернется, уколол и ее. Она уснула прямо на спардеке барка. Как она там одна?
Я опустил глаза долу, чтоб не встречаться с ним взглядом. И стыдно мне было за такую его беззащитность, доверчивость, и жалел я его все больше. И Форелли мне было тоже жалко – ведь и доктор такое же заблудшее и беззащитное создание. Он беззащитен перед неограниченной властью золотого тельца, сгубившего не одного и не двух и продолжавшего губить народ направо и налево. И жертвы его произвола – проклятый, проклятый телец! – по-прежнему считают, будто в деньгах счастье.
Вот и Форелли из их числа, а ведь уже далеко не мальчик и пора образумиться. И от всего этого щемило сердце и хотелось поскорее разделаться с этой историей, но разделаться достойно.
Ведь я и сам уже начинал путаться, где правильно поступаю, а где – наоборот, но ох чувствовал, что наоборот поступаю чаще. Та лавина негативных ответных мер, о которой говорил Роберт, заметно коснулась и меня.
– Давайте покормлю вас, – не поднимая глаз, предложил я и засучил рукава.
– Не буду! – отказался Самсонайт наотрез. – А оно разве готово?
– Но как вас кормить? – спросил я в растерянности. – Куски такие большие, что шампуром их на-гора не подашь, согнется шампур.
– Или уж перекусить на славу? – рассуждало вслух исчадие. – А, ладно, не буду капризничать. Во-он лежат продуктовые рукавицы, – показал он глазами. – Надевай их и кидай мне куски в рот, а я его сейчас разину. А пока летит, как раз и остынет. В баскетбол играешь? От средней линии когда-нибудь в корзину попадал?
Когда я забросил ему в рот первый кусок мяса, он живо заработал челюстями, и так аппетитно косточки захрустели у него на зубах, что и у меня потекли слюнки. Пришлось тоже отщипнуть. Мясо было пресным, но все равно очень вкусным, и я уплетал его за обе щеки, не отставая. Баранина, чистейшая баранина эта местная козлятина, верно вам говорю. Но я представлял себе, что ем проклятого золотого тельца. Съем его – и дело с концом.
– Не очень сподручно, зато можно руки не мыть, – пошутил Самсонайт, принимаясь за следующий кусок козьей плоти. – Помню, в детстве меня кормили с серебряной ложечки. Кто кормил, не помню, а вот серебряную ложечку не забыл. Странно устроена память нашего брата!
Я тоже рассказал несколько историй, связанных с избирательностью памяти. Рассказал и про знакомую, поехавшую однажды по адресу, подсказанному вещим ночным голосом, и про случай, получивший впоследствии название «Ностальгия», и про собаку с копытами, которая ела траву возле нашего дома, и даже вспомнил и напел песенку «Санки с лета приготовь, приготовь…». Самсонайт оказался хорошим слушателем.
Так мы и ужинали, сидя по разные стороны костра, и, если послушать нас со стороны, ни дать ни взять два товарища трапезничают после долгой разлуки.
Но вовсе не товарищами мы были, и меж нами лежала не только стихия огня, но и бездонная, ничем не заполнимая пропасть. И я все ждал, когда он перемахнет ее и заговорит о главном, когда он поверит, что я не желаю ему зла.
– Переиграл ты меня, юноша! – ворчал Самсонайт, работая челюстями и жмуря уже сытые, лоснящиеся от сытости глаза. – А по виду и не скажешь, что такой тертый калач. По виду ты типичный подросток, чересчур, правда, самоуверенный, ну да это с годами пройдет. Уроки жизни тебя поставят на место.
– Начинается! – Я отложил мясо. – Знаете, терпеть не могу речей такого рода. Просто в бешенство от них прихожу!
– Ишь ты! – засмеялся Самсонайт. – Ишь, янычар какой! Ладно, поживешь еще столько же, обстукаешься об углы да косяки, тогда и поглядим на тебя.
– О, пошел-поехал! – Я встал и заходил у костра. – Вот, предположим, иной доверчивый и послушный человек живет и время от времени щупает пальцами, целы ли зубы. Они у него целы, а он проверяет да проверяет – ведь его же предупредили, будто они обломаться должны. А они не обламываются. Они, родимые, целы, а он все проверяет, так ли уж они и целы… Да что говорить, не поймете вы меня.
– Как бы не так, – тихо возразил Самсонайт. – Одного только в толк не возьму: слушать советы старших – что в том плохого?
– А то, что он сам себе их расшатывает, вот что! – произнес я громко. – Простите мой тон, но, честное слово, наболело! Чем хороши пираты? Они не пугают друг друга, а наоборот, говорят, что впереди большие перемены к лучшему. Лично мне по душе их оптимизм. Ничем не оправданный, а все равно по душе. Так и знайте, и давайте дальше есть мясо у костра. – И я с размаху забросил в его разинутую топку сразу два куска, один другого больше. За ними звонко защелкнулись железные зубы.
– Я ведь что на тебя взъелся-то, – с тесно набитым ртом вспомнил он. – Ну зачем ты на весь эфир засветил мое местонахождение? Кстати, откуда ты знаешь, что я Фергатор? Кто сказал? – спросил он словно о каком-то пустяке, хотя ежу понятно, что вот мы и приблизились к главной теме.
– Сам догадался, – сказал я. – Вернее, не догадался, а вычислил логическим путем.
Он вытаращил глаза и прикончил мясо одним глотком.
– Та-ак… Чувствую, что у нас с тобой будет серьезный разговор. И у меня в конце концов пропадут и настроение, и аппетит. Поэтому давай корми уж меня поскорее, коли продажная шкура ушла за грибами.
– Знаете, – забрасывая новый кусок, признался я, – все жду, когда вы сами расскажете, как все было и есть. И может быть, я чем-то смогу вам помочь. Если вы теряетесь и не знаете, о чем говорить в первую очередь, то можете начать не с предыстории, а с чего-нибудь более близкого. Расскажите, например, где люди, которых вы похищали с кораблей? Я догадываюсь, где они, но хотелось бы убедиться.
Самсонайт поглядел на меня с большим юмором и снова разинул рот, уже пустой. Когда я швырнул туда очередное мясо и за ним защелкнулись зубы, он сделал три-четыре жевка и, не выдержав, засмеялся.
– В животе щекотно, – объяснил он свое веселье. Он явно надо мной издевался!
– Где люди? – дрожащим от гнева голосом переспросил я. – За Аванта, например, я вам голову откручу, хоть у меня и не хватит на это сил. И не стыдно – такой огромный, а обижаете слабых! Где люди?
– Захочу – скажу, не захочу – не скажу! – захохотал Самсонайт и проглотил мясо. – Я же самодур. А, ладно, скажу. Отправил я их на Карамельные плантации всех до одного. Кроме продажной шкуры, о чем уже сожалею. Добывают они карамель. Видишь, как я с тобой откровенен, а ты на меня сердишься. Жаль руки спят, я с удовольствием похлопал бы тебя по плечу и угостил рыбой. Обожаю рыбу. Вот и Авант обожал. А на плантациях рыбой его не покормят, там все больше перловая каша и каждый день карамель. Глаза слипаются от карамели.
– Так я и знал, – упавшим голосом пробормотал я. – Бедный Авант!
– У нас, юноша, был с ним договор: отгадает загадку в течение трех лет – отпускаю с миром, не отгадает – делаю с ним все, что угодно. Я свое слово сдержал: ждал ровно три года, а сегодня срок истек. Кстати, я поступил с ним очень гуманно: никакого вреда не причинил.
– Вот злыдень! – вскричал я. – Держать человека три года вдали от любимой женщины – это называется гуманно?
На лице Самсонайта появилась странная, неописуемо странная улыбка, в которой не было злодейства, а был лишь след прожитых лет.
– Милый мой, – тихо молвил он, – я вот что тебе скажу. Жалко мне мужчин, которые на любимую женщину променяют все остальное. Такие люди обречены. Я прожил гораздо больше тебя и сам, грешным делом, чуть было… А, ладно, это к делу не относится. Больше ничего не скажу. Хоть огнем меня пытай, хоть каленым железом – буду нем как рыба. Насчет огня и железа я в переносном смысле, имей в виду. Ты меня будешь кормить или не будешь? Или станешь пытать голодом?
– Хорошая мысль, – сказал я. – Не воспользоваться ли ею?
– О нет, не воспользоваться, – тут же ответил он. – Ты чего озираешься, юноша? На всякий случай знай: в любой угодный для себя момент я ка-ак крикну – и произойдет обвал. И вершина горы Взвидень, где мы с тобой сейчас сидим, окажется отрезанной от острова. До тех, понятно, пор, пока не очнется какая-нибудь рука и не очистит тропинку. Я уже проделывал это – действует отлично. Так что ты в надежной ловушке. Вы поднимались сюда, наверное, в полной темноте и не заметили, что здесь повсюду отвесные скалы, спуститься под силу только опытному скалолазу и, разумеется, днем. Теперь понял, что я не лыком шит? – спросил он и оскалил огромные блестящие зубы из чистого железа.
М-да, рано я расслабился. Выходит, его невозможно нейтрализовать целиком и полностью? Исчадие и есть! А я еще надеялся, что он сам мне во всем признается!
– Подбрось-ка веток в костер! – приказал он. – Не видишь, затухает? Вон там кусты, наломай побольше и принеси. Иди и знай, что ты в поле моего зрения и голоса тоже.
Я уныло поплелся за дровами и, ломая кустарник, почувствовал, как снова расстегиваются сандалии. Эврика! Да ведь это же и есть спасение!
Нетрудно догадаться, что вместе с ветками я незаметно принес к костру и изрядный кусок магнита. Когда Самсонайт велел кормить его дальше, то вместо мяса в рот ему полетел магнит, намертво – хлоп! – сцепивший его зубы.
– Теперь не очень-то покричите, – мрачно заметил я, Подбадривая огонь новыми дровами. – Был у нас какой-никакой диалог, а теперь будет монолог. Вы не захотели рассказывать, ну так я вспомню кое-какие подробности вашей жизни сам. А вы сидите и слушайте.
И, собравшись с мыслями, я начал рассказ.
Глава 2
Неудачный эксперимент
– Несколько лет назад в двух или трех газетах промелькнуло феноменальное сообщение.
Врожденное любопытство заставляло меня быть в курсе большинства печатных, теле– и радионовостей. Поэтому заметка не прошла мимо моего внимания. Мало того, она крайне заинтересовала меня.
Я раздобыл все газеты и журналы, какие только было возможно, обложился словарями и перечитал гору наших и зарубежных изданий, отыскивая информацию об этом уникальном случае.
А дело заключалось вот в чем. Четыре гения – думаю, не добрых, а злых – от медицины и сопредельных наук: отоларинголог и окулист Ка Ленней, генетик, биохимик и нейрохирург Маст Ханн, программист Д’Тутхорт и печально известный своими опытами вивисектор, профессор Нахель-Туринчи, вдохновитель проекта – поставили эксперимент по направленной мутации.
Подробности и технологию я опускаю. Скажу только, что они задумали вывести новую породу одушевленной и разумной материи, собирательный организм, соединив в нем некоторые свои идеи.
Возможно, правили ими гуманные соображения, однако эксперимент увенчался спонтанной кремацией с одновременным взрывом, причем взрывом какого-то особого рода, который окрестили потом «синим лучевым взрывом вниз».
Лаборатория, где ставился опыт, занимала четвертый этаж большого каменного дома на окраине швейцарского города Сион. Взрывная волна прошла вниз сквозь все этажи, полуподвал и подвал и скрылась в толще земли, спровоцировав локальное землетрясение силой четыре с половиной балла по шкале Рихтера и сход лавины в Швейцарских Альпах.
Экспериментаторы зашли довольно далеко. Судя по заключению авторитетной комиссии, они ухитрились совместить: ДНК двуликого Януса, гормоны анаконды боа, вытяжку из корня ползучего дерева чиго-чиго и эмоционально-информационный сгусток от ковелена Лу, сконцентрированный Нахелем-Туринчи.
Эксперимент вышел из-под контроля.
Взрыв был такой силы, что смел с лица земли дом вместе с фундаментом. Экспериментаторов находили потом в разных концах города. Забегая вперед, скажу, что их всех похоронили на местном кладбище, хотя власти города были против.
На месте дома около недели стояло синее облако, не поддающееся ни ветру, ни пожарным брандспойтам. Только на восьмой или девятый день оно наконец приобрело более или менее ясные формы.
Я имею в виду ваши формы, Самсонайт. Вы сидели на дне котлована, где прежде был дом, в котором, напомню, располагались: лаборатория, ортопедическая мастерская, музей восковых фигур, контора по продаже оргтехники и ветеринарная лечебница – как-никак пять этажей.
Поскольку авария случилась глубокой ночью, во всех этих офисах, к счастью, не было ни души, а то четырьмя жертвами не обошлось бы. Полиция доставила вас в медицинский центр, где после долгих исследований вас классифицировали как неизвестного науке мутанта мира животных, типа хордовых, подтипа позвоночных, класса млекопитающих о четырнадцати полноценных и двух спорадических руках, способного пускать корни.
Глаза к тому времени у вас открылись еще не все, да и вообще вы мало были похожи на себя нынешнего. Младенец он и есть младенец, а о том, что из него вырастет, можно было только догадываться.
О вашем так называемом детстве у меня очень мало данных. Знаю, что говорить вы начали в полтора года и жили сразу несколько жизней, и это обескураживало врачей. С младых ногтей питали слабость к рыбе, к фосфору, а первой болезнью, которой вы заболели в трехлетием возрасте, была акромегалия, и от нее, похоже, вам так и не удалось избавиться.
Около четырех лет вы пробыли среди швейцарских медиков, а потом вас вдруг перевели в экспериментальную астрономическую лабораторию, что на Золотом плато. Мы, читатели, горячо переживали за вас и, честно говоря, недоумевали насчет такого странного перевода.
Кое-кто, например, решил, что это ваш каприз, другие склонны были думать о вмешательстве каких-то космических сил в вашу жизнь и судьбу, третьи говорили об интригах и кознях. Словом, мнений было хоть отбавляй.
Лично я полагал, что Фергатор, как вас окрестили швейцарские эскулапы, проявил особые способности и возможности, которые целесообразнее всего было использовать в окрестностях Золотого плато.
Другими словами, определенные службы, представляющие интересы человечества, сочли необходимым задействовать ваши стратегические способности в самом любопытном месте планеты. Таково было мое глубокое, романтическое убеждение.
Я верил в вас, Самсонайт, и ждал, когда же вы скажете свое слово. Я не знал, как будет выглядеть ваше появление на арене истории и чем оно будет знаменательно для человечества, но я очень верил в вашу абсолютную исключительность и причастность к каким-то сокрушительным силам.
Откуда взялась во мне такая уверенность, трудно сказать, – скорее всего это было обычное сотворение кумира. Что поделать, я был в том неокрепшем возрасте, когда кумир нужен позарез.
К сожалению, информации о вашем пребывании на Золотом плато было совсем мало. (Откуда мне было тогда знать, как поступают с особо любопытными репортерами.)
Но у меня было богатое и весьма логичное воображение, и с его помощью можно было успешно прогнозировать вашу эволюцию, чем, признаюсь, я и занимался в периоды информационного голода. Как показало время, мои прогнозы имели много общего с подлинными реалиями вашей жизни. Правда, прогнозы были гораздо романтичнее и безобиднее, но кто, скажите, не романтик на склоне детства?
И я не забыл – о нет! – о «синем лучевом взрыве вниз». Если спицей проткнуть глобус в точке «Сион» под углом, который знают швейцарские специалисты, то спица выйдет посреди вот этого океана.
Сев за гимназический компьютер, я рассчитал с точностью до семи секунд время выхода взрыва на поверхность и точные координаты выхода. Диаметр земного шара знает каждый школьник, другие нужные данные сообщили мне швейцарские коллеги, а остальное было делом техники.
И вот однажды пришло долгожданное известие об извержении подводного вулкана в точке с известными мне координатами, которые, Самсонайт, соответствуют координатам нынешнего острова Рикошет. Не правда ли, любопытное совпадение? И какой напрашивается вывод?
Рикошет – остров сугубо вулканического происхождения, а все легенды о его темном прошлом суть не что иное, как плод чьей-то фантазии и умысла. Но об этом поговорим чуть позже. К острову неминуемой гибели вы пока имели лишь косвенное отношение.
Теперь, наверно, мало кто помнит ту странную аварию спутника связи в районе Карашахра, случившуюся под Новый год, и слова «Memento mori»,[4]4
Помни о смерти (лат.).
[Закрыть] начертанные в небе в самый канун аварии и невооруженным глазом прочитанные с нескольких пассажирских авиалайнеров. Но я этого не забыл и тогда, помню, вздохнул с большим облегчением: вы дали о себе знать. Однако те самые «определенные службы» оградили ваше имя от аварии – это недвусмысленно дала понять радиостанция «Высокая волна».
Потом было еще несколько случаев вокруг вашей персоны и три-четыре ваших сольных выхода на авансцену истории и политики, дающих повод для весьма печальных умозаключений.
Становилось ясно, что вы работаете не в самых лучших традициях нашего времени, что используют вас в корыстных междоусобных целях далеко не выдающиеся силы и отдельные личности. Вы оказались замешаны в сомнительных путчах и инопланетных склоках, ваше имя склонялось в связи со скандалами по поводу планетного мяса и сумчатых дождей, с вашей помощью шла борьба за внешние рынки сбыта и внутренние режимы. И это не могло не вызвать моего разочарования. А тут еще сплетни о вашей личной жизни, – словом, вы сильно упали в глазах общественного мнения гимназии «Просвет».
Но любопытство мое не ослабевало. Скандальная хроника, собираемая по крупицам, только подогревала его, не скрою.
Каково же было мое удивление, когда в один прекрасный день я включил транзистор, настроенный на «Высокую волну», и услышал, что японский трансатлантический лайнер «Хата-Мару» направляется к атоллу Вапп и в числе прочих пассажиров на его борту находитесь вы. Это была новость!
Атолл Вапп за короткое время снискал славу поистине райского уголка Индийского океана, и, судя по рекламным буклетам, он немногим уступал разным там Канарам да Гавайям. «Но как вы будете себя там чувствовать? – недоумевал я. – Фергатор на пляже… гм…» Да и к чему, спрашивается, такая реклама? Ведь ваша работа, насколько я ее понимаю, не терпит всеобщего обозрения, и это волей-неволей налагает отпечаток на все остальное, в том числе и на ваш, Самсонайт, отдых. Или же вас подкосило тщеславие и захотелось обнародовать себя? Или просто тоска зеленая заела?
«Впрочем, – соображал я немного погодя, – исключено ли, что атолл Вапп – ваше новое назначение, одно из звеньев в какой-то очередной комбинации?»
Но оказалось, что все мои предположения до смешного нелепы и опять-таки романтичны. Чуть позже, не веря своим ушам, я вдруг узнал истинную цель вашего вояжа на атолл Вапп. Положа руку на сердце, до такого я никогда бы не додумался.
Только на атолле Вапп вы сможете принять участие в охоте на самого себя!
Только у нас вы увидите знаменитого Фергатора!
Вас привезли туда в качестве экзотической приманки для богатых паломников, жаждущих небывалых развлечений и готовых платить за это любые деньги, и ваше новое положение долгое время не укладывалось у меня в голове. А потом я представил себе, каково вам там приходится, и закручинился. Да, Самсонайт, вам там приходилось несладко, и я сочувствовал вам всем сердцем. И не я один.
Три года назад, в конце июля, наш завуч Зоя Антоновна поехала в отпуск… Куда бы вы думали? Она обещала подробно поговорить с вами, передать посылочку и сделать несколько фотографий. Но вас там уже и в помине не было! На ее вопрос местные Пинкертоны только разводили руками, а когда один профсоюзный лидер, пройдоха и супермен, по ее просьбе взялся пролить свет на ваше, Самсонайт, исчезновение, то вдруг сам взял да и канул в воды Индийского океана вдали от берега.
– Ничего не могу сказать! – любезно ответил про вас портье единственного там подводного отеля «Унис».
– Да где же он? – спрашивала настырная Зоя Антоновна.
– Не могу ничего сказать, – говорил портье самого популярного там отеля «Хилтон», одергивая ливрею.
Зоя Антоновна так и вернулась ни с чем, и после ее рассказа мне кое-что стало ясно.
Либо вы стали кому-то неугодны, понял я, либо же совершили непоправимую ошибку в вашей стратегической работе, и атолл Вапп стал своеобразным наказанием вам и показательным уроком для других. В одном из мимолетных сообщений «Высокая волна» обмолвилась о прогрессирующем падении вашего зрения. Может быть, и это тоже повлияло на закат вашей карьеры, говоря языком «Высокой волны».
По логике, рассуждал я после беседы с Зоей Антоновной, вы должны быть уже довольно пожилым – жили-то вы сразу несколько жизней, – а всякий старик, даже самый незаурядный, не тянет большой игры по причинам, которые перечислит любой геронтолог.
А если так, если вы действительно находитесь в преклонном возрасте, не пора ли вам на заслуженный покой? И, отбыв наказание, вам, пожалуй, ничего не оставалось, как уйти в тину, верно ведь? И как многих живых тварей тянет на склоне лет туда, где все начиналось, не коснулся ли и вас так называемый зов родины? Скорее всего, коснулся. Но поскольку зрелые годы вы провели в тени, вдали от стороннего глаза, как бы с изнанки жизни, простите уж мне это вульгарное выражение, – то Рикошет – чем не изнанка вашей родины?
Вот мы и добрались до острова неминуемой гибели.