Текст книги "Ликвидация (СИ)"

Автор книги: Алексей Поярков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Глава восемнадцатая

За гоцмановским столом, уронив голову на столешницу, сидя спал Кречетов. В открытое настежь окно доносились лихие выкрики и хохот – там свободные от несения службы постовые и конвойные валяли дурака на турнике, кто-то пинал невесть где добытый волейбольный мяч. Васька Соболь гонял на холостых оборотах мотор «Опеля», придирчиво вслушиваясь и недовольно качая головой.

Гоцман с полминуты смотрел на богатырски храпящего коллегу, потом решительно тряхнул его за плечо.

– Шоты ночью делал, шо храпишь, как той байбак?… Подъем. Еще шести вечера нету.

– А-а… – промямлил майор вялым от сна голосом. – Здорово…

– Нашел шнурок?

Кречетов отрицательно помотал головой. Тяжело ступая и застегивая на ходу китель, прошел к рукомойнику, сунул голову под струю воды. Пока он фыркал и плескался, Гоцман снял телефонную трубку и набрал номер:

– Дипломатический интернат?… Ал-ле… Шо?… Не, девушка, на сироту вы не похожи. С голоса слышно – вы ж красавица, каких не видно. Всего хорошего.

Ошибся. Брякнул трубку на рычаг и снова набрал четыре цифры.

– Селезенка у Охрятина цела, – утираясь вафельным полотенцем, сообщил Кречетов. – Просто болевой шок. Так что можно продолжить допрос…

– Все равно – так больше не надо, – наставительно произнес Гоцман и снова заговорил в трубку: – Дипломатический интернат?… Это вас с УГРО беспокоят, подполковник милиции Гоцман… И вам здравия желаю. У вас воспитанник есть, Мишка Карась… Да, Карасев Михаил. Нет, ничего не натворил. Он мой сын. Как он может?… Так вот, передайте ему, шо на кино идем. Только не на «Остров сокровищ», а на «Сестру его дворецкого». Жду без копеек семь у входа… Не, лишнего нема. До свидания.

Кречетов помахал руками, разминая тело.

– Так вот, Давид. Допрос можно продолжать. Но есть информация поинтереснее. Мы нашли те три грузовика, что ночью привезли погромщиков на склад… Их бросили за городом, у свалки. Шеститонный «Мерседес» сильно побит, видимо, именно он, как самый тяжелый, таранил ворота… Остальные два более-менее целы.

– А я думал, ты спал, – одобрительно ухмыльнулся Гоцман.

– Я аж до дачи Ковалевского успел смотаться, – не без гордости заметил майор. – Грузовики, все три – и «Боргвард», и «Мерседес», и «студер» – принадлежат артели мыловаров. Но за рулем сидели совсем другие люди.

– Угнали?

– Если бы!… Забрали. Притом не силой… Удостоверение показали, уголовного розыска. Мол, для оперативных надобностей… Человека, что совал им корочки, они со страху не запомнили. А вот внешность одного из водителей, что увели машины, запомнили. Коротко стриженный, щербатый, среднего роста… Ничего тебе этот словесный портрет не напоминает?… Сенька Шалый – знакомое имя?

– Вспоминаю, – отвел глаза Гоцман. – Бежал недавно…

– Два часа назад его нашли у моря. Как говорят у вас, немного неживого… Пять легких огнестрельных ранений в руки и ноги, одно тяжелое – в ногу и одно смертельное – в голову… Системы оружия разные, последний выстрел сделан из «парабеллума»… Теперь сложи. Родю убивают здесь, в стенах УГРО. До этого сбегает Сенька…

– Он не от нас сбежал, а из тюрьмы, – перебил Гоцман.

– Все равно, – досадливо отмахнулся майор. – Машины забирают, размахивая удостоверением…

– Ну, ксиву можно и подделать.

– Хорошо! – упрямо кивнул Кречетов. – Прибавь сюда, что, как ни сунемся мы за Чеканом, а его нет. И еще!… Если Фиму убил не Родя, так, значит, за ним шли. А кто знал, что Фима занимается расследованием?

Гоцман в задумчивости отошел к окну.

– Знали-то за это многие. Он пол-Одессы поднял…

– И тем не менее сложи все вместе, – настаивал Кречетов.

– Та я уже сложил, – вздохнул Давид. – Всю ночь голову ломаю… Главное, конечно, Родя…

– Нет, Давид, – покачал головой Кречетов. – Главное, что рядом с нами предатель.

В комнате повисла тишина. Ее по-прежнему нарушали только смех и галдеж милиционеров, толпившихся у турника. Ударов волейбольного мяча и рева мотора слышно не было – все, даже Васька Соболь, смотрели, как лихо крутил «солнышко» низкорослый Лужов. «Действительно здорово, – подумал Гоцман, машинально наблюдая за сценой из окна. – Сгруппировался и сделал выход на спину. Это сложно. Молодец… А Сеньку, выходит, раскололи свои же».

– Все ж были на квартире. И Довжик, и Тишак, и Якименко…

– Так это может быть и человек из другого отдела. И Арсенин, и Черноуцану…

Лужов продолжал бешено крутиться на турнике.

– Во дает! – восхищенно выкрикнул кто-то из зрителей.

– Но дверь-то в шкаф была закрыта, – произнес Гоцман, не отводя глаз от турника. – И Охрятин…

В следующий момент он резко повернулся к Кречетову. Глаза Давида блестели.

– Закрыта, закрыта… Ни хрена она не была закрыта! Ах ты!…

– Думаешь? – недоверчиво протянул майор. – Так Охрятин же божился…

– Нет! – перебил Гоцман. – Помнишь, когда мы только подвели Родю, Охрятин просто сильно дернул ее, она и отворилась… Ах ты!

Отпихнув растерявшегося Кречетова, он выскочил в коридор. Из-за двери послышался его крик:

– Дежурный! Фонарь, быстро…

В маленьком кабинете Арсенина, пропахшем лекарствами, под портретом генерала Бурденко сидел, хлебая суп из алюминиевой миски, Охрятин. Увидев вбежавшего Гоцмана, он жалобно съежился, зажав миску между коленями, и стал похож на медведя, которого обложили охотники.

Но тяжело дышащий Гоцман смотрел не на него, а на Арсенина.

– Где тело Роди?

– Уже увезли, – пожал плечами врач. – В морг.

– Где протокол осмотра?!

Арсенин приподнялся, начал перебирать бумаги на столе, но Гоцман нетерпеливо махнул рукой:

– Андрей, подожди!… Линия удушения шла назад? Или назад и вверх, к затылку?

– Назад и вверх… А что?

– То есть душили сверху, так?!

– Так, – недоумевающе кивнул Арсенин.

– Свети, свети, – приговаривал Гоцман дежурному, топтавшемуся с фонарем. – Во-он туда, на потолок.

Они с дежурным, сопя и пыхтя, пытались поместиться вдвоем в крошечном каменном закутке. Наконец, убедившись, что это невозможно, Гоцман вырвал из рук милиционера фонарь и направил его луч на низкий пыльный потолок.

И как он мог не различить раньше этот еле заметный след от армейского сапога?… Может быть, сыграло свою роль то, что следы от сапог не так уж часто оказываются на потолке?… Гоцман скрипнул зубами и погасил фонарь.

Кречетов следил за тем, как Давид набирает телефонный номер. Резко, рывками. Потеребил нос – то место, где недавно был пластырь. И еле заметно подмигнул Кречетову.

– Дежурный?… Гоцман говорит. Там, на пустыре, у турника, гужуется конвойный Лужов. Взять наряд и доставить этого акробата ко мне. Не просто срочно, а ноги в руки и бегом во весь опор!

Смотреть, как обыскивают Лужова, сбежалась вся опергруппа. Это не понравилось Гоцману, и через минуту в коридоре остались только милиционеры из задержавшего Лужова наряда и Кречетов. Лужов, красный и распаренный после турника, растерянно переминался с ноги на ногу, явно не понимая, что происходит.

– Крест, товарищ подполковник. – Милиционер, обыскивавший задержанного, показал Гоцману найденный в кармане Лужова маленький крестик.

– Опа!… – с недоброй ухмылкой помотал головой Гоцман, взвешивая крестик на ладони. – А шо ж ты его на шее не носишь, а?

– Ну, я ж комсомолец, – пожал плечами Лужов. – А это так, от бабки осталось.

– От родной, значит, бабульки осталось?… И без шнурочка?

– Была цепочка, так порвалась давно, – вздохнул Лужов.

– От ты ж скажи, – цокнул языком Гоцман. – Ну-ка, присядь, благообразный…

Лужов удивленно посмотрел на него, но подчинился. Гоцман, взглядом приказав старшему наряда помогать, подхватил его под мышки. Вдвоем они с трудом втиснули задержанного в нишу под потолком каменного шкафа. И без того невеликий Лужов, казалось, уменьшился в размерах раза в два, но каким-то чудом уместился в крохотном пространстве.

– Не запачкался, акробат?… – брезгливо осведомился Гоцман, когда Лужова извлекли наружу, и нашел взглядом Кречетова: – Ну шо, Виталий, ты понял?… Он же там сидел, его и не видно было. Придушил Родю. А потом, когда мы тута засуетились, выскочил и…

Лужов с неожиданной силой рванулся из рук державших его милиционеров. Кречетов среагировал по-фронтовому – сунул под нос задержанному пистолет:

– Не дергайся!…

– Погоди, Виталий, – тронул его за плечо Гоцман. Этим моментом и воспользовался Лужов…

Чудовищным обратным сальто он вывернулся из рук охранников, ногой выбил у Кречетова пистолет, схватил его на лету и выстрелил в лицо старшему наряда. Инстинктивно бросаясь на пол, Гоцман почувствовал, как дрогнул горячий воздух в миллиметре от его виска – это Лужов выстрелил в него. «Окно, – успел подумать Гоцман, дальше он действовал без мыслей, автоматически. – В конце коридора открыто окно… Сейчас туда рванет». Вдвоем с Кречетовым они навалились на Лужова, зажав его руки словно клещами. Но конвойный продолжал отбиваться с невиданной для его небольшого роста силой и упорством. Отбивался как профессиональный, хорошо обученный боец. В армии такому не учат.

На звуки выстрелов в коридор сбежалось пол-управления. Но стрелять никто не решался – Лужов во время борьбы умело прикрывался телами Гоцмана и Кречетова. Наконец он мастерски сбил с ног майора, отбросил Гоцмана ударом сапога в челюсть и бросился, как Давид и предполагал, к распахнутому окну.

– Не стрелять!… Живьем!… – держась за подбородок, заорал Гоцман в тот самый момент, когда лучший стрелок управления Леха Якименко, тщательно прицелившись, нажал на спуск своего ТТ…

Лужов вскрикнул, выронил пистолет, но тут же схватил его левой рукой. Якименко, зло оскалившись, выстрелил еще раз, Лужова отшвырнуло на подоконник. Теперь обе его руки повисли плетьми, гимнастерка стремительно набухала кровью, кречетовский пистолет тупо звякнул о каменный пол. Закусив нижнюю губу от боли, Лужов тяжело перевалился через подоконник. Гоцман, пролетев полкоридора в длинном прыжке, ухватил его сапог, не давая убийце упасть. Но удержать не сумел…

Неимоверным усилием вывернувшись из рук Давида, Лужов с коротким воплем полетел вниз головой. На пыльном подоконнике расползлось огромное кровавое пятно…

Давид высунул голову в окно. На улице остановились несколько встревоженных выстрелами прохожих. Но, пожалуй, видом распластанного на тротуаре Лужова они были потрясены куда больше. Живой человек не мог лежать, так неестественно выворотив голову и разбросав окровавленные руки…

Гоцман со злобной гримасой отшвырнул оставшийся у него в руках сапог и гаркнул в лицо Якименко:

– Я же сказал – не стрелять!!!

Тяжело дышащий Леха растерянно и виновато развел руками. В коридоре с оружием в руках молча застыли сотрудники различных отделов, опергрупп и бригад.

– Владимир Сергеевич, – Гоцман отыскал среди них взглядом полуседого майора в очках, начальника архива, – сделай мне быстро в кабинет учетно-послужную карточку на Лужова… И вообще все, шо найдешь. Бикицер…

Учетно-послужная карточка Лужова переходила из рук в руки. Члены опергруппы вчитывались в ее нехитрый текст, словно надеялись за скупыми данными узнать, кем именно Лужов завербован и как он мог оказаться предателем…

Наконец карточкой завладел Гоцман. Брезгливо держа ее двумя пальцами, прочитал:

– «Учетно-послужная карточка младшего начальствующего и рядового состава конвойных войск НКВД СССР… Фамилия – Лужов, имя – Петр; отчество-Иванович. Год рождения – 1918. Народность – русский, родной язык – русский. Социальное происхождение – из мещан. Место рождения – Краснодар… Специальность до призыва – шофер. Прохождение службы со дня зачисления в часть…» М-да… м-да… – Он задумчиво замычал, барабаня пальцами по столу, так что остальным присутствующим оставалось только догадываться о ходе его мыслей. – В общем и целом, все ж обычно до жути. Член ВЛКСМ с тридцать шестого. Призвался в тридцать девятом, воевал себе, как люди… «Отвагу» получил… В сентябре прошлого года по приказу о тринадцати возрастах демобилизовался и в начале февраля поступил в конвойные войска. – Он щелкнул ногтем по бланку: – Пожалуйста, в/ч 38059, то есть доблестная 49-я конвойная дивизия, шо стоит в нашем славном городе Одессе… Нич-чего не понимаю. Когда ж его вербануть-то успели? На фронте, шо ли? Так куда «Смерш» смотрел?…

– Может, еще и до фронта, – предположил Кречетов, потирая подбородок, на котором был заметен след от удара Лужова. – Не забудь, он из Краснодара. Это ж казачий край… Сколько среди них предателей в войну было – мама дорогая… Мне ребята с Третьего Украинского рассказывали – в декабре сорок четвертого в Югославии против них чуть не целая казачья дивизия стояла. И все русские!…

Помолчали. Якименко снова тяжело вздохнул, и все взглянули на него.

– Ладно. – Гоцман рывком поднялся с места, решительно нахлобучил кепку. – Леша, садишься писать рапорт… о проделанной работе. Тишак, составишь опись найденного при Лужове… Андрей – внимательный осмотр тела. Михал Михалыч, ты оформляй бумаги по… погибшему старшему наряда… Виталий, будь друг, сгоняй до штаба 49-й конвойной, может, у них еще какие подробности отыщутся. Я до Омельянчука.

– А Якименко тем не менее выстрелил? – уточнил полковник Чусов.

Он крупными шагами расхаживал по кабинету, время от времени кидая на Гоцмана острые, цепкие взгляды.

– Та не, он только в плечо. Шоб Лужов еще кого в коридоре не положил. Он же старшего наряда шмальнул… А Лешка стреляет – знает куда…

– Кстати, где служил Якименко? – перебил Чусов.

– В разведроте на Первом Украинском. «Красное Знамя», «Отечественная война» первой степени, «Красная Звезда»… Комиссован после четвертого ранения. Закончил курсы младшего начсостава милиции…

– Хорошо, – кивнул Чусов, – давайте теперь еще раз, от начала…

Гоцман вздохнул. Мало того, что докладывал у Омельянчука, теперь еще здесь.

– Мы отвезли Родю в УГРО…

– Кто это – мы?

– Я, майор Кречетов и водитель Васька Соболь – ефрейтор Василий Соболев.

– Кстати, как вам Кречетов? – снова перебил Чусов.

– Нормальный, толковый, – пожал плечами Гоцман. – Немножко закалки не хватает, но не все ж сразу, то дело наживное… Ну вот, оказали первую медпомощь. Андрей Арсенин оказал… Про Арсенина рассказывать?

– Не надо, – нетерпеливо помотал головой полковник, – у меня есть информация по нему. Дальше.

– Стали допрашивать, – продолжил Гоцман. – И вдруг раздался звонок. Я поднял трубку…

– Откуда Лужов мог звонить?

– Там рядом кабинет ремонтируют, – объяснил Гоцман. – Он как дежурный имел ключ. Еще мог из конвойной. Но там обычно есть кто-нибудь.

– А откуда он знал, что арестованного поместят именно в этот шкаф?

– Так всегда делают, когда надо срочно…

– Но вы же могли отправить его в камеру, – пожал плечами Чусов.

– Мог, – кивнул Гоцман. – Но я не хотел светить Родю. А так его через все здание надо вести… Да и удобно, когда рядом.

– Удобно! – с какой-то странной интонацией кивнул Чусов. – Хорошо, когда удобно… Дальше?

– Дальше приехали на квартиру. Сразу поняли, шо фраернулись. Кинулись обратно… Пока ездили туда-сюда, прошло с полчаса. То я вам уже рассказывал. Повторить?

Чусов, не отвечая, снова зашагал по кабинету. Остановился у застекленного книжного шкафа, словно пытаясь в корешке «Краткого курса истории ВКП(б)» вычитать разгадку совершенного убийства.

– А шнурочек пропал, – неожиданно обронил полковник.

– Пропал, – подтвердил Гоцман. – Мог прилепиться до какой-нибудь подошвы…

– То есть сам позвонил… – Шагая, Чусов наступал на одну и ту же скрипящую половицу. – Сам залез в шкаф. Сдернул шнурок с шеи и задушил… И выбрался, когда шкаф открыли.

– Да, он сразу появился, когда крик поднялся.

Чусов цепко взглянул на Гоцмана.

– То есть мог и в одиночку. Так?

– В принципе так.

Чусов заложил еще один круг по кабинету. Равномерно скрипели половицы.

– А откуда Лужов знал, что в квартире на Маяковской нет телефона и обыском занимается именно Довжик? А не Якименко, скажем?… Звонили-то от имени Довжика.

– Не знаю… – неуверенно сказал Гоцман.– Может быть, мы в разговоре проронили…

– Что-то ваш Лужов не семи, а каких-то восьми пядей во лбу получается,.– задумчиво покачал головой полковник. – Просто, как говорят у вас в Одессе, профессор… – Он холодно улыбнулся Гоцману: -А может, Академик? А?…

Глава первая

Двое босяков, одетых, по их понятиям, празднично – в трофейную рванину, – гужевались у входа в большой деревянный павильон. Павильон был построен совсем недавно и потому еще источал упоительный запах свежих досок. В меру художественная афиша изображала красотку Дину Дурбин, на которую так хотела быть похожей каждая уважающая себя одесская барышня. В сумерках слышался смех, галантные предложения, кокетливые отказы или согласия. Приобретались семечки, абрикосы и папиросы. Многие видели «Сестру его дворецкого» уже раз пять, но снова с удовольствием шли на ленд-лизовскую картину. Чуть в сторонке служащий кинотеатра старательно клеил рядом с Диной Дурбин другую, уже простую афишу с анонсом новой комедии «Беспокойное хозяйство» с Жаровым и Целиковской в главных ролях…

Босяки вроде бы равнодушно, а на самом деле внимательно зыркали по сторонам. Выцепив глазом пацана, одетого в черный кителек без погон, они молча, понимающе переглянулись. Пацан был что надо – худенький, невзрачный, взъерошенный. И явно нервничал, то и дело поглядывая на циферблат своих совсем не пацанских наручных часов.

– Эй, штымп, – тихо произнес босяк постарше, подойдя вплотную к пацану. – Тебе котлы не жмут?

Пацан с усмешечкой посмотрел на босяка. И вдруг поманил ладошкой: мол, идите за мной, покажу интересное. Переглянувшись, босяки с ухмылками последовали за ним – за угол деревянного кинотеатра.

И увидели в руке пацана неведомо откуда взявшийся – с земли, наверное, подхватил – массивный булыжник. Глаза мальца стали наглыми и решительными. Такой не боится ни крови, ни боли – ни своей, ни тем более чужой…

– Не-а, – нахально пропел пацан, взвешивая булыжник в руке. – Не жмут. А шо?…

Босяки молча переглянулись и тихо отступили в тень забора…

– В области зашевелились всякие недобитки… – Устав наконец расхаживать по кабинету, полковник Чусов уселся за стол, в глубокое кресло, крытое жесткой кожей, кивнул Гоцману: садитесь. – Последнюю неделю – так просто очень зашевелились! И есть достаточные основания полагать, что ваш Академик имеет к этому самое непосредственное отношение. Может быть, даже руководит ими… А это, как вы сами понимаете, очень серьезно. Спросить могут не только из Киева, но и из Москвы.

Гоцман, ерзая на стуле, украдкой бросил взгляд на часы.

– По нашим сведениям, в бандах серьезная нехватка оружия. Так что военный склад Чекан брал, видимо, для них…

– И значит, будут еще грабить склады под шумок, – продолжил его мысль Гоцман.

– Не думаю, – покачал головой Чусов. – Они вчера взяли изрядно… Подсчеты еще не окончены, но, по прикидке начальника склада… вернее, бывшего начальника… – с усмешкой поправился полковник, – не меньше трехсот ППШ и ППС в смазке, сорок ручников ДПМ, пять ящиков гранат Ф-1, около пятидесяти тысяч патронов… Им бы это теперь из города вывезти.

– Понял, – нетерпеливо обронил Гоцман. – Взял у мозги… Но следить за выходами из города – то уже ваша задача.

Чусов коротко кивнул. Гоцман торопливо вскочил.

– Вы куда-то спешите?

– Обещался сына на кино сводить…

– Успеете, – раздраженно махнул рукой Чусов. – У меня к вам еще дело есть… – И, не обращая внимания на помрачневшего собеседника, вынул из ящика письменного стола небольшую фотокарточку. – У вас на фронте был комвзвода… Взгляните, он?

– Он, – сумрачно ответил Гоцман, – а шо?

– Расскажите мне о нем поподробнее… Гоцман со вздохом поерзал на стуле:

– Вася Платов… Бывший беспризорник, трудное детство… Словом, путевка в жизнь… Я его в штрафбате заприметил. Он там в сержанты вышел, командовал отделением… Взял к себе. Пацан отчаянный. До Киева дошли с ним вместе.

– А дальше?

– Дальше… – Гоцман непроизвольно взглянул на часы и шумно выдохнул: – Дальше меня на Контрактовой площади долбануло… Почти шо год в госпитале провалялся. Потом – спасибо, товарищ майор, за службу и не хотите ли вернуться в родное УГРО…

– Отношения поддерживали, встречались?

– Да как?… Он же дальше пошел. А меня – в тыл, в Ростов…

– Где он сейчас, знаете?

– Нет, а шо?

– Ничего, – вздохнул полковник, забирая фотографию. Со снимка, улыбаясь, глядел курносый парнишка со смешно оттопыренными ушами. На плечах у него были погоны старшего сержанта.

На лавочке у окраинного домика, тонувшего в тени густых шелковиц, наслаждался тихим вечером Шелыч, пожилой одышливый дядька с сивыми украинскими усами. Всего он повидал в этой жизни и потому не очень удивился, когда на скамейку к нему подсел вынырнувший из полумрака человек.

– Здравствуй, Шелыч…

– И тебе вечер добрый, – покивал дядька, разглядывая курносого мужчину с оттопыренными ушами и исполосованным шрамами лицом. – А ты кто?

Вместо ответа незнакомец начал молча развязывать шнурки на ботинке.

– Сказали мне, у тебя угол можно снять…

– Кто сказал?

– Коля Украинец. Привет передавал.

– Какой Коля?…

Незнакомец со вздохом запустил руку в ботинок:

– Сейчас, сейчас… А заодно говорил, что дашь наколку, где в картишки можно перекинуться…

– У меня не играют, – непреклонно сообщил Шелыч, шевеля усами. – И угла у меня нет.

Лопоухий протянул извлеченную из ботинка помятую фотокарточку, постучал по ней пальцем:

– Вот ты… А вот Коля. Вспомнил?

Дядька без особых эмоций вгляделся в снимок:

– И шо?

– Ну… еще тридцать рублей в сутки. Шелыч, откинув голову и слегка сощурясь, некоторое время изучал собеседника;

– Шпильман, значит… Тогда сорок.

– Согласен, – махнул рукой незнакомец.

– И шо? – снова поинтересовался дядька,

– А шо? – раздраженно ответил лопоухий.

– Ладно, – пожал плечами Шелыч, тяжело поднимаясь с лавочки. – Пошли.

Из-за закрытых дверей деревянного павильона доносилась грозная, величественная музыка. Потом раскатистый мужской голос с гневными интонациями произнес:

«Рихерт, Герф, Эрманнсдорф, Вайсиг, Фальк, Кох, Лангут… Слезы и горе принесли эти изверги рода человеческого белорусскому народу. За чудовищные злодеяния, совершенные немецко-фашистскими преступниками, Военный трибунал Минского военного округа приговорил их к смертной казни через повешение… Суд советского народа свершился!… Более ста тысяч трудящихся, присутствовавших на ипподроме, встретили приведение приговора в исполнение единодушным одобрением…»

В зале грянули аплодисменты. Один из пацанов, жадно приникнувших ушами к закрытым дверям, пояснил со знанием дела:

– Опять хронику крутят. Это про то, как в Минске немцев вешали.

И тут же послышалась веселая, жизнерадостная музыка вступления к фильму. Не найдя среди пацанов Мишку, Гоцман замрачнел окончательно. Но тут же углядел в сторонке, в тени огромного дряхлого каштана, обиженно съежившуюся фигурку в черном кительке.

– Ну шо, готов?…

Мишкины глаза радостно блеснули. Батя хоть и опоздал, но сдержал слово…

…Через полчаса, когда они сидели в переполненном зале и все вокруг смеялись, шептались, лузгали семечки и пили квас, а кто-то даже целовался, не смущаясь любопытных взглядов соседей, Гоцман задумчиво, совсем не в лад с тем, что показывали на экране, произнес:

– Мне нравится эта женщина…

Произнес тихо и словно бы сам себе, но Мишка его услышал.

– Какая?… Актриса, шо ли?… – Он мотнул головой на экран, где с песней катила на велосипеде Дина Дурбин.

– Нора, – помолчав, сказал Гоцман. – Шо с утра. Карась, шмыгнув носом, деликатно пожал плечами:

– Та ничего себе… Не противная. Я ей сумку поднес…

Оба снова замолчали, глядя на экран, но происходящее там теперь не очень интересовало ни отца, ни сына.

– Я хочу с ней жить, – наконец проговорил Гоцман скорее утвердительно, чем вопросительно.

– П-жалуйста… – неопределенно высказался Мишка.

– …Вместе, – договорил Давид, глядя перед собой. – Ты, я и она… Не возражаешь? Шоб семья…

Мишка не ответил, но на курносом лице пацана расцвела счастливая улыбка. На экране происходило что-то забавное, зал дружно рассмеялся. И Гоцман с Мишкой смеялись громче всех.

Картина закончилась. Из душного деревянного павильона люди с облегчением выходили в дивный, тихий и теплый, словно парное молоко, летний вечер. Где-то вдалеке уютно, задушевно фальшивили трубы духового оркестра, выводя вальс «На сопках Маньчжурии». Галантно склонялись к барышням отпускные солдаты, рассказывая что-то смешное. Все это живо напомнило Гоцману старую, ушедшую Одессу – Одессу его детства…

Васька Соболь, куривший у машины, радостно помахал своей культей Давиду и Мишке. У пацана загорелись глаза.

– Батя, а давай ты меня к самому входу подвезешь! На машине, а? Чтобы все пацаны видели, какой у меня отец…

Гоцман кивнул с растерянной улыбкой. Это не укрылось от Мишки.

– Ты к ней хотел заехать?… – И, поняв по угрюмому лицу отца, что попал в точку, Карась быстро произнес: – Так заедь, батя! Шо она себе кобенится?!

Давид, усмехнувшись, дал Мишке легкий подзатыльник – мал еще рассуждать о таких вещах. И распахнул перед ним заднюю дверцу «Опеля»:

– Поехали до интерната.

Мишка, с восторгом запрыгнув на мягкое сиденье, открыл форточку бокового окна, важно пристроил руку на подлокотник. Васька Соболь, устраиваясь за рулем, с ухмылкой наблюдал за его манипуляциями.

– Дядька, а сколько такой стоит? – обратился к нему пацан.

– Смотря на какие, – засмеялся Васька, заводя мотор. – В Германии он шесть с половиной тыщ рейхсмарок стоил… А у нас… даже и не знаю.

– Ух ты, и радио у тебя есть… – Мишка примолк, увидев искалеченную Васькину руку. – А где тебя так долбануло?…

– Есть такой город Швейдниц, – серьезно пояснил Соболь, – там и долбануло. Ну шо, радио включим?

– Поехали, поехали, – коротко проговорил Гоцман, взглядывая на водителя.

Васька щелкнул клавишей радиоприемника. Взревевший мотор машины заглушил слова диктора:

«Московское время – двадцать часов тридцать минут. Передаем беседу профессора Леонтьева о неравномерности развития капиталистических стран…»

Стриженые пацаны, во множестве облепившие подоконники дипломатического интерната, с восторгом глазели на роскошную серую машину, в густых сумерках подкатившую к самому подъезду. С заднего сиденья «Адмирала» небрежно, со слегка усталым видом давно привыкшего к таким поездкам человека выбрался Мишка Карась, небрежно помахал ручкой шоферу – поезжай, дескать. «Опель» и в самом деле тронулся с места, но тут же затормозил. Из него вышел Гоцман и, подхватив Мишку на руки, крепко стиснул его в объятиях.

Вдыхая крепкий, мужественный запах этого человека, ставшего ему родным, Мишка спросил:

– Бать, ты домой?

– На работу, Мишка, – приникнув щекой к стриженой макушке, ответил Давид. – Работы через край…

– Батя… удачи тебе… И за кино спасибо…

Гоцман бережно опустил пацана на землю. Постоял, пока Мишка бежал со всех ног к подъезду, отрапортовал что-то дежурному и скрылся за дверью. И усмехнулся, заметив, как жадно, с завистью глазеют из окон ребята на красивый автомобиль. В их возрасте он так же немо провожал круглыми от восторга глазами моторы, которых уже тогда было в Одессе немало.

– Хороший пацан, Давид Маркович, – помотал головой Соболь, когда Давид снова сел рядом. – Боевой, прямо скажем.

– Надо тебе своим обзаводиться, Васька.

– Да не, мне еще рано, – хохотнул Соболь, – еще годиков пять погуляю свободно…

Если раньше коридор Одесского УГРО можно было сравнить с Привозом, то теперь это была больница в приемные часы или вокзал. Задержанные стояли, уныло подпирая стенку, или сидели на корточках вдоль стены. Многие дремали, свесив головы на грудь, – час был поздний. Еще хорошо, пока не лежат, подумал Гоцман, переводя тяжелый взгляд на запаренного старшего лейтенанта конвойных войск МВД, стоявшего перед ним.

– Товарищ подполковник, мне ордера нужны! Тут же тюрьма, а не гостиница…

– Будут тебе ордера…

В кабинете Гоцмана кипела работа. Довжик и Тишак параллельно вели допросы двоих задержанных, а Якименко с воспаленными от недосыпания глазами копался в высокой стопке картонных папок с личными делами, время от времени делая выписки на отдельный лист и тихо чертыхаясь, когда дрянное перо рвало бумагу…

– Леша, собери весь урожай. – Гоцман подошел к рукомойнику, сунул голову под воду. – Конвой ордера требует…

– Слышали? – вместо ответа насупленно произнес Якименко. – У Омельянчука дом сгорел…

– Как это?

– А вот так… Подожгли. А дома жена была…

– Суки… И шо пожарные?

– Загасили, только жена того… обгорела. Он у нее сейчас.

– Кто именно поджег, известно?

– Попросили Разного помочь, у них в отделе с людьми посвободнее. Вы ж видите, шо творится – ни лечь, ни встать…

От холодной воды немного полегчало. Чтобы не мешать подчиненным, Давид постоял с минуту у распахнутого окна, подышал по японской системе. А потом сгреб подготовленные Якименко дела и отправился к Кречетову.

Тот тоже явно не скучал этой ночью. В дверях Гоцман посторонился, пропуская конвоира и задержанного. Майор улыбнулся навстречу Давиду, но улыбка получилась вымученной, похожей скорее на гримасу. Пользуясь паузой, Кречетов с наслаждением, так, что хруст раздался, потянулся, ослабил воротничок кителя, вяло отхлебнул давно остывшего чаю из забытого на столе стакана.

– Виталий, нужны ордера на арест. – Гоцман опустил на стол Кречетова стопку дел.

– Ты что, смеешься? Я ж военная прокуратура…

– Военная, гражданская… – устало отмахнулся Давид, садясь. – Некогда до наших бегать. Да и ночь уже на дворе. Выпиши ты.

С полминуты Кречетов осоловевшими глазами смотрел на Гоцмана, видимо соображая, как поступить, наконец полез в сейф, вынул стопку ордерских бланков. С обреченным вздохом обмакнул перо в чернильницу, готовясь писать.

– Готов?… – Гоцман машинально сунул в рот последнюю папиросу, но тут же смял ее и выбросил. Помотал мокрой головой. – Кстати, ты в штаб 49-й бегал?

– Чего?… – От усталости Кречетов не сразу сообразил, о чем идет речь.

– Ну, в конвойный полк, где Лужов служил, – раздраженно пояснил Давид.

– А-а… Да, бегал. Не знают они там ни хрена. Комполка и комбат вообще Лужова не могли припомнить, а комроты и комвзвода как попугаи: службу нес без упущений, взысканий не было, фронтовик… Сослуживцы по взводу тоже: не был, не участвовал, не состоял, отличник боевой и политической подготовки. Лучший стрелок взвода, физкультурник… Похоже, они вообще не поняли, с какой радости к ним армейская прокуратура пришла.

– Тогда поехали… – Гоцман со вздохом взял из стопки верхнюю папку, раскрыл. – Пиши. Кошелев Александр Петрович, 1925 года рождения, место рождения город Ковров, русский, подозревается в ограблении коммерческого магазина Особторга… Снимки с места происшествия… На десять тысяч вынес товара в одиночку. Та-ак. Рязанец Олег Олегович, 1918 года рождения, место рождения город Александровск… ха, земляк Довжика… украинец, обвиняется в убийстве с целью ограбления гражданина Циммермана А. Б. и гражданки Циммерман М. А.