Текст книги "Ликвидация (СИ)"

Автор книги: Алексей Поярков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

– Ну, вот Академик тебе головенку-то и отвернет.

– Тебе тоже…

– Что? – прищурился Штехель. – Язык прикуси, растявкался тут!

– Штехель, ты на меня не ори, я вор свободный…

Секунду Штехель молчал, отвернувшись от Живчика. Наконец снова вскинул на него глаза – на этот раз уже льстивые.

– Ну и что делать будем, Толечка?

– Твоя печаль, – независимо пожал плечами Живчик. – Ветер южный. До утра они не выйдут.

– Ага, ага… – Штехель подвигал бровками, явно принимая решение, и наконец скомандовал: – Вот что – собирай своих ребят. Через два часа скажу, что делать. Шевели ножонками!…

Живчик, не попрощавшись, бросился из комнаты. Штехель, кряхтя, прошелся половой тряпкой по следам его запыленных сапог, швырнул тряпку в ведро, бережно вымыл руки, поливая себе из кружки. И застыл перед телефонным аппаратом, взвешивая в руке гудящую трубку, словно дорогую вещь.

Наконец он решился – быстро, будто боясь обжечься, набрал номер и наигранно-весело произнес:

– Ивана Марковича можно?… Ошибся?… Ой, звиняйте! Без очков не вижу!

Трубка легла на рычаг. С минуту Шехтель тяжело дышал и утирал пот, успокаивая тяжело колотившееся сердце.

Ночь была на исходе. Море из черного становилось тускло-дымчатым, луна убралась за тонкую пелену облаков. Вокруг тускнеющих звезд появились темные круги. Слегка покачивало. Баркас, по-прежнему заякоренный недалеко от берега, словно танцевал на привязи. Тяжело приседали на волне и две шлюпки, подошедшие к его борту.

– Эй! Сухофрукты! – Вахтенный матрос, перегнувшись через леера, всматривался в человека, который медленно, осторожно крепил на борт баркаса что-то темное и тяжелое. – Шо там вошкаемся? Геть!

– Капитана зови, – отозвалась шлюпка.

– Я те щас! – присвистнул матрос.

– Дырку в тыкве хочешь?… Сказали тебе – капитана!

Разглядев в руке говорившего ствол, матрос попятился к рубке. Словно повторяя его движения, первая шлюпка откачнулась от баркаса, с ее борта провис длинный тонкий провод.

Из рубки в сопровождении вахтенного показался капитан. Свесился за борт, пытаясь разглядеть непонятный предмет, прикрепленный чужаками, потом окликнул:

– Эй, на ялике!

В редеющей темноте вспыхнул фонарь, освещая лицо капитана. Он невольно сощурился.

– Чекана позови, капитан.

– Какого Чекана?… Вы кто такие?

– Смотри сюда, – спокойно ответили с шлюпки, и луч фонаря выхватил из тьмы готовую к взрыву магнитную мину, висящую на борту судна.

– Хлопцы, не знаю я никакого Чекана. – Голос капитана стал неуверенным.

– Даю полминуты. Потом взрываю, – холодно пообещали с ялика.

– Да клянусь вам! Не знаю никакого Чекана!

– Отходим, – приказал своим Толя Живчик. – А то булькнем вместе с этой халабудой… Время уже бежит, – бросил он в сторону капитана.

В отчаянии махнув рукой, капитан скрылся в рубке. Живчик, усмехнувшись, велел табанить. Через пару секунд у лееров возник знакомый силуэт.

– Кто меня спрашивал? – Голос, как всегда, звучал спокойно и властно.

– Чекан! – негромко произнес Живчик. – Один знакомый человек велел передать: или ты с ним встречаешься, или мы взрываем посудину… Ты извини, мне приказали.

Живчик направил на Чекана луч фонаря. Тот, помедлив, сделал знак – подходите.

Стараясь дышать, как учили в разведшколе, Чекан осторожно двигался по катакомбам, освещая путь мощным фонарем. Когда-то здесь добывали ракушечник, из которого построена половина Одессы, а теперь мертвые штольни забыли, как звучат людские шаги, а тем более голоса. Впрочем, не такие уж они были и мертвые, эти штольни. В обитающего здесь катакомбника с рогатой головой и длинными когтями Чекан, конечно, не верил, но шел настороже, держа оружие наготове. После удушающей жары, стоявшей на поверхности, вечные плюс четырнадцать, которые царили здесь, казались погребальным холодом. Раненая рука от холода противно ныла.

Он дошел до тупика, оглянулся. И обостренным слухом скорее почувствовал, чем услышал, глухое покашливание.

Сжав зубы от ненависти, Чекан вскинул пистолет. В подземелье «парабеллум» громыхнул, как добрая пушка. Взвизгнула пуля, срикошетив о камень в глубине лабиринта, многоголосое эхо заплясало по пустынным коридорам, гуляя от стены к стене. Штольню заволокло горьким пороховым дымом.

Чекан поднял фонарь, осматривая дыру дымохода в углу – нити дыма уходили туда. И тотчас услышал кашляющий смех и до неузнаваемости искаженный акустикой голос Академика:

– Знал, что ты захочешь меня убить… Даже обидно… Столько времени знакомы… В Турцию собрался? Рано. Еще месяц-полтора придется поработать. Потом я сам тебе помогу уехать.

Пока Академик говорил, Чекан бесшумно установил фонарь в расщелину в стене, направив луч на дымоход, и так же осторожно двинулся назад, к выходу из штольни.

– Да не ищи, не ищи ты меня здесь… – Слышно было, как Академик поморщился. – Здесь разные выходы… Упустишь главное… Иду я у тебя пока забираю. Как закончим операцию – верну. Ну а если что не так – сам понимаешь.

Чекан снова скрипнул зубами. Не таясь, вернулся, сунул ствол «парабеллума» в дыру дымохода и нажал на спуск.

– Ну, успокоился? – издевательски осведомился Академик, когда утихло эхо. – Тогда слушай задачу…

Глава одиннадцатая

Заметив, что за его столом кто-то сидит, Гоцман нахмурился – таких фамильярностей он не любил. Но, увидев Кречетова, улыбнулся. Тем более что майор тут же вежливо вскочил, уступая место законному владельцу. Кроме него в кабинете находились Довжик и незнакомый Гоцману белобрысый лейтенант лет двадцати двух, с наивным круглощеким лицом.

– Вот… – кивнул на него Кречетов. – Товарищ лейтенант, повторите показания.

– Лейтенант Ка-калыньш, – с трудом выдавил из себя офицер, замирая по стойке «смирно».

– В ночь убийства окружного интенданта, – заговорил Кречетов, решив, видимо, что так получится быстрее, – лейтенант проходил в составе комендантского патруля мимо дома убитого. И видел там армейского капитана и женщину.

– К-красивую женщину, – покраснев, уточнил лейтенант. – Нам п-показалось, что ка-капитан был выпивший. Шел не очень т-твердо.

– Документы проверили? – осведомился Гоцман.

– Нет.

– Почему?

– Я по-подумал – очень к-красивая п-пара, – моргнул белесыми ресницами лейтенант. – Зачем по-портить ей вечер?

– Лейтенант Калыньш успел заметить на виске капитана шрам, – тихо вставил свои пять копеек Довжик.

Гоцман молча открыл сейф, достал фотографию Чекана.

– Этот?

– Так т-точно.

– А почему не доложили в окружное Управление военной контрразведки? – строго спросил Кречетов. – Знали же, что произошло убийство!

Лейтенант совсем растерялся, судорожно дернул шеей, стараясь ослабить воротничок кителя. На его лбу выступила испарина.

– Лейтенант, вы с Прибалтики? – хмуро поинтересовался Гоцман.

– Никак нет, из Че-челябинска. То есть я из Че-челя-бинска, а отец из Да-даугавпилса… Он в Гражданскую войну к-комиссаром был… Мама русская.

– Понятно, – кивнул Гоцман, крепко потирая ладонями лицо. – Михал Михалыч, отправь лейтенанта в контрразведку.

Когда за Довжиком и Калыньшем закрылась дверь, Кречетов хлопнул ладонью по колену:

– Не выпивший, не выпивший он был!… А раненый во время нападения на склад. Оттого и покачивался. Но до Воробьева все-таки смог добраться.

– Виталий, не спеши. – Гоцман положил фотографию Чекана обратно в сейф, затворил тяжеленную дверцу, гремя ключами. – Надо все спокойно обмозговать.

– Как ты после вчерашнего? – участливо осведомился майор.

– Нормально. А ты?…

– Тоже порядок, – засмеялся Кречетов. – Почаще бы так сидеть…

Шел проливной дождь. Тот самый, который предвещали темные круги вокруг звезд, появившиеся незадолго до рассвета… И Чекану, сидевшему рядом с шофером «Доджа», казалось, что он находится внутри огромного барабана – так споро стучали капли по туго натянутому тенту. От сырости ныла рука. Джип, бешено вращая колесами, плыл по раскисшей грязи к развалинам разбомбленного во время войны завода. Сверху, с площадки, расположенной в центре развалин, за машиной следила группа людей.

Дождавшись, когда «Додж» поравняется с закрывшим его на миг холмом, Чекан мотнул головой в сторону кузова. Из него тотчас выпрыгнули Толя Живчик и двое его помощников со «шмайссерами» на шеях и, укрываясь за выступами рельефа, бросились под дождем в обход развалин.

«Додж», в последний раз взревев мотором, преодолел подъем перед площадкой и выехал наконец из грязи на остатки асфальта. Остановился, почти уперевшись радиатором в группу людей. Впереди, нагло улыбаясь, стоял Писка. Струи дождя текли по его узкому лицу.

– Так, все отошли! – выйдя из машины и глядя Писке в глаза, скомандовал Чекан. – Главный – ко мне!

– Я шо-то плохо не понял, – фасонно изогнувшись, улыбнулся Писка.

Один из бандитов, не выдержав, вынул из-под полы бушлата обрез, другой снял с плеча румынский автомат «орита».

– Толя! – Чекан глядел поверх голов бандитов. – Обозначь наши условия.

Все невольно посмотрели туда, где стояли Толя Живчик и двое его помощников. Стволы автоматов были направлены на банду, рядом, не трепыхаясь, лежали пятеро связанных охранников, что были на стреме. Чекан не спеша взял с сиденья «шмайссер», передернул затвор.

Лицо Писки задергалось, он нервно откинул со лба мокрую прядь и выдавил из себя широкую улыбку. Превосходство сил противника было слишком очевидным. Его коллеги, видимо придя к такому же выводу, молча попрятали оружие.

Водитель с трудом поднял с деревянных лавок, шедших вдоль борта машины и заменявших заднее сиденье, два тяжелых ящика, вскрыл оба. Писка заглянул в один, вынул новенький, в заводской смазке «Тульский-Токарев», тут же покрывшийся дождевыми каплями, удовлетворенно кивнул и положил обратно. Не глядя, протянул руку к своим. Ему подали увесистый сверток.

Эффектным жестом Писка размотал его и бросил на мокрый капот джипа. Под дождем заблестели золотые обручальные кольца, серьги, броши, дамские часики, церковное паникадило…

Чекан молча достал из машины обыкновенное ведро, не глядя смахнул в него с капота богатство. Ящики с пистолетами подвинул к Писке ногой. Не опуская автомата, уселся рядом с водителем и скомандовал:

– Поехали!

«Додж» заурчал и дал задний ход…

– Шо ж ты, холера, не заводишься, – бормотал солдат-водитель.

Он вытер мокрой от дождя пилоткой лицо и снова с остервенением крутанул ручку. Давид и Галя помогали Марку забраться в крытый тентом кузов полуторки. Чуть поодаль стояли Арсенин и молодой лейтенант медицинской службы в мокрой плащ-палатке.

– Отвезете больного в Главный военный клинический госпиталь. Пусть его при вас же осмотрят, – говорил Арсенин. – И убедитесь, что его положили. Если будут сложности, звоните мне…

– Товарищ подполковник, у меня же всего два дня в Москве, – умоляюще произнес лейтенант. – А дел – на неделю!

– Остальными делами займетесь позже. Если не успеете – звоните, я добавлю к командировке день-два…

Гоцман бережно забрал у Гали тяжелый чемодан, который она вынесла из подъезда, перекинул через борт. Заглянул в безучастные глаза Марка, который смирно сидел в кузове и смотрел куда-то вдаль. На поцелуй плачущей Гали он не отреагировал никак.

– Марк, – внезапно произнес он, беря Гоцмана за руку.

– Давид я…

– Марк уезжает.

К Гоцману подошел мокрый от дождя и пота солдат-водитель:

– Извините, товарищ подполковник… Не хочет заводиться, холера! Подтолкнуть бы немножко!

– Бежи, садись за руль. – Давид отпустил холодную руку Марка. Красивые и сильные у него были пальцы. Привычные ко всему, а больше всего – к штурвалу самолета. Только давно уже больные…

Ладно. Арсенин сказал, в том московском госпитале лечат всяких. Значит, и Марка вылечат. На то она и Москва.

– Андрей Викторович! Лейтенант! – окликнул он Арсенина и офицера-медика. – Давайте на раз-два…

Втроем они уперлись в задний борт грузовика. Старый мотор почихал и наконец с явным облегчением заработал. Лейтенант-медик уже на ходу забрался в кузов. Гоцман, Арсенин и плачущая Галя махали вслед.

Марк, покачиваясь в кузове, безучастно смотрел на удаляющийся дом…

В управленческой столовой была порядочная очередь. Тишак, стоявший у самой раздачи, призывно замахал руками, да и сотрудники других отделов явно не прочь были пропустить Давида, но он только хмуро отмахнулся. Очередь – отличный повод для того, чтобы подумать. Ты при деле и в то же время ничем не занят.

Подавальщица погасила штампиком очередной обеденный талон. Первое было не ахти – суп с непонятным серым жиром и несколькими разваренными макаронинами, зато на второе неожиданно дали вареную картошку с непривычным, резко пахнущим маслом, по виду похожим на постное. Конечно, с коммерческой столовой и тем более рестораном не сравнить, но обедать там каждый день было Давиду не по карману. Видимо, хозуправление надавило на обком и «завернуло» в УГРО остатки ленд-лизовских запасов. После горячей картошки с маслом даже настроение поднялось, и третье – привычный компот из сухофруктов – Гоцман поглощал уже вполне добродушно, поглядывая на окна столовой, по которым ползли струйки редевшего на глазах дождя.

На выходе он столкнулся с Кречетовым. Офицеры обменялись рукопожатием и дальше по коридору шли уже вместе. Вдоль стены выстроились пятеро задержанных, рядом стояли двое солдат конвойных войск МВД – низенький, коренастый, с симпатичным открытым лицом и медалью «За отвагу» на гимнастерке и другой – большой, кряжистый, немного похожий на медведя. Завидев офицеров, оба бойко повернулись к ним, встав по стойке «смирно».

– Представьтесь, – сбавив шаг, обронил Гоцман.

– Рядовой Лужов.

– Младший сержант Охрятин.

– Новенькие?

– Так точно, товарищ подполковник! – хором отозвались конвоиры.

– Вбейте себе в мозг: к арестованным спиной не повертываться. Кру-гом!…

В кабинете Якименко выложил на стол три пистолета ТТ. Кречетов по очереди взял каждый из них, внимательно осмотрел. А Гоцман только небрежно приподнял один за рукоятку и отложил в сторону.

– Провели облаву на Соборке, – рассказывал Якименко. – От, взяли три ствола на пятерых. Один, подлюка, даже шмальнуть успел. Но – желторотый, целить не умеет.

– Откуда столько удачи? – поинтересовался Гоцман, устало опускаясь на стул.

– Говорят, нашли у катакомбах…

– Угу. Прямо в заводской смазке, – хмыкнул Гоцман.

Кречетов протянул ему ТТ:

– Посмотри. Заводские номера сбиты.

– А у тебя шо, Михал Михалыч?… – Гоцман, вертя в руках пистолет, взглянул на тихо сидевшего в углу Дов-жика.

– Вот… – Майор встал, положил на стол старую фотокарточку. – У Чекана до войны была подруга. Воровайка Ида Косетинская.

– Ух ты, какая цыпочка!… – восхищенно воскликнул Якименко, увидев снимок.

Гоцман, неодобрительно покачав головой, забрал фотографию от греха подальше.

– Косетинская… Полячка, шо ли?

– Не знаю, – вздохнул Довжик. – В Одессе в первый раз засветилась в тридцать седьмом.

– А шо ж я ее тогда не помню? – подозрительно спросил Давид. – Ну ладно… И где живет?

– Выясняем… А самое главное, что ее опознали пленные румыны как женщину, которую видели у Седого Грека.

– «Выясняем»! – тяжело вздохнул Давид и тут же вскинулся: – Во, Леша!… Шо там по «Доджам»?… Проверили все?…

– Так точно, Давид Маркович, – развел руками Якименко. – Все чистые.

– В ОРУД дали ориентировку, шобы смотрели в оба?

– Само собой.

Бывший полицай по кличке Рыбоглазый – он и в самом деле был похож на камбалу белесыми, ничего не выражавшими глазами – открыл дверь в квартиру, пыхтя, втащил в коридор тяжелую корзину с бельем, едой и фруктами. Пошарив себя по карманам, извлек связку ключей. С минуту повозился у двери в комнату, осторожно заглянул и, убедившись, что все в порядке, сделал шаг вперед.

В следующий момент корзина с грохотом и звоном полетела на пол. Тяжелый карниз, отодранный от окна, обрушился на голову Рыбоглазого. Задыхаясь, тот с трудом уклонился от умело направленных ударов, скрутил бросившуюся на него Иду и грубо отшвырнул ее на стоявший в углу топчан.

– О, теперь с пола будешь кушать… – Рыбоглазый, тяжело дыша, нагнулся, собирая выпавшие из корзины вареные картофелины. – Знаешь, сколько за три года у меня было таких? Без счету. Хорошо с палкой, а то ведь и с ножами, и со штыками… Вот шило – это страх, – помотал он головой. – В ладонь спрячут, еще и не увидишь…

– В следующий раз – шилом, – сдавленным голосом пообещала Ида, не глядя на Рыбоглазого. Она сидела на топчане, закутавшись в шаль, несмотря на жару, и дрожала.

– Давай, – засмеялся Рыбоглазый. – Только я тебе скажу…

– Закрой пасть, гнида! – гневно перебила его женщина. – И пошел вон!

– Вот дура баба, – не обиделся страж. – Ну уйду я… тебе легче станет?… Может, Чекану что передать? – неожиданно понизил он голос.

Выждав минуту, Ида встала, оторвала кусок от свисавшего над топчаном клока старых обоев. Молча устроилась на подоконнике у зарешеченного окна.

– У меня где-то карандаш был, – озабоченно сказал Рыбоглазый, роясь в карманах пиджака.

…Через полчаса, держа на отлете записку, ее брезгливо рассматривал Штехель.

– Ты ей бумагу дать не мог? – процедил он. – Я глаза должен портить?

– Виноват… не подумал.

– «Не подумал»! – передразнил Штехель, приоткрывая дверь в соседнюю комнату. – Славик, иди сюда.

Вошел худой, наголо стриженный подросток лет тринадцати, одетый в донельзя заношенную ковбойку и мешком висевшие на нем солдатские брюки.

– Возьми листок, чернила, ручку. Перепиши разборчиво. Разборчиво!… Понял, сынок?… Ну, давай.

– Шо, сын твой? – поинтересовался Рыбоглазый, когда дверь за Славиком закрылась.

– Племянник, – неохотно пояснил Штехель.

– А шо говоришь – сынок?

– Сестры-покойницы сын… Твое какое дело? – раздраженно бросил Штехель. – Ладно, передашь Чекану – ксиву ему на днях изготовим. На улицу чтоб пока не совался!

– Это и так понятно…

– Тебе, дураку, понятно, а у Чекана свои завороты в голове.

– А про Иду шо говорить?

– «Шо говорить»! Ничего!… Ты ее не видел. Где она, не знаешь. Тебе записку передали – и все… – Он пристально посмотрел на Рыбоглазого, приподняв редкие бровки. – Узнает, где Ида, тебе башку свернет…

И снова над Одессой был чудесный вечер. От дневного дождя и следов не осталось, а парило еще сильнее. Но с моря тянуло крепким ветерком, который перебивал духоту.

Кречетов и Гоцман решили после работы выдержать фасон – пройтись, никуда не торопясь, по главным городским магистралям с большой и благородной целью: на людей посмотреть и себя показать. Правда, магистралями полуразрушенные, неосвещенные улицы назвать можно было с большой натяжкой, но в Одессе народ непривередливый и к тому же патриот своего города.

Старт взяли от Соборной площади, где возле памятника князю Воронцову кучковались, по еще довоенной традиции, любители футбола, неспешно двинулись по Дерибасовской, пересекли Маркса и Ленина и, дойдя до Пушкинской, плавно повернули назад. Давид заметил нетерпеливый взгляд, брошенный Кречетовым на здание оперы, которое они миновали, и усмехнулся не без грусти. Хорошо Виталию, он нашел свое счастье, и оно взаимно… А ему, Гоцману, от к кому бежать, к кому торопиться по вечерним улицам?…

Навстречу медленно, толкаясь на узких тротуарах и обмениваясь остроумными репликами, текли гуляющие. Все-таки одесситы поразительный народ, думал Кречетов, город разрушен, большинство из них днем, не разгибая спины, вкалывает на его восстановлении, а вечером – пожалуйста: принарядились, и будто не было ни войны, ни расстрелов, ни похоронок в каждой третьей семье…

Они повернули с Дерибасовской направо, к оперному театру. Майор то и дело поднимал руку к фуражке, отвечая на приветствия младших по званию. А Гоцман думал о том, что уже забыл, когда в последний раз надевал форму. Висит себе спокойненько в кабинете, в шкафу, пересыпанная нафталином. Не такая у него работа, чтоб форму почем зря таскать…

– Ты решил отпустить Родю? – спросил Кречетов, провожая взглядом миловидную девушку в кокетливом летнем платье европейского покроя и фильдеперсовых чулках. Почувствовав, что на нее смотрят, она улыбнулась офицеру.

– Уже отпустил… – Гоцман тоже проводил девушку взглядом, вздохнул. – Понимаешь, Родя деньги с документами рисует, элита, статьи 59-8 и 72… На мокрое руки не поднимет. За то блатные могут на нож поставить. У них же ж тоже есть закон.

– Хотя бы слежку за ним установить… – покачал головой Кречетов.

– Виталий, здесь надо посмотреть за пол-Одессой, – устало проговорил Давид. – Где я возьму людей?… А вот за эти пистолеты у меня в душе заноза. Пацаны с разных районов. И водящие у них разные… А пистолеты – как с одного лотка.

– Какие версии?

– Пока никаких.

Они остановились на углу, пропуская вывернувший из подворотни фургон с надписью «Рыба». Невдалеке виднелся театр, возле которого уже зажигались вечерние огни. Театр – одно из немногих в Одессе зданий, которое снабжалось электричеством бесперебойно, по специальному распоряжению обкома. Прочие тонули во тьме.

– В театр не пойдешь?

– Нет, – помотал усталой головой Гоцман и даже зажмурился от предвкушения. – Я лучше пару часов подушку придавлю. А повезет, так и на всю ночь залягу… Завтра опять карусель начнется.

– Завтра я с тобой, – быстро сказал Кречетов.

– За завтра – завтра поговорим… Бывай.

Они пожали друг другу руки. Тихо насвистывая, Кречетов направился ко входу в театр. За ним, на большом расстоянии, тоже рассеянно посвистывая, шел худой, стриженный наголо мальчик лет тринадцати, одетый в застиранную ковбойку и подпоясанные ремнем солдатские брюки.

Через десять минут Кречетов, выслушавший заверения администратора Шумяцкого в совершеннейшем почтении, сидел в гримерке Тони и, улыбаясь, вслушивался в звуки скандала, который певица устраивала костюмерше.

– Это поглажено?! Вот ЭТО – поглажено?! – рвалось в полуоткрытую дверь. – Взгляните на этот шов!!!

– Антонина Петровна! Со сцены ж никто не увидит…

– Я увижу!!! – взвился поставленный голос Тонечки. – Этого достаточно!!!

Она влетела в гримерку, переполняемая чувствами. И, как всегда в такие моменты, показалась Кречетову особенно красивой.

– Антонина Петровна, вы сегодня блистательно выглядите. – Он встал, щелкнул каблуками, склонился к ее руке.

Как в старой армии, подумалось Кречетову. Только до революции звания майора не было, его еще при Александре III отменили… Поймав себя на этой мысли, он сам себе подивился: сколько ненужных сведений скопилось в его голове!…

– Виталий, давай без пошлых комплиментов! – дрожащим от негодования голосом бросила Тоня. – Не нужны мне сейчас пошлые комплименты, ты понимаешь это или нет?! И потом, почему ты здесь сидишь? Мне нужно переодеваться!…

– Пожалуйста, не надо со мной так разговаривать, – мягко улыбнулся Кречетов.

– Ах так!… А ну пошел вон!

Кречетов сильно схватил ее за запястья, притянул к себе, властно заглянул в глаза:

– Со мной. Не надо. Так. Разговаривать…

Через несколько секунд Тонечка сдалась. Капризно надула губки:

– Извини… но… но я же должна настроиться.

– Это ты меня извини, – усмехнулся Кречетов. – Настраивайся. А я пойду.

Он поцеловал ее, подхватил с гримерного столика фуражку и вышел.

– Что вы там копаетесь?!! Я сказала, один шов, а не все платье!!! – догнал его уже в фойе свежий голос Тонечки.