Текст книги "Начало пути (СИ)"

Автор книги: Алексей Селютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Сотник кивнул и отошёл в сторону. А я, сжав пальцы несколько раз, чтобы увеличить подачу крови, потянулся предплечьем к ноге Вилибальда. К месту, где текла его кровь. Потянулся, чтобы случилось таинство кровосмешения. Я хотел проделать с ним ту же штуку, что заставил проделать с собой котёнок-телепат – поделиться своей кровью. А затем я хотел…

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Взаимодействие с чужеродным организмом запрещено!»

В голове раздался взрыв. Энергетическая игла в моей руке завибрировала, будто собиралась вырваться и в панике убежать. Но я не дал. Я сжал её крепче и отчаянно сражался с непонятной вибрацией.

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Запрет! Запрет! Запрет!»

Чёртовы «запреты» звучали тем чаще, чем ближе я наклонялся. В голове клокотал Везувий. Боль была такая, что весь организм буквально требовал прекратить издевательства над самим собой. Он заставлял меня убрать руку и отпустить иглу. Но желание помочь обречённому Вилибальду в тот момент было сильнее страха. Сильнее боли. Я был полон решимости довести дело до конца.

– Аниран, остановись! – услышал я далёкий голос Каталама. Он кричал будто из другого измерения.

Но я не собирался его слушать. Я преодолел сопротивление и, наконец, прислонил свою ранку к ранке на ноге потерявшего сознание Вилибальда. Кровь смешалась. Порез начал щипать и чесаться, как детское манту, когда попадает вода. Я сцепил зубы и с невероятным усилием начал наклонять энергетическую иглу к ноге.

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Взаимодействие с чужеродным организмом запрещено!»

«Эмбрион может взаимодействовать только с оригинальным биоматериалом!»

Я опять упёрся в стену. Но именно тогда я понял, что немного ошибся в своих предположениях. Игла действительно не способна излечить другого. Она способна лечить только своего хозяина – меня.

Резко изменив угол наклона, я вонзил иглу в собственную руку.

Раздался громкий хлопок. Будто реактивный истребитель преодолел звуковой барьер. Вокруг нас с Вилибальдом закружился яркий оранжевый вихрь и разорвался тысячами огоньков. Ударная волна разошлась во все стороны. Она сдвинула лежавшую на дороге карету, разметала иголки с ближайших к опушке деревьев и навзничь опрокинула перепуганных зрителей. Никто даже пискнуть не успел. А затем от окружающего мира нас закрыл тонкий оранжевый кокон из чистой энергии. Я почувствовал, как из ушей идёт кровь. Как надувается голова, будто собирается лопнуть, как перезревшая тыква.

«Ошибка! Ошибка! Ошибка!»

«Нарушение структуры симбионта!»

«Вмешательство в работу эмбриона!»

«Рекомендована немедленная инъекция для разрыва!»

«Часть энергии будет передана чужеродному организму!»

В то же мгновение игла перестала сопротивляться. Она полностью подчинилась мне. Стала податливой, как влюблённая женщина. Я почувствовал, что мне больше не приходится прилагать усилий. Сама по себе она погрузилась в мягкие ткани моей руки, а яркий огонёк запылал под кожей.

На секунду мне показалось, что моя рука слилась с ногой Вилибальда – как я не пытался, я не мог её оторвать. Перед глазами всё поплыло. Всё размылось. Словно в горячечном бреду я увидел, как моя рука тает, расплавляется и переплетается с чужой ногой. Ощущения были настолько отвратительными, что я перепугался до ужаса. Я представил сплетённые руки и ноги, сплетённые туловища и шеи. Представил двух скрещенных людей, как две капли воды похожих на сиамских близнецов.

Спровоцированный страхом, инстинкт самосохранения заставил меня отдёрнуть руку. Я закричал и потянул её на себя. Но мои безуспешные попытки прервал очередной громкий хлопок, принося спасительное забытьё.

Глава 19
Сны

Я сидел на завалинке родного дома, который от фундамента до крыши построил своими руками. Улыбаясь, я смотрел на чистое голубое небо, ноздрями втягивал свежий воздух, чувствовал, как бритые щёки гладит тёплый ветерок. Я был счастлив. Где-то в небесах щебетали птички. Недалеко раздавалось лошадиное ржание, изредка прерываемое детским смехом или весёлым женским голосом. Я знал, что это родные мне люди. Они жили вместе со мной и делали меня счастливым.

Я сидел на завалинке и смотрел на жёлтые колосья пшеницы. Это было моё поле. Я распахал и засеял его сам. Оно даст мне пищу, а дом поможет пережить холодную зиму. И так будет из года в год. Ведь всё что мне нужно – это кров и пища. Ну, и родные люди, которые живут рядом и наполняют моё сердце счастьем.

И я совсем не боялся той тьмы, что наступала от горизонта. Я давно её заметил. Хоть она тихо подкрадывалась, думая, что я её не замечаю, меня она не пугала. Покуда я счастлив, покуда мои мысли занимают те, кто намного важнее, мне нет до неё дела. Пусть она разрушает счастье других, пусть вмешивается в чужие жизни. Мне всё равно. До моего дома она доберётся нескоро. Я ещё успею пожить по-человечески…

Вот так я и сидел. Всё сидел на завалинке, радовался взрослению детей, купался в их любви и ни о чём не беспокоился. Ко мне иногда подходила моя женщина. Прижималась, обнимала, целовала. А затем вновь куда-то уходила. А я продолжал смотреть на голубое безоблачное небо и на жёлтые колоски. Слышал весёлые голоса родных и равнодушно наблюдал, как неуклонно приближается тьма. Она уже ступила на моё поле, поглощала мои колосья. А я всё наблюдал. У меня уже не осталось сил, чтобы противостоять этой тьме. Я слишком долго сидел и ничего не делал. И сейчас я ощущал, будто задницей прирос к завалинке. Что она намертво меня к себе привязала.

Но мне, в общем-то, и не хотелось вставать. Я получил, что хотел. Я насладился жизнью сполна. У меня было всё, чего от жизни мечтает получить каждый человек – кров, семья, дети. Я был доволен тем, как прожил жизнь. В ней было куда больше радости, чем горя. И наступающая тьма, уже сожравшая мои поля и вплотную подступившая к дому, лишь вызывала во мне чувство ностальгии по старым временам. Я бы хотел прожить ещё одну жизнь так же, как прожил. Ничего бы не стал менять. Не стал бы сражаться с тьмой, а просто наслаждался. Как, в принципе, я и сделал.

Тьма, наконец, перекрыла весь обзор. Я уже ничего не видел. Только её. Она спеленала меня. Сжала так сильно, что я утратил возможность дышать. И только в тот момент я понял, что, кажется, жизнь прожил зря. Что ухожу, так и не выполнив то, что должен был выполнить.

* * *

По телу прошли мурашки. Я вздрогнул и проснулся. Принялся вращать головой на триста шестьдесят градусов и ничего не мог понять. Я больше не сидел на завалинке. Я находился нигде; скрючившись висел в белой пустоте, как деревянная кукла на ниточках. Я даже ниточки эти заметил, когда повёл головой вверх. Они торчали из плечей, из спины, из груди, из рёбер. Они держали меня на весу и бесследно исчезали в бесконечном белом потолке. Как ни старался что-либо рассмотреть, я видел лишь потоки чистого белого света.

Ниточки затряслись. С ними затрясся и я. Действительно как кукла. Внезапно, без приказа со стороны моей центральной нервной системы, руки вытянулись, пальцы разогнулись, делая открытыми выставленные ладони. Я попытался взять под контроль тело, но у меня ничего не получилось. Оно мне не подчинялось. Оно подчинялось кому-то другому – моему невидимому кукловоду.

Впереди показались неясные тени. Эдакие размытые сгустки чёрного цвета. Они окружали меня со всех сторон и приближались, пока я испуганно вращал головой. Эти тени почему-то заставили меня задрожать. По телу вновь пробежались противные мурашки. Мурашки, как и я, точно знали, что тени пришли за мной. Им что-то от меня было нужно.

Тени протяжно завыли и ускорили ход. Их было ровно девять. Я очень быстро их пересчитал, когда они выстроились в одну линию и плыли ко мне, выставив перед собой длинные лапищи с острыми когтями.

Я задёргался, стараясь освободиться из плена нитей. Но те меня не отпускали. Держали крепче, чем закалённые стальные канаты.

Тени подобрались впритык. Зашушукались меж собой, а затем все вместе набросились на меня. Они не слушали моего душераздирающего вопля, занимаясь своей паскудной работой. Они будто рвали на куски моё нутро. Не моё тело, а мою сущность. Они вонзали длинные когти в мои широкие ладони и выковыривали из них крошечные шестиконечные звёздочки. Звёздочки опадали к моим ногам, и тени принимались драться за них. У моих ног кружился яростный клубок из тьмы, из которого затем выбирался счастливый победитель. Он впитывал в себя часть моей силы и увеличивался в размерах.

Я попытался спрятать руки за спину, чтобы сохранить остатки силы. Больше всего на свете я не хотел ею делиться. Но у меня ничего не получалось. Я висел как бесполезная кукла и принимал заслуженное наказание.

Хоть я пытался сражаться, я не справился. Вскоре тени своими когтями исполосовали мои ладони вдоль и поперёк. Я кричал и просил их не делать этого. Но они оставались глухи к моим воззваниям. Все вместе они смеялись надо мной. А затем, когда обессиливший я перестал сопротивляться, окончательно лишившись сил, тени вновь зашушукались. Хоть теперь я был им неинтересен, они решили не оставлять меня в одиночестве. Они решили, что я заслуживаю более страшной участи – кануть в небытие.

Острые когти принялись остервенело рвать моё тело. Рубили и кромсали. Секли мои ноги и руки. Отрезали пальцы, уши, нос. Тени были полны решимости не оставить на мне ни единого живого клочка. И финальным аккордом моих страданий стал страшный удар в шею. Я на физическом уровне ощутил, как от шеи отделяется голова.

* * *

Я открыл глаза и вместо яркого света увидел темноту. Я хотел было закричать, но не смог – горло пересохло настолько, что я не смог выдавить ни звука. Стараясь не поддаваться панике и осторожно вращая глазами, я начал исследовать территорию. Взгляд упёрся в расшитый красной тканью знакомый потолок. В течение долгих суток, засыпая в карете, я видел его неоднократно.

Страх немного рассеялся, когда я понял, где нахожусь. Дыхание стало более спокойным. Я скосил глаза влево и увидел шторку на окне. Окно было закрыто лишь наполовину, оставляя пространство для свежего воздуха и знакомых звуков. Тёплый вечерний воздух проникал в карету в сопровождении каркающих криков сирея и потрескивающего костра. Где-то рядом обустраивали стоянку и переговаривались люди.

Машинально я вытер потный лоб. Протёр глаза и испуганно уставился на ладонь. Света, пробивающегося сквозь щель между окошком и шторкой, оказалось достаточно, чтобы я рассмотрел метки. Они были со мной. Никто с мясом их из меня не вырвал.

Я облегчённо вздохнул и только сейчас заметил, что из кареты удалены скамейки. Те самые, на которых ранее гнездился я, пытаясь заснуть. В жуткой тесноте, практически впритык ко мне, лежал ещё кто-то. Лежало человеческое тело. Я приподнялся на локте и впился взглядом в знакомое лицо. Это был Вилибальд. Его укутали в тёплый плащ и положили под голову подобие подушки. Увидев лицо белее мела, я уже, было, испугался, что бедняга не выдержал моей импровизации и всё же скончался. Но я ошибся: его грудь мерно вздымалась, и в общей тишине было очень хорошо слышно, как он дышит через нос. Несмотря на кажущуюся бледность лица в темноте, Вилибальд всё ещё был жив.

Я улыбнулся и протянул руку к чужому носу. В ладонь ударил лёгкий напор выдыхаемого углекислого газа. Вилибальд действительно дышал. Похоже, мне всё же удалось спасти парню жизнь.

Я неловко дёрнул рукой и случайно задел бурдюк с водой, который кто-то предусмотрительно оставил. Жажда меня мучила просто чудовищная. А горло будто наждаком натирали – так оно першило.

Мельтеша руками в темноте, я торопливо выдрал пробку и присосался, словно к материнской груди. Пил не самую свежую воду и не морщился. Сейчас она казалась мне божественным нектаром. А когда я напился, вновь почувствовал себя странно. Будто с похмелья. Будто я, борясь с сушняком после весело проведённой ночи, выпил слишком много воды. И теперь я снова пьян.

В голове помутилось. Я почувствовал, что меня сейчас стошнит. Глаза закатились. Я выронил бурдюк и потерял сознание.

* * *

Я опять был счастлив. Я упивался самим собой и собственной значимостью. Значимостью для этих убогих дикарей.

Я стоял на высоком деревянном помосте, улыбался и махал рукой толпе. Перед моими глазами бурлил океан. Океан человеческих тел. Тела эти вздымали руки, восторженно верещали, кланялись, поздравляли и настойчиво требовали моего благословения. Они буквально молились на меня. Для них я был божеством.

И я решил продемонстрировать божественную щедрость. Хоть я был уверен, что эти плебеи мне не ровня, их реакция мне нравилась. Я любил, когда меня превозносят до небес. Когда любуются мной и восхищаются.

Я медленно стащил с левой руки кружевную перчатку и выставил напоказ ладонь. Толпа заверещала, заулюлюкала. Она мечтала, чтобы я разделил с ней частичку божественного. Весьма довольный тем, какую реакцию вызываю, я принялся вынимать из ладони шестиконечные звёздочки и вальяжно разбрасывать их с помоста. Я покровительственно улыбался каждому, кто умудрился опередить других и подхватить, опадающие словно осенние листики, метки.

Напирающая толпа бесновалась где-то внизу. Сражалась за священный дар, топтала и уничтожала себе подобных. Но мне было наплевать. Я хотел лишь слышать их восторг. Восторг оттого, что я снизошёл к ним. Что озарил своим присутствием и решил разделить с недостойными капельку божественного.

Началась настоящая давка. Молящиеся и мечтавшие о моём внимании, напирали. Задние ряды топтали передние. Они тоже хотели прикоснуться к великому. И я, как истинное божество, решил пойти им навстречу.

Я снял перчатку с правой руки, когда раздал все метки с левой, и, под новые восторженные вопли, продолжил дарить счастье. Сдувал с ладошки метки и смотрел, как дикари режут друг друга ради них. Я смеялся, глядя на них. Истинную сущность божественного им всё равно не познать. Хоть я позволил им ощутить часть её, они лишь скот. Глупый, жалкий, легкоуправляемый.

Раздарив все метки, я воздел руки, желая услышать благодарственные молитвы в свою честь. Я хотел, чтобы эта толпа падала на колени и пела нараспев моё имя.

Но вместо этого я услышал гул возмущения. Те, кто напирал всё сильнее, те, кому не досталось ни капли счастья, негодовали. Они хотели, чтобы я продолжал. Чтобы не останавливался. Чтобы дарил ещё, ещё и ещё.

Хоть я нахмурился, недовольный неожиданной неблагодарностью отребья, их это не остановило. Они продолжали напирать. Давили тех, кто стоял близко к помосту, забирались по их телам и прокладывали собой дорогу другим. Толпа недовольно гудела, грозила мне кулаками вместо демонстрации священных знаков, и взбиралась всё выше.

Я почувствовал злость. Кто они, чтобы осмелиться стать рядом со мной? Разве у них есть то, что есть у меня? Они даже недостойны божественного взгляда!

И я решил их наказать. Я выставил ладони и привычно свёл пальцы, чтобы коснуться меток. Коснуться, и показать, как сильно я отличаюсь от них. Но я забыл, что был слишком щедр. Что своими руками одаривал этил неблагодарных. Отдавал частичку себя ради дифирамб и восхищения.

И, в итоге, я остался ни с чем. Мой дар растворился. Он затерялся где-то в этой толпе. А те сотни тысяч страждущих, кому он не достался, не стали стоять в стороне. Они хотели божественного для себя. Именно поэтому они лезли наверх, топтали и убивали себе подобных. Они убивали ради возможности получить свою долю счастья.

Последнее, что я увидел, прежде чем неблагодарные раздавили меня своей массой, это перекошенные от злобы лица. Перекошенные от злобы, а не от благодарности.

* * *

Я воскрес. Я замычал. Я замычал и задёргался. Тогда я понял, что деревянный помост, где меня топтали, был всего лишь сном. И только теперь я проснулся.

Но явь меня тоже не радовала. Я дёргался, как угодившая в мышеловку мышь, потому что был привязан. Крепкие металлические цепи с толстыми звеньями спеленали меня, как младенца. На обычном деревянном лежаке они обхватывали моё обнажённое тело десятком витков и делали любые попытки освободиться безуспешными. В панике, я попытался вывернуться. Проползти сквозь цепи словно гусеница. Но и это не удалось. Меня кто-то приковал намертво.

Я успел окинуть быстрым взглядом новое пристанище и понять, что окружён каменными стенами, освещёнными лишь парой чадящих факелов, прежде чем раздался скрип. Заскрипела решётчатая дверь. Очень похожая на ту, что запирала камеру в подземелье Равенфира. Только на этот раз её отворяли не стражники. Не Каталам или Фелимид. Дверь отворяли уродливые лупоглазые твари, когда-то ночью впервые наполнившие моё сердце жутким страхом. Это были те самые «гончие», которых по местным поверьям посылал за аниранами Фласэз.

Увидев трёх старых знакомых, которые неторопливо заходили в мою темницу, я опять задёргался и попытался заорать. Но не вышло: я просто мычал, как обречённый телёнок. Я не смог издать ни звука. Не смог, потому что у меня не было языка.

Я понял это, когда попытался прикоснуться к нёбу. Не достал его и испытал непередаваемый ужас. Но было куда страшнее, когда гончие распределились вокруг лежака и принялись деловито потирать когтями. Они готовились четвертовать меня.

В отчаянии, я несколько раз сжимал и широко открывал глаза. Я хотел, чтобы этот ужас оказался всего лишь сном. Я хотел проснуться.

Внезапно с потолка ударил мощный поток света. Он ослепил меня до слёз и заставил визжать «гончих». Они начали дымиться и зашлись в жутком вопле. А затем они запылали. Чудовищный жар плавил их тела, плавил их убийственные когти. И через секунду от всех троих остались лишь горстка дымящегося пепла.

– Не для того ты здесь, чтобы напрасно тратить время! – недовольно проворчал поток света, бьющий с потолка. Проворчал очень знакомым голосом.

Я крутил головой и с силой сжимал веки, чтобы избежать болезненного света. Я мычал, пытаясь объяснить «голосу», что мне ужасно больно. Я хотел попросить, чтобы он перестал светить в глаза.

– Ты расточителен! Ты не ценишь совершенный дар! Ты недостоин его! Ты делишься им с примитивными, жалкими существами!

Голос затих, а вместе с ним перестал слепить свет. Он слегка померк, и я даже попытался открыть глаза, чтобы узнать, наконец, кто именно вещает этим голосом. Кто пришёл ко мне наяву или во сне.

Но на потолке я не рассмотрел даже тени. Лишь яркий белый свет, без единого намёка на чьё-либо присутствие.

– Ты проделал длинный путь, – нотки недовольства исчезли. – Но впереди ждёт путь ещё более длинный. Отныне непозволительно тратить совершенный дар. Иначе возмездие не заставит себя ждать.

Идущий с потолка свет, наконец, исчез. Вместо него появилось трёхмерное изображение весенней природы. Знакомый каменный тракт, знакомые хвойные леса, знакомое огромное озеро в отдалении. И очень знакомые стены большого города. Я наблюдал ту же картину, которую когда-то видел во сне. Будто я, как фильмоскоп, глазами проецировал воспоминания из недр мозга прямо на потолок.

– У тебя много дел, – вновь отозвался «голос». – Вперёд!

Глава 20
У городских стен

Я открыл глаза. Взгляд вонзился в красный потолок. В уши ворвался шум переговаривающихся людей и скрип деревянных колёс. Похоже, мы в пути. Едем куда-то, а я всё так же валяюсь на полу кареты.

Несколько секунд я просто лежал, прислушиваясь к окружающей обстановке и прислушиваясь к самому себе. Тело не ныло, кости не трещали, голова не болела. Во рту сухость, но не до состояния, будто нёбо тёрли наждаком. Просто обычная жажда.

Я облегчённо вздохнул, в душе надеясь, что это не очередной ужасный сон, и с опаской посмотрел на свои ладони. Все метки были на месте. И на правой руке, и на левой. Никто ничего у меня не вырезал, никто ничего не выдернул. Я всё тот же, что был, когда спасал жизнь Вилибальду.

Вспомнив про бедолагу, я приподнялся на локтях и скосил глаза вправо. Вилибальд всё ещё находился в карете. Всё ещё лежал на полу. Но в этот раз он лежал не бледным бревном, закутанным в тёплый плащ, а просто спал. Спал, повернувшись на бок, подтянув к груди колени и подложив под щеку кулак.

Сама по себе на моём лице появилась улыбка; всё же мне удалось спасти парню жизнь. Никогда не видел, чтобы трупы похрапывали столь смешно. Я вновь протянул руку, чтобы проверить чужое дыхание, и остался удовлетворён. На всякий случай пощупал пульс и ощутил толчок. Затем осторожно закатал рубаху на боку и увидел затягивающуюся рану. Затянулась точь-в-точь как дыра в моей груди, оставленная наконечником стрелы.

– Мне всё же удалось, – прошептал я, а затем сосредоточился на себе. Ощупал с ног до головы и убедился, что на теле не осталось ни следа от порезов и ран. А надрез на предплечье превратился в бледную полосочку.

Затем, преодолевая лёгкий страх, я осторожно погладил пальцем метку на левой руке. Метку, которая отвечала за активацию спасительной иглы. Я опасался, что лишился её. Что растратил дар зря, как пугал меня Голос.

Но всё же я нашёл в себе силы и выпустил иглу на волю. В тесноте кареты нить закружилась вокруг моей талии очень осторожно. Словно понимала не хуже меня, где находится. Осветила оранжевым светом небольшое пространство, а игла замерла у потолка и, как мне показалось, укоризненно смотрела ярким кончиком.

В голове быстрым болезненным вихрем пронеслись очередные напоминания.

«Инъекция невозможна»

«Энергия истощена»

«Уровень невосполнимой энергии уменьшился на 10 %»

«Накопление энергии из окружающей среды составит 22 планетарных оборота»

Я инстинктивно почесал заросший подбородок, обрабатывая обновлённую информацию. Мне окончательно стало понятно, что затея удалась. Но хоть Вилибальда я спас, лишился части того, чем поделился со мной бедняга Бао Демин – лишился части исцеляющей энергии. Я пожертвовал ею ради спасения обычного человека. И теперь её не только стало меньше, но и восстанавливаться она будет дольше, чем раньше.

– Так вот на что намекал Голос во сне, – прошептал я, отвечая лихорадочно метавшимся мыслям. – Вот что за совершенный дар. Он не хотел, чтобы я тратил его. Чтобы тратил на простых людей. Угрожал даже возмездием.

Я рассеянно погладил метку, отправляя иглу восвояси, и задумался. Всё потихоньку становилось на свои места. После случившегося, я стал чуть лучше понимать, что со мной происходит. Кровавая битва и последующие события помогли немного приоткрыть закрытую дверь.

Ужасные реалистичные сны, где монстры рвали меня на части, не так сильно испугали меня, как мог подумать тот, кто заставлял их видеть. Я понял, конечно, на что намекал этот «кто-то» посредством подобных кошмаров. Он намекал, что всё будет гораздо хуже, если я ещё хоть раз посмею излечить кого-либо с помощью «совершенного дара». Возмездие не заставит себя ждать, как вещал кто-то, скрываясь за ярким белым светом.

Но меня это не особо беспокоило. Куда сильнее меня волновали молниеносные фразы про эмбрион и оригинальный биоматериал. Я никогда не думал о себе, как о биоматериале. Никогда не задумывался. Ранее я предполагал, что в структуру моего ДНК что-то внедрили, раз я пережил чудовищную аварию и получил возможность при помощи прикосновений активировать опасную энергию. Я не мог предполагать ничего иного, ведь мои познания в этом вопросе стремились к нулю. Но теперь… Но теперь мне кажется, я ошибался. Не было никакого внедрения в ДНК. Я всего лишь биоматериал. Подопытный кролик для тех, кто, я уверен, ставил на мне эксперименты. Я – биоматериал, внутри которого живёт эмбрион. Какой-то непонятный эмбрион, который и продуцирует эту энергию. Эту божественную энергию, делающую меня уникальным. Внутри меня нечто такое, что заживляет раны, заставляет организм быстрее восстанавливаться и делает кости крепче стали. Я до сих пор не могу забыть, как голой рукой перехватил острый клинок и выдернул его из вражеских лап. Простой человек – даже самый сильный – никогда не смог бы такого совершить. Лишь тот, чьё тело напитано невероятной, невообразимой силой.

Но и это не самое важное, что я о себе узнал. Да, я биоматериал. Да, в меня, наверное, что-то вживлено. Но и это ещё не всё. Чёртов голос, мне кажется, не только умеет нашёптывать и указывать направление, приходя во снах. Не только умеет будоражить мой мозг кошмарами. Он словно сидит внутри меня. Он смотрит на мир моими глазами. Он отслеживает мой путь. Но самое главное – он просыпается, когда я впадаю в ярость. Он оживает, берёт надо мной контроль. Он наслаждается через меня тем, чем никогда не наслаждался бы я. И это самое отвратительное чувство, что я когда-либо испытывал. Чувство марионетки, которую, как в моём сне, просто дёргают за ниточки. Дёрнут за одну – марионетка махнёт огненным щитом, срубая головы с плеч. Скажут идти – и марионетка идёт. Оказывается, я совсем не божество, как думал сам о себе во сне. Я всего лишь раб того, кто мною управляет. Раб Голоса. Раб белого света, идущего с потолка. Раб эмбриона.

– Дрянь дело, – новое открытие меня не порадовало. Я тяжко вздохнул, стараясь отогнать прочь поганые мысли. Хоть я всё ещё не до конца смирился с новыми обстоятельствами, понимал, что отныне для меня многое поменяется. Что мне придётся не только поразмышлять об этом более глубоко, но и научиться контролировать себя, чтобы очередной приступ ярости не заставил вновь смеяться чужим голосом.

Внутрь кареты ворвался злой крик Бертрама, вырывая меня из недр задумчивости. Сотник королевской гвардии кричал, угрожая напичкать стрелами, если они посмеют подойти ближе хотя бы на шаг. Кто такие эти «они» я не понял, конечно, но недовольный гул множества ртов и просьбы к благородным примо одарить монеткой, расслышал очень хорошо.

Стараясь не разбудить спящего Вилибальда, я уселся на полу и осторожно отодвинул шторку. Яркий солнечный свет вкупе с тёплым весенним ветерком ворвался внутрь. Прищурившись, я улыбался и некоторое время наблюдал за безоблачным голубым небом. Затем улыбка улетучилась. Улетучилась, потому что взгляд с небес спустился на грешную землю.

Карета двигалась. Двигалась медленно и неторопливо. Сбоку и чуть впереди я рассмотрел откормленный круп крупной лошади одного из гессеров. Вместе с наездником, который держал в руках острый меч, она шла рядом с каретой. Угрожающе фыркала и иногда стучала копытами. Сам же наездник время от времени отмахивался мечом и требовал не подходить близко, иначе он будет рубить просящие руки.

Когда взгляд покинул круп лошади и принялся изучать окружающие территории, я наконец-то понял, чьи руки собирался рубить гессер.

Огромное озеро, противоположного берега которого я так и не смог разглядеть, вплотную прижималось к высоченным каменным стенам. Эти пока ещё далёкие стены возвышались так высоко, что мне пришлось задрать голову. Береговая линия из жёлтого песка уходила в даль по левую руку. И вонзалась в лес где-то далеко-далеко. Но берег из жёлтого песка вряд ли можно было назвать пляжем. Скорее это можно было назвать лагерем. Огромным лагерем из жалких, нищенских лачуг.

Сотни, а может и тысячи халуп из ткани или сложенных ветвей напоминали индейские вигвамы. Практически впритык друг к другу они располагались прямо на песчаном берегу. И этих маленьких шалашей было великое множество. Когда мой взгляд скользнул по береговой линии, я настолько охренел от их количества, что моментально оставил попытки их сосчитать.

Впрочем, моё внимание практически сразу переключилось на другое. Этот непонятный лагерь кишел людьми. Неряшливо одетыми, грязными и неумытыми, несмотря на близость воды. Люди эти смотрели на нашу процессию. Но мне казалось, они смотрели на меня. За пару секунд, которые мне потребовались, чтобы окинуть взглядом удивительный лагерь, я заметил десятки и сотни лиц, которые с любопытством за нами наблюдали. Но были и те, кто не хотел просто наблюдать. Именно им обещал отсечь руки неизвестный мне гессер, именно им угрожал Бертрам.

Лагерь располагался недалеко от дороги, по который мы ехали. И неряшливая человеческая масса, видимо, сориентировалась достаточно быстро. Вперёд выходили самые наглые, самые смелые, самые крепкие. Хоть они не рисковали подойти близко к грозным гессерам, не стеснялись протягивать грязные ладони и просить пару медяков на бедность. Просили краюху хлеба или же любой возможной помощи. Некоторые из них падали на колени у края дороги, притворно рыдали, бились лбами о сухую землю и молили защитников короля о помощи.

Людей этих было так много, что несознательно они сбивались в плотную толпу и придвигались всё ближе и ближе. Просили всё настойчивее и настойчивее. Несмотря на угрожающие крики Бертрама, люди эти не спешили отступать или просто уходить. Они шли следом за каретой, сопровождали нашу процессию. Кричали что-то неразборчивое и добавляли проклятия в адрес короля.

Очередная удивительная картина настолько впечатлила меня, что я высунулся чуть ли не наполовину, разглядывая толпу тех, кто шёл за нами следом. Кто чем-то возмущался и даже пару раз кинул камни вслед замыкающим процессию гессерам.

– Иван! Ты живой!? – первым меня заметил Каталам. Он гарцевал на лошади чуть впереди и отдавал указания каждому быть готовым ко всему.

Я увидел заросшее бородатое лицо и улыбнулся. Затем высунул из окна руку и показал «класс». Он вряд ли понял, конечно, что я имею в виду, но не сдержал себя и закричал.

– Он жив!!! Он снова с нами!

Заржали разволновавшиеся лошади. Бертрам в одно движение откинул забрало, одновременно успокаивая лошадку, и принялся таращиться на меня. Кто-то крикнул «тпру-у-у!» и карета остановилась. С «козлов» на меня уставилась перепуганная лысая головушка, принадлежащая Иберику. Сзади, разгоняя нерасторопных гессеров, на гнедом коне показался Фелимид. Он смотрел на меня так, будто смотрел на призрака.

– Что происходит? Где мы? – я обратился сразу ко всем.

– Аниран! Ты живой, – Фелимид повторил за Каталамом и начал глупо улыбаться. – Мы уже не надеялись…

– А что случилось? Давно я в отключке?

– Нам надо двигаться! – резко вмешался непоколебимый Бертрам. – Здесь не самое лучшее место для разговоров. Пока мы не пересечём врата внутренних стен, полную безопасность я не гарантирую. Нельзя останавливаться.

Его опасения подтвердил усиливающийся недовольный гул позади. Я вновь высунулся и увидел, что непонятные люди всё ещё преследуют нас. Сбиваются в плотную колонну и идут следом. И в этот раз я не услышал молящих просьб дать пару монеток на пропитание.

– Бертрам прав, – подтвердил Каталам, проследив за моим взглядом. – Пусть это всего лишь беженцы, они очень опасны. Нужда и голод, я вижу, превратили их в озлобленных животных.