Текст книги "Начало пути (СИ)"

Автор книги: Алексей Селютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Хорошо, отец. Выполню.

* * *

Мы двигались всю ночь без остановок. На меня навалилась неожиданная слабость, а потому я впервые смог заснуть в трясущейся карете. Хоть на узкой скамеечке невозможно было расположиться с комфортом, я попытался. Закутался в плащ, подложил под голову небольшую подушку, прислонился к стенке и поджал под себя ноги. Было не особо удобно, но всё же я уснул. А разбудил меня знакомый голос, в очередной раз упоминавшийся милосердного Фласэза. Карета замерла. Вокруг всё затихло. Не слышен был даже строгий голос сотника.

Я продрал глаза, потёр затёкшее плечо и кряхтя выбрался на каменную дорогу.

– Ну что там опять ваш Фласэз учудил? – спросонья пробормотал я.

В сей предрассветный час взгляд чётко выхватил растерянные лица молодых солдат. Все, кого я заметил, сидели на лошадях и молча смотрели перед собой. А Каталам опять чертил знаки в воздухе, про себя взывая к божеству.

Я поёжился от утреннего холода, увидел, куда смотрят солдаты, и поёжился вторично. На этот раз от ужасной картины перед глазами. Слева от тракта я увидел очередные сгоревшие обломки. Частокол, выставленный по периметру в виде шестиконечной звезды, был аккуратно повален и направлен острыми концами наружу. Лишь одно бревно осталось нетронутым. То, которое являлось пиком на луче звезды. Оно торчало перед самой дорогой, словно единственный зуб, переживший поход к стоматологу. Остовы сгоревших помещений как две капли воды были похожи на те, что мы видели ранее. Те же деревянные дома, выгоревшие полностью. В сумраке раннего утра я бегал взглядом по очередному пепелищу и не мог понять, зачем кому-то было сжигать ещё один постоялый двор в полудне пути от первого. Но затем я увидел на противоположной стороне дороги нетронутую караульную будку, самый настоящий деревянный шлагбаум, направленный вверх, как колодезный журавль, и обглоданное человеческое тело, болтавшееся на этом «журавле». На склонившейся к груди обезображенной голове восседала крупная птица и долбила клювом по черепу, старательно выедая остатки.

Я скривился от отвращения.

– Что это, Каталам? – спросил я. – Тот самый пограничный форт?

– Да, это он, – прошептал он. – Тот самый пограничный форт, где в начале зимы должен был стать новый гарнизон…

– И никто не знал об этом? Ну, в смысле, о том, что здесь произошло.

– Вот сейчас я и узнал, – Каталам вышел из шокового состояние быстрее всех и вонзил в бока лошади шпоры.

Мы последовали за ним и остановились в нескольких шагах от шлагбаума.

– Прогоните птицу и снимите его, – скомандовал сотник, указав на тело. – Негоже так заканчивать свой путь… Умтар, захороните его, кем бы он ни был. Мы с анираном отойдём. Не подходите к нам. Я бы хотел поговорить с ним наедине.

Он спрыгнул с лошади и сделал приглашающий жест. Пока остальные солдаты снимали бедолагу, мы с сотником отошли в сторону. Прямо к единственному устоявшему бревну. Каталам тяжело вздохнул, облокотился на бревно и кивнул мне.

– Смотри, аниран. Видишь знак?

На уровне глаз чернела самая настоящая виселица. Судя по всему, по дереву работали раскалённым кинжалом, а потому выглядело всё довольно-таки разборчиво. Но кроме виселицы не менее разборчиво выглядела фигура с намёком на человеческую. Палка, палка, огуречик, как говорится. И голова этой фигуры безжизненно склонилась на бок.

Я нахмурился, вспомнив висевшее на «журавле» тело: кто-то неизвестный доходчиво объяснял любому неосторожному путнику, что здесь был именно он.

– Это знак? – я посмотрел на Каталама. – Что он означает? Кто-то метит территорию?

– Эсты.

– Кто???

– Это те, кого мы повстречали, – вздохнул сотник. – Наконец-то я понял, кто они… «Эсты» пришли из Валензона, аниран. Добрая половина населения покинула город, когда несколько зим назад начался кровавый кошмар. И чтобы выжить, в пути им пришлось убивать. Убивать друг друга. Кто-то прижился в деревнях, кто-то подался в города, кто-то навсегда затерялся в лесах. Но большая часть беженцев пала от рук себе подобных, когда начался голод… Да, аниран, они ели друг друга… Заботу о небольшой общине выживших взял на себя второй по старшинству духовный пастырь церкви, эстарх Валензона – святой отец Элиан. Он смог покинуть город, когда кровь на улицах лилась рекой, и выбрался за территорию крепостных стен. Долго скитался, собирая вокруг себя павших духом, растерянных, разочаровавшихся и озлобленных. Они возвели лагерь где-то в лесной чаще, распахали земли, и в течение нескольких зим были рады всем, кто просто проходил мимо. Окружали заботой, поддерживали и не давали пасть духом. Их община росла. Уверившись в своей исключительности, эстарх Элиан возомнил себя новым мессией, пророком. Он был весьма красноречив, а потому легко разжигал пламя в душах паствы. А когда его паства разрослась и окрепла, всех до последнего он повёл в столицу. Повёл в Обертон. Повёл с единственной целью – заставить короля признать его божественную сущность. Заставить объявить себя «вторым при спасителе» – эстархом при милихе, когда тот придёт. Объявить тем, кто поможет анирану исцелить мир.

– И что же с ним стало?

– Ничего хорошего с ними не стало. Со всеми ими… Королю доложили о походе, доложили о требованиях эстарха. Но король отнёсся к этому равнодушно. А вот глава церкви – первосвященник Обертона святой отец Эоанит был крайне недоволен. Эстарха объявили лже-мессией задолго до того, как он привёл к стенам столицы почти четыре тысячи паломников. По дороге многие примыкали к ним – такова была сила речей отца Элиана. И когда безумная толпа действительно подошла к стенам, вместо благословения и признания на неё обрушился град стрел, камней и огня. От рассвета до заката шла резня. Всё затихло лишь к утру, когда раненные и выжившие узрели то, что осталось от их лживого пророка… Его вздёрнули. Повесили на крюке прямо над восточными вратами столицы. Избитого и окровавленного, но живого и не сломленного. И единственное слово, которое он успел прокричать прежде, чем отправился на встречу с Фласэзом: «Месть!». С тех пор последователи придуманного им мессианства, те, кто смог пережить резню и поведать историю другим, всем сердцем ненавидят короля и ту власть, которую он собой олицетворяет. Где бы они не встречали штандарты короля, они в ярости сжигают их. Режут тех, кто эти штандарты несёт. И вешают тех, кто представляет эту власть. Вешают, как когда-то повесили их пророка.

Я нахмурился:

– И ты это знаешь… откуда?

– Я был там, аниран, – с горечью в голосе произнёс Каталам. – Я был у стен Обертона, когда королевская гвардия и храмовники рубили этих бедолаг. Тогда тысячи утонули в крови с именем лже-пророка на устах. Я был одним из тех, кто их топил… А этот знак… Этот знак последователи эстарха Элиана оставляют для того, чтобы каждый верный клятве солдат знал – защищая интересы короны, он умрёт.

– Так это были те молчуны? – я кивнул в сторону дороги. – Эти «эсты» которые.

– Очень похоже на то. Силёнок у них бы хватило… Форт сожгли в конце зимы, не позже. Но ни крови, ни следов нет. Лишь оставлено предупреждение. И если это всё-таки они, нам крайне повезло, что ты оказался рядом. Что смог их остановить. С моей стороны было неразумно напоминать о примо, путешествующем в карете. Примо олицетворяют собой королевскую власть. А вельмож они ненавидят.

– Но анираны – это те, в кого они верят, – прошептал я. – Узрев одного из них, они отступили?

– Всё сходится, – Каталам провёл пальцем по выжженному на бревне знаку. – Они – «эсты»! «Вторые». Те, кто станет «вторыми» при спасителе. Они свято верят, что лже-пророк должен был преклонить колено перед анираном, заслужить его любовь и помочь стать милихом. Для них это многое значило. На этом держалась их вера, – он вздохнул. – Но всё же нам не стоит здесь задерживаться. Это плохое место. И… И королю стоит об этом узнать.

– Когда мы прибудем в Обертон, ты хочешь сообщить ему?

– Может, не ему. Коммандерам… Отныне королевский тракт небезопасен. Даже разъездам не стоит здесь появляться. Нужно собрать силы, окружить лес и уничтожить их. Сжечь вместе с лесом, если придётся… Пойми, аниран, – добавил он, верно оценив мою помрачневшую рожу. – Пока власть короля сильна, сильно и государство. У нас и так много хлопот на севере, куда совершают набеги пираты Кондука. Много хлопот на юге, где ватаги удальцов из Декедды опустошают деревни и уводят людей в рабство. И на востоке, где церковь не признаёт власть короля, держит под контролем Винлимар и изымает всё золото, добытое в шахтах. Здесь же, в самом сердце Астризии, нельзя потерять контроль. И так спасу нет от дезертиров, работорговцев и бандитов. Нельзя позволить, чтобы королевскому тракту – единственному безопасному пути от Обертона до Равенфира – угрожали фанатики. Нельзя позволить, чтобы они безнаказанно мстили. Если мы доберёмся до Обертона, я обязательно расскажу мастер-коммандеру – главе войск Астризии – о том, что увидел. И выдвинусь в обратный путь, если во мне будет нужда… Но сейчас, аниран, не время смотреть так далеко. Нам надо убираться отсюда. Устроим привал, когда достаточно удалимся.

Каталам провёл указательным пальцем по знаку на столбе. Затем выхватил кинжал из ножен и сдирал стружку, пока на месте знака остался лишь свежий срез.

– Там, где я, нет места беззаконию! – торжественно заявил он, развернулся и пошёл помогать солдатам.

А я смотрел ему вслед и уважительно кивал головой. Этот Каталам, этот «всего лишь сотник», который любил чесаться там, где чешется, каждый день удивлял меня. Каждый день впечатлял по-новому. Я-то думал, он всего лишь неотёсанный вояка. А оно вон оно как… Да уж. В людях разбираться мне ещё предстоит научиться.

Глава 13
Дни в пути без новостей

Первый сирей так и не вернулся. Давно за нашими спинами скрылся сгоревший пограничный форт. Несколько раз день сменял ночь, пока мы двигались по тракту. Но птица, которая должна была принести новости, так и не появилась. Бывало Каталам тревожно всматривался в небо, ожидая вестей. Но всё тщетно. В конце-концов, когда мы уже пару дней как свернули с тракта и по узкой дороге углубились в очередной лес, он снял второй садок.

– Он найдёт дорогу, – уверенно произнёс он, наблюдая за удаляющейся птицей. – И, будем надеяться, вернётся с новостями.

Как и Каталам, я тоже провожал сирея взглядом. И так же смотрел с надеждой. В дороге я часто задумывался над тем, что происходит там, далеко позади. Каждый день я вспоминал Фелимида, его жену и толкового мажордома. Строил предположения и надеялся на лучшее. Но сейчас на душе было грустно. Прошло много дней, а ответа мы так и не получили. Сирей или не долетел, или его прикончили в дороге, или долетел, но… Вот от этого «но» становилось грустно. Хоть я немного времени провёл с этими замечательными людьми, принявшими меня ни чуть не хуже, чем люди в лагере, переживал за них. Их судьба мне была небезразлична. Я чувствовал вину из-за того, что с ними произошло. Если бы я не показал Фелимиду кто я такой, если бы он не привёз меня к себе домой, если бы не укрыл опасного душегуба, ничего бы не произошло. Они бы жили, как жили. Но в один день их жизнь перевернулась с ног на голову. Перевернулась потому, что аниран решил обзавестись союзником, которого посчитал достойным. Аниран не спрашивал чужого мнения. Он решил, что будет так. И теперь этот союзник, если ещё жив, гниёт в застенках. А его ни в чём не повинная жена отправилась за ним следом.

– Что думаешь, Каталам? – тихо спросил я, когда птица скрылась вдали. – Они живы?

Сотник пристально посмотрел на меня.

– Я только одно могу сказать: надеюсь, их судьба в руках принца Тревина, а не в руках святого отца Эокаста. Но, судя по тому, что ответа нет, мои надежды – всего лишь надежды… Отправляемся дальше, аниран. Мы всё равно ничего не можем для них сделать.

* * *

В течение следующих трёх дней мы двигались по тракту, абсолютно не скрываясь. И за это время не встретили ни души. Даже частые разъезды, о которых ранее рассказывал Каталам, не показывались. Мы передвигались по обезлюдевшей земле.

На ночных привалах Каталам мрачнел всё сильнее и сильнее. Он хмурился, подбрасывал сухие ветки в костёр, по привычке чесал бороду, и бросал на меня озадаченные взгляды. Сначала мне казалось, что он хочет поделиться со мной мыслями. Излить душу, высказаться. Но когда мы остановились на очередную ночёвку, он заговорил о том, чего я совершенно не ожидал.

– Аниран, я думаю, нам не стоит идти в столицу. Стоит затаиться в лесу и переждать какое-то время.

– Что? – удивился я. – Чего переждать? Почему?

– Я отправлю Иберика и Вилибальда на разведку. Мне кажется, дело плохо.

– Я тебя не понимаю, Каталам.

– Королевский тракт – это единственная живая нить, связывающая два города. Даже в самые тяжёлые времена, когда мы всё ещё не смирились с наказанием, что на нас наложил Фласэз, торговые караваны двигались практически ежедневно. Королевская стража несла дозор, сопровождала караваны и помогала купцам путешествовать, не опасаясь за свои жизни. Хоть мы знали, что наш мир обречён, всё равно продолжали бороться за жизнь. Всё равно старались выжить. Тогда король ещё не сдался. Он держал власть крепкой рукой. Ещё до того, как я окончательно покинул столицу, он всё ещё являлся тем, кем и должен – воплощением королевской власти. Сейчас же, мне кажется, никакой королевской власти больше не существует.

Я уставился на него с немым вопросом во взгляде.

– На протяжении всего времени мы не встретили ни души, – ответил он на мой немой вопрос. – Только сгоревшие останки. Ни конных отрядов, ни разъездов. Не говоря уже о торговых караванах. Как бы это было не печально, но, мне кажется, король утратил контроль над происходящим. Его власть настолько ослабла, что он не имеет понятия о том, что происходит в его владениях. Он или окончательно пал духом, или святые отцы завладели его разумом. Я не думаю, что он в силах нас защитить… Всех нас.

Я внимательно посмотрел ему в глаза.

– Ты хочешь отправить сыновей вперёд, чтобы они выяснили как обстоят дела? И только затем выдвинемся мы?

– Верно, аниран, – кивнул головой Каталам. – Мы пока затаимся. А они пусть посмотрят, на что стал похож Обертон. У меня плохие предчувствия…

– А что у нас с запасами? – недовольно спросил я. – Сколько лиг до столицы? Сколько нам ждать придётся?

Сотник нахмурился, видимо, так же как и я понимая, что дела с провизией обстоят не лучшим образом. Рэнэ позаботился, сделал всё, что мог. Но немного не рассчитал; по подсчётам Умтара запасов провианта хватит не более, чем на декаду. Дальше придётся или лапу сосать, или охотиться. Просить милостыню или грабить близлежащие деревни. А поскольку никакой разумной жизни за всё время в пути мы так и не обнаружили, видимо, милостыню просить будет не у кого. Не говоря уже о грабеже.

– Будем охотиться! Будем искать корешки, – пробурчал Каталам.

– Это ранней весной-то? – удивился я. – Какие корешки? Приди в себя, Каталам!

– Тогда будем резать лошадей!

– Лошадей? Да ты совсем…

Раздался цокот копыт. Где-то заржали те самые лошади. Солдаты на страже встрепенулись, а мы с Каталамом вынуждены были прервать интересный разговор. В наспех сооружённый лагерь ворвались два конника – Иберик и Авлед, – которые с самого утра держались в арьергардном дозоре. Они спешились, передали поводья Умтару и торопливо подошли к нам.

– Аниран! Отец! – Иберик, казалось, запыхался не меньше своей лошадки. – Мы видели людей, идущих по нашему следу!

– Опять!? – воскликнул я.

– Спокойней, сын, – Каталам поднял руку. – Говори по порядку.

– Люди. По нашему следу идут люди. Держатся на приличном расстоянии, но следы внимательно изучают. Мы видели их.

– Храмовники?

– Нет, отец. Это те, кого мы повстречали ранее. Почти пять десятков человек во главе с двумя всадниками и тремя подводами позади. Те молчаливые, которых отогнал аниран.

Каталам бросил на меня быстрый взгляд.

– Они вас видели? – спросил он Иберика.

– Нет, не видели. Но мы видели, как они изучают конный след. Они точно идут за нами.

– Где они сейчас?

– Разбили лагерь в лиге-двух отсюда. Мы видели, как зажигают костры.

– Значит, ночью нападать не собираются, – сделал вывод сотник. – Спасибо, сын. Передай Умтару, что сегодня в ночном дозоре станем мы с анираном. Остальные пусть спокойно спят.

– Спокойно спят? – удивился Авлед. – Враг же идёт по пятам!

– Это не враг, Авлед, – успокоил его Каталам. – По крайней мере, пока с нами аниран. Ступай отдыхать. Оставьте нас.

Молодые парни ушли, решив не оспаривать приказ старшего. Каталам опять присел у костра и пригласил меня присоединиться.

– Это «эсты», верно? – спросил я. – Те самые?

– Верно.

– И угрозу они нам не несут?

– Нет, не несут, – спокойно ответил Каталам. Затем зачерпнул глиняной кружкой горячего отвара из котла и протянул мне. – Выпей, Иван. Это помешает заснуть. Сегодня мы с тобой будем хранить солдатский сон. А если «эсты» всё же нагрянут, ты должен быть готов вновь показать, кто ты есть.

Я взял из его рук кружку, отпил и поморщился; горький отвар из каких-то трав, да ещё без сахара был отвратителен на вкус.

– Ты сказал, что они не нападут, пока я с вами. Нам надо их опасаться?

Каталам усмехнулся.

– Нам надо. Тебе – нет. Историю о лже-пророке ещё не забыл? Они истово верили в его предназначение, поклонялись ему. Он должен был занять место рядом с тобой – рядом с анираном. Но их пророк – всего лишь слуга анирана. Для них, как и для всех, ты – «посланник небес»! Тот, кто, возможно, спасёт наш мир. Они никогда не станут угрожать мечом анирану. Его гнев не менее страшен, чем гнев Фласэза. Другое дело мы…

Я опять хлебнул отвара и задумался. Ожидать ночной подлянки от каких-то там сектантов мне совершенно не хотелось. Пусть даже Каталам считает, что я для них неприкасаемый.

– Может, мне стоит отправиться к ним? Стать парламентёром.

Каталам нахмурился.

– Парламентёром, – повторил я. Но он опять не понял. – Имею в виду, попробовать с ними провести переговоры. Зачем постоянно оглядываться, если можно обо всём договориться?

– С теми, кто не сказал ни единого слова при виде анирана? Кто если и удивился, то молча? – Каталам неопределённо хмыкнул, поднялся и похлопал меня по плечу. – Обойду лагерь, поговорю с солдатами… И ещё, Иван. Мы помогли тебе выбраться из города, прошли долгий путь. Но сейчас наши жизни в твоих руках. Храни их.

Я смотрел ему в след и думал над его словами. В них действительно был смысл. Те, кто склоняются перед анираном, вряд ли найдут общий язык с теми, кто воплощает собой то, что они ненавидят. Возможно, эти «эсты» могли бы договориться со мной. Но они никогда не договорятся с Каталамом. Значит, сейчас я стою меж двух огней. И соотношение сил не в пользу тех, кто меня сопровождает. Поэтому, чтобы огонь не запылал, надо быть начеку. Не забывать, что аниран ответственен за тех, кого он приручил. Он должен беречь их жизни.

Каталам подозвал к себе сыновей. Что-то строго говорил, указывал рукой на дорогу, скрывающуюся в темноте, указывал на карету, с крыши которой снимали тюки с вещами. В пути я больше контактировал с Каталамом, но иногда общался с его сыновьями. Ребята действительно оказались неплохими. Иберик моложе на три зимы, чем Вилибальд, ростом ниже почти на голову. Возможно, он казался ниже потому, что регулярно сбривал волосы, опасаясь, как он говорил, кровососущих лесных насекомых, которые путаются в этих волосах. Но при небольшом росте и молодости он мастерски владел мечом. Не просто размахивал мечом, прикрываясь щитом в другой руке. Он мог спокойно фехтовать, используя обе руки. Он, как я понял, был амбидекстр и, в процессе тренировочных боёв, за которыми я имел возможность наблюдать на привалах, свободно перехватывал руками оружие. То фехтовал правой и держал щит левой. То наоборот. Или же сражался сразу с двумя мечами, легко пробивая чужую защиту. Обладая таким талантом, он легко побеждал самых умелых воинов, которые согласились пойти за Каталамом. Я лишь один раз сошёлся с Ибериком в спарринге, насмотревшись, как легко даётся ему фехтование. И был разбит без всяких послаблений к статусу анирана. Поэтому, наверное, Иберик всегда старался за мной присматривать. Старался держаться рядом; на лошади следовал слева от кареты, открывал двери перед остановкой на привал. Даже стал между мной и «эстами», когда мы едва не напоролись на засаду. Как самый лучший боец, он был тем, кто мог меня защитить.

Вилибальд же, в основном, сидел на «козлах». Всегда рядом с ним был его верный друг – здоровый неуклюжий арбалет. Для меня арбалет не являлся чем-то непостижимым. В моём столь далёком мире я, бывало, на стрельбище выезжал. Это было нечто из разряда, что ты никогда не делал, но хотел попробовать. Тогда я был молод и относительно богат, а потому придерживался философии, что в жизни надо попробовать всё. Чтобы не было мучительно больно за то, что не попробовал. Так что я не только стрелял из огнестрельного оружия, но и допотопного, как говорится. Вилибальд удивился, когда я попросил дать мне сделать пару выстрелов. Но мне не понравилось; когда пришло время перезаряжать, я вспомнил поговорку про саночки, которые надо любить возить, если любишь кататься. Слишком долгая перезарядка, а следовательно низкая скорострельность, не впечатлили. Я больше отдавал предпочтение луку, что и заявил Вилибальду. В ответ он прочёл мне лекцию о пробивной силе арбалетного болта и более точном выстреле.

Старший сын Каталама действительно оказался очень неглупым парнем. Я это понял не только по тому, что Каталам назначил его руководить вторым десятком, но и по тому, как он выражал свои мысли. Он умел писать, читать, считать. Рассказывал о своей службе на страже принца Тревина, о ежевечерних занятиях с магистрами, о познаниях в теории государственного управления. Даже с заметной горечью в голосе рассказал о планах пройти обучение в столичном университете, чтобы самому стать магистром.

Сие заявление меня сильно удивило. Хоть я замечал ранее, что местные солдаты не похожи на неотёсанное быдло, меня удивило, что кто-то из них понимает значение слова «университет». На мою просьбу объясниться, Вилибальд ответил интересной историей. Сказал, что строительство Первого Университета – как его назвали – завершили всего четыре зимы назад. Вопреки воле первосвященника – святого отца Эоанита, – коллегия магистров приняла решение о повышении доступности знаний. Чтобы побороть невежество, говорил Вилибальд, словно повторял чужую цитату, жители Астризии должны наполнять себя знаниями, потому что знания эти, возможно, спасут их в будущем. Принц Тревин много рассказывал ему о Университете и пообещал составить доверительное письмо, если Вилибальд решит оставить службу. Но всё поменялось, когда заботу о жизни принца взяли на себя храмовники. Вилибальда выставили за дверь, просто поставив перед фактом. А вскоре за ним пришёл взволнованный отец со словами: «Возрадуйся, сын! В мир пришёл аниран!». И всё остальное стало не важно. Теперь для него нет миссии важнее, чем доставить анирана в столицу.

* * *

Эта ночь прошла спокойно. Хоть до самого восхода мы с Каталамом не сомкнули глаз, бодрствовали напрасно. Никакие фанатики нас не побеспокоили, никто не напал. На рассвете сотник отправил в арьергардный дозор двоих солдат, приказал свернуть лагерь и отправляться в путь. И только после того как мы выдвинулись, я смог вздремнуть. Вздремнуть прямо в карете.

Уже давно прошли те времена, когда скрип колёс, лёгкая тряска, неудобная жёсткая скамейка и громкие голоса солдат могли помешать моему сну. В дороге я приноровился засыпать практически моментально. Хоть днём, хоть ночью. Едва голова касалась подушки, я погружался в царство Морфея. Иногда ожидал, что во сне придёт «голос». Вновь даст о себе знать и укажет направление. Но он меня игнорировал. Я вообще перестал видеть сны. Высыпался, чувствовал себя бодрым и полным сил. Но больше никто не указывал мне направление. Никто не говорил, куда я должен идти. Размышляя над этим, я приходил к выводу, что иду верным путём. Что обязательно должен попасть в Обертон.

В течение двух дней мы, не таясь, двигались по тракту. Но, как и прежде, в пути никого не встречали. К вечеру возвращались солдаты, оставленные в арьергарде. Они сообщали, что «эсты» не изменили своих намерений. Они всё так же шли за нами, держась позади на определённом расстоянии. В контакт вступать не собирались, но когда Иберик пытался подъехать к ним поближе, подняв при этом руки, встретили его стрелами. Не поранили, но ясно дали понять, что к ним лучше не приближаться.

Так что в сопровождении непонятных то ли соседей, то ли надсмотрщиков, мы просто двигались вперёд. С каждым днём приближались к столице и каждый день имели возможность наблюдать изменения, которые произошли с этим миром.

Ранее, как неоднократно рассказывал Каталам, тракт был оживлённым. Движение не прекращалось ни днём, ни ночью. Сейчас двигались лишь мы, а от оживления ни осталось ни следа. Раз на день – а то и дважды – мы видели останки выгоревших дотла хуторов. Сгоревшие деревни, поваленные частоколы, разрушенные до основания постоялые дворы, где путешествующий по тракту путник ранее мог безопасно провести ночь. Сейчас же не осталось ничего. Жуткая картина полной разрухи, атмосфера всеобщего загнивания отчётливо ощущалась в этих местах. Молодые солдаты оборачивались, зло смотрели назад, видимо, про себя обвиняя во всём, идущих по нашему следу, «эстов». И Каталам был согласен с солдатами: он утверждал, что всё это разрушено, спалено и уничтожено именно зимой. Осенью караваны ещё передвигались. Но когда ударяли самые лютые морозы, всяческая связь между городами прекращалась. Даже сиреи не могли перенести столь долгую дорогу в условиях жуткого холода. И лишь безумные фанатики, истово ненавидящие любое олицетворение королевской власти, могли пойти на такое – в любую погоду сжигать и уничтожать всё, что об этой власти напоминает. Их ничуть не волновали человеческие жизни.

Во время ночных привалов я жадно впитывал любые рассказы Каталама и солдат о прошлом. Прошлом, о котором они говорили с изрядной долей ностальгии. Хоть изменения в мире начались двенадцать зим назад, они ещё не забыли о тех временах, когда существовали такие понятия как достаток и благополучие. Многие из солдат в те времена ещё были детьми. Они помнили счастливое детство, когда можно было есть досыта. Никто из них не мог даже предположить, что вскоре всё изменится. Что многим из них придётся наблюдать ужасные кровавые побоища. Что придётся выживать, драться или убивать за кусок хлеба. А о насыщении досыта останется только мечтать… Что расцветёт работорговля. Что обезумевшие матери за горстку золотых монет будут продавать младших детей, чтобы старшие не умерли с голода. А отцы, вместо того, чтобы защищать свои семьи, будут грабить и убивать. Грабить и убивать другие семьи.

Я наслушался всяких ужасов в моменты, когда ночью мы собирались у костра. Даже слышал рассказы про величественных вельмож, отказавшихся от всего ради искупления грехов. Ради веры в догмы смирения, которые быстро распространились по Астризии. И многие из этих вельмож, поверившие в наказание Фласэза за грехи мирские и передавшие церкви всё своё состояние, сгинули в горниле строительства храма на востоке страны. Как тысячи и тысячи других паломников. Бедные или богатые, сильные или слабые, знаменитые и безвестные. На костях многих из них был возведён храм, ставший Чудом Астризии.

Чтобы немного взбодрить молодых солдат, чтобы разогнать их уныние, на привалах я рассказывал им сказки. Но не те сказки, что когда-то рассказывали мне мама и папа. Я рассказывал им про свой мир. Я рассказывал им про Землю. Про технический прогресс, про космические корабли, бороздившие Большой Театр. Про огнестрельное оружие, про медицину, про автомобили. И даже про футбол. Меня слушали внимательно, смеялись и говорили, что ничего подобного быть не может. Что вершина их культуры – это Всевидящее Око. Око, которое позволяет наблюдателю видеть окрестности на несколько лиг вперёд. Осенью Всевидящее Око доставили в Равенфир, установили на Башне Бдения, и теперь благодаря ему гарнизон может быстро реагировать на бандитские нападения.

Я очень быстро сообразил, что за штука такая – Всевидящее Око. Я уже слышал про него, но не придал особого значения. Но теперь заинтересовался. Даже расспросил солдат, как сие Око выглядит и что из себя представляет. И я не ошибся – это был телескоп. Огромный, неуклюжий и очень хрупкий. Никто из тех, кто меня окружал, не получал возможности наблюдать в этот телескоп, не разглядывал окрестности. Но Каталам видел его вблизи. Он присутствовал при его установке. Он-то и описал мне его внешний вид. А когда добавил, что первое Всевидящее Око создали магистры в Университете Обертона всего три зимы назад, я всё понял окончательно. Я понял, зачем голос гонит меня в Обертон. Он гнал меня к тому, кто мог создать этот телескоп. Он гнал меня к ещё одному анирану.

* * *

Едва солнце поднялось над вершинами деревьев, Каталам приказал сворачивать лагерь. Нас ждал очередной долгий день в пути.

– Снимите клетку с сиреем, – приказал он одному из солдат. – Накормите в дорогу… Иберик, неси пергамент и писчий набор.

– Ты хочешь отправить послание? – спросил я Каталама, наблюдая, как снимают клетку с крыши кареты. – Последняя же птица.

– Меня тревожит молчание примо, – тяжко вздохнул он. – Уже который день тревожит. Нам непременно надо выяснить что с ними. Возможно, этот сирей доберётся домой.

– А если не доберётся? Если ответа мы так и не получим?

– Тогда просто продолжим путь… Примо Мириам просили держать в курсе наших дел. Я намерен выполнять эту просьбу, пока остаётся надежда…

– Надежда – это плохой аргумент. Надежда мешает мыслить рационально, – повторил я слова моего школьного тренера. Он всегда призывал нас не надеяться, а действовать. – Не надо отправлять сирея в имение. Это бесполезно. Они мертвы.

Каталам недовольно нахмурился:

– Это всего лишь домыслы, аниран! Пока есть хоть малейший шанс, мы должны…

– Погоди, Каталам! – резко прервал его я. – Дай подумать.

– Нам пора выдвигаться…

– Нет! Стоим! Мне надо подумать.

Я отошёл к затухающему костерку, почесал лоб и обернулся к клетке с сиреем. Тот совсем не отощал в пути и вёл себя смирно. Значит, свою функцию выполнять может. Но нет никакого смысла тратить столь ценный ресурс на бесперспективное дело. Как бы это было не прискорбно, Фелимид и Мириам мертвы. Иного вывода из их молчания сделать невозможно. Прошло почти двадцать суток как мы в пути. Два сирея уже отправлены, а результат равняется нулю. Ни ответов, ни приветов. Похоже, уговорить друга детства – принца Тревина – Мириам так и не удалось. Они с мужем или в застенках, или… В общем, ни мы им помочь не сможем, ни они нам. А помощь нам нужна. Им, возможно, уже нет. А мы всё ещё нуждаемся. По следу идут фанатики, провиант заканчивается, и мы абсолютно не знаем, что ждёт нас впереди. Жуткая картина опустошения как бы навивает определённые мысли. Возможно, Каталам прав – король раскис окончательно.