Текст книги "Машина памяти"
Автор книги: Алексей Олин
Жанры:
Повесть
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Цой коротко и емко выражает то, что он думает о нашем underground-е:
– Да ну его на х…й!
– Так уж сразу?
– Его не осталось, понимаешь? Ты «Rolling Stone» читал!
– Да.
– Они там слово «х…й» пишут со звездочкой вместо буквы «у».
– Ты это к чему?
– Либо вообще матюгов не пиши, либо пиши со всеми буквами! Андерграунд у нас, Кит, вот такой же. Лицемерный. Со звездочкой…
Я отхлебнул пиво из стакана.
– Большинство панков, которых я знал и которые орали, разрывая косухи на груди, мол, сдохнем молодыми, – продолжает Антон, – стали торговыми представителями и финансовыми консультантами… Но кто-то не изменился! Ни в какую сторону. Кто-то состарится, даже не повзрослев!
– Ты тоже врач!
– Я в отличие от них не давал обещаний сдохнуть раньше тридцатника…
– Возможно, ты и прав… ну а как быть со всеми этими субкультурами?
– Пойми, Кит, не бывает субкультур. Бывает культура и бескультурье. От первой: МУЗЫКА. От второй: ни-че-го. Порочный Сид из «Sex Pistols» умер в двадцать с чем-то от передозировки. И что от него осталось? Брэнд? Маечки с изображением кумира? Ответь мне, какую песню ты бы послушал перед смертью?
– «The Show Must Go On»… я, кажется, догоняю, что ты имеешь ввиду…
– Я очень рад.
В творчество «Кристофера Робина» вникал на летних каникулах.
Отдыхал в курортной Старой Руссе, куда группа явилась на гастроль. Концерт был на площадке перед кинотеатром. Вокалист и гитарист Саша (Кот) Котов, похожий на кота Гарфилда, говорил примерно следующее:
«Мы впервые в вашем городе и он нам нравится! Волшебная природа, чистый воздух и позитивные люди! Будем веселиться и танцевать! Мы работаем в специфическом направлении. Кто-то поет о деревьях, а мы о том, что под этими деревьями делают. Кто-то поет о любви, а мы – о последствиях любви! Так, да. И наша первая песня: «Вперед, диарея!» Поехали…»
После «Диареи» исполнили песню о ковбоях и «Колыбельную», из которой я уловил что-то про детский плач и сраные пеленки.
Хлопали «Кристоферу Робину» искренне. Когда концерт закончился, музыкантов отбуксировали в сторожку на другом конце курортного городка.
И я был с ними.
Мы сидели за столом, на котором лежало полбатона, стояла баночка повидла, пара запотевших ботлов «Зеленой марки» и двухлитровый пузырь лимонада «Колокольчик». Я помню, как Антон спросил, могу ли я написать обо всем этом.
О чем? Да вот об этом!
«Могу, – ответил я, подбирая с пола листок с отпечатком чьей-то подошвы. – Ручку найду и прямо щас напишу…»
…В десять вечера загрохотали барабаны.
– Ваш выход? – спрашиваю я.
– Пчелы против меда! – говорит Саша. – Наш.
…По средам в Stereo-баре играет действительно живая музыка. «Кристофер Робин» жжот!
Улучив момент, выбираюсь на воздух…
Меня атакует улыбчивая особа.
Ее улыбка не впечатляет из-за отсутствия центрального зуба.
– Подружимся организмами, – предлагает она.
Ага. Подружился вот так один, припечатали: СПИД.
– Не подружимся.
– Ты скован предрассудками, твои мозги соответствуют ГОСТУ!
– А твои чему соответствуют?
8
В одиннадцатом классе, зашвырнув подальше футболку с Че Геварой, я все-таки пошел в парикмахерскую. У меня появилась новая Цель. Мне понадобилось два года, чтобы допереть: не в пальцах дело! И не в прическе. Целых два года.
А вам?
Меня чуть-чуть штормит от принятого алкоголя.
Охота сдернуть на край света. Я наскребаю монеток на такси. Ученые говорят: бегство от испытаний бывает разное. Химическое (алкоголь, наркотики, антидепрессанты), географическое (смена места обитания, друзей, любовников, квартиры) и артистическое (трансформация негативных чувств в произведения искусства). А если ты на заднем сиденье авто, увозящего тебя на твой личный край света, ускоряешься на бензедрине и сочиняешь путевые заметки – тогда, что за вид?.. Тогда это «В дороге» Джека Керуака…
Впрочем, какие у меня испытания?
В салоне пахнет кофе и булочками. Водитель – пожилой усатый армянин гоняет туда-сюда колесико магнитолы, ловит «Авторадио».
– Куда?
Я сказал.
– Музыка не мешает?
Я качаю головой.
Фонари будто сумасшедшие циклопы-дистрофики. Горят вывески многочисленных магазинов. Мой город меняет цвета. Он как хамелеон. Маскируется, сливается с фоном. Мимикрирует. Скоро все города на Земле станут одинаковыми. А люди? Они тоже? И куда бежать? В какой цвет хамелеон никогда не сможет перекраситься?
По радио звучит песня «Машины времени»: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…»
Чувствую, что день прошел в суматохе. Чего-то бегал, суетился…
Этого не может быть! Я подпрыгиваю на сиденье.
Это снова она. Девушка в моем вкусе. Всматривается в черную воду Волати на мосту. Совпадение?
– Вроде собираются у нас «Макдоналдс» открывать, – заводит речь таксист.
– Останови.
– Что? Мы ж еще только…
– ОСТАНОВИ!
– Ай, ты чего такой нетерпеливый?
– Да у меня терпения вагон и маленькая тележка! ТОРМОЗИ!
– Хорошо, хорошо, – усмехается пожилой армянин. – Красивая, да?
Такси останавливается. Я выскакиваю на тротуар.
– Эй, парень?
– Что?
– Терпение нельзя измерять вагонами и маленькими тележками. Терпение должно быть бесконечным…
Я махнул рукой. Такси, урча мотором, развернулось и, прошелестев шинами по гравию, скрылось во дворе дома, за аркой.
Набравшись алкоголя и смелости, я иду по мосту к ней. Снова мост…
Был такой древний философ Эпикур. Переведенный с латыни девиз Эпикура «Carpe diem» означает: лови мгновение! Нет, лучше «Лови момент!».
Древние философы рубили фишку.
Мои ладони вспотели.
– Привет.
– Привет, – говорит она. – Ты кто?
– Кит.
– Почему Кит? Струю из спины пускать умеешь?
– Не умею.
– Тогда почему?
– Че ты пристала?
– Это я пристала?!
– Ты настоящая? Я не уверен, что ты не плод моего воображения.
– Я не плод. Слушай, ты не биолог случаем? У моих черепашек апатия.
– Я на врача учусь.
– На ветеринара?!
– Ну, я немного разбираюсь в животных, насекомых…
9
Вам известно, что божьи коровки – летающие секс-машины?
Они совокупляются по девять часов ежедневно, оргазм у представителей обоих полов продолжается девяносто минут и может наступать несколько раз подряд. А пенисом быка пороли детей! У змей часто по два пениса, клитор самки кита достигает восьми сантиметров в длину, а повстречавшийся вам в загородном лесу енот – вполне может быть гомосексуалистом!
Мы занимались этим всю ночь у Дианы дома. Это ее имя: Диана. Я нарушил свои принципы и переспал с ней сразу же. Трижды и без презерватива. Во многом это произошло потому, что и ей хотелось не меньше моего.
Впрочем, я не стремлюсь быть божьей коровкой: они живут в среднем один год и в перерывах между оргазмами постоянно ищут чего бы пожрать…
У нее красивое тело.
Не как музейный экспонат или статуэтка из слоновой кости, а как цветок лотоса. То есть настоящее, не манекенное. Цветок распускается и схлопывается! Но фигура мальчишеская, угловатая. Небольшая грудь. Нос в веснушках. Под правой лопаткой родинка размером с глаз некрупного окуня. После секса у нее дрожат пальцы…
Диана приподнимается на локте, включает стереосистему.
Песня Земфиры:
«… Я множу окурки, ты пишешь повесть…»
– Соседи?
– Забей!
Зуб уже не болит. Эндорфины – мощное обезболивающее!
Раннее утро. Мы лежим в кровати.
Я изучаю ее комнату, свет отвоевывает пространство, выхватывает предметы из темноты. Плакатов с кинозвездами и мальчиками-мажорами нет. Это радует. На письменном столе – ноутбук, рассыпаны диски. Повсюду кисти, краски и холсты, ватманы, карандаши. Из мебели: стол, пара кресел, раскладной стул, шкаф. Прогибающиеся под тяжестью книг полки. На обоях розовые слоны с охапками ромашек.
На подоконнике толстая плюшевая обезьяна и Дианины очки.
– Это обезьянка Сталин! – говорит Диана, перехватывая мой взгляд.
– Почему Сталин?
– Похожа…
– Правда, похожа. – Я отражаюсь в ее зрачках.
Диана надевает очки.
– Курить! – она тянется к полке за сигаретами; вынимает одну из пачки, жадно затягивается и выдыхает дым мне в лицо. – Ты не куришь?
– Нет.
Она убивает сигарету в пять затяжек. Я втихаря ущипнул себя за бедро, чтобы проснуться. Но это не сон. Я с ней… что? Занимался любовью?
– Хм, – она откидывается на подушки. – Прикинь, Кит, такое ощущение, будто я уже беременна. Ты детей любишь?
У меня в горле пересыхает. Она же сказала, что недавно месячные были.
Соврала что ли?
– Любишь детей? – повторяет Диана.
– Люблю вроде.
– Как что?
– Как запах в лесу после дождя.
– Ты кого хотел бы: девочку или мальчика?
– Близнецов: девочку и мальчика.
– Хитрый! – Диана целует меня в нос. – Не волнуйся, я пошутила…
Я прикасаюсь к ее плечу.
Диана замолкает, внимательно смотрит на меня. Провожу указательным пальцем по контуру татуировки: зеленая свастика. И это совпадение?
– Крест в движении, прямая свастика, – говорю я. – Крест вращается вправо, по часовой стрелке, открывая доступ к духовным силам. У Будды была такая на груди, как символ его сердца и колеса сансары. Но почему зеленая? Ты не фашистка?
– Зеленая – беспредельное совершенство. А у нацистов была обратная свастика, правосторонняя или женская, которая открывает путь к физическому могуществу, но перекрывает духовное.
– У тебя значит мужская?
Диана кивает.
– Стремление к беспредельному совершенству может привести к одиночеству!
– Не бойся совершенства – ты никогда его не достигнешь.
– Сама придумала?
– Сальвадор Дали сказал.
– Ясно, – говорю я, хотя ничего и не ясно.
Развели востоковедческую дискуссию…
Мужская татуировка. Это раз. И жилище у нее совсем не женское. Это два.
В квартире холостяцкий свинарник: вавилонская башня из грязной посуды в раковине, куча пустых винных бутылок в углу возле двери, вещи раскиданы, слой пыли на подоконнике, паук под потолком.
«Не смей трогать Васю. Он плетет наши иллюзии из себя самого», – предупредила Диана, едва я разулся.
«Не буду. Убить паука – плохая примета», – сказал я.
Земфира допела. Из колонок грохочут ударные – это «Smells Like Teen Spirit». Диана убавляет звук.
– Какая у тебя любимая группа?
– Не задумывалась. Назову, и придется ставить ее всегда? Любимый композитор, любимая книга, любимое блюдо! Это абсолютная чушь. Тот, кто называет их…
– Не разбирается в музыке, мало читает и готовит без фантазии, – киваю я.
– Ага.
– Ты рисуешь?
– Рисую, – она вновь закуривает. – Эй, врач, скажи что-нибудь научное…
– Улитки обладают телепатией.
– А скажи, зачем люди вообще говорят?
– Общение помогает налаживать контакты между людьми. Речь необходима, чтобы мы понимали друг друга…
– Так уж все и понимают друг друга, когда говорят? Ты на самом деле так думаешь?
– На самом деле, мне кажется, что у нас вроде как эмоциональный или словесный кувшин. Информация из внешнего мира наполняет его доверху и льется, и льется… Чтобы не лопнуть – мы должны от нее избавляться. То есть: выливать, говорить…
– А зачем мы говорим с кем попало? И после жалеем об этом?
– Извини, но когда ты очень хочешь писать, то есть вылить из себя что-то накопившееся, ты же не обязательно бежишь в благоустроенный сортир! Можешь ведь и не добежать! Вот и приходится выбирать меж двух зол…
Она рассмеялась.
– Ты хороший! Пожалуйста, захлопни дверь за собой…
– Что?
– Захлопни…
– Это я слышал, но…
– Что «но»? – она зевает, зарывается в подушку.
– Я думал, мне казалось, что…
Что я несу?!
– Извини, милый, я жутко хочу спать, – говорит она, нажимая «stop» на музыкальном центре. – Оставь мне свой номер, я позвоню…
Придушить бы ее…
Вместо этого я одеваюсь и ухожу, хлопнув дверью. Не вылечив черепашек.
10
Она стресс снимала, гормоны выплескивала.
По телевизору сообщали, что для продвинутой молодежи – это нормальный ультрацивилизованный тип отношений: тебе было классно и мне так себе, – а нынче коничува, в смысле «привет!»
Я обхожу лужу.
А вот когда мне было пятнадцать, считался бы у приятелей героем дня после такого приключения!
Тогда перед страхом остаться прыщавым девственником меркло все! Лишь бы кому присунуть! Все вопросы относительно приватов с девчонкой сводились к вопросу: «Че, пехаешь ее?» Если нет – ты лох! Если да, то круг интересующихся расширялся: «Где, в каких позах?» И самое важное: «А она кончила?» Ты яростно кивал, что естественно кончила, у нее было пятьсот оргазмов… как у божьей коровки. А на самом деле только целовались. И о местоположении клитора ты как бы догадываешься… как бы в общих чертах…
Куда уходит детство? Чего я психую-то? Неплохо бы и мне выспаться…
Я оставил ей свой номер. Вот чего.
Кроме того, я психую, потому что суббота. По субботам обедаю с родителями. Не обрадовать ли их новым имиджем?
Про нашу семью я бы написал так:
Про нашу семью:
Они неплохие. Но я с ними редко разговариваю. Не о чем.
Мои родители добрые и отзывчивые. Не алкоголики и не извращенцы. Отец – шишка в компьютерной фирме, мама – работает в администрации. Трясутся надо мной, словно я – бесценная китайская чаша династии Тань. Мои родители кажутся идеальными. Как мастера дзен.
Я рос обеспеченным ребенком! Питался сбалансированно, носил шмотки из приличных магазинов. У меня был комп последней модели, немецкий плеер фирмы «Грюндик» (кассетный плеер, вау!), и я был первый в классе, кто обзавелся мобильником. В мою комнату не ломились без стука, я приводил в гости кого вздумается. Мама с папой не ругались, когда являлся бухой со школьной вечеринки, не внушали прописных истин и не гнули особо свою линию воспитания. Ну, разве что иногда…
Я вырос и без проблем поступил в медицинский институт. Устроился в Службу доставки трупов. Денег хватало на покупку марихуаны у знакомого барыги и чтобы можно было угостить бокалом мартини красотку в ночном клубе…
Почему же я по своей воле живу в гнилой съемной квартире, когда у меня есть нормальный дом?
Недавно я застал моего идеального папку с любовницей, вернувшись с учебы рано – у нас занятия отменили. Они была полуодеты. Смутились. Папа сказал: это Анна Владимировна из аналитического отдела. Коллега по работе, отрекомендовался отец. Я кивнул. И над каким это вы совместным проектом трудитесь, что Анечка свои трусики с люстры снять забывает? Он разнервничался. Попросил не говорить о произошедшем маме и пообещал привезти из московской командировки ноутбук фирмы «Apple». Неловко потрепал меня по плечу. Фальшиво улыбнулся. Вытолкнул Анну Владимировну на лестничную площадку.
Мне было противно, но я не ничего не сказал. И ему тоже. Он теперь задерживается в офисе до полуночи – неотложные дела фирмы! Можно я не буду говорить о мамином секс-партнере?
Мама в свободное от администрации время барабанит по клаве. Набивает свой дебютный роман. Любовный. Говорит, что у нее будто появилось второе дыхание, и она ТВОРИТ! Ее любимый писатель – Пауло Коэльо. Давала мне на цензуру первую главу «Страстей по червонной даме». «Прикольно», – сказал я. А что я мог сказать? Только неправду. Я привык говорить им неправду.
Я – сволочь?
Ноутбук от «Apple» – это удобно. Говорят, для «макинтоша» изобрели только 12 вирусов!
Ноутбук от «Apple» – это очень удобно.
Папа выполняет обещания.
Если живешь на восьмом этаже – из окна должен открываться замечательный вид. Мама с папой выбрали эту квартиру, потому что прошлые хозяева сказали: из окна открывается замечательный вид. Я был мелким, мне «Вид» представлялся чем-то удивительным.
Тем, что невозможно наблюдать с первого или второго этажа.
Я ждал чудес, но, подойдя к окну, – был разочарован. Те же дома, улицы, люди на автобусной остановке, телевизионная вышка.
Вот если бы посреди города появился гигантский подсолнух…
– Помнишь, ты диатезил, и педиатр запретил тебе сладости. А ты обожал конфеты! Помнишь? Таскал их из коробки на верхней полке…
– Я не ел «раковые шейки». Думал, что рак связан с этим сортом карамелек. Что их специально дают непослушным детям…
– Да, в тебе уже тогда чувствовался прирожденный доктор…
Мама в домашнем халате и тапочках стоит у плиты с поварешкой. На поварешку налипли жирные пластинки от супа. Шумит вытяжка, стрекочет кухонный комбайн. Я выбираю ложкой морковку из куриной имитации плова, складываю ее на край тарелки. От борща я отказался. Пусть папа его ест. Себе мама готовит салат из тертой редьки. Ладно, что не из хрена…
У нее отпуск. Зачем брать отпуск весной? Ради написания романа?
– Ты зачем голову обрил?
Мама следит за собой. Медитирует, сидит на диетах, не показывается перед папой в бигуди и огурцовой маске. Почему он ее разлюбил?
– Такое настроение было… постригся…
– Что это за настроение, я не понимаю! У тебя все в порядке?
– Да, все в порядке.
– Ну а ты чего? – это адресовано отцу, отгородившемуся газетой «Экономический вестник». – Тебе все равно, как обстоят дела у сына?
У отца ангина. На градуснике: 38 °C. В рот заглядывать страшно. Он принял таблетки и замотался шарфом на манер Остапа Бендера.
Мама не будет с ним целоваться.
– У меня горло болит, – говорит отец, шурша страницами. – Представляете, евро опять подорожало, на пятьдесят копеек…
Он лысеет. Причем с макушки. Потомственный колдун по телевизору говорил: это свидетельствует о непорядках в нервной системе.
– Играл в ту байму, которую я приносил?
– Играл.
– Ну и как. Стоит время на нее тратить? – он внимательно смотрит на меня, будто бы мое мнение что-то значит, будто бы в его фирме еще не проштудировали эту игруху: от и до! Он стал толстый. Злоупотребляет пивом.
– Нормально, пап. Графика отличная. Только сценарий лажовый…
– Да? Я помню, ты в школе писал сценарии для любительских спектаклей. Не думал о том, чтобы попробовать писать сценарии для игр? – отец сворачивает газету, бросает ее на холодильник. Зачем лишний раз вставать с дивана?
Не попадает, и газета падает на пол, а с дверцы холодильника отрывается магнитный гномик.
– Перспективная профессия! В будущем все будет по-другому…
Я соглашаюсь.
– Ешь, – мама ставит перед отцом тарелку с борщом, достает из холодильника сметану, поднимает с пола газету. – Муж мой новатор!
– Аппетит пропал.
– А для кого я разогревала?
– Ну, прости, дорогая.
– И вообще, не забивай ты сыну голову своими компьютерами. Он уже выбрал профессию. Он будет врачом!
– Я просто интересуюсь. Да?!
Я киваю.
Ага, пап. Давай потрещим о будущем. О параллельном компьютерном мире и романах Ярослава Зарова, от которых ты фанатеешь…
Или побеседуем о настоящем, которого ты боишься!
Я отодвигаю свою тарелку. И у меня тоже окончательно пропал аппетит.
– Ты-то не заболел? – с тревогой спрашивает мама.
Я мотаю головой.
– Сынок, тебе уже пора повзрослеть. Стрижки эти… возьмись за ум…
Ум – штука вертлявая, как угорь! Фиг ухватишься…
После обеда маму решила навестить подруга Милка, похожая на динозавра: маленькая голова, безразмерная туша и минимум мозгов.
Папа выпил антибиотики и шуршит теперь компьютерным журналом – он Милку ненавидит. Сидят в одной комнате, но в разных углах.
Мама учит подругу искусству медитации. Учит выбираться по духовной нужде в астрал негатив сбрасывать.
Я снимаю это на мобильник.
Милка послушно плюхнулась на соломенную циновку, с трудом скрестила ноги и уставилась в область пупка, полуприкрыв глаза, открыв ладони солнцу…
– Пупок, – наставительно произносит мама, – расположен удивительно…
– М-м-м? – Милка изображает заинтересованность.
– Не отвлекайся, дорогуша! Пупок расположен в соответствии с принципом золотого сечения, коим руководствовались великие художники, скульпторы и архитекторы.
– О-м-м!
– Ты чувствуешь, как мышцы постепенно расслабляются, тело теряет вес…
Они при помощи медитации худеют?
– Кончики пальцев покалывает, грустные мысли покидают тебя…
– Хум!
– Загляни внутрь себя…
Для заглядывания внутрь себя годится харакири. Навожу камеру на отца. На его лице гримаса отвращения. Стоп-кадр.
Мои родители не любят друг друга!
Но ведь когда-то любили!
Сука-любовь! О ней складывают легенды.
Ей посвящены песни, герои совершают подвиги во имя ее.
Дают клятву вечной любви мужчина и женщина перед попугаем-священником, надевая золотые кольца на безымянные пальцы.
Почему на безымянные?
О чем они думают?
11
– Записываем определение! Мышление – это форма психического отражения, которая устанавливает связи и отношения с узнаваемыми объектами. Мышление развивается только при воздействии на него среды и общества. Мышление тесно связано с речью. Начальным этапом мышления всегда является проблемная ситуация – конфликт между тем, что дано личности, и тем, чего она должна достигнуть!
Уверенный голос из колонок разлетается по аудитории, отталкивается упругим мячиком от казенных, в зеленый цвет окрашенных стен, поднимается к потолку и раскачивается на громоздкой люстре. Вихрем проносится между парт, специально сделанных максимально неудобными, чтоб студенты не спали на лекциях. Обладатель голоса, доцент кафедры Альберт Иванович Заблудов, не выглядит внушительно. Это низенький толстячок с аккуратной бородкой, похожий на любопытного коростеля, с острым длинным носом, блестящими антрацитовыми глазками за стеклами очков, прилизанный и в старомодном твидовом костюме.
Вещает с трибуны.
– Записываем! Виды мышления…
Выходные прошли бездарно. Вчера лег поздно, печатал статью.
Башка раскалывается, глаза слипаются. На втором курсе у нас много общеобразовательных предметов. Это психология. На ней отмечают посещение. За прогулы – наказывают.
Утро было дурацкое. Я разбил чашку.
Диана не звонит…
Оделся тоже неаутентично. Ветхие застиранные «ливайсы» и вышедшая из моды куртка в стиле «милитари». Куртку оставил в гардеробе, но теперь из-под халата торчит напяленная спросонья трэшерская футболка, прожженная по пьяни чьей-то сигаретой. С ботинок на институтский линолеум натекла грязная лужа.
Погода – стерва!
Коллеги склонились над тетрадками и блокнотами: конспектируют. Иногда просят: «Пожалуйста, помедленнее, мы не успеваем!» Иногда кто-то переспрашивает, кто-то вставляет ехидное замечание и вступает с Заблудовым в непродолжительный спор, из которого Альберт Иванович, как правило, выходит победителем.
Зачем сюда поступал?
Я вынимаю из бэга книгу, которую выбрал для похода на лекции: «Алису в Зазеркалье»:
Но я обдумывал свой план,
Как щеки мазать мелом,
А у лица носить экран,
Чтоб не казаться белым.
И я в раздумье старца тряс,
Держа за воротник:
– Скажи, прошу в последний раз,
Как ты живешь, старик?
И этот милый старичок
Сказал с улыбкой мне:
– Вам, молодой человек, я так понимаю, не интересно!
– Очень интересно, – бормочу я. – Отстань…те.
Тишина. Затишье перед бурей. Рядом с партой – Альберт Иванович. Приторный запах афтешейва, мешки под глазами, капиллярная сеточка, как у гипертоников – все в нем несимпатично. И он ненавидит неконспектирующих. Моя ненависть к шпротам в сравнении с этой его ненавистью – ничто!
– Вам мне экзамен сдавать, молодой человек! – говорит Заблудов. – А вы, значит, беллетристику изучаете. Хамите. Покажите-ка ваши лекции.
– Не покажу. У меня их нет. Это пустая тетрадь.
В аудитории раздаются сдавленные смешки.
– Надеетесь на чудо?
Я киваю.
– Чудес не бывает. Не бывает черной и белой магии, философского камня, единорогов, привидений, инопланетян, русалок, оборотней, гномов и эльфов. И Карлсон не влетит в окошко, жужжа моторчиком, улавливаете? – спрашивает Альберт Иванович. – Вы в реальности!
Взрыв хохота.
– Почему чудес не бывает?
Заблудов, уже возвращавшийся на трибуну, останавливается.
– Не задавайте глупых вопросов!
– А вы не давайте однозначных определений, если недостаточно хорошо разбираетесь в предмете, – я все-таки нарываюсь на скандал, он меня достал. – Чудеса бывают.
– Заткнись, – шипят мне сзади.
– Ваши знания поверхностны, – продолжает Заблудов. – Вы чересчур экзальтированны. Неадекватно реагируете. Вам бы побеседовать со специалистом. Мой друг, Геннадий Федорович, великолепный, знаете ли, психиатр, я могу чиркнуть номер телефончика…
– Обойдусь.
– Он бы вам прописал таблеточки… от ваших чудес.
Покатуха в зале.
Я опускаю голову, прячу «Алису». Мне стыдно за свой дурацкий порыв.
– Он своих мертвецов до чего довозил – ему башню стало клинить! – это доброжелатели.
– Достаточно, коллеги! – басит Альберт Иванович. – И, кстати, – он смотрит на часы. – Время нашей встречи истекает…
В копилке студентов политеха есть любопытная история. У них был препод по сопромату: гнида гнидой – из-за него кучу народа отчисляли. Так студенты скинулись ему, еще живому, на шикарный гроб. Покупку доставили по адресу. Ноль эффекта. Тогда ему каждое утро мелом стали вести на двери обратный отсчет: десять, девять, восемь, семь дней… Препод получил микроинфаркт и вскоре свалил в другой город.
– Я кончил, – говорит доцент, указывая на испачканную мелом доску. – Вытрите, пожалуйста!
12
Труповоз – действительно гадкая профессия. Но платят сотрудникам Службы за смену больше, чем сторожам, барменам или продавцам-консультантам. Это прибавка за вредность. Поездив на «черной скорой помощи» с месяц, станешь воспринимать окружающий мир по-иному. Будешь узнавать потенциальных клиентов. Перестанешь жалеть здоровых нытиков, у которых вечные проблемы, потому что нет никаких проблем. Привыкнешь к черному юмору судмедэкспертов.
Черный юмор придумали врачи. Хирурги вот не устают шутить, что у них сдельная работа: семь раз отмерь, один – отъешь! А как еще себя прикажешь вести, когда в лоток брошена изуродованная поликистозом почка или черное от табака легкое? А эта фраза в истории болезни: анамнез жизни без особенностей!
Разве не смешно?
Служба – не реанимация, забирает не умирающих, а гарантированных жмуриков. У меня восемь смен в месяц.
Вот мы с Игоряном покидаем облагороженный закуток морга, где жесткий диван, магнитофон, стол, застеленный газетами и заставленный консервами, выцветшие плакаты а-ля советчина: «Напился, ругался, сломал деревцо – стыдно смотреть людям в лицо!» Пора на вызов…
Я веду дневник наблюдений.
«Прошло два дня с того момента, как я занимался любовью с Дианой.
– 19:25. Вызов на улицу Свободы. Свободы от чего? Дорожно-транспортное происшествие. Автомобиль «Жигули» шестой модели врезался в фонарный столб. Человеческая жертва: 1. Соловьев Е. М – пол мужской, возраст – 44 года, инженер. Причина смерти… Его насквозь прошило железяками, он напомнил мне истыканную булавками куклу Вуду. Вытащить тело специалистам было непросто.
– 22:04. Западный район. Парня ткнули ножом в подъезде дома № 19 по улице Мира. Ступеньки в кровавых отпечатках. Он пытался ползти. Судмедэксперты вдрабадан. Похоже, они бухают без перерывов.
– 0:55. Западный район. Коровино. Внезапная смерть. 56 лет. Женщина была больна сахарным диабетом и страдала от ожирения. Четвертая степень. Жила одна с попугаем, обнаружили соседи. Она уже окоченела. Весила наверное под триста килограммов. Ломали дверной проем, чтобы вынести. Мы с Игоряном и шофером все прокляли! Попугай орал: «Осторожно, ребята!» Шофер орал: «Вот такая петрушка!»
– 2:48. Почему она не звонит? Может, потеряла номер?
– 4:30. Подвал около музея северо-западного фронта. Бомж загнулся. Добухался мужик. Ему было 88 лет! В одной руке была зажата бутылка портвейна. «Португал вайн, трипл севен!» – пошутил Игорян. Алкоголь – это яд! У бомжа в кармане – орден «За мужество!» Военный пенсионер. Охота плюнуть в харю Родине! Игорян до окончания смены не произнес больше ни слова…
– 5:40. Детский садик «Солнышко» на Возрождения. Беседка рядом с фигурой безголового деревянного лося. Много сосен. Красивые деревья. Катя, студентка философского (студенческий билет). Передозировка. Нашли подростки, сказали, что возвращаются с дискотеки. Какие дискотеки по понедельникам? Твою мать, это Кэт, некрасивая блондинка из «Ковчега»! У меня дрожат руки.
– 6:33. Почему не звонит Диана?
– 7:00. Не могу больше.
Я хочу есть и спать»
13
– Я слышал мудрость, Кит!
– А? – спрашиваю я, чувствуя, что в глаза пора спички вставлять.
– Два часа спят мудрецы, четыре часа – воины, шесть – женщины, восемь – дети, а десять часов спят дураки!
– А двенадцать? Снова мудрецы?
Наконец, в семь тридцать, сдав все положенные бумаги, мы с Игоряном оккупируем круглосуточную закусочную. От Службы недалеко. Заказываем по хот-догу и среднему стакану пепси. Мой желудок, настаивавший на курином супчике, обиженно затыкается.
Мы дружно хомячим выкидыши американской кулинарии.
Крохотное помещение на три стола, сидячие места не предусмотрены. На полу следы грязных подошв, урны доверху набиты одноразовой посудой. Кроме нас посетителей нет. За стойкой – грустная девчонка в синем фартуке и с «взрывной» прической. Вся в пирсинге. Большущие, как у героев аниме, глаза.
Она сосредоточенно перемалывает бубль-гум и косится на висящий под потолком телик, где все те же радостные ведущие, жизнеутверждающие песни и полезные рецепты.
У Игоряна челюсти, как мясорубка.
– Кит, я с тобой поделюсь рецептом салата, – говорит напарник.
– Ну? – спрашиваю я, жуя. – Што за салат?
– Exitus letalis.
– Угу, – киваю я. – Продолшай!
– Берешь двести граммов циррозированной печени, сто граммов аппендикулярного инфильтрата, пятьдесят миллилитров спинномозговой жидкости больного менингитом в терминальной стадии, чутку гепатитного кала, заправляешь мочой столетней бабки…
– Игорян! Игорян, не надо, пшалуста!
– Все смешать в тазике для мытья ног, подать в «утке», предварительно украсив геморроидальными узелками!
– Урод!
Я давлюсь хот-догом, на глаза наворачиваются слезы. Игорян лупит меня кулаком по спине.
«Анимешка» теперь косится на нас.
Хлопает дверь, и в закусочную входит настоящий джигит. Кожаное пальто распахнуто, на волосатой груди – пудовая золотая цепь. Че он здесь забыл в столь ранний час?
– Сделай мне одно кофе!
– Один, – тихо поправляет девушка, растворяя содержимое пакетика.
У Набокова: одно. Джигит знаком с творчеством Набокова?
– Тысячу даю! – сверкает фиксой джигит, забирая стаканчик. – И знакомиться с тобой будем!
– Не-а, не будем.
– Что ты какая невежливая? Может, я жениться на тебе хочу! Халву, шербет любишь? Кишмиш? На машине тебя покатаю!
– Вы еще будете что-то заказывать? – нервничает девочка. – Если нет, то…
– Слушай, настоящему мужчине условий не ставь, да!
Игорян напрягается.
– Извините, я…
– Я, лапушка, извиняю тебя.
– В покое ее оставь, да, – говорит Игорян. – Пей свой кофе и уходи.
Джигит медленно разворачивается.
– Ты! Повтори, что сказал!
– Горы и кони в другой стороне. Попугая купи, пусть он повторяет.
Неожиданно с джигитом происходят лексические метаморфозы.
– Молчи и сосиска ешь. Она на хер похожа. Я тебя и твою мать еб…
Договорить у него не получается. Игорян в полсекунды оказывается напротив джигита и бьет его головой в крючковатый нос. Хруст ломаемой кости. Тот приседает, закрывая ладонями разбитую морду. Девчонка воет сиреной.
