Текст книги "Машина памяти"
Автор книги: Алексей Олин
Жанры:
Повесть
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Спаниель Рик бросается в ноги: поиграй!
– Рик, обедать! – хриплым голосом зовет Леон Дмитрич.
Грязь на обочине застыла гребешками. Наезженная колея, а в центре – чахлая травка. Мелкие камешки забиваются в подошвы ботинок.
Я говорю:
– Наша дача – последняя на Вишневой улице. За ней спортивная площадка. Качели-лодочки, шины, лазалки и турники. Спускаешься вниз, там речка. Называется Глашка. По легенде в ней утопилась крепостная девка, которую барин обесчестил и бросил. Речка неширокая, но глубокая, у берега с нашей стороны огромный валун с отпечатком креста. Достопримечательность. А дальше, за ивами, настоящий родник. Вода в нем ледяная, зубы сводит. Летом очередюга на все Вишневую за этой водой…
Диана меня внимательно слушает.
– Остановка эта для аборигенов: «Родник на Глашке».
Я отпираю калитку, приглашаю Диану войти.
Дорожка, выложенная из булыжников. Поленница, прикрытая рогожей. Веранда, скамейка, ржавый бак. Кладовка с инструментами. На крючке в туалетном тайнике висит запасной ключ. Краска цвета морской волны местами отслоилась, пора перекрашивать дачу. Я вожусь с заедающим замком…
В единственной комнате пахнет пылью; скрипят половицы; на кровати аккуратной стопочкой сложены подушки; раскорячилось совдеповское трюмо; в вазе на столе – увядшая роза. Я тут отмечал Рождество с приятелями и приятельницами. Весело было.
Я возвращаюсь в прихожую.
Нахожу в буфете одинокую пачку рафинада и два стакана.
Диана выкладывает из рюкзака припасы: чай, печенье, горький шоколад с миндалем, хлеб, картошку и банку тушенки. Сыр, мандарины и бутылку красного вина прячем в погреб.
Приставляю лестницу, лезу на чердак.
Среди чердачного хлама отыскивается пинбольная доска. Зеленое поле с колышками, две пускалки, изображения разных зверей и птиц, рядом выставлены очки: 10, 20, 30 или 100. Металлические шарики в мешочке. Будем играть. Еще отыскивается старая искусственная шуба (альтернатива медвежьей шкуре). Я выдвигаю печную заслонку, выгребаю золу из печки. На растопку сгодится подшивка «Юного техника». Иду за дровами. Диана убирает волосы под бандану, закатывает рукава свитера (показываются бинты) и берется за метлу. Я пытаюсь ее отговорить – куда там!
Электричество работает, распаковав магнитолу, она заводит «Zемфиру».
Ну, это нормально…
Мы убираем комнату, готовим еду…
Угли потрескивают, иногда вспыхивают голубоватым пламенем.
От тушеной картошки с мясом, приготовленной в чугунке, разносится одуряющий аромат. Вино рубинового оттенка, красивое на просвет. Сыр нарезан пластиками, конфеты сложены горкой в салатницу.
Искусственная шуба пропахла дымом.
Диана выиграла у меня подряд семь партий в пинбол.
– Хочешь, расскажу сказку про Золушку? – спрашивает она, закуривая от березовой щепки. – По-новому.
– Хочу.
Она натягивает свитер на коленки и начинает рассказывать:
– …Золушка не убежала из дворца, она затанцевалась. Но когда ровно в полночь карета превратилась в тыкву, мыши опять стали мышами, исчезли белые лошади, разбились хрустальные башмачки, бальное платье разошлось по швам – этого никто не заметил. Все по-прежнему улыбались простушке и называли ее принцессой. Людям свойственно увлекаться иллюзией. Они же не любят разочаровываться. А Золушка решила, что раз так, то и не надо никого разубеждать. Вышла замуж за принца, у которого были восторженные оловянные глаза, разбогатела, родила ему детей. Год летел за годом, а ее никто не разоблачал. Родители принца умерли от старости. Новоявленная королева пребывала в постоянном страхе, что обман раскроется, и от этого сердце ее черствело и засыхало. По утрам, вставая с постели, она садилась к зеркалу и плакала невидимыми слезами, когда ее одевали в пышные одежды десятки фрейлин. Для Золушки в зеркале отражалась грязнуля и самозванка. Но невидимые слезы высыхали, она начала плакать уже через день, потом раз в неделю, месяц, год и вдруг совсем прекратила. И вот однажды в декабре она заболела. Закашляла. Все уже испугались, что погибнет в расцвет лет, но не тут-то было. На седьмой день болезни она выплюнула нечто, по виду напоминающее персиковую косточку. Это было мертвое сердце. И тотчас Королеве полегчало. Она прогнала докторов и потребовала принести зеркало. Взглянула на себя и ахнула. На нее глядела красавица, такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать…
– Грустно.
Диана выдирает из моего ежедневника листок и, рисуя угольком, продолжает говорить:
– Та девушка на фото – моя троюродная сестра. Представляешь, психологи доказали, что из своих родственников мы сильнее всего испытываем сексуальное влечение именно к троюродным братикам, сестричкам, дядям и тетям, – потому что у нас гены здорово отличаются…
Я взмахиваю рукой, пытаюсь что-то сказать в ответ.
– Не перебивай, пожалуйста. Лучше ешь картошку. Остынет.
Пригубив вино из стакана, она говорит:
– Так уж получилось, что я – бисексуалка. Могу и с парнем, и с девчонкой. У меня даже поведение меняется в зависимости от этого, я как будто меняю пол без всяких хирургических операций. Внутри сразу две личности. Помимо этого, само понятие: художница-лесбиянка – это, как я считала, очень круто! Псевдоним «Камикадзе» показался мне крутым… хотя, речь не об этом! Между нами была не любовь, а страсть.
Я отставляю тарелку. Аппетит пропал.
– В чем отличие? Разве одно не вытекает из другого?
Диана с удивлением смотрит на меня.
– Не вытекает. Любовь – это любовь, а страсть – это страсть, они не пересекаются! Любовь всегда создает, а страсть – всегда разрушает.
– И что произошло?
– Я же говорю, не перебивай! Я закатывала ей скандалы, если заставала с подружкой или, не дай бог, с парнем. Она кроткая была, все терпела…
– Была?
Диана не отвечает на мой вопрос. Поправляет очки, прикуривает следующую сигарету, опять от щепки, причем я замечаю, что руки у нее трясутся.
– Ты же бросала курить! Тебе нельзя сейчас курить!
– Давай уж я сама решу.
– Что было потом?
– Мне нравилась ее покорность. Но потом… она нашла себе парня… настоящего, – выдыхает она. – В общем, у них все по-настоящему было. ЛЮБОВЬ! И она сказала, что между нами все кончено…
Ее плечи передергиваются, будто от холода. Но в доме жарко, никакого сквозняка. Она прижимает свитер пальцами ног к полу и дрожит. И рисует.
– Ты не простудилась?
– Я ее возненавидела, понимаешь? Не соображала, что делаю! Были деньги. Копила. Я заказала ее каким-то отморозкам! Просила только напугать ее жениха, чтобы она увидела, какое он – ничтожество! Чтобы видела его скулящим и ноющим, с размазанными по роже кровавыми соплями…
– Диана?
– А он вдруг, р-раз, и оказался не ничтожество! Сам невысокий был, щуплый. Но гордый. Полез ее защищать, ну те и разошлись по-серьезному!
– Зачем. Ты. Мне. Это. Рассказываешь. Сейчас?! – я швыряю тарелку в стену, вскакиваю, задеваю бутылку на столе, она опрокидывается – вино разливается по клеенке.
– Потому что я должна тебе рассказать. Сядь, пожалуйста.
И я послушно сажусь.
– Его покалечили, он стал инвалидом. Повредили позвоночник и почки. А мою троюродную сестру изнасиловали. Двоих ублюдков посадили на два года в колонию строгого режима. Они вышли еще осенью…
– Только два года?
– А моя сестра не выдержала. Ее звали – Лиза. Покончила с собой. Предварительно прислав мне эту фотографию. Она поняла…
Я молчу. Слышу, как вино капает со стола на пол: кап-кап, кап-кап…
Диана передает мне рисунок.
…Окно распахнуто. На подоконнике, свесив ноги в сторону улицы, сидят двое. Кто они? Тени. Черные гибкие человечки без лиц и признаков пола. Как на лимонадной этикетке: если повернуть пластиковую бутылку – там будет такой человечек, что-то бросающий в урну. Они смотрят в мир и не видят его. Правильный выверенный мир геометрических фигур. Тени держатся за руки, они повернуты друг к другу. Их головы соединены чем-то наподобие вязальных спиц. Это мы.
Я видел ее последнюю картину. На берегу реки спиной к зрителю стоит парень. Ранее утро, молочно-белый туман над водой. Заросли камыша, небо заволокло тучами. Если приглядеться, то можно различить в тумане очертания приближающегося парома…
– Как они выглядели?
– Кит, не вздумай! Я запрещаю тебе, слышишь!
– Просто нарисуй, как выглядели те уроды!
На втором листке ежедневника она делает приблизительные портреты.
Вы верите в совпадения?
– Вот этому, – я ткнул пальцем. – Отбили яйца. А вот у этого сустав раздроблен так, что правая рука уже никогда не будет работать нормально.
– Откуда тебе это известно?
– Я с ними уже встречался. Не так давно. В клубе «Ковчег».
– Кит!
– Но ведь это еще не конец истории, правда?
25
«Душа выгорела, – говорит она, – ее душа выгорела».
Цвета поблекли, все вокруг стало шаблонным, картонным, ненастоящим; люди стали марионетками, порой казалось, что она даже видит нити, отходящие от их рук, ног, голов. Болванчики, а не люди. Этот базисный, черно-белый мир достраивался, наполнялся красками и звуками, которые рождало ее воображение, но когда воображения не остается… мир предстает таким, какой он есть на самом деле, и это совсем не радует.
Впервые голоса появились спустя полгода после самоубийства Лизы.
Впрочем, сначала это было мало похоже на голоса: монотонный гул, как от колокола, гул внутри головы; они, получив возможность высказаться, включились все разом. Мужчины, женщины, дети, старики. Те, кто оказался за чертой, кто сохранил то, что именуется душой, кто переступил последний порог и узрел, что Приют – это декорация, фикция. За намалеванным фасадом скрывается пустое бесплодное поле.
Возмущение, переходящее в недоумение, а потом – в ужас! Никого и ничего! Когда ты отбросил копыта, сыграл в ящик, отдал концы, сдох как все якобы нормальные люди – ты должен стать либо перегноем, если ты атеист, либо будешь блуждать в дебрях своих фантазий, если верующий, либо тебе подарят новое тело, либо получишь долгожданный покой. Достаточно уважаемая идея! Каждому по заслугам! Так вот хрен! Никого и ничего. А знаешь почему? Потому что Конец Света несет не метеорит, и не комета, и не диковинный вирус! Конец Света наступил давно, когда мы перестали воображать, придумывать новое…
«Мы не воображаем, что с дымом возносимся после смерти на небеса?»
«Мы не воображаем, что будет дальше».
Принимаем только практические цели, понимаем только деньги. Человечество подобно амебе: поглощает, выделяет и размножается. Причем, размножается, заметь, активно, невзирая на демографические кризисы! Видим смысл в том, чтобы оставить как можно больше потомков, которые будут заниматься тем же самым. Мы словно лемминги, бегущие к пропасти.
Нас теперь много, но знаешь, что самое смешное? Девяносто процентов – пустышки! Гессе в «Степном волке» писал, что внутри человека теснится много душ. Измученный тяжким недугом писатель ошибался. То, что он принимал за множество – осколки единого зеркала. В них ты отражаешься по частям. Отсюда раздвоение личности у шизофреников: это не две личности, а разрубленная напополам одна. Да и та неполноценная.
«Откуда тебе это известно?»
«Про Гессе? Он сам мне сказал».
Так вот сейчас, при оптимистичном настрое, лишь у одного человека из ста есть так называемая душа. Точнее, ее половинка.
Чтобы Она была целая – нужны двое. Двое любящих.
А ужас вот в чем. Тот сгусток энергии, информации, который образуется от союза двух сердец, не может превратиться в перегной! Это Закон Сохранения Энергии. Она должна во что-то перейти, иначе перегноя будет столько, что люди захлебнутся в собственном говне! А перейти ей НЕКУДА! Там, на том свете, какое идиотское выражение, давно никого не ждут. Души зависают, сохраняя остатки сознания. Слепки сознания. Зависают между мирами. Попадают в Ад, сотворенный собственным умом. Или, точнее, не сотворенный. Ад там, где нет места творчеству. В Аду не найдешь времени, пространства и света.
Господь Бог, задроченный нашим дебилизмом, вытащил из ящика письменного стола револьвер, крутанул барабан и нажал на курок, предварительно описав, куда он желает попасть. Смекаешь? ОН же бессмертный был, а значит, не мог создать достоверный загробный мир по-иному. В итоге ОН бросил нас на время, попал в свое изобретение и почему-то не вернулся…
На его похоронах шакалы-церковники станцевали джигу.
Бог не дурак, он мечтал, чтобы мы выросли и сами сделались богами.
«Приставляли револьверы к вискам и нажимали на курки?»
«Не прикидывайся кретином».
«То есть, религия – не выход?! Она ли не фундамент загробного мира?»
«Окстись! В XXI веке эту гнилую контору, наконец, пора прикрыть. Ты можешь построить небоскреб из конструктора «Лего»? Также и с религией. Нельзя создать живое из бутафории. Благодаря религии, наши души от начала времен пребывают в отстойнике! Она возникла, когда люди не умели мыслить, не умели выстраивать ассоциативные и логические цепочки, не могли уяснить притч Христа, если мы говорим о христианстве. Он единственный был честным парнем. Его апостолы, возможно за исключением Иуды, уже были редкостными козлами!»
«За исключением Иуды?»
«Ты разве не слышал о Пятом Евангелии? Вспомни библейскую версию предательства и самоубийства Иуды. Она совершенно не логична, она противоречива. Иисус, убедивший их правительство, не смог убедить Иуду, который взял и ни с того ни с сего предал его за тридцать тетрадрахм, а затем с горя повесился на осине? Ты серьезно? Это ж п…ц… Ублюдочное сочинение фарисеев!»
«Или у него была причина посерьезнее…»
«Да, если предположить, что Иисус был не тем, за кого себя выдавал. Но мне кажется, он сам Иуду об этом попросил… Не впадай в паранойю. Оставь мужиков с крыльями, чертей со сковородками и вечных девственниц тем, кто за две тысячи лет ничему не научился. Пусть дальше целуют попам ручки, молятся на крест или на электрический стул, или на газовую камеру… пусть ходят по домам со сторожевыми журнальчиками, в наказание хоронят за оградками своих священных кладбищ, расшифровывают послание Богослова и ждут, когда же им воздастся за нихеранеделание…»
Во Вселенной миллиарды параллельных миров. Раскатились жемчужинами порванных бус, спрятались под креслом, за ножками кровати, между половицами; укрылись в пыльных углах, за плинтусами. Какие-то бусинки нашлись, другие были забыты и пролежали в забвении много-много лет. У каждой из них свое пространство и свое время. Причина появления этих миров – люди. Ты и я к примеру.
Люди смотрят на одни и те же предметы, но видят их по-разному. Множество точек зрения – множество реальностей.
«Но как разобраться: лживый мир или истинный?»
«Не бывает лживых и истинных миров. Бывают живые и мертвые».
Они хотели говорить постоянно. Голоса не умолкали. Но ей этого не позволяли физические и моральные возможности организма. В конце концов, она сказала голосам: пора установить график.
Это в прямом смысле была игра со Смертью.
Приобрела на блошином рынке старинный телефон.
«Тот самый».
«Да».
И занялась своеобразным сексом по телефону. Дашь на дашь. В определенный час раздается звонок, слышный только ей, она садится и рассказывает загробным жителям…
«Что?»
Что угодно. Они с жадностью слушают любые истории о живых. Любые, но обязательно: честные. Потому что разница между живым и искусственным цветком очевидна. Слушают о закатах и рассветах, о любви и ненависти, о вкусе устриц и соленом запахе моря, о сбывшихся и несбывшихся мечтах, о путешествиях в диковинные страны, о снах, о звуках старого расстроенного фортепьяно, о шелесте птичьих крыл, о купании русалок… они требуют настоящего Слова!»
«И что?»
«Из этого материала они ткут Новый Мир. Они выполняют рабский труд, гораздо более тяжелый, чем выполняли рядовые строители пирамид. Вспоминают и сами становятся ветром, шелестом, запахом, вкусом – наполняют ничто выдумками…»
«Ты читала им книги?»
«Да. Я читаю им книги».
«А взамен?»
«Взамен они рассказывают, что у них получилось. Я рисую свои картинки и зарабатываю на безбедную, ха-ха, безбедную жизнь. Я врала тебе про фрилэнсерство. Я зарабатываю художеством. Я наладила связь между этой и той стороной. Чтобы будущим душам было куда прийти…»
«Мне сложно в это поверить, прости. Нет, я признаю существование вечного круговорота жизни: птица ест червяков, мы едим птицу, ее белковые молекулы расщепляются, и происходит уже синтез наших аминокислот, потом мы умираем, и наши тела распадаются, и дают корм червякам… Но твои речи… По-твоему получается, что стертые из памяти компьютера файлы попадают в Волшебный Компьютер, где их никогда не стирают. По твоему: листья, опадающие с деревьев осенью, не гниют в земле, а взлетают в небо…»
«Кит».
«Да?»
«Мы – не листья. Мы – не файлы. Мы – люди. Нас не с чем сравнивать. Ты знаешь, на что способен человеческий мозг?»
«Наука еще не исследовала…»
«Вот именно. Просто кто-то творит, а кто-то выполняет функцию».
«Функцию?»
«Помнишь торговку из первой главы «Мастера и Маргариты»? Ту, которая продала Берлиозу и Бездомному теплую абрикосовую воду. Или еще Аннушка, пролившая подсолнечное масло…»
«Помню».
«Ты не задумывался, что происходит с персонажами, едва Творец поставит точку в заключительной главе? Застывают или живут?»
«Предположим, живут».
«А как?»
«Согласно своей роли».
«То есть исполняют функцию! Заложенную программу. Судьба не предопределена – это верно. Но заложенная программа накладывает определенные ограничения. И раз уж тебе суждено продавать теплую абрикосовую воду или разливать масло – ты будешь торговать и разливать! Ты можешь думать о чем угодно, мечтать о чем угодно, радоваться, печалиться – все равно! Творец клал на тебя свой творческий прибор! Утром ты встанешь и пойдешь в ларек! Функция!!!»
«Но Творец ведь мог придумать функцию девочки, которая возомнила, что она – Творец».
«Тогда он позволит ей сбежать из его книги».
«Зачем я был тебе нужен?»
«Половинка души…»
«Стой, погоди, о чем ты?!»
«Вспомни, как мы встретились. Разве это была случайность?»
«Я не верю в такие случайности».
«Тебя привели ко мне. Ты должен был стать отцом моего ребенка».
«Хорошо! Я не против! Но в таком случае, что это был за цирк с резаными венами?»
«Ты еще не понял?»
«Нет».
«Я беременна».
«Вот это я как раз понял!»
«Теперь мне пришла пора сбегать из книги».
«Ты ведь не хочешь сказать…»
«Наш ребенок, Кит, должен родиться там! Он – Жертва Для Нового Мира».
«Ты с ума сошла!!! Я не позволю. Я не готов выплевывать свое сердце».
«Я очень устала, Кит. От такого длинного разговора у меня разболелась голова. Давай спать. Тут есть где лечь? Отложим решение этого вопроса на завтра…»
И мы легли спать.
Разобрали кровать, поскидали большую часть подушек на пол, залезли под одеяло и обнялись. По ее щекам текли слезы, оставляя соленые бороздки. Потом слезы прекратились. Она успокоилась, задышала ровнее. Я даже не заметил, как уснул. На удивление быстро, и мне абсолютно ничего не снилось…
Штор на окне не было, полупрозрачный тюль легко пропускал солнечный свет. Он и разбудил меня.
Открыв глаза, я долго еще лежал без движения и смотрел в потолок.
Дианы рядом со мной не было.
Леон Дмитрич тоже не видел, куда она ушла.
На валуне с крестом, что возле берега, сушились на солнце выстиранные бинты…
И лежали ее очки.
26
Отказали предохранители: голод, страх, сексуальное влечение – те примитивные инстинкты, которые заставляют нас цепляться за жизнь.
Со стороны я, видимо, выгляжу ужасно.
Немытый, небритый, пьяный…
Только некому на меня смотреть со стороны.
Разговор в голове на бесконечном повторе:
– Ты главное не волнуйся, – это Игорян.
– Я не волнуюсь.
– Еще ничего толком неизвестно…
– Вы нашли ее?
– Нас вызвали. Мы забирали тело девушки в возрасте примерно двадцати лет, особые приметы: татуировка – зеленая свастика на правом плече. Никаких документов, никакой одежды, лицо…
– Что с ним?
– Оно изуродовано, Кит. Она несколько дней пробыла в воде, понимаешь?
– Ее утопили?
– Эксперты говорят, что на убийство это не похоже.
– А на что похоже?
– Будто бы она сама… ее сложно будет узнать.
Он так и сказал: «узнать», вместо «опознать». И ты уговариваешь себя, что это не она, мало ли двадцатилетних девушек с татуировками-свастиками…
– Ты приедешь?
– Приеду, – я как будто эхо мира.
– Позвонить твоим родителям?
– Не надо звонить моим родителям.
В морге холодно. Поднимают простыню…
– Да, это она, – это не мой, чужой голос.
– Нам придется задать вам несколько вопросов? Кем она вам приходилась?
Я отвечаю на вопросы. Говорю, где она жила.
Следователь едет по указанному адресу. Но я не хочу быть в той квартире. И меня просят не уезжать из города.
А куда мне ехать?!
Я сижу на полу в комнате. Пол усыпан конфетными фантиками. Две пустые бутылки стоят у кровати. Открываю третью. От алкоголя становится легче, но ненадолго. Протягиваю руку, шелестит полиэтиленовый пакет, вытаскиваю очередную карамельку. Три килограмма «раковых шеек», я думал, что их уже перестали делать. Может, и перестали. Может, это последние три килограмма.
Специально для меня.
Я пью без остановки. Я обменял ботинки на самогонку.
«Раковые шейки» почти закончились. Меня тошнит. Сгибаюсь пополам, меня выворачивает в белый пластмассовый тазик. Подняв голову, понимаю, что дверь исчезла. Вместо выхода – свежая кирпичная кладка. И тут появляется Он…
Тот паук, которого я убил. Вася. Плохие приметы в отличие от хороших – всегда сбываются. Он огромный, больше карты России, что висит на стене; черный, словно злой рыцарь, закованный в латы. Четыре пары лапок.
Особенность насекомых, вроде муравьев или пауков, в том, что у них скелет и мышцы поменялись местами: хитиновый покров снаружи, а мышцы – под ним. Это придает насекомым удивительную силу, ловкость и способность к выживанию в разных средах.
Он останавливается напротив меня, буравит глазками.
Ждет последнего слова? Великий Прядильщик. Я говорю:
– Пауки, отряд членистоногих класса паукообразные. Обычная длина от 0,7 мм – до 11 см. Около 27 тысяч видов. Распространены широко. Многие виды строят ловчие сети, гнезда, норки. Хищники, питаются насекомыми и другими беспозвоночными; некоторым свойственен каннибализм. Тропические пауки бывают ядовитыми.
– Абсурд, – отвечает Вася.
Я киваю.
Он принимается за работу. Паутина плетется от центра по спирали.
– В Индии паутина – символ иллюзии, майи, связанный с фатальностью человеческого суши… сущи… иствования.
– Поговори у меня, – отвечает паук.
– Племена тропической Африки, – я чувствую, что мой язык заплетается, – эти пле-ме-на, они обожествляли паука, как творца Вселенной!
Вася замахивается лапкой.
– Из какой ты, говоришь, страны?
Он молчит и продолжает работать. Серебристые нити напоминают отточенные струны. Он перебирает лапками, которые словно пилки для лобзика.
– В христианстве ты – дьявол, завлекающий грешников в свою паутину!
– Твоя кровь – моя.
– Кто ты?
Голова паука Васи отваливается и на ее месте появляется голова брюнетки из «Ковчега»:
– Я – Великая Мать! – она наклоняется ко мне, разводя в улыбке ярко накрашенные губы, выдвигая клыки. – И я очень голодна!
Я чувствую ее зловонное дыхание. Закрываю глаза… что это за шум?
Шум воды. Я смотрю вверх. В потолке открывается люк, нас начинает заливать. Вода хлещет, разрушая паутину. Мои ноги срастаются, образуя рыбий хвост.
– Ничего не выйдет, дорогуша! – говорю я, шлепая к окну. – Мне пора!
– Куда? – Великая Мать растеряна.
– Туда.
За окном зеленая вода. Подводный мир прекрасен. Водоросли, кораллы, рыбки, забытые сундуки с сокровищами.
– Стой!!!
Но я уже ныряю в океан.
Вот, в принципе, и все.
27
Я не умер, не переживайте.
Выпал из окна третьего этажа весьма удачно – не расшибся. При условии, что нырнул вниз головой, как ныряют с вышки в бассейн. Отделался синяками и царапинами: дерево береза притормозило падение.
Хуже то, что падение фиксировали родители, которые пришли меня проведать – Игорян все-таки связался с ними. «Стой!!!» – это кричала мама. Я сиганул из окошка прямо у нее на глазах. Потом я услышал истошный визг и отключился.
Сказать, что родители встревожились, не сказать ничего. Даже флегматичный отец бегал и суетился вокруг меня. Когда после медицинского обследования им сообщили, что серьезных физических (упор был на слове физических) увечий у меня нет – последовало Выяснение. Я отмалчивался. Тут, кстати, прислали уведомление о моей дикой неуспеваемости в институте: не сдал ни одного зачета.
Паренты посовещались и (для моего же блага) поместили меня в психушку.
Но вам об этом уже известно.
По иронии судьбы, угодил на лечении к тому самому Геннадию Федоровичу, в чьей консультации я нуждался, по мнению доцента Заблудова.
Может, это правда, что чудес не бывает?
Лишь серое, донельзя тусклое существование.
Может быть, я действительно прочел слишком много книг, написанных теми ненормальными, которые вечно всем недовольны? Вроде бы и у них есть то, к чему положено стремиться нормальному человеку: будка со свежими газетами, трехразовое питание, чешущая за ухом рука, красивый антиблошиный ошейник и ответственная работа, – ан нет, натягивают цепь, задыхаются, рвутся за ограду. Ну, чем цепь-то мешает? Разве за оградой вам будет лучше? Чем, не понимают нормальные люди. Там холодно, голодно и негде спать! Куда вы, родные? В какую сказку?
Но хотим же, хотим! Что-то не устраивает, плюем на тепло и сытость!
Кто была Диана, и была ли она вообще? Гений или сумасшедшая?
И кто теперь я?
Вот вам и шизофрения. Душевная болезнь. Я читал про нее в учебнике:
«Шизофрения» (от греческого schiso – расщепление и phren – душа). Важнейшим из признаков шизофрении является схизис – совокупность симптомов, которые выражаются в склонности к внутренним противоречиям, взаимоисключающим сочетаниям. Галлюцинации, наделенные свойством схизиса, отрываются от других процессов в психике больного и приобретают свойства псевдогаллюцинаций. Болезнь поражает самые развитые структуры мозга. Наблюдается деперсонализация – это когда нарушения восприятия не затрагивает физических свойств окружающих предметов, а касается их внутренней сути. Больные подчеркивают, что, подобно собеседнику, видят предметы того же размера и цвета, но воспринимают окружающее как-то неестественно: «люди похожи на роботов», «дома и деревья – как театральные декорации», «окружающее доходит до сознания не сразу, а будто через стеклянную стену».
Занимательно, где-то я это слышал…
Суть сформулировал короче: шизофрения – это когда логическая (левополушарная) личность, заблудившись в дебрях фантазий, пытается рациональными способами добраться до нерациональной цели. А лечение состоит в том, что тебя лупят битой транквилизаторов по обоим полушариям…
– Никто тебе шизофрению не поставит! – улыбается Мистер Сыч. – Ты уж врачей совсем-то за зверей не держи! Давай уже по-простому, потому что больше я тебе на казенном обеспечении держать не собираюсь – выписываю. И не транквилизаторами я тебя по башке лупил, как ты думаешь, а витаминами. Я ж какой-никакой профессионал, зазря переводить сильнодействующие лекарственные средства не буду! Запомни на будущее: шизофрению в первый раз не ставят никому. Жалеют! И тебе в карточке напишу, что «невроз» был. Возьмешь «академку», тестики пройдешь, тебе профилактику назначат. Не дури, парень! Коллега! Выясним, с чего началось…
– Мы уже тест проходили. На стереотипы мышления. Там в конце все должны были назвать цвет и инструмент. Называли «красный молоток». Я сказал: фиолетовый баян. А если с этого началось?
– Иронизируешь – это хорошо! Психически больные люди обычно не делают этого. А ты – здоров! Ошибся ты – так это со всяким бывает…
– Выпишите?
– И даже похлопочу, чтобы не травили на учебе! Но с окна по пьяни не прыгай, обещаешь? Даже из-за несчастной любви. Вечно у вас молодых: любовь и смерть, любовь и смерть. Обещаешь? Вот и чудненько, – психиатр потирает ладошки, как насекомое. – Тогда, до свидания?
– В смысле? До следующей госпитализации?
Он хохочет.
– Сплюнь три раза. Я у вас на старших курсах психиатрию буду вести! В этом смысле.
– Всего доброго.
Я выхожу за дверь, шагаю по больничному коридору. Тихий час. Ни души.
Прохожу мимо аквариума с хомячками. Пока я здесь был – один грызун успел сдохнуть. Его торжественно похоронили во дворе под тополем.
Я собираю сумку. Приезжают родители. Отец спокоен, мама – похудела, глаза запали. Я говорю, что хочу прогуляться. Мама начинает возражать. Папа нервно чешет переносицу. Я говорю: разве меня не выписали? Они дружно качают головами и решают со мной не спорить.
На выходе из больницы, на скамеечке – притулился Человек-Часы.
– Время не подскажешь?
Он подпрыгивает и поворачивается.
– Извините, – жалобно говорит он. – Часов не ношу. А моя машина памяти, – он стучит себя указательным пальцем, который словно дятел, в висок. – Сломалась. Обломился зубчик у шестеренки…
Кстати, сегодня суббота. Двадцать шестое апреля. Завтра – Пасха.
– Христос воскресе! – говорю. – Заранее…
– Воистину воскресе, – вздыхает Человек Без Часов, сует руку в карман засаленного халата и вынимает крашеное луковой шелухой куриное яйцо. – Внучка принесла. Это вот вам. На память. Счастья и успехов в работе!
– Спасибо, – я чувствую, как к горлу поднимается ком. – Большое спасибо!
Я ухожу, не оборачиваясь.
28
– Вам посылка! – говорит почтальон. – Здесь вот распишитесь…
– Мне?
– Больше месяца где-то болталась… извините…
Картонная коробка. Как из-под телевизора. Чья это? На лестнице – пусто. Я открываю коробку. Внутри – серпантиновый ком. Выгребаю весь серпантин и сваливаю его у ног. На дне коробки – аккуратно зашитый медвежонок Боло.
Слишком аккуратно зашитый. На лбу выступает холодный пот, по спине бегут мурашки. Схватив медвежонка, я несусь на кухню.
Родителей дома нет.
Вспарываю кухонным ножом брюхо Боло.
– Извини, друг!
В гнезде из ваты лежит миниатюрная диктофонная кассета.
29
МАШИНА ПАМЯТИ (ВАРИАНТ-1):
Все идет по плану.
Я дергаю шнурок ночника: зажигается остроносая тридцативаттовая лампочка под абажуром. Свет на секунду ослепляет. Будильник, заведенный на 3:45, не издал обычного разрушающего психику звука – лишь воркнул невнятно; стрелка чиркнула по циферблату и замерла; молоточек неловко сдвинулся к металлической чашечке, да и уткнулся ей в бок, уперся квадратной головой.
Наступила тишина.
Я приложил руку к сердцу: не бьется. Одновременно окружающие предметы потеряли свой цвет – я оторопел – картинка из старенького черно-белого телевизора марки «Рекорд»! Книжка-раскраска, которая не раскрашена.
Отбрасываю одеяло, сажусь.
Лихорадочно, по привычке, начинаю складывать какие-то вещи в бэг. Заталкиваю штаны, теплый ручной вязки свитер из овечьей шерсти. Бабушкин подарок. И вдруг отчетливо понимаю: не-за-чем. Не понадобится мне это барахло. Больше не понадобится! К черту документы, кредитки, мобильники! Натягиваю вытертые джины, прожженную сигаретой серую трэшерскую футболку «Broken 1971», черную хлопчатобумажную куртку, вбиваю ноги в кеды, что были припрятаны под кроватью. Не замерзну, на термометре днем было: +16 °C.
