Текст книги "Машина памяти"
Автор книги: Алексей Олин
Жанры:
Повесть
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Кофе разлит, стаканчик закатился под стул.
– У меня была тяжелая смена. Я устал. Уходи.
– Ты мне нос сломал! Ты что! Я же шутил!
– А у меня плохо с чувством юмора!
Джигит ретируется. Напоследок бросив:
– Я вернусь.
– Ага, – кивает Игорян. – Не опоздай. – И поворачиваясь к стойке. – Не визжи – голова болит!
«Анимешка» замолкает. Затем робко благодарит. Я, говорит, Надя, учусь на факультете иностранных языков, а в закусочной – подрабатываю. У нее смена заканчивается, и она не против, если Игорян ее проводит до автобусной остановки…
…И тут влетают менты и принимаются без разговоров охаживать нас резиновыми аргументами!
Золотозубый скачет вокруг черным вороном и гнусавит:
– Нет из-за них порядка в МОЕЙ СТРАНЕ! СКИНХЕДЫ ВОНЮЧИЕ!
14
Менты разгадывают кроссворд.
– Митрич, промежуток времени между прошлым и будущим, про который поется в известной песне? – спрашивает юный, стриженный ежиком, страж порядка.
– Сколько букв? – это голос Митрича из неведомых глубин.
– Дык три.
– Момент!
– Не, «момент» – это шесть букв…
– Момент, говорю, выхожу!
Характерный звук спускаемой воды. Из туалетных недр является Митрич – вылитый бульдожина, только в погонах и при фуражке. Низколобый, пухлые щечки глазки подпирают.
– Миг, – говорит он, с кряхтением усаживаясь к батарее. – Что-то у меня спина ноет, видать, к перемене погоды… заразы, не топят! Где обогреватель? В шкафу? И чайку поставь, младший сержант… торчим здесь, дежурим…
«Ежик», до этого усердно скрипевший карандашом, вскакивает из-за стола, хватает ветхий электрочайник и бежит исполнять приказ.
В «обезьяннике» пахнет не обезьянами, а мышами.
На грязно-серой стене – выцарапаны палочки. На скамейке краска облупилась. Сидим за решеткой в темнице сырой. Как молодые орлы. Положительный момент: спать расхотелось. Я трогаю языком разбитую губу. Нос тоже побаливает, и на лбу шишка. Это я об пол ударился.
Две шишки за четыре дня – не хило!
У Игоряна ко всему бровь рассечена – кровь сочится.
Ребра и почки, слава богу, целы. Били нас товарищи аккуратно, вполсилы.
Мобильники, шнурки и ремни отобрали. Карманы вывернули, конфисковали всю мелочь, ключи и брелоки. Составили акт. И уехали дальше патрулировать, оставив нас на попечение этим… эрудитам.
– Эй, вы, за стеклянной перегородкой! Дайте йод или перекись, что там у вас есть? – говорю я. – Надо рану обработать! Будет в интеллектуализме-то упражняться! Глядите, пробки выбьет!
– Какие?
– Серные!
– Да ладно, Кит, забей, – вздыхает Игорян. – Извини вообще, это из-за меня все.
– Ты не на исповеди, прекращай, – говорю. – Дайте йоду, гады!
«Ежик», воткнув чайник, вопросительно взирает на старшего по званию.
– Перебьетесь – не в блокаду! – рычит Митрич. – Хулиганы, епты!
– Да невиноватые мы, он сам…
– Если не заткнетесь, младший сержант вас поколотит дубинкою! – и «Ежику» – Чего застыл, как холодец? Весь кроссворд разгадал?
– Не, не весь…
– Ну, тогда бери карандаш, и продолжаем, – говорит Митрич, сдвигая фуражку на затылок. – Шустрей надо быть.
– Так точно, товарищ старший сержант! – с готовностью отвечает «Ежик», возвращаясь к столу. – Великий русский поэт, автор цикла «Москва Кабацкая» Шесть букв по горизонтали.
– Поэт говоришь, – Митрич загибает пальцы. – … Пять-шесть. Ну, Пушкин!
– ЕСЕНИН! – кричим мы с Игоряном.
– Молчать! – Митрич багровеет. – Пиши, сержант. Е-се-нин. Вы нас не учите! Нас учить поздно!
– Влипли, – констатирую я. – Попили лимонадику.
– Влипли, – кивает Игорян.
Доказать, что он заступался за честь дамы, и мы не фашисты – не получилось. Мы говорили: наш медицинский институт – интернациональный. Учатся и перуанцы, и негры (афроамериканцы, поправили нас), и китайцы, и чеченцы – все, в общем, у нас. Образовываются. Со всеми мы в нормальных отношениях.
Убеждали: мы – не скинхеды! Спрашивали: неужели похожи на этих тупых ублюдков, которые забыли, за что их прадеды на войне погибали? И драка в закусочной была не на почве национальной розни! Да вы с девчонкой этой поговорите!.. Безрезультатно. Стражи правопорядка, отделавшись от джигита, задавали Игоряну умные вопросы:
– Почему волосы короткие?
– Не выросли.
– Почему не выросли?
– Волосы растут не слишком быстро, – терпеливо объяснял он. – Сантиметр, полтора в месяц. Я недавно подстригся под ноль.
– Зачем?
– А обязательно отвечать? – замялся Игорян.
– Да.
– Хотел быть похожим на одного крутого гитариста…
– Фамилия?
– Моя?
– Где прописан?
– Я?
– Крутой гитарист.
Так верно до бесконечности…
…Продолжалось бы, если бы не забрякала моя мобила. Шел одиннадцатый час утра, а мои родители чего-то забеспокоились, где я. Трубку взял инквизитор-лейтенант. Он умел разбираться с бесовскими изобретениями.
Поговорив с моими родителями по очереди где-то с минуту, он резко заспешил. Заспешили и другие менты, которые нас задерживали.
Остались: Митрич, «Ежик», Игорян и я.
И кроссворд…
– Слышь, Кит, – вдруг говорит Игорян, – ты можешь умереть за Родину?
– Если война…
– Да не, в принципе. Как Брюс Уиллис в «Армагеддоне»?
– Не знаю.
– Я тут подумал, а чего я от армии кошу? Может, и не надо… может, это и вправду мой долг: Родину защищать…
– Всяк на своем рубеже?
Игорян кивает.
– Брось, нам это нарочно прививают. С детства, всеми возможными способами. Умри за Родину, умри! А разобраться так, по сути, все наши войны никакого отношения к Родине не имеют. Коммерческие сделки, а не войны. Согласен?
– Да… как-то не могу сказать. Вроде ты и правильно говоришь, а что-то внутри противится…
– Вот об этом я и говорю. Нам кажется, что мы думаем сами, а за нас давным-давно специалисты решили!
– Небо-то на всех одно…
– Люди редко поднимают голову.
– Может, я и должен Родину от этих козлов защищать?
Помолчали.
– Споем? – спрашивает Игорян.
– Споем. Отчего ж не спеть. А что?
– Слушай, – шепотом говорит он. – На моей земле, видно так повелось…
Вот уже в полный голос мы оба:
На моей земле видно так повелось
Все не слава Богу, все не так как у всех
То ночами маемся, то засветло пьем
Стороной взглянуть, и смех, и грех
Стороной взглянуть, и смех, и грех
Ой, мама, мама – больно мне.
Ой, мама, мама – больно мне.
– Вы заткнетесь или нет? – это Митрич.
На моей земле каждый к правде ослеп
Брат на брата прет, сын отца тянет в блуд.
На моей земле вместо колоса серп,
Вместо солнца дым, вместо воли хомут.
Ой, мама, мама – больно мне.
Ой, мама, мама – больно мне.
Так за веком век, ни кола ни двора.
От тюрьмы сума, да на стыке эпох
В драке не поможем, но случись война,
Даст Бог, победим, победим, даст Бог!
– ЗАТКНИТЕСЬ! ФАШИСТЫ! Я ВАС ЩАС!
Но «Ежик» неожиданно загораживает собой проход, не пускает Митрича с дубинкой. Неужто дошло?
– ЭТО ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?!
Я узнаю этот голос. Матвей Степаныч Морозов. Мамин одноклассник. Настоящий полковник. Вызволять нас прибыл.
– Где наш сын?! – и эти голоса я тоже узнаю.
Черт, я так устал.
15
Ровно в 6:32 среды меня выкинуло из кокона сна. Без будильника.
Ночевать у родителей я отказался, ушел к себе. Мама очень громко разговаривала, упрекая меня в безалаберности и неблагодарности. Голова от ее речей раскалывалась. Сказала, что Игорян – тот еще тип! А Матвей Степаныч, грузный седой (хоть и не старый) мужик со стальной пластиной в черепе, предложил записать меня на боевое самбо, сказал: «Ты должен уметь постоять за себя». Я вежливо поблагодарил и ответил, что мне больше по душе дзюдо. Ментам влетело по первое число. За превышение полномочий. Матвей Степаныч еще долго сидел у нас дома, травил бородатые анекдоты, разряжал обстановку:
– Про врачей анекдот знаешь?
Отличный вопрос…
Я отрицательно помотал головой.
– К врачу приходит больной, у которого палец на ноге почернел, и говорит: «Доктор, вон у меня что!». Тот глянул: «Это херня, а херню мы не лечим!» Через два дня приходит – нога до колена черная… То же самое: это херня, не лечим. Приходит по пояс черный: «Доктор, плохо!» Доктор очки снимает: «А это, уважаемый, уже п…ц, а п…ц НЕИЗЛЕЧИМ!»
И давай хохотать…
– Матвей, ну ты что! – хлопнула его по плечу мама. – Какие слова…
– А что, Галь, они щас и не так заворачивают! Уши в трубочку сворачиваются…
Моя мама: Галина. Папа: Виталий.
– Ну-кось (это мне) покажи пальцы!
Я послушно вытянул руки.
– Ногти чистые… значит, дельным будешь хирургом! О, вспомнил: приходит к терапевту коллега проктолог, у которого рука в пациенте застряла… А терапевт ему: ну что вы, батенька, у нас тут НЕ КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР! УРЛА-ХЕ-ХА! (Это у него смех такой, будто откашливается.) Витах, че ты скис?
У отца опять поднялась температура. От скучных разговоров? Короче, мы вместе попили чаю, нас подотпустило, и мы разошлись каждый по своим делам.
У меня были горячечные сны: какой-то заваленный морщинистыми яблоками вперемешку с человеческими головами балкон… ладно, не суть.
Измерил температуру: 35,2 °C.
Отговорок, чтобы опять прогуливать институт, не было.
На уличном термометре минус три. Снег белой крупой сыпался с неба. Грязь застыла, но ветер разрезвился вовсю…
В первой половине дня ходил, как сомнамбула. Заснул на гистологии, за микроскопом, так и не зарисовал срезы тканей: чтобы их зарисовать, нужно, как минимум, два карандаша – красный и синий (типа гематоксилинэозиновая окраска!), у меня, ессно, их не оказалось. Из рук все валилось. Когда мы на анатомии с одногруппником Яшей транспортировали труп, на котором учились накладывать швы, – я неудачно сманеврировал на повороте, и жмурик слетел с каталки, шандарахнулся башкой о дверь женского туалета… Ходит слух: если завещаешь свое тело науке (после смерти, конечно), то выплачивают солидную компенсацию! По документам это труп псковского бомжа.
Он вонял формалином и был похож на Ленина.
Может, тоже стать вождем мирового пролетариата? Для этого надо, если правильно писали в рассказах про Ленина детям, много читать, много подтягиваться на турнике и плавать. Пожить в шалаше и развести немцев на бабло…
Пообедал в институтской столовой: макароны с тефтелькой, салат «Студенческий», восстановленный (из чего?) апельсиновый сок и рогалик.
Наведался в редакцию.
Материалом редактор остался доволен. И ни словом не обмолвился о двухдневной задержке. Видимо, он специально назначил срок пораньше…
Я забрал гонорар и вот теперь иду в Кремль, чтобы обозреть экспериментальную выставку «Иное измерение».
Я так стану совсем культурным – каждую неделю по выставке!
Она проходит в арт-подвале первого корпуса музыкального училища. Толпа европейских туристов с фотоаппаратами у магазина сувениров.
Вход в «Иное измерение» бесплатный. Выход, в принципе, тоже.
На складном стульчике смотритель хиппообразной наружности: волосы до плеч, бородка, фенечки на запястьях, просторный балахон. В магнитоле играет «Пикник». Кроме меня из посетителей – баба в розовом пальто. Хиппарь протягивает мне красную ленточку:
– Здравствуйте! Возьмите, пожалуйста. Прикрепите, если что-то понравится. А это экспериментальные поэтические сборники! А здесь книга отзывов…
– Спасибо.
Три зала. В основном, картины, но встречаются и аппликации, и коллажи, и крайне необычные произведения, вроде женской фигуры, у которой вместо лица – маленькое круглое зеркальце. Ты подходишь к ней, видишь в ней свое отражение и надпись: SOS! ПОМОГИ МНЕ! Есть и наляпанная масляными красками лажа, подобную рисуют тренированные обезьяны в зоопарке. Политические произведения: толстые человечки в касках «НАТО» писают кровью на глобус, устраивая своеобразный потоп; или одинаковые с лица дяди единогласно принимают кандидатуру страшного медведя в костюме…
А здесь голая женщина сидит спиной, смотрит со сцены на беснующихся слюнявых уродов, трясущих своими долларами (на этой картинке – дюжина красных ленточек). Огромный меховой глаз с красным зрачком; птица с человеческой головой, запертая в клетке, поющая для слепых людей.
Или это произведение.
Лысый человечек со вскрытой черепной коробкой и вилкой в руке. Белая рубашка, пиджак, салфетка на груди, зеленая муха на лацкане. Он чинно восседает за столом, накрытым скатертью с аппликациями сизых кишок. Зажженный канделябр. На тарелке его мозг, политый красным соусом, с веточкой петрушки в области теменной доли. Под столом голая бледная тощая нога. Одна. Называется: «Ни рыба, ни мясо» Камикадзе.
Картины написаны в течение последних двух лет.
Рекордсменом по ленточкам является этот Камикадзе, плодовитый автор, его работы разных лет составляют чуть ли не треть выставки.
На подставке, раскинув пружинные руки, замер робот, основу, тело которого составляет совдеповский транзистор. Тоже творчество Камикадзе. На груди робота печатными буквами выведено: ЭТО Я! Антенна длинная, на ней нет свободного места от красных ленточек…
Талантливо! На мой любительский взгляд техника исполнения достаточна высока. Только в каждом произведении – тоска…
Я открываю «Книгу отзывов».
«Мы все Иные! Роман Хрусталев»
Хрусталев? Это не персонаж из романов Зарова про Диптаун?
«Я тоже так хочу научиться! Д-в»
«Спасибо за организацию этой интересной выставки. Захватывает. Смирнова»
Почерк знакомый…
«Незачем делать из этих психопатов людей особенных. Это больные люди, которые нуждаются в квалифицированной помощи! Их работы – это откровенный бред! Они упиваются своей исключительностью, вместо того чтобы лечиться! Я запретил ходить сюда своему сыну. Пусть растет нормальным человеком…»
Я передумал писать отзыв. Положив ленточку между страниц, говорю хиппарю «до свиданья» и выбираюсь на улицу.
Из-за туч выглядывает солнце. Потеплеет?
И тут я замечаю его. Он в темном углу около водосточной трубы.
Он сидит: грязный и никому не нужный. На холодном ветру. Он старается не терять присутствие духа. Изучает свое отражение в застывшей луже. Но чьи-то сапоги наступают, давят хрупкий лед. Зеркало-лужа покрывается паутиной трещин. Его морда там – разрезана на тысячу частей.
Сапоги стучат дальше.
Внимательные глаза-бусинки – миниатюрные черные дыры.
– Откуда ты взялся, Мишка?
Мишка хранит молчание.
Игрушка не до конца потеряла симпатичность. Когда-то этого медвежонка наверняка купили за большие (для обыкновенной игрушки!) деньги, подарили кому-нибудь на день рождения. Или на 8 Марта, или на Новый год. Обвязали подарочной красной ленточкой, засунули в коробку – и подарили. Какое-то время игрушка была любимой.
И вдруг надоела.
Такое часто случается с игрушками. Даже с очень дорогими.
Они надоедают.
Медвежонок будто сошел с модных открыток компании «Carte Blanche». Лохматый, с умильной мордой, немножко курносый, на боку – аккуратно пришитая заплатка. Ему место во главе девчоночьей кровати, а не в темном углу около водосточной трубы. Он в относительном порядке. Ну, шерсть, конечно, немного свалялась… так ведь можно выстирать, просушить, расчесать…
А на боку-то рваная рана, начинка вон лезет…
– Откуда ты здесь? Кто тебя выкинул?
Я беру медвежонка за лапу.
– Будем знакомы! Я – Кит.
Слабый кивок в ответ.
– Я буду звать тебя Боло, о'кей?
Играет мелодия на телефоне. Номер подавлен.
– Подожди минуту, – говорю я Боло. – Але?
– Привет.
– Это ты?!
– Это я.
– Выспалась?
– Да, спасибо. Слушай, у меня к тебе предложение.
Я выдерживаю паузу.
– Какое?
– Поживи у меня.
– Как черепашка?
– Дурак!
– Ты серьезно, что ли?
– Абсолютно. Я предлагаю тебе быть моим молодым человеком. Что скажешь?
– Надо подумать.
– Я тебе подумаю! Мыслитель выискался…
– Тогда я согласен.
– Что?
– Я СОГЛАСЕН!
– Дом помнишь? Тогда приходи. Все, мне пора, отбой!
И тишина.
Вот и поговорили. Сердце бьется, как у загнанного зайца. Это и есть счастье?
– Все не так паршиво, а, Боло?
Я легонько надавливаю медвежонку на живот.
– Мама? – спрашивает он.
Надо же, работает.
16
Ее дом на Ильина, 7 А.
От этого здания исходит мощь. В нем аккумулировались воспоминания многих поколений. Улица с древней историей: упоминается в Алексеевской летописи с 1314 года; Ильина улица – первоначальное название, восстановленное по решению горсовета (буквы «о» на энциклопедической табличке стерлась, и читается теперь: горсвета). Отграничена улица крепостным валом и рвом, правда, неглубоким. Следует заметить: концентрация котов превышает все мыслимые нормы.
Дворы-колодцы, скрипучие качели, петляющие тропки, столетние деревья заслоняют обзор бабушкам на верхних этажах…
Иду по дорожке, выложенной фигурным кирпичом. На лужайке перед ее домом – кострище, окаймленное камнями величиной с голову писателя Тургенева. А у него, исследователи знают, что говорят, голова была – будь здоров!
На провисшей почти до земли веревке – зеленое байковое одеяло. Два кресла в оранжевой обивке и на колесиках: выброшены на обочину.
Навстречу мне неторопливо движется огромный, размером с теленка, ярко-рыжий кот никакой породы. С обрубленным (или откушенным?) хвостом. В ошейнике. Милостиво разрешает себя погладить и отправляется на помойку, там у него с друзьями накрыт шведский стол.
В прошлом веке в этом доме была гимназия.
Как напоминание: магазин «ГимназiстЪ», часы работы с 10 до 17; воскресенье – выходной.
Потом она превратилась в коммуналку.
Потом в обычный многоквартирный дом.
Дом стоит буквой «П», крыша покатая, отсвечивает серой жестью, похожа на крыло солнечной батареи. В углах дома трещины, как заеды, такое ощущение, что ему катастрофически не хватает витаминов.
Западная стена красная, с широкой трубой и крохотным одиноким окошком метр на метр вверху. Крутая стена! Из фильмов про гарлемских бандитов.
Тупичок опять же.
Загонят сюда и кокнут…
А на восточной стене портрет человека, смахивающего на поэта Маяковского, и трафаретная надпись: «Я не медный пятак, чтобы всем нравиться!».
Крыльцо скособочено, будто вылеплено неаккуратно из пластилина. Подвал тоже скособоченный, дверь болтается на одной петле.
Ее окно.
– Зиг хайль! – кричит она сверху.
Я задираю лысую голову:
– Здрасьте.
Окно второго этажа распахнуто настежь, Диана сидит на подоконнике. Настраиваю камеру из двух больших и двух указательных пальцев. Итак, моя супер-камера поворачивается, увеличивает изображение.
– Не простудишься?
Безразмерный шерстяной свитер натянут на коленки. Ярко рыжие волосы собраны в несколько несимметричных хвостиков. Не накрашена.
– Закаляюсь, – голос низкий, грудной и чуть хрипловатый. – В этом рюкзаке все твои вещи?
– Да! Там всякое барахло: щетка, бритва, белье…
– А где шишку набил?
– Об косяк ударился.
– А я с завтрашнего дня курить бросаю…
– Молодец!
– Буду вести здоровый образ жизни.
Диана затягивается, удерживает в легких никотин, он за семь секунд растворится в крови и достигнет головного мозга. Медленно выдыхает дым. Курит она красиво, естественно. Бывают люди, про них говорят, что сигарета – неотъемлемая часть образа.
– Слушай, а чего мы теперь с тобой делать будем?
– Пошли в кино. Ты же моя девушка, я приглашаю тебя на премьеру.
– В кино? – Диана снимает резинки с волос. – Я не готова. Я не при параде.
– Готовься. Надевай шляпу с перьями, и пошли.
– Может, вначале поднимешься, – она лукаво прищуривается.
Я разбираю пальцевую камеру.
– Может, и поднимусь… только я не один!
– А с кем?
Я вытаскиваю из рюкзака Боло.
– С ним.
– Ты мне его подаришь, – утверждает Диана.
17
Говорящий медведь стал собственностью Дианы.
Мы втроем отправились в кино. Кинотеатры дарят покой.
Ребенком я ходил в кино с дедушкой. Мы приходили за сорок минут до начала сеанса, разменивали монетки и стреляли зверей из светового ружья. Аттракцион такой был. А еще были пыльные портьеры, репродукции картин неизвестных мне художников, скользкий блестящий пол. В зале я обожал эти большие люстры, прожектора, сцену и с восторгом пялился на огромный экран.
Однажды я участвовал в конкурсе (школа, летний лагерь) и выиграл абонемент в кино на целый месяц… Блин, я радовался до чертиков, махал им, а на другой день подарил девчонке, которая мне ну очень нравилась! Она подарок приняла и пошла в кино с другим парнем. Я был взбешен. Тогда я пообещал, что ни одна девочка во всем мире больше не удостоится моей любви! Я стану взрослым, красивым, умным и богатым, женщины будут меня любить, а я буду лишь снисходительно улыбаться… сдерживать обещания труднее, чем их давать…
– А где сейчас твой дед? – спрашивает Диана.
– Он умер. Четыре года назад.
– Прости…
– Ничего.
Мы пьем кока-колу и набиваем рты солоноватым попкорном. Фильм про мутантов. Вечерний сеанс. Полная бредятина. Народу в зале раз-два и обчелся. Мы садимся в предпоследний ряд, Диана надевает очки (как учительница!) и смотрит на голливудских чудовищ. При этом, не глядя, пихает пятерню в стакан с попкорном. Я задумываю шутку. Во втором стакане дырявлю пальцами дно и, когда первый заканчивается, передаю ей. Это надо слышать, как она визжит! Сует руку в попкорн, а там кто-то хватает и не отпускает…
Потом мы долго и увлеченно целовались.
– Скажи-ка, – говорит она, отдышавшись. – Ты задумывался, зачем люди целуются? Что при поцелуе происходит?
– Сокращается двадцать восемь мышц, сердце стучит чаще и перекачивает на литр больше крови. Мы обмениваемся слюной, в ней содержится важная генетическая информация. Микроорганизмы внутри нас анализируют ее и утверждают: подходим мы друг другу или нет!
– Аутичная тварь! Ну-ка, не порть романтику, давай обещай мне луну с неба!..
Выбравшись из кинотеатра, танцуем на гранитной окантовке неисправного фонтана, считаем звезды. Я вспоминаю, что звездной сыпью у Булгакова в «Записках юного врача» называлась сифилитическая сыпь – и мы сбиваемся!
– Послушай, Кит! Небо не одинаковое. Вечернее или утреннее небо более красочное, чем дневное; августовское – насыщеннее майского, оно более глубокое! А осеннее, как портянка…
– Открытие сделала, молодец!
– Че ты стебешься? Я серьезно!
– Все, больше не буду! У меня тоже ценное наблюдение. Наши с тобой отношения начались с того, чем большинство пар заканчивает, а продолжаются тем, что…
– Гляди! – прерывает мою философию Диана. – Звезда упала! Ты заметил?
– Нет.
– Я загадываю желание…
– Какое?
– Нельзя говорить, – качает головой она, чуть отстраняясь от меня. – Не сбудется!
Достает сигареты, щелкает зажигалкой, прикуривает. Отбрасывает со лба прядь рыжих непослушных волос. Молчит, наблюдая за дымом.
– Душа – бабочка, запертая в банке, – резко меняет тему она. – Ее надо выпустить на волю, пока кислород в банке не иссяк! Кому нужна банка с дохлой бабочкой внутри? Коллекционеру всякой падали? Поэтому я хочу умереть молодой!
– Не забывай, что бабочка появляется не сразу. Выпускай в то время и в том месте! Большинство самоубийств выглядят таким образом: рука отвинчивает крышку и выбрасывает гусеницу!
– Я и не говорила о самоубийстве…
– Разве?
– А скажи-ка, ведь в глобальном смысле убивать нехорошо? В ад попадешь! – спрашивает Диана.
– Убивать порой необходимо. Но нужен мотив. Убив Ромео и Джульетту, Шекспир создал гениальную историю смерти и любви. Этот эпизод – ведущий! Вся остальная часть пьесы – убедительный мотив!
Диана вздыхает.
– Ты чего?
– Ничего. Вон в том дворе, – она показывает пальцем и одновременно поправляет лямку съехавшей с плеча сумочки, – качели. Пойдем?
– Конечно.
Взявшись за руки, идем во двор, зажатый между ветхой «сталинкой», детским садиком и зданием нотариальной конторы. Краска на качелях облезла. Напротив корявый тополь: царапает ветвями оконные стекла, загораживает помойку и фонарь со светящейся круглой башкой. Вдоль кустов боярышника ограда – воинственно торчат железные пики. Взглянув на них, Диана сказала:
– Я так когда-то кончики драконовых хвостов рисовала…
– И я.
– Кит, – говорит Диана, покусывая нижнюю губу. – А ведь ты редкостный придурок, но я все равно рада знакомству с тобой…
– Мне это расценивать как похвалу?
– Ты true.
– Что это значит?
– Ты искренний человек.
– Я, – отшучиваюсь я, – честный враль!
– Пожалуйста, – наклоняет голову она. – Раскачай меня высоко-высоко!
– Ах, вот так! Тогда держись!
– Кит! – она вздрагивает. – Кит!!!
– …а было, что девочка свалилась с качелей, не удержавшись, стала подниматься и ей как ша-арахнет по затылку!
– Кит, ты сволочь! Если я разобьюсь – это будет на твоей совести!
– Уговорила. Предупреждаю: не стоит в процессе «солнышка» показывать, что можешь обходиться без рук! Это тебе не велосипед!
– Я не умею на велосипеде…
– Солнышком? Я тоже.
– Никак не умею.
– Хватит болтать. Космонавт к взлету готов? Три-два-один, па-а-ехали!
– Ты меня ваще не слушаешь! Ки-и-и-и-и-и-и-и-т!
– Передавай привет богу!
18
Диана – это Артемида на римский манер. Богиня охоты. Я где-то слышал, что Артемида – это, в свою очередь, греческий вариант шумерской Иннаны (или Иштар), которая была дамой своенравной и влюбчивой. У всех ее избранников рано или поздно приключались жуткие траблы: то в царство тьмы отошлет, то чудовище натравит, – если они в чем-то ей откажут. Иштар чуть не погубила великого Гильгамеша…
Но, не будем о грустном.
В надежде продлить очарование первого утра новой жизни (хотя, какое к черту утро – полдень уже!), я не спешил вылезать из постели. Прикрыл глаза и прислушался. Стук сердца, размеренное тиканье настенных часов, уличный шум, плеск воды и довольно приличное пение. Диана принимает душ.
По-прежнему у нее бардак: пыль и пустые бутылки.
Унылые черепашки ползают в аквариуме. Эти звери вечно под какой-то барбитурой! Придумывая им имена, Диана не оригинальничала: Леонардо, Рафаэль, Микеланджело и Донателло – четыре великих ниндзя. Черепашки-ниндзя и сэнсэй Сплинтер (крыса) – чья это дикая выдумка? Питомцы проигнорировали пиццу, которую мы им вчера притащили. Они не занимались каратэ (при нас, во всяком случае), и еще меня терзали сомнения по поводу того, что Леонардо – девочка. Самка.
Квартира у нее старая, с газовой колонкой. В крохотной кухоньке с закопченным потолком уникальные трехногие табуреты. И холодильник «Бирюса».
Узкая, словно интеллигентская прослойка, прихожая (там псевдоантикварный рогатый телефон!); две комнаты – они не просторнее спичечных коробков. В одну Диана меня вчера не пустила. Сказала, что это ее мастерская. Перед моим приходом она убрала все кисточки и краски. Я изъявил желание посмотреть ее картины. «Полработы дуракам не показывают», – сказала она.
– Я дурак?
– Ты слишком умный, – усмехнулась она, – начнешь задавать слишком много умных вопросов. А я сейчас не хочу на них отвечать.
– Я не стану ничего спрашивать!
– Тот, кто так говорит, потом обычно задрачивает вопросами…
«Не хочешь, и ладно. Невелика потеря», – думал я.
Пение стихло, шум воды прекратился.
– Кофе будешь? – Диана выходит из душа, завернутая в полотенце, капельки воды поблескивают на татуировке. – Тогда не корчи из себя Ленина в мавзолее: вставай и иди!
Я потягиваюсь, зеваю, отбрасываю одеяло. Встаю.
– Привет! – привлекаю ее к себе.
– Умойся сначала, дорогой! Привет! Ты свою харю спросонья в зеркале видел?
Мы с ней вальсируем и натыкаемся в итоге на тумбочку с телефоном.
– Клевый у тебя телефон! Удобный. Спутниковый? Где стянула?
– Это секрет!
– Ясно, – говорю я, шагнув в прихожую. – Провода даже не подсоединены…
– Здесь особый тип связи, – говорит Диана, отбрасывая полотенце. – И отвернись, а то глаза вывалятся.
Я послушно отворачиваюсь, рассматриваю диск телефонного аппарата.
Ничего уникального…
– И побрейся! Исколол меня всю…
Тяну дверь ванной и едва не падаю на скользком кафельном полу.
Вытираю запотевшее зеркало. Отражается несколько помятый юноша. Обритый наголо череп, глубоко посаженные глаза, пародия на щетину. Нормальная харя! Не лишенная симпатичности, я бы сказал.
Ой, дурак ты Кит, ой дурак!
– Дай полотенце, любимая…
Быстро принимаю душ. Бреюсь и, благоухающий бальзамом после бритья, в банном халате, устремляюсь пить кофе.
Диана размолола зерна очень тонко, как для турецкого. Вскипятила в маленьком медном горшочке литр воды (естественно не из-под крана), добавила десять столовых ложек кофе (две с половиной на чашку), восемь ложек сахара, медленно размешала. Настояла в течение пяти минут, отфильтровала через металлическое ситечко. Добавила гвоздичного молока.
Мягкий, но чрезвычайно крепкий кофе.
За завтраком (я налепил бутербродов с сыром и колбасой и выудил из холодильника заботливо припасенную коробку апельсинового сока) я спросил, как она зарабатывает на жизнь: рисованием или нет?
Диана поведала, что как художник она на данный момент малоизвестна, хотя у нее и было две выставки. Сказала, что создает сайты.
– Диан, а сколько тебе лет?
– Девяносто восемь.
– Скажи.
– Неприличный вопрос. Семнадцать.
Я поперхнулся.
– Ты учишься? – спрашиваю я, параллельно поздравляя себя с тем, что встречаюсь с несовершеннолетней.
– Как тебе сказать… мои думают, что да, что я учусь в колледже…
– Они не в Алексееве живут?
– Нет. В другом городе.
– Ты фрилэнсер, значит? Так же несерьезно, как журналист-внештатник…
– Несерьезно, конечно. Но зарабатывать деньги можно и несерьезными методами, – Диана улыбается. – Да и родители не так гнобят – потому что денег у них не беру.
– Обалдеть! Станешь моей женой?
– Ты уже начал строить планы на будущее?
– Это плохо?
– Это смешно.
– Что смешного?!
– Отвянь.
– Я тебе не нравлюсь?
– Да нет. Нравишься.
– Тогда в чем проблема?
– Не шути так. Ты меня совсем не знаешь…
19
Тайм-аут!
Прекратим ненадолго бешеную гонку повествования. Переведем дух.
…Да, бывает, я начинаю строить радужные планы на будущее. Мечтаю. Иногда я думаю, что будет, если все мои мечты исполнятся? То, о чем предупреждал Оскар Уайльд. И что будет, если я обзаведусь всеми теми вещами, с которыми ошибочно связывают счастье? Квартирой-студией или целым особняком с подъездом для карет; собственной каретой, которую люди станут провожать завистливыми взглядами; модной одеждой и обувью ручной работы? Что дальше? Ну, получу, скажем, общественное признание, диплом, алмазный орден с подвязкой, нобелевку какую-нибудь! Что дальше? Женюсь на прекрасной женщине, нарожаю детей и буду заниматься только любимым делом! И?
Разочарование наступит. Оно всегда наступает и давит тебя. Без потерь нет смысла в победах. Это да. Но однажды и победы перестают волновать…
Кажется, я понимаю, почему человек не живет вечно.
Следующие пять дней я был счастлив. Вы можете скептически усмехнуться, но это так. Я не связываю счастье с чем-то или кем-то: оно само по себе. Летает над крышами и, бывает, навещает кого-то из нас. В тот раз счастье навестило меня. На пять дней.
Счастье одинаково. Расписывать его?
А вам это надо? А, главное, мне это надо?
На работу я не вышел, сказался больным. Грипп свирепствовал в городе – отмазка прокатила. Институт был пущен по бороде. Родителям я соврал, что берусь за ум. Позвонила хозяйка моей съемной хатки и пыталась испортить настроение: освободи, говорит, в течение двух недель жилплощадь! Да плевать я на нее хотел с высокой колокольни. Освобожу. Только оставьте меня в покое на эти выходные, вы мне надоели. Звонил Игорян, я сказал ему, что встретил девушку с зеленой свастикой на плече и хочу быть с ней.
