Текст книги "Чекисты рассказывают..."
Автор книги: Алексей Зубов
Соавторы: Леонид Леров,Алексей Авдеев,Виктор Егоров,Рудольф Абель,Андрей Сергеев,Владимир Листов,Василий Митин,С. Стрельцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)
– Пожалуйста, – любезно ответил он.
И тут произошло такое, что повергло гостя в полное замешательство. Марина резко, всем корпусом, повернулась в сторону Николая. Не глядя на склонившегося перед ней иностранца, она растерянно пролепетала:
– Простите, у меня болит голова. Я хочу пропустить этот танец. Извините...
– Я очень огорчен, мадемуазель, – видимо, он не сразу решил, как ему следует обратиться к ней. – Хочу надеяться, что к следующему танцу вы будете себя прекрасно чувствовать... Разрешите резервировать ваше согласие, – обратился он к Николаю.
– Да, конечно... – любезно улыбнулся Бахарев.
Иностранец вежливо раскланялся и вернулся к своему столу.
Бахарев недоумевал. Действительно ли у Марины болит голова? На раздумья времени не оставалось. Марина предложила, не дожидаясь кофе и мороженого, немедленно отправиться домой. Они уже собрались было уходить, когда подскочил официант, заверив, что все будет подано, как он выразился, «сей момент». Однако Марина продолжала капризно твердить: «Не хочу кофе, хочу домой...»
Бахарев попытался отшутиться:
– Ох, Марина, чует мое сердце – дело кончится дипломатическими осложнениями... Этот долговязый черт знает что подумает и черт знает что может сотворить. Я же в прошлом газетчик и знаю их брата: «Русская девушка боится танцевать с иностранцем». И готова шапка для буржуазной газетенки. Нет, уж прошу тебя...
Между тем принесли кофе с мороженым. Оркестр после небольшого перерыва снова «взял слово». Иностранец в тот же миг появился у их столика.
– Прошу вас...
Выхода не было. Не отказывать же во второй раз. Она пошла танцевать.
Бахарев тут же пригласил даму, сидевшую за соседним столом. Это позволило ему наблюдать за иностранцем, а в какой-то момент даже оказаться почти рядом с ними.
Что случилось с Мариной? Побледнела, зло сжала губы. Гость что-то тихо и торопливо нашептывал ей, а на лице ее – то испуг, то гнев. Гремит музыка, гудит зал, и, иностранец вынужден говорить громче. И тогда Бахареву – он чуть не столкнулся с гостем – удается уловить несколько слов: «Папа весьма сожалеет... Он просил...»
Танец кончился. Иностранец проводил Марину к столу, поцеловал руку, раскланялся с ней, с Николаем – тот уже был на месте, – процедил «благодарю вас» и твердым шагом промаршировал в угол зала.
Марина молча перекладывала с места на место вилку, ножик, салфетку...
– Как чувствуешь себя? Голова все еще болит?
– Спасибо... Мне лучше, но...
В это мгновение она перехватила взгляд Бахарева, разглядывавшего ее левую руку. Марина покраснела, тут же сунула руку под стол и растерянно пробормотала что-то невнятное. Она просит прощения, ей надо удалиться на несколько минут, и смущенно улыбнулась при этом...
– Господи, Марина! Прошу без всяких цирлих-манирлих. Кстати, я тоже спущусь вниз. Хочу позвонить другу, предупредить его, что завтра буду у него попозже...
Когда они вышли из ресторана, ее знобило. Бахарев спросил: «Что с тобой?». Она ответила: «Вероятно, простудилась». И всю дорогу молчала, односложно отвечая на вопросы: «да», «нет», «кажется», «вероятно».
Проводив Марину до дому, Бахарев из автомата позвонил дежурному по управлению. Хотел перепроверить, поняли ли его, когда он звонил из ресторана.
– Да, поняли, меры приняты.
С утра Бахарев позвонил Марине. К телефону подошла мама.
– Марина нездорова. Температуры нет, но слабость, озноб. Настроение? Скверное. Со мной не разговаривает. Может, с вами? Приехать? Я сейчас спрошу у нее... Нет, сегодня просит не приезжать...
Бахарев повесил трубку: «Случай, когда даже не требуются мозговые извилины. Достаточно иметь глаза».
Где-то он это вычитал и повторял каждый раз, когда ситуация казалась ему предельно ясной. Мысленно Николай уже решил: «Доб-1» и эта девица находятся в прямой связи. Все колебания, сомнения на сей счет отброшены. С этим он и отправится сегодня к Птицыну.
Их встреча назначена на три часа. Значит, он еще успеет заглянуть в свое кафе. Была у него любимая «нарпитовская точка», как он величал ее, на площади Пушкина. Лейтенант неторопливо, без аппетита проглотил сосиски, вновь и вновь возвращаясь к событиям в ресторане, пытаясь проникнуть в полный всяких сложностей Маринин мир. И тут же поймал себя на мысли, вызвавшей у него даже некоторую тревогу: она интересует его значительно больше, чем того требуют обстоятельства дела. И где-то там, в глубине души, пробиваются ростки каких-то смутных эмоций... И уже предупредительно гремит голос разума: «Нет, нет! Служба, служба, Николай...» И он полон решимости сегодня же заявить Птицыну: «Есть улики против Марины Эрхард-Васильевой».
А какие, собственно, улики? Она же сама ему обо всем рассказала, включая разговор с туристом, другом отчима. Встреча в ресторане? Но для нее она была неожиданна. Да, допускаю: возможно, что снова появился друг Эрхарда, хотя тот был без бороды. И, если Бахареву не изменяет зрительная память, они вовсе не похожи друг на друга – Альберт Кох, фотография которого хранится в архиве, и человек из ресторана.
Да, допускаю, иностранец охотится за Мариной. Танцуя с ней, надел ей на палец левой руки бриллиантовое кольцо – подарок отца. А что она должна была делать? И в ответ – вопросы, вопросы. Почему не рассказала ему, почему убежала вниз и сняла кольцо? Почему не хочет его видеть сегодня?
Так он готовился к разговору с Птицыным. Бахарев вышел на площадь и посмотрел на часы: времени в обрез. Хорошо бы такси поймать. О, ему, кажется, повезло. На противоположной стороне улицы, у памятника Пушкину, остановилось такси, и пассажир вышел. В чем дело? Почему машина не идет на стоянку? Бахарев перебежал дорогу и ринулся к шоферу.
– Свободен?
– Занят. Жду.
Лейтенант оглянулся по сторонам и чуть не остолбенел: на одной из скамеек сидела Марина. Нет, он но обознался. Нарядная, красивая, более бледная, чем обычно. С кем у нее тут свидание? Странно: Николая она не захотела видеть, сказалась больной, а сама побежала на свидание? Николай хотел было окликнуть Марину, но удержался – отошел в сторону.
Марина поднялась с места и направилась кому-то навстречу.
Ба! Это же человек из ресторана. Теперь он под руку вел ее к такси.
Машина лихо рванула с места, Бахарев посмотрел вслед удалившейся машине, и в то же мгновение взгляд его перехватил голубую «Волгу» с хорошо знакомым водителем.
...Бахарев во всех подробностях рассказал Птицыну и о событиях вчерашнего вечера в ресторане и о неожиданной встрече на Пушкинской площади.
– Нити тянутся к Марине. Я почти уверен в этом.
Птицын слушал Бахарева, не глядя на него.
– Как понимать твое почти?
– Остается уточнить некоторые детали, в частности роль мамы...
Бахарев отвечает быстро. А Птицын задает вопросы неторопливо, цедит каждое слово... И вдруг замечает:
– В нашем деле иногда требуется бесстрастность. Страсти мешают анализировать. Вот так. Кофе пить будешь?
– Если не было бы страстей, тогда мир перестал бы существовать, Александр Порфирьевич... Мысль неоригинальная, но проверенная жизнью.
– Не спорю, без страстей, конечно, нельзя. Но пересол вредно действует на пищеварение. Согласен? Вот так. Пофилософствовали мы с тобой немного и хватит. Вернемся к делу. Еще рано делать выводы. Хотя допускаю и твой вариант: Эрхард – Марина. Более того, к твоим логическим заключениям можно добавить и некоторые вещественные. Я вновь просматривал архивные материалы. И нашел фотографию Марины – теперь уже с двумя иностранными туристами. Стоят у входа в гостиницу «Метрополь»; Альберт Кох, видимо, знакомит ее со своим спутником. В деле имеется сообщение о второй беседе Марины с Кохом. Точнее, с двумя сразу. В том же кафе. Перед отъездом Альберт Кох снова повел разговор об отце. Его, мол, гложет тоска по семье. Он по-прежнему одинок. И все лелеет надежду увидеть дочь, жену. Среди тех камней, что лежат в фундаменте этих надежд, – его нынешняя работа, рассчитанное на западного читателя исследование русской литературы. Эрхард верит, что когда он закончит это исследование, то получит моральное право просить у Москвы разрешения приехать к семье. Турист обо всем этом говорил с многозначительными паузами и следил за реакцией Марины. И когда, по его разумению, настала самая пора, он будто невзначай сказал: «Дочь должна помочь отцу. В чем? Будущее покажет...»
Марина тогда ничего не ответила, ничего не обещала. А Кох, прощаясь, все же счел нужным напомнить девушке:
– Отец всегда остается отцом... Не забывайте его. И подумайте обо всем, что я вам сказал. У вас для этого будет достаточно времени...
И снова Марина промолчала. Даже привета отцу не передала.
...Птицын не комментирует этот документ. Он лишь излагает отчет оперативного сотрудника, написанный несколько лет назад.
– Что скажешь, Николай Андреевич?
– Веский аргумент. Однако не могу найти ответа на один вопрос: почему Марина, рассказав мне все об отце, умолчала об этих встречах и о странном подарке? Почему? Что тут – страх, недоверие или какой-то расчет, какое-то обязательство? И еще: знает ли об этих встречах доктор Васильева? Догадывается ли дочка, чем занимается сегодня ее отец? Или верит Коху?
– Ты, пожалуй, слишком много вопросов сразу поставил, Николай Андреевич.
Иностранец предложил Марине поехать за город погулять, пообедать...
– Я большой любитель русской природы, русской старины Подмосковья. Бородино... Архангельское... Кажется, Герцен писал: «Бывали ли вы в Архангельском? Ежели нет – поезжайте».
– У вас изумительная память.
– Не жалуюсь. Так как? Может, мы последуем совету Герцена и поедем в Архангельское?
Стоял теплый осенний день.
Иностранец остался в восторге от музея, картин, изумительных коллекций фарфора. Потом они долго гуляли по парку, любовались зубчатыми полосками лесов, синевших за излучиной Москвы-реки.
– Очаровательное единство архитектуры, пейзажа, скульптуры, живописи, – восторгался иностранец. – Кто бы мог подумать, что этот великолепно звучащий оркестр природы организован человеком. Князь Юсупов. Так, кажется?..
– Если вы имеете в виду фамилию последнего владельца этой усадьбы, то вы не ошиблись. А если интересуетесь истинными творцами красоты Архангельского, то речь пойдет о крепостных художниках, архитекторах...
– Да, гений народа...
Они спустились к пруду, а потом вышли на какую-то безлюдную аллею, где под сенью плакучей ивы стояла неприметная скамейка.
– Присядем отдохнем, – предложил спутник. – Вы не возражаете? – И, не дожидаясь ответа, сел на скамейку.
А потом он повел Марину туда, где гуляли обитатели военного санатория, расположенного на берегу Москвы-реки. Спустились на нижнюю террасу, полюбовались бескрайними далями.
– Я буду просить прощения... Мне надо купить сигареты. Я оставлю вас на несколько минут. Разрешите? – И быстро исчез.
Он вернулся минут через десять и снова извинялся.
– То есть сложная операция – покупка сигарет... Пока я нашел киоск...
Часов в пять небо насупилось, надвинулись темные тучи и зашумел ливень. Иностранец подхватил Марину под руку, и они побежали в ресторан.
День был воскресный. Народу набралось много – отдыхающие из санаториев и просто любители загородных прогулок. Метрдотель беспомощно развел руками.
– Прошу прощения. Все места заняты. Однако мы сейчас что-нибудь сообразим. И через минуту он уже провожал их к большому, на шесть персон, столу в углу зала.
Они сели у окна.
– Что будем пить? Коньяк? Русская водка? Шампанское?
Марина мотнула головой, что означало: «Не хочу!»
– Но вы же что-то будете пить... Кроме вашего знаменитого боржома.
– Наше знаменитое пиво. Жигулевское.
– Голос крови. Немцы обожают пиво.
– А я не считаю себя немкой. Я русская. Васильева. Дочь своей мамы.
Беседуя со своей спутницей, турист не заметил, как к их столику подошла пара: высокий молодой человек в сером костюме. Свободный и широкий жест, легкий акцент позволили без труда узнать в нем грузина. На вид ему, как и его подруге, было лет двадцать пять.
– Разрешите? – грузин склонился над стулом иностранца и приветливо улыбнулся. – Вы не будете возражать, если мы сядем за ваш стол? Понимаете, создалась безвыходная ситуация, – и он развел руками. – Все места заняты... И только за вашим столом...
Наступило неловкое молчание. Девушка со вздернутым носом упрекнула грузина:
– Я же тебе говорила, Серго, что это неудобно.
Но тут в разговор вмешалась Марина:
– Почему же неудобно? Вы нам вовсе не помешаете. Не так ли, Эрнст Карлович?
Но ответа не последовало.
– Пойдем, пойдем, Серго. Прошу тебя.
И вдруг в голосе Марины зазвенел металл
– Я не очень понимаю ваше молчание, Эрнст Карлович. Молодые люди хотят...
– Что вы, я очень доволен. Великолепное общество.
Контакт наладился быстро, чему в немалой мере способствовал общительный характер грузина. Он тут же атаковал иностранца:
– Вам понравились женские головки Ротари? Не правда ли, изумительны? Мастерски выписаны, хотя и не очень глубоки по характеристике. Согласны? А Робер? А коллекция «антиков»? О, этот князь знал, что надо привозить из Италии. Какая картина произвела на вас самое большое впечатление?
Зильбер, не задумываясь, ответил:
– «Андромаха, защищающая Астианакса». А вам, Марина, понравилось это полотно?
Она подняла брови, усмехнулась и ничего не ответила.
– Так как же, Марина?.. – продолжал допытываться гость.
– Вы не обижайтесь, господин Зильбер, но эта картина вызвала не очень приятные для вас ассоциации.
– Это есть неожиданный ответ. Для меня лично?.. Странно. В каком образе я представился фрейлейн? Астианакса?
– Нет, нет, господин Зильбер... Вы не младенец Астианакс... Вы полководец, разрушитель Трои. Я смотрела на Андромаху, на ее обезумевшие от горя и страха глаза и вспомнила рассказ мамы... Когда гитлеровцы пригнали колонну пленных в какую-то украинскую деревню, их повели на площадь перед церковью, чтобы показать новый порядок. В центре стояла виселица, приготовленная для молоденького паренька – связного партизан. Ему «гуманно» разрешили проститься с матерью. Моя мама – она была среди пленных – говорила, что на всю жизнь запомнила страшное лицо крестьянки, отбивавшей сына от эсэсовцев, ее истошный крик: «Не отдам сынку! Меня вешайте, его живым оставьте». И вот так же, как греческий полководец на картине, невозмутимо стоял гитлеровский офицер, ваш соотечественник, господин Зильбер... Он стоял и усмехался, глядя на несчастную женщину.
– Вы маленький зверек с очень острыми зубками, – резко огрызнулся турист. – Я буду вам напоминать, что Вильгельм Пик и Макс Рейман – тоже мои соотечественники. Я буду надеяться, что вы имеете хорошую память и на такой факт...
– Я ничего не забыла, господин Зильбер. Мне трудно забыть, если бы даже я захотела этого. Простите, я не хотела вас обидеть. Мрачные ассоциации приходят без спроса...
Наступило неловкое молчание и неизвестно как долго бы оно продолжалось, если бы не голос грузина:
– Вы меня извините, дорогие друзья, но этот разговор не для застолья. Я прошу полминуты внимания, – и Серго выдал длиннющий грузинский тост, смысл коего сводился к тому, что на свете есть много гостеприимных домов, но нет в мире более гостеприимных хозяев, чем в том большом советском доме, гостем которого милостью судьбы оказался уважаемый господин Зильбер.
Эрнст Карлович галантно заметил, что судьба была столь милостива к нему, что ниспослала ему такую очаровательную спутницу (поклон в сторону Марины), такую милую соседку по столу (поклон в сторону Елены) и такое приятное знакомство с сыном Грузии, о которой он много слыхал и читал (поклон в сторону Серго).
Молодые люди охотно рассказали о себе. Они – жених и невеста, аспиранты. Вчера был сдан очень трудный экзамен, и сегодня они «отмечают» это радостное событие.
Эрнст Карлович, отрекомендовавшись туристом, поспешил заметить:
– У русских весьма превратное представление о западных немцах. Они не есть одинаковы. Среди них имеются люди, которые очень болезненно реагируют на возрождение нацизма, на реваншистские тенденции в политике Бонна. Хотя сам я очень далек от политики. Моя специальность – физика плюс математика. Когда я есть гость Москвы, мои мысли не о политике, а о Ландау и Капице, Семенове и Келдыше. Эти люди принадлежат всем народам. Вы будете согласны со мной?..
– Когда я ем, я глух и нем. У русских есть такая поговорка, – ответила Елена. – Давайте пить и закусывать...
– Да, да, – подхватил Серго, – пить и закусывать. Я хотел бы поднять этот маленький бокал...
И он обрушил на иностранца целый каскад тостов. Один из них был за Германию Гете и Гейне, Маркса и Тельмана. Зильбер аплодировал.
– То есть прекрасный тост.
Разговор снова вернулся к Архангельскому.
Иностранец был достаточно осведомлен обо всем, что касалось истории Юсуповского дворца, событий, когда-то происходивших в этом живописном уголке Подмосковья.
– Вы так много знаете, – удивилась Елена.
– То есть маленькое преувеличение. Я имею скромный багаж знаний. Но я много читал о России, люблю ее писателей.
– Кто из них вам больше всего по душе? – спросила Елена.
– Из всех русских писателей, которых у вас называют классиками, я больше всего люблю Толстого. Океан мудрости.
От Толстого Эрнст Карлович как-то незаметно перешел к современной русской литературе, но аспиранты разговора не поддержали. Они что-то нежно нашептывали друг другу. А Зильбер тихо сказал Марине:
– У нас очень популярны русские интеллигенты-правдолюбцы.
– Оригинально. Интеллигенты-правдолюбцы. Кто же у вас ходит в правдолюбцах?
Эрнст Карлович назвал несколько фамилий и, между прочим, фамилию того самого поэта, который, по словам Николая Бахарева, числился в его друзьях.
– Любопытное совпадение. Молодой человек, с которым я вчера была в ресторане, сам поэт и друг того поэта, которого вы назвали...
– То есть приятное совпадение. Я имею просьбу вашего папы, если это не затруднит вас, привезти ему для книги что-нибудь любопытное из жизни современных советских писателей. Господину Эрхарду будет очень приятно, если я смогу ему передать свои личные впечатления от встречи с русскими литераторами. Я буду иметь бесконечную благодарность вам, если вы познакомите меня со своим другом.
Марина пристально посмотрела на иностранца:
– Что же, пожалуй. Почему бы и нет, – однако голос ее звучал не очень уверенно. Уже поднимаясь из-за стола она сказала: – Я хочу напомнить вам, господин Зильбер, про обещанную газету. Мне будет интересно прочесть эту статью.
– Да, да. Конечно. Обязательно. Я буду просить прощения за свою забывчивость. Как видите, у меня не такая хорошая память. Приготовил для вас эту газету и в последний момент оставил ее в номере.
На улице уже темнело, когда Зильбер с Мариной поднялись из-за стола.
Сергей и Елена ушли несколько раньше...
Все, что докладывал подполковнику Николай Бахарев, все, что сообщали оперативные сотрудники, казалось, неопровержимо свидетельствовало: разгадка «Доб-1» – в семье доктора Васильевой-Эрхард. Надо лишь точно установить – мама или дочка? Или вместе? И все же подполковник Птицын волновался: не идет ли он по ложному следу?
Казалось, клубок начинает разматываться. Птицын внимательно слушает сообщение Серго и Елены. Иностранца интересует настроение студенчества, отношение молодежи к некоторым явлениям жизни и литературы. Зильбер как бы вскользь заметил, что в западной печати появилось сообщение о каких-то рукописных журналах. Марину просил познакомить с «литератором». И поручение отца. И эта, пока неизвестная им газета с какой-то неизвестной статьей, так заинтересовавшей девушку. И вообще сам факт вторичной встречи с Зильбером. Серго, резюмируя свои впечатления, говорит: «Зильбер пока еще прощупывает настроение Марины, но, кажется, намерен кое-что поручить ей». И Птицын, прослушав сообщение о беседе Зильбера с Мариной в Архангельском, склонен согласиться с Серго.
Бахарев в общем-то придерживается того же мнения. И все же он спрашивает:
– Неужели Зильбер только затем и приехал? Думаешь, что это основное его задание? Или, так сказать, попутно, – спрашивает Николай.
– Вот и меня это смущает...
Птицыну тоже неясно, зачем пожаловал гость? «И вообще, где доказательство того, что он имеет какое-то задание? Разве уже начисто исключена самая простая ситуация: физик Зильбер приехал в качестве туриста, встречался со своими коллегами в институте, занимающемся проблемами радиоэлектроники (это предусматривается программой пребывания гостя в СССР), и, выполняя просьбу друга, повидал его дочь, передал ей сувенир. История с кольцом? Ну и что же? Она не хотела афишировать подарок отца и тогда, в ресторане, сняла кольцо. Может, и от матери скрыла». Так Птицын вел трудный разговор с самим собой, будто не было в комнате его помощников.
И вдруг неожиданный вопрос.
– Серго, вы можете назвать какую-нибудь характерную примету этого физика?
– Конечно! Когда он фужер с вином поднимал, держал его двумя пальцами: большим и средним. На указательном заметен вывих последней фаланги. Ноготь чуть влево свернут...
Птицын вышел из-за стола.
– Это точно? На указательном?
– Точно.
– Отлично. Благодарю. Не угодно ли кофейку? Вон там, в углу, чашки и кофейник. Не хотите? Как угодно. А я побалуюсь.
Птицын налил чашку кофе, отхлебнул с удовольствием: этот напиток он принимал благоговейно и над кофеваркой буквально священнодействовал.
– Считайте себя свободными, товарищи. Впрочем нет, ты, Бахарев, подожди моего звонка у себя в кабинете. Скоро принесут последнее сообщение Ландыша.
Бахарев собрался уходить. Птицын посмотрел в его сторону и заметил недовольство на лице:
– Почему насупился? Какая трагедия свершилась?
– Никакой трагедии. Обычное многосложное сплетение обстоятельств.
– Туману не напускай. Вижу же, не слепой. В чем дело? Говори по совести: ты уверен, что это от Марины нить к тайнику тянется?
– Нет, не уверен.
– Почему?
– Послушал я Серго с Еленой, вспомнил свои беседы о Мариной, еще раз проанализировал все, что случилось в ресторане, и думаю, что поспешил я с выводами, когда докладывал вам. Улик много, а весомых нет.
– Ладно, иди, дай мне подумать.
Прошло уже несколько лет с тех пор, как Катя-Ландыш помогла в раскрытии дела об утечке информации из секретного научно-исследовательского института.
С тех пор она связала свою трудную и полную опасностей жизнь с советскими органами государственной безопасности. Уже несколько раз обращалась Катя с просьбой разрешить ей и мужу вернуться в СССР. Нет, ей не приказывали. Ее просили. Взывали к ее разуму. К ее сердцу патриотки. «Ну, еще годик... Закончим дело...» Потом всплывало новое дело. А к тому времени Катя завоевала доверие «хозяев», стала в доме своим человеком. Она прошла жестокую проверку. Ей разрешили поехать в Белоруссию повидаться с родными, дали много денег, но поставили одно условие... Какое же это было страшное для нее условие, как хитро было все продумано! Она должна была выполнить поручение хозяев, используя служебное положение родного брата.
– В Москве он познакомит тебя с человеком, для которого главное в жизни деньги и красивые женщины, – сказали ей. – Мы его знаем. Подходящий мужчина.
– Деньги вы мне дали. А кто будет той красивой женщиной? – боязливо спросила Катя.
Служанку в ответ одарили снисходительно-насмешливой улыбкой.
– Ты будешь этой красивой женщиной. Не убудет тебя. А твой... Перемучается как-нибудь. Служба, дорогая моя, есть служба.
В Москве ей помогли «выполнить» это задание.
– Вы не волнуйтесь, Катя, – говорил ей Птицын, – Все будет в порядке. Отчет вы представите в наилучшем виде. И ни один волос с головы вашего брата не упадет.
«Хозяева» были довольны результатами ее поездки. Она стала уже домоправительницей, но тем не менее держали ее на известной дистанции. Не все доверяли, не все она знала. Но многое, что могло бы помочь Родине, ей удавалось узнать. И уже настала пора, когда хозяева и их «гости» не очень-то стеснялись говорить в присутствии Кати о делах сугубо секретных.
...И вот лежит перед Птицыным последнее сообщение Ландыша.
Подполковник отхлебнул кофе и, не опуская чашку, уставился на фотографию туриста Альберта Коха.
Бывают же такие совпадения. И дефект указательного пальца. И на студентку вышел. Все совпадает. А фотография не та. Задала ты нам задачу, Ландыш.
В третий раз перечитывает подполковник письмо Ландыша.
Год назад в доме Катиных хозяев появился гость – господин Альберт Кох, который прежде никогда здесь не бывал. Он приехал с письмом от господина Эрхарда, одного из специалистов по СССР. Господин Альберт Кох, инженер-физик, должен получить новое подданство, переехать в страну, где живет Катя, и стать сотрудником одного из институтов, поддерживающих научно-технические контакты с СССР. Ближайшая цель – через несколько месяцев отправить Коха в Москву. При этом, следует предусмотреть осложняющие обстоятельства: господин Альберт Кох уже бывал в СССР в качестве туриста и есть основания полагать, что он обратил на себя внимание контрразведки.
Через некоторое время Ландыш сообщила, что ее хозяева определили Коха в нужный институт. И сейчас идет подготовка к поездке в Москву. Ландыш передала его словесный портрет. Птицын восхищается: «Молодец! Надо же уметь так точно схватить. Полное совпадение с фотографией Коха, хранящейся в архиве». Среди других примет – сломанный палец... Какой именно, Катя уточнить не смогла. Обратила внимание, что палец в повязке, а руку физик держал в кармане.
В Москве его свяжут с человеком, который будет полезен разведчику. Его стихия – уголовщина, спекуляция, контрабанда. Родом он из Одессы и за полвека успел познать, что такое тюрьма, исправительно-трудовой лагерь строгого режима, и как за большие деньги покупают фальшивые паспорта и души фальшивых людей. В Москве у него есть дама сердца, женщина, привыкшая жить широко. Дама очень перспективна: от нее могут потянуться нити к секретному подмосковному институту. Об одессите Катя много сообщить не может. Знает только, что даму свою он покорил необычной галантностью, солидностью, а главное – широтой натуры: о нем говорили, что он не любит вести счет деньгам и утверждает, будто Госбанк только для того и выпускает их, чтобы они снова вернулись туда...
На вопрос Коха, кто поможет ему установить контакт с одесситом, последовал ответ: «Пусть это вас не заботит, если надо будет, мы вам все это сообщим перед вылетом». А пока он должен запомнить следующее: через несколько дней после приезда Альберта Коха в Москву ему позвонит в гостиницу человек и попросит к телефону Сергея Николаевича. Турист должен переспросить: «Кого?» Ему отлетят: Сергея Николаевича Пономарева... Из Ленинграда». Турист может положить телефонную трубку на место и поспешить к Никитским воротам, в кино повторного фильма. Он должен купить на завтра на первый сеанс – десятый ряд, первое место. Рядом с ним будет сидеть человек с журналом «Природа» в руках. Это и будет тот самый джентльмен из Одессы.
В Москве турист должен установить контакт с какой-то студенткой, с которой он однажды уже встречался. Точных координат ее Ландыш пока дать не может. Известно лишь, что студентка находится в какой-то связи с медициной. Но тут же Ландыш дважды оговаривается: все это сугубо предположительно. Она надеется, что ей все же удастся узнать поточнее и об уголовнике из Одессы, и о студентке, и о характере задания, с которым физик отправится в Москву. А главное, хотя бы ориентировочную дату выезда разведчика.
Надеется... Это хорошо, что она надеется. Но прошло уже не мало времени после этого достаточно подробного сообщения, а от Кати ни слуху ни духу. В чем дело?
Птицын сердито дует на чашку горячего кофе и приговаривает: «Черт те что... Кох ли это? Дефект указательного пальца подходит. Студентка – отлично. Все, кажется, совпадает. Но вот борода, усы да плюс медицина. Черт их побери, путают карты.... Медицина? Мама – доктор? Может, это имелось в виду? А где одессит? Толстяк? Будем считать, что первую их встречу в кино мы проворонили. Но быть того не может, чтобы он вновь не появился на горизонте. Это, конечно, в том случае, если Кох есть Зильбер? А так ли это? Он, Птицын, сличал фотографии Коха и Зильбера, лишив туриста бороды и усов. Нет, не похожи. Кто же этот господин Зильбер?
...В коридоре Бахарев встретился с Серго.
– Генацвали! Дорогой мой! – Серго шел с распростертыми объятиями.
– А, Серго. Забыл спросить тебя. Не обратил внимания на руку Марины? Кольцо было? Золотое с маленьким бриллиантиком?
Серго ответил, не задумываясь:
– Не было.
– Ты уверен?
– Генацвали, если Серго говорит «не было», считай, что это на камне высечено. А про кольцо у них разговор был... – и тут же он хлопнул себя по лбу. – Склероз, настоящий склероз. Забыл доложить подполковнику. Иностранец спрашивал у Марины, понравилось ли ей кольцо и почему она его не носит? И сказал, что отец будет очень огорчен, если не угодил подарком.
– А она что?
– Ничего не ответила, только усмехнулась.
– Спасибо за информацию. Не забудь Птицыну доложить.
Бахарев распрощался с Серго и пошел звонить Марине. Звонил он ей в тот день несколько раз. Трубку не поднимали. Наконец часов в пять ответила мама: «Марина плохо себя чувствует. Просит прощения, но подойти к телефону не может».
Вечером Бахарев приехал в комитет к Птицыну.
– Что нового?
– Никаких новых вестей. Мать уверяет, что дочь больна и к телефону не подходит.
– Врет. С какой целью врет – не знаю. А то, что врет, – факт неоспоримый. Вот так.
– У вас есть какая-то информация?
– Садись, кофе пить будешь? Как угодно. Все равно садись. Есть важные вести. Три часа назад после долгого перерыва поступило сообщение Ландыша. Ей делали операцию. Наконец контакт с ней восстановлен.
Ландыш сообщает, что за несколько дней до того, как заболела, записала разговор хозяйки с Альбертом Кохом.
Она считает, что посылать Альберта, учитывая настороженность советской контрразведку по меньшей мере рискованно. Даже если пустить в ход секреты лучших мастеров косметики, изменить фамилию. Тем более, как сказала хозяйка, и у них встретились серьезные затруднения с оформлением туристских документов. Вернувшись из больницы, Ландыш узнала, что вместо Альберта Коха в Москву снарядили разведчика под фамилией Зильбер. Характер заданий, условия его работы в Москве те же, что и у Коха. В свое время он вместе с ним в одной туристской группе выезжал в Москву и должен попытаться продолжить кое-какие дела, начатые Кохом. Ландыш не оставляет попыток точнее узнать, кто должен выйти на связь с разведчиком. И вновь подтверждает: в разговоре несколько раз упоминалась какая-то студентка и джентльмен из Одессы. Передала словесный портрет, и у этого тоже дефект указательного пальца. Бывает же так!
