Текст книги "Чекисты рассказывают..."
Автор книги: Алексей Зубов
Соавторы: Леонид Леров,Алексей Авдеев,Виктор Егоров,Рудольф Абель,Андрей Сергеев,Владимир Листов,Василий Митин,С. Стрельцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)
К вечеру второго дня погода стала заметно меняться: подул сырой западный ветер. Небо словно прогнулось до самой земли, тучи медленно ползли, цепляясь за верхушки деревьев. Стал накрапывать дождь. Быстро стемнело. Партизаны заторопились. Раненого завернули в полушубок, сверху накрыли плащ-палаткой. По лесу шли быстро: надежда на успех прибавляла сил. Темнота и дождь позволили подойти близко к насыпи. Под ногами плескалась вода. Очень спешили: дорога была каждая секунда.
– Стой! – наконец поднял руку Галушкин.
Он ползком поднялся на насыпь. Вокруг – никого. Дождь с ветром ожесточенно хлестал в лицо. Вражеские патрули, видать, забрались в будку обходчика пути, что темнела невдалеке. Четыре рельса тускло серебрились в темноте. «Эх, подложить бы штучку!» – с сожалением подумал Галушкин, невольно подсовывая руку под холодный рельс и жадно вдыхая терпкий запах гудрона. Но надо было уходить без шума, иначе не избежать погони.
– Маркин – вправо! Правдин – влево! – приказал он следовавшим за ним ребятам и тихо свистнул.
Через пару минут на насыпи показались носилки. Носильщики тяжело дышали, Николай стонал.
– Давай, давай! Быстрей, ребята! Бегом! – подбадривал Галушкин товарищей, дрожа от возбуждения.
Скользя по грязи, шурша галькой, пригибаясь к самой земле, партизаны пробежали через насыпь. Еще несколько мгновений, и носилки с раненым были уже по ту сторону железнодорожной линии. Галушкин внимательно следил за ними: вот они спустились по восточному склону насыпи и скрылись в зарослях придорожного кустарника. Он выпрямился, огляделся. Ребята тоже поднялись. И в это время справа грянул выстрел, второй. «Партизаны-ы-ы... Партизаны-ы-ы!» – завопили по-русски во все горло почти рядом. Это орали сторожа из местных жителей. Их обязанностью было криком предупреждать охрану дороги о появлении чужих. Кто этого не делал, того немцы расстреливали на месте. Поэтому сторожа усердствовали.
Галушкин замер на секунду, потом повернулся и побежал навстречу стрельбе. Вот он увидел, как после третьего выстрела упал Маркин и как к нему приближались темные вражеские фигуры. Слева тоже захлопали выстрелы.
– Пашка-а-а! – закричал Галушкин.
Он хотел не только окликнуть друга, но и отвлечь от него внимание врагов. Маркин молчал. Галушкин бросился на землю, вскинул автомат, но кто-то опередил его: очередь рванула воздух. Темные фигуры, как подкошенные, повалились на землю.
– Пашка-а-а! Где ты? – снова закричал Борис.
– Я здесь!
– Павлуша-а-а! Держись, браток! – кричал Галушкин.
Охранники молчали: затаились они или были убиты? А вокруг испуганные голоса продолжали вопить: «Партизаны-ы-ы! Партизаны-ы-ы!» Издали послышалась стрельба, она быстро приближалась. Надо было спешить.
Правдин стрелял короткими очередями. Галушкин условно свистнул. Виктор поднялся и, пригибаясь к земле, побежал к нему. Вот он упал, обернулся и дал очередь. Еще короткая пробежка, и опять очередь. Охранники вели сильный огонь.
– Виктор! – приказал Галушкин, когда Правдин упал рядом с ним. – Веди группу по маршруту! Мы с Павлом попытаемся задержать их, пока ребята с носилками не уйдут подальше от дороги. Если нам не удастся оторваться, тогда идите сами.
– Лаврентьич, может, лучше втроем?
– Нельзя рисковать.
– Втроем мы ж быстрее их расколошматим! – настаивал Правдин.
– Да исполняй же ты, черт! – крикнул Галушкин.
– Есть!
– О нас не думай, помни о задаче. Не теряй время, – голос Галушкина зазвучал мягче. – Вот, возьми. Он не должен попасть в руки немцев.
Галушкин сунул в руку Правдину объемистый пакет с документами, хлопнул его по плечу.
– Что это?
– Этот пакет ты даже мертвый не должен отдавать врагу. Ясно?
– Ясно, товарищ командир!
– Ну, иди!
– Эх, ребята! – с каким-то отчаянием вскрикнул Правдин, пряча пакет за пазуху, потом распластался на земле, пополз и вскоре исчез из глаз.
В короткой паузе между выстрелами Галушкин услышал, как зашуршала крупная галька, катившаяся под откос. У него отлегло от сердца.
Тем временем охранники все ближе подтягивались к месту стычки. Об этом можно было догадаться по часто мигавшим огонькам выстрелов, которые становились все ярче.
– Паша, я продвинусь левее. Как свистну, так ты давай по ним очередь. По ответным выстрелам я засеку, где они лежат, а потом накрою их гранатой, понял?
– Правильно Лаврентьич, действуй!
Галушкин пополз по обочине, стараясь не греметь автоматом. Вскоре послышался его свист. Маркин нажал спуск. Очередь трассирующих пуль метнулась над землей. Пули рикошетили, со звоном отлетали от рельсов, чиркали по камням, высекали искры. Охранники отвечали. Вспышки их выстрелов были совсем рядом, но по другую сторону насыпи. Галушкин размахнулся и бросил гранату. Яркая вспышка взрыва вырвала из темноты часть насыпи, мокрый гравий, черные шпалы, верхушки деревьев на полосе отчуждения. Даже радужно хрустальные нити дождя запечатлелись в напряженном взгляде партизана. С того места, где разорвалась граната, немцы больше не стреляли. Но с других сторон их огонь не ослабевал. Маркин короткими очередями прижимал немцев к земле. Прошло минут пять-шесть, как ушли ребята с носилками.
– Паша, давай смываться, а то снова окружат! – крикнул Галушкин. – Отходи первым, я прикрою!
Маркин на четвереньках пересек насыпь, залег на откосе и ударил из автомата. Вскоре к нему подполз Галушкин. Не открывая огня, они кубарем скатились с насыпи, побежали прочь от железной дороги. Шальные пули шлепались в грязь, булькали в воду, взвизгивали над головами убегавших партизан.
– Паша, слышишь, как беснуются? Значит, еще не заметили нашего отхода.
– Дай бог! Смотри, машина. Ложись!
С разбегу они упали в грязь, затаились.
Справа вспыхнули полузатемненные фары, но тут же погасли. Неизвестная автомашина, подстегнутая стрельбой, бешено промчалась по шоссе.
Подождав минутку, партизаны пересекли шоссе и кинулись догонять носилки. Через двести-триста метров они останавливались, условно свистели, внимательно прислушивались. Ответного сигнала не было, и они снова шли вперед. Под ногами плескалась вода, сверху моросил назойливый дождь. Не раз то тот, то другой проваливался в грязь. Но на душе у них было радостно: страшная железка была позади.
Услышав шаги, ребята подумали, что это погоня, но идти дальше сил уже не было. Быстро спрятали носилки в кустарник, залегли, приготовились к бою. Правдин невольно прижал пакет с документами к груди. Сердце забилось сильнее. Щербаков отполз вправо. «Молодец Серега», – подумал Правдин и сам пополз влево от носилок. Андреев и Головенков остались у носилок...
К счастью, тревога оказалась ложной: скоро они услышали условный свист.
– Лаврентьич, это вы? Вот черти! – кинулся навстречу им Правдин.
– Все живы? – спросил Галушкин.
– Все!
– Раненых нет?
– Без единой царапины! – доложил Правдин.
Только часа через два, когда партизаны валились с ног, Галушкин разрешил остановиться. Носилки устроили под густой кроной трехстволой березы. Упали на траву. Несколько минут не могли отдышаться, как бегуны, только что преодолевшие длинную дистанцию...
VIIНа шестой день похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками и дождевыми водами лесу вконец измотали партизан, а прошли они по прямой не более пятидесяти километров.
Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь, а ее можно было достать только в деревне. Наконец, он достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака и от других деревень. Ребята окружили его.
– Пойдем к этой деревне.
Ребята молча поглядели на командира, потом друг на друга, взяли носилки и двинулись дальше. Через полчаса они остановились на опушке, огляделись. Между деревьями виднелись избы. Вечерело. На улице – никого. Сели, стали ждать, не спуская глаз с деревни.
Вот из трубы крайней избы потянулся дымок. На дворе показалась женщина. За ней мужчина. Галушкин поднял бинокль: седобородый старик с двумя ведрами шел к сараю. Послышалось мычание коровы, где-то завизжал поросенок, закудахтали куры, лениво залаяла собака. По улице промчался босоногий мальчишка, пытаясь поймать теленка, выбежавшего со двора. На дальнем конце деревни замаячило еще несколько человеческих фигур.
Солнце ушло за грозовую тучу. Быстро темнело. Галушкин оглядел ребят, спросил:
– Ну как, рискнем?
Партизаны переглянулись, пожали плечами.
– А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, – ответил Щербаков.
Его дружно поддержали, Галушкин вздохнул:
– Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню заходить все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.
– Правильно, Лаврентьич, а то ноги вытянем, – поддержал командира Головенков.
– Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего – Сергей. В случае тревоги – нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?
– Лаврентьич, а почему я? – недовольно забурчал Щербаков.
Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.
– Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, – шепотом поддел Щербакова Маркин. – Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.
– Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! – огрызнулся Щербаков.
– Довольно вам! – прервал спорщиков Галушкин. – Пошли!
Три тени перебежали узкую улицу. Перемахнули через изгородь, подкрались к избе. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через щели в занавеске, он увидел за столом под висячей лампой старика, что ходил по двору. Там же была женщина и мальчишка, которых он видел. Женщина сидела лицом к окну. На ней было синее, по-городскому сшитое платье. Светлые волосы собраны в пучок. На бледном лице застыло выражение усталости и печали. Темные глаза с синими кругами настороженно глядели то в пространство, то на мальчишку, и тогда губы ее складывались в болезненную улыбку. «Эта не здешняя», – подумал Галушкин и перевел взгляд на других женщин, которые сидели сутулыми спинами к окну. Старик внимательно следил, как домочадцы черпали деревянными ложками из большой глиняной миски. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.
– Ну, что там? – шепнул подошедший к Галушкину Правдин.
– Похоже, что свои.
К ним подошел и Маркин. Все смотрели в окно.
– Виктор, иди, постучи. А ты, Паша, в оба смотри за двором, – приказал Галушкин.
– Кого бог послал? – послышался из-за двери хрипловатый голос в ответ на осторожный стук партизан.
– Не бойся, хозяин! Свои мы, русские. Не слышишь, что ли?
– Как не бояться, мил человек! Ночь на дворе, время военное.
Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. Не торопясь, на крыльцо вышел старик. Он был высок и чуть сутулился. Седые волосы свисали на глаза.
– Кто такие будете, добрые люди?
Не отвечая старику, Галушкин спросил:
– Оккупанты в деревне есть?
– Нету, сынок, у нас германцев.
– А сволочей из местных у вас много?
– Каких это сволочей?
– Не знаешь, папаша? Тех, кто с оккупантами якшается.
– А бог их знает, сынок. Мы люди мирные, – смущенно забормотал старик и переступил с ноги на ногу.
– Мы партизаны. Нам нужны продукты. Помоги нам, отец.
Старик недоверчиво посмотрел на него, кашлянул, чуть отступил.
– Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.
Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза, наклонившая огромную крону над домом. Крупные капли гулко забарабанили по дощатой крыше крыльца. Старик торопливо перекрестился, забормотал что-то. Пошел в избу. Галушкин последовал за ним.
– Послушай, отец, мы не одни. С нами раненый товарищ.
– Ишь ты? – удивился старик, оборачиваясь, но тут же добавил: – Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.
– Спасибо, папаша! – поблагодарили и другие партизаны.
После хорошего приема у всех как-то легко и радостно стало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.
В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака вылупленные глаза какого-то святого угодника с хилой бородкой. Пучки засушенных трав лежали на божнице.
– Ну ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! – зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.
Маркин зашептал что-то в ответ, но шапку все же снял, Галушкин глянул на них строго, сунул Маркину кулак в бок. Потом послал Правдина за остальными.
В комнате вкусно пахло едой. Женщины поднялись из-за стола, поклонились. Та, что была в городском платье, как-то испуганно посмотрела на партизан, шагнула им навстречу, протянула руку, хотела что-то сказать. Но хозяин грубо оборвал ее и тут же выпроводил ее и остальных в другую комнату. «Да, она не здешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать», – снова мелькнула у Галушкина мысль.
Вскоре принесли Николая. Старик сам убрал со стола, потом пригласил за него партизан. Но они не сели за стол, пока не перевязали и не обмыли раненого.
Когда закончили перевязку, поужинали и закурили хозяйского самосаду, всем захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им Придется спать, но это их мало смущало. Главное – они были сыты и в тепле, а на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.
– Вот тут, товарищи, располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, – предложил старик, заметив, что они разомлели и стали клевать носами.
Борис подошел к окну, отодвинул мешковину, глянул через запотевшее стекло. «Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке – ничего не видно и не слышно».
Со двора доносился шум дождя, ветер хлопал неприкрытой дверью.
Действительно, как ни хорошо было под крышей, но чувство тревоги не покидало Галушкина. Оно шевелилось у него где-то под ложечкой и заставляло еще и еще раз изучающе поглядывать на хозяина.
– Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять.
– На сеновал, говоришь? Так ведь, пожалуйста! Оно и правда, там будет вольготней! – с нескрываемой радостью согласился хозяин.
Он надел треух, снял с гвоздя «летучую мышь», взял на загнетке спички.
Ребята стали собираться.
– Ну, пойдемте, товарищи. Дождик, видать, поубавился.
Хозяин поднял фонарь, стал у двери и услужливо светил партизанам, пока они выносили Николая.
В просторном бревенчатом сарае опьяняюще пахло залежалым сеном. В отгороженном углу шумно вздыхала корова, неторопливо, с хрустом пережевывая жвачку. За дощатой перегородкой в другом конце сарая похрапывала лошадь, тихо позванивая цепью. «Да, удалось старику кое-что утаить от фрицев. Богато батя живет. Видать, побаиваются фрицы совать нос в отдаленные лесные деревни», – подумал Галушкин, вспоминая сытный ужин и оглядываясь по сторонам. Он хотел было напомнить старику о продуктах, чтобы завтра не беспокоить его. Но старик заговорил:
– Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю и принесу, как в дорогу станете собираться, – он помолчал, потрогал бороду. – Бывалоча в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.
Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.
– Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видал такой роскоши! – заговорил Щербаков, сбрасывая с сеновала сено. – Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!
– А где ж тебе можно было ее увидеть? В своей несчастной жизни ты, наверное, дальше Сокольников и не путешествовал. Верно? – спросил Маркин.
Но Щербаков уже не слышал его, он старательно ворошил сено, громко чихал от пыли, смеялся.
– Ребята, что вы делаете? Зачем вам столько сена? – остановил Галушкин товарищей. – Это же корм, а вы...
– Ничего, ничего. Оно и опосля этого пойдет скотине. Нехай уж поспят хорошенько. Разве ж для вас чего жалко?
– Правильно, папаша. Ничего с ним не случится. Эй, Коля, видал, какую я тебе царскую спальню устроил? – говорил Щербаков. – Поспишь на ней ночку, так сразу легче станет. Это же бальзам, а не сено!
Обмытый и перевязанный свежими бинтами, Николай благодарно улыбался. Ребята шутили, толкались. Хозяин ухмылялся в бороду, светил им «летучей мышью». Только Галушкин почему-то хмурился. Когда старик ушел, он, прикрыв ворота, сказал:
– Довольно резвиться. Укладывайтесь. Завтра подъем до солнца! Послушай, Паша, бородач этот... Что-то в нем есть такое, понимаешь. Глаза мне его не понравились. Смотрит он как-то... Будто из-за угла за тобой подсматривает.
– Ты так думаешь? – насторожился Маркин, вспомнив глубоко запавшие глаза старика.
– Может, я и не прав, но какое-то предчувствие, понимаешь?
– Да-а. Возможно, ты прав. И добрый он не в меру по нонешним временам. Живет богато. В такое время не у многих здесь увидишь свежее сало, как он нас угощал, – Маркин помолчал, потом добавил: – Лаврентьич, а давай-ка мы его, черта старого, за бороду тряхнем как следует?
Галушкин задумался. Потом махнул рукой:
– Да ну его к дьяволу. Провозишься с ним. А вдруг – ошибка. Напрасно обидим человека. Отдохнем и уйдем пораньше, а там ищи нас.
– И это правильно.
Помолчали немного. Галушкин включил карманный фонарь, светя им, стал внимательно осматривать сарай. В углу, где шумно вздыхала корова, он увидел люк с дверцей. Галушкин присел, окликнул Андреева, самого рослого из всех.
– А ну-ка, Леха, полезай! – сказал Галушкин, освещая квадрат дверцы.
Андреев удивленно посмотрел на командира.
– Вопросы после, а сейчас – лезь, ну?!
Андреев пожал плечами, потом только опустился на колени, толкнул дверцу. Но, прежде чем полезть в люк, повернул к Галушкину свое веснушчатое лицо, на котором было написано: «Неужели он меня разыгрывает?» Галушкин улыбнулся, дружески хлопнул Андреева по плечу. А тот пошлепал толстыми губами, но, ничего не сказав, полез в дыру. Вскоре Андреев появился в сарае.
– Ну, Леха, что ты там видел?
Андреев пожал плечами:
– Ничего особенного. Огород, а за ним недалеко – лес.
– Вот и прекрасно, а теперь спать!
Головенков уже сладко похрапывал. Уснул и Николай. Галушкин постоял минутку перед носилками. Он был доволен, что Николай как следует отдохнет. Да и им не мешает хорошенько выспаться. Только сутулая фигура старого хозяина с прищуренным взглядом продолжала вызывать беспокойство. «A-а, черт с ним! Волков бояться – в лес не ходить!» – наконец решил Галушкин. Он поправил на раненом сползший полушубок. Подошел к воротам, выглянул, потом приказал ребятам ложиться. Только Маркину он не разрешил спать. Тот вопросительно глянул на командира, вздохнул недовольно, но тут же, поняв, что ему снова выпало первому дежурить, подумал: «Чего это он меня так часто на первое дежурство назначает?» Хотел спросить об этом командира, но не решился, а только согласно кивнул.
Ребята укладывались.
В сарае наступила тишина. Слышно было только позвякивание цепи за перегородкой, где стояла лошадь, редкие, какие-то стонущие вздохи коровы, а за стеной сарая шуршал ветер, шумела листвой береза, с крыши срывались капли и звонко булькали в свежие лужи...
VIIIРозовел омытый дождем рассвет. На околице деревни показался конный отряд немцев. Лошади устало поводили забрызганными грязью боками. Наверное, не один десяток километров пришлось пробежать им, прежде чем очутиться в этой лесной деревушке. Офицер, ехавший впереди, поднял руку. Колонна рассыпалась, всадники оцепили деревню. Часть их спешилась у двора старосты. Каратели установили пулемет, нацелив его на сарай, в котором спали партизаны.
– Партизан есть шесть? – спросил офицер.
Так точно, ваше благородие. И седьмой раненый, – услужливо зашептал староста, согнув костлявую фигуру перед низкорослым карателем.
Немецкий офицер довольно улыбнулся.
– Эй, рус, гутен морген! – крикнул он и на всякий случай спрятался за угол избы.
Сарай молчал. Гитлеровец еще раз крикнул. Но из сарая никто не отзывался.
– Почему партизаны молчат?
– Они, ваше благородие, больно измаялись за дорогу. Видать, крепко заснули. Пугнуть бы их немного, ваше благородие, – подобострастно засмеялся предатель.
– A-а, зер гут. Ви корашо понимайт, что требуется! Сейчас мы будем здорово помогайт им просыпаться.
Офицер что-то крикнул. Человек десять солдат подбежали к нему. Он взял из рук одного гранату, швырнул. От взрыва гранаты ворота сарая разлетелись в щепки.
Солдаты вскинули автоматы. Нагнув головы, ринулись в сарай. Через несколько секунд сильный взрыв потряс воздух. Из широких ворот вместе с клубами черного дыма выбежал солдат без каски. Он схватился за голову, постоял, пошатываясь, и рухнул лицом в лужу. Второй автоматчик пятился из сарая, стреляя короткими очередями. Сарай загорелся.
– Файер! Файер! – заорал офицер, нетерпеливо переступая тонкими ногами.
Солдаты открыли по сараю ураганный огонь. Шум стрельбы и грохот взрывов разбудили деревню. Увидев карателей, люди в страхе бежали к лесу. Но их останавливали и прикладами сгоняли к пожарищу.
В стороне стоял староста. Он низко опустил голову, горбился. Глубоко сидевшие глаза горели каким-то безумным огнем. Корявые пальцы шевелились.
– Эй, потушить! – последовала команда офицера.
Жители разбежались по домам за ведрами, крючьями и топорами. Вернувшись, они быстро образовали цепочку от колодца до сарая. Полные ведра полетели из рук в руки.
Тем временем совсем рассвело.
– Что есть это? – гневно спросил офицер.
Староста кинулся к крыльцу и тут же увидел белый квадрат на двери избы. Торопливо поднялся на крыльцо. Предатель сощурился, но ничего не мог разобрать: буквы сливались в сплошные черные полосы. Каратель нетерпеливо выругался, позвал пробегавшего мимо паренька лет четырнадцати:
– Эй, малшик, надо читать. Быстро!
– Гут, счас!
Мальчишка поднялся на крыльцо. Всматриваясь в бумагу, он с минуту потоптался на месте, потом сдвинул шапку на затылок, вопросительно посмотрел на офицера. Тот нетерпеливо топнул. И тогда, сначала нерешительно и тихо, а потом все смелее и громче, мальчишка начал читать:
– «Приказ народного комиссара обороны... 1 мая 1942 года № 130, г. Москва. – Он кашлянул и, набрав в легкие побольше воздуха, продолжал: – Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки, – вдруг чтец осекся, у него перехватило дыхание. Но он быстро справился с собой и, уже не останавливаясь, затараторил да так громко, что его хорошо услышали все.
– Заткнись, щенок! – крикнул староста на мальчишку.
Но тот, словно не слышал старика, продолжал читать все громче и торопливее. Тогда предатель кинулся к офицеру, коснулся его локтя, зашептал:
– Ваше благородие, да это ж крамола!
Оккупант повернулся к старосте.
– Молчать, старри дуррак! – рявкнул гитлеровец, краснея. Осененный какой-то мыслью, он криво усмехнулся: – Кто это сделать? Ты или партизан, котори сгорел там?
Лицо старосты стало покрываться пепельной бледностью. Он отшатнулся от гитлеровца, сгорбился. Он хорошо помнил, что ночью, когда уезжал за карателями, на двери его избы этого документа не было. «Неужто они ушли?..» От этой мысли предателю стало страшно. Он охнул, потер лоб дрожавшей рукой.
Офицер шагнул к старосте, схватил его за сивую бороду, сильно дернул. А мальчишка продолжал читать:
– «Партизаны и партизанки! Усилить партизанскую войну в тылу немецких захватчиков, разрушать средства связи и транспорта врага, уничтожать штабы и технику врага, не жалеть патронов против угнетателей нашей Родины! Под непобедимым знаменем великого Ленина вперед, к победе! Народный комиссар обороны И. Сталин».
Мальчишка блеснул глазами, спрыгнул с крыльца.
– Хальт! Цурюк! – крикнул офицер и ткнул пальцем в нижнее поле листовки, где красным карандашом было жирно написано:
«Берегись, Иуда! Мы еще вернемся! Партизаны, которых ты выдал фашистам».
Немец побагровел, приблизился к старосте, прошипел ему прямо в лицо:
– О-о-о! Они будут вернуться! О-о-о! Они быстро вернуться и обязательно будут вам сделать вот это!
Оккупант провел пальцем по горлу старосты. Тот громко икнул и невольно отступил. Крестьяне, затаив дыхание, слушали гитлеровца. Они перестали тушить пожар и с нескрываемым интересом наблюдали за офицером и старостой. Вот староста шагнул к крыльцу, вырвал у мальчика листовку, разорвал и швырнул обрывки в лица толпившихся у крыльца людей.
– А-а-ах! – выдохнула толпа и волной кинулась к крыльцу.
– О-о-о! Руссише швайне! – крикнул немец и сильным ударом сбил старосту с ног.
Предатель скатился по ступенькам крыльца под ноги смолкших крестьян.
К избе подвели двух огромных овчарок. Псы жадно обнюхали крыльцо. И, заскулив, стали рваться со двора.
– Форвертс! – крикнул офицер.
Окрепший утренний ветерок раздул потушенный было пожар, и он занялся с новой силой. Крестьяне разобрали инструменты, стали расходиться по домам. Ни одного куска документа, разорванного старостой, на дворе не осталось. Оглушенный карателем предатель попытался было подняться, но ноги не слушались; он, охнув, упал на спину, широко разбросав длинные ноги в новых красноармейских сапогах, и затих.
