Текст книги "Чекисты рассказывают..."

Автор книги: Алексей Зубов

Соавторы: Леонид Леров,Алексей Авдеев,Виктор Егоров,Рудольф Абель,Андрей Сергеев,Владимир Листов,Василий Митин,С. Стрельцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

XVI

Борис дал команду остановиться. Носилки опустили на траву, сизую от обильной росы. Сбросили мешки. Смахивая пот с лица, ребята разминали плечи, радостно смотрели на яркий пожар восхода. Николай плотно сжал синие веки, отвернулся от назойливого луча, пробивавшегося через золотую крону березки, спросил:

– Уже утро?

– Да, Коля. Смотри, как хорошо!

– Мне плохо... скоро ли дойдем?

Андреев склонился над ним.

– Успокойся, Коля. Уже мало осталось. Слыхал, как вчера громыхало? Это линия фронта, а за ней наши. Потерпи.

Николай застонал, потом скрипнул зубами, сжал почерневшие губы.

Андреев участливо глянул ему в глаза.

– Я тебя понимаю, Коля. Но что я могу сделать? Сейчас перевяжу тебя, и легче станет, – говорил Андреев, доставая из мешка все, что нужно было для перевязки.

Подошел Виктор с березовым веником в руках. Он принялся старательно разгонять комаров, слепней и оводов, тучей клубившихся над носилками.

– Знаете, ребята, если мы будем так шагать и дальше, то через пару ночей разорвем финишную ленточку! – сказал Галушкин.

Он сидел под деревом и внимательно рассматривал куски своей карты.

– Вот здорово!

Партизаны окружили Галушкина.

– Слышишь, Коля, скоро дома будем! – радостно гаркнул Андреев.

– А как через линию фронта? – спросил Головенков.

Напоминание о фронте охладило их пыл. Чтобы попасть на свою сторону, надо было незаметно просочиться между боевыми порядками противника. Но как это сделать?

Определили место стоянки. Перевязали Николая. Посидели. Потом Галушкин, Маркин, Андреев, Щербаков и проводник пошли на разведку.

Они вышли на широкую просеку. По ней тянулась телеграфная линия, темнел проселочный большак с глубокими свежими автомобильными колеями. В одну сторону большак уходил на северо-запад и терялся в лесу, а в другую – поднимался чуть в гору. На пригорке среди раскинувшихся полей виднелись избы. Галушкин поднял бинокль. По дороге двигалась колонна. Она шевелилась, покачивалась, словно по дороге шли не люди, а ползла гигантская мохнатая гусеница. Голова ее уже приближалась к лесу.

– Кто это? Солдаты? – спросил Андреев, снимая с плеча автомат.

– Нет, ребятки, по-моему, это не войско, – сказал проводник. – Не любят германцы по нашей земле пешими ходить. Они больше на грузовиках да на мотоциклетках. Это пленные...

Чем ближе подходила колонна к лесу, тем отчетливее были видны отдельные фигуры, а скоро можно стало рассмотреть изможденные грязные лица, рваное обмундирование.

Покачиваясь из стороны в сторону, пленные, точно призраки, проплывали перед партизанами, притаившимися в кустах. Сильный конвой конных и пеших гитлеровцев сопровождал колонну полуживых людей. Овчарки рвались с поводков, пытаясь укусить тех, кто хоть на метр сворачивал с дороги.

– Лаврентьич, смотри – наши! – горячо шептал на ухо Галушкину Андреев.

– Да, Алексей, вижу!

– Может быть, попытаемся?

– О чем ты?

– Нападем!

– Не говори глупостей!

Галушкин оборвал товарища, хотя с тех пор, как увидел военнопленных, эта же мысль неотступно вертелась и в его голове. Но в ста метрах от дороги лежал раненый Николай. Если им удастся убить десяток фашистов, то остальные не оставят партизан в покое. Овчарки быстро возьмут их след. Найдут и Николая. А документы? Разве можно рисковать?

– Мало нас, Алеша, очень мало. Перебьют и нас и пленных. У-ух, сволочи!

А пленные все шли и шли. Иногда слышались короткие, точно прерванные стоны, хриплый кашель. В конце колонны плелись самые слабые. Партизаны обратили внимание на высокого белокурого юношу, на глаза которому поминутно сползала грязная повязка. Он поправлял ее забинтованной рукой, но слипшиеся бинты снова сползали на глаза. Полуобняв его, рядом шагал чернявый босой парень с орлиным носом. Правой рукой он опирался на палку. Оба они еле передвигали ноги, их глаза жадно смотрели на колонну, от которой они уже отстали метров на двадцать.

Партизаны сжали челюсти. Они знали, что будет с пленниками, если они упадут. Хорошо знали это и те двое.

– Смотри, смотри! Он сейчас упадет! – снова зашептал Андреев, поднимаясь на локтях.

– Да лежи ты! – одернул его Галушкин и сам невольно приподнялся на руках, чтобы лучше рассмотреть, что творится на дороге.

Дюжий конвоир направился к отставшим, замахнулся автоматом.

– Форвертс, форвертс! Русише швайне!

Чернявый парень шагнул навстречу конвоиру и загородил собой товарища, которого фашист намеревался ударить. Жестами он пытался уговорить конвоира пощадить раненого. А тот, потеряв поддержку, сделал еще несколько неуверенных шагов, зашатался и, хватая воздух руками, тяжело повалился на дорогу.

Автоматная очередь прокатилась по лесу. В хвосте колонны громко вскрикнули, столпились, кто-то упал, но тут же вскочил и побежал вперед. Чернявый оцепенел на секунду, а потом с громким рыданием закричал:

– Звери-и-и! Убийцы-ы-ы!

Он бросился на конвоира и вцепился ему в горло. Неожиданное нападение ошеломило фашиста. Это помогло военнопленному свалить немца. Началась отчаянная борьба. Но к ним подбежали другие конвоиры. Они набросились на парня и отшвырнули его от немца. Тогда, схватив палку, на которую он опирался, пленный снова кинулся на врагов. И тут застрочил автомат. Выронив палку, пленный схватился за грудь, шагнул раз, другой и повалился в пыль... Вокруг стало тихо. Только эхо от автоматной очереди еще перекатывалось над притихшим лесом.

У партизан перехватило дыхание. Они напряглись, готовые вскочить на ноги и кинуться на фашистов. Только гневное лицо командира, который не сводил с них глаз, останавливало их от безумного порыва.

Сбитый с ног фашист поднялся, пошел за колонной. Ушли и остальные конвоиры.

– А-а-ах! Палачи-и-и! – вдруг со стоном выдохнул Андреев и вскочил на ноги.

Щелкнул затвор его автомата. Галушкин успел схватить Андреева за ногу и повалить на землю. Падая, он выронил автомат.

– Тихо, идиот!

Но Андреев снова рванулся, грубо оттолкнул Галушкина и кинулся к автомату. Тогда прыгнул Щербаков. Среднего роста, широкоплечий, очень похудевший, но еще с железными мышцами боксера, он молниеносным ударом в челюсть сбил Андреева с ног. Галушкин навалился на него, зажал рот. Маркин и Щербаков помогли утихомирить Андреева. Вскоре он затих.

– Эх, ты! Вояка! Совсем голову потерял! – беззлобно ругался Галушкин.

Андреев вздрагивал от рыданий.

– Смотри, какая прыть, черт рыжий! Тихий-тихий, а разошелся – не удержишь. Чуть пальцы не сломал об его бычью челюсть, – недовольно ворчал Щербаков, поглаживая ушибленный кулак и с удивлением поглядывая на Андреева.

– Не выдержал. От злости это я, – бормотал Андреев.

– «Не выдержал», – передразнил его Галушкин. – Партизан! Стоило бы нам встрять, как они перестреляли бы всех военнопленных. Да и нам бы досталось! Не первый раз видишь такое, а сдерживаться не научился. На-ка, попей.

Андреев встал на колени, взял флягу.

– Знаешь, Лаврентьич. За каждый стон Николая я б зубами сотне фашистских гадов горло перегрыз! А тут еще эти ребята.

Партизаны вышли на дорогу. Андреев взял одного убитого на руки, Маркин поднял другого, и они скрылись в лесу.

Опуская свою ношу на землю, Андреев заметил, как у чернявого дрогнули ресницы.

– Ребята!.. Смотрите, он жив! – радостно крикнул Андреев. Пленный застонал, потом заговорил:

– Где? Где он?

Ребята догадались, о ком он мог спрашивать.

– Он здесь. Он рядом с тобой, – сказал Андреев.

– Кто вы?

– Партизаны.

Пленный чуть заметно улыбнулся, пошевелился и еле слышно сказал:

– Спасибо, товарищи. Я – Георгий... Шенге... Саня... он...

Никаких документов у погибших не оказалось. У чернявого в кармане гимнастерки нашли лишь маленькую фотографию, обернутую в полуистлевшие листки бумаги, видимо обрывки письма на грузинском языке. На фотографии еще можно было различить девушку в широкополой шляпе. Она стояла у ряда кудрявых кустов. Фотокарточка обошла всех партизан. Молча они рассматривали улыбавшееся лицо девушки, залитое кровью.

XVII

Могилу копали ножами под кудлатой елью, недалеко от дороги. У свежего холмика присели покурить.

– Ничего, ребята, – заговорил Галушкин, оглядывая притихших товарищей, – вот выполним задание, вернемся сюда, и пусть тогда держатся, сволочи! За каждого этого парня, за Володю Крылова, за Лобова, Кунина! Тогда мы не будем прятаться. Сами будем искать и бить, бить, бить их, гадов!..

Издали донесся стук колес. Ребята насторожились.

– Надо узнать, кто едет, – прошептал Маркин, вскакивая на ноги.

– Борис Лаврентьич, разреши мне, – попросил Андреев.

Галушкин строго посмотрел на него. Боясь, что ему не разрешат, Андреев снова попросил:

– Товарищ командир, очень прошу! Я узнаю, кто это едет.

– Ну что ж, Алексей, иди. Только без психу. Ясно?

– Ясно, товарищ командир!

Андреев схватил автомат. Пригнувшись, он легко побежал на звук колес. За ним последовали остальные. У самой дороги залегли. Через минуту со стороны деревни показалась подвода. В телеге, широко расставив ноги, стоял плотный немецкий солдат. На груди у него висел автомат. Сзади солдата сидел мальчишка лет тринадцати. Одной рукой он держался за грядку телеги, а второй поддерживал раздувшийся ранец. Мальчишка со страхом поглядывал на солдата. Худая брюхатая лошаденка, казалось, не чувствовала ударов гибкого прута, которым немец нещадно хлестал ее по спине и бокам.

– Шнель, шнель! Форвертс! Русише скатин! – покрикивал немец, опасливо посматривая по сторонам и дергая вожжами.

– Смотрите, ребята! Завоеватель Европы на боевой колеснице чешет! – не выдержал Маркин.

– Молчать! – оборвал его Галушкин.

Андреев щелкнул затвором автомата.

– Стой, Алексей! Живым надо взять! – приказал Галушкин.

Андреев кивнул, передал командиру автомат, а сам кинулся на землю и быстро пополз к дороге.

Телега поравнялась с густыми кустами. В ту же секунду из них выскочил Андреев и прыгнул на телегу. Оккупант не успел даже вскрикнуть, как сильная рука партизана захлестнула ему голову. Лошадь испуганно рванулась. Два сцепившихся тела свалились с телеги. Не выпуская из рук фашиста, Андреев вскочил на ноги и швырнул немца через бедро с такой силой и злостью, что тот кубарем покатился по земле и, только наткнувшись на дерево, замер, вылупив белесые глаза.

– Гутен морген, майн либер фриц! А-а-а, сволочь! – задыхаясь прошипел Андреев.

Схватив гитлеровца за грудь, Андреев рывком поставил его на ноги. Немец недоуменно рассматривал заросшего бородой человека, очень похожего на одного из тех пленных, которые только что ушли вперед. Но недоумение фашиста длилось всего секунду. Не меняя выражения лица и позы, он потянулся к кинжалу, висевшему на поясе.

– Леха, берегись! – крикнул Щербаков.

Услышав тревожный голос Щербакова и поняв, что ему грозит опасность, Андреев мгновенно опустился на корточки. Падая, он так толкнул немца в живот, что тот взвился вверх и, перевернувшись, грохнулся спиной на дорогу. Кинжал блеснул в воздухе и упал в траву.

– Молодец, Леха! – подбежал к нему Галушкин. – Забирай фрица, и марш в лес. Торопись! Слышишь, машины идут?!

Андреев и Щербаков схватили ошалевшего немца и кинули его на телегу.

– Эй, парень, веди лошадь в лес! – приказал Галушкин. – Ребята, берите за передние колеса, снесем с дороги, чтоб следов не оставить!

Повеселевший мальчишка тряхнул вихрастой головой и схватил вожжи.

Углубившись в лес, партизаны спрятали телегу за приземистой елью. У телеги остался Андреев с пленным и проводник. Галушкин, Маркин и Щербаков снова поползли к дороге. Шум моторов нарастал. Вскоре по дороге промчался десяток мотоциклов с пулеметами на колясках. За мотоциклами проревели два бронетранспортера. Затем пошли грузовики с солдатами.

Большак оказался очень оживленным. Галушкин торопливо записал номера и маркировку бронетранспортеров и вражеских грузовиков.

Когда вернулись к телеге, Андреев уже успел обработать пленного: заткнул ему рот пилоткой, крепко связал руки, обыскал. У пленного он отобрал членский билет нацистской партии. В кармане ранца нашел колоду истрепанных игральных карт и пачку порнографических открыток. На груди у немца болтался железный крест и несколько новых медалей.

Принесли Николая, перевязали и накормили его, а потом и сами немного подкрепились из немецкого ранца. Галушкин приказал вынуть пилотку изо рта фашиста, задал вопрос. Правдин перевел. Но фашист молчал. Он только зло плюнул и зверем посмотрел на партизан.

– Вот, сволочь, не желает говорить! – возмутился Правдин.

– А чего ему понапрасну болтать. Он по-своему прав, – отозвался Маркин.

– Это ж почему?

– Да потому, Витька, что в такой ситуации хоть говори, хоть не говори, все равно – хана.

Правдин задумался, рассматривая немца.

Андреев отрезал большой ломоть хлеба, положил на него кусок сала, подозвал мальчишку, который все это время сидел под телегой.

– Возьми-ка, Митюк, на дорогу и домой собирайся.

– Дядь, а зачем мне домой? Я хочу с вами остаться.

Андреев ласково посмотрел на мальчишку, потрепал его по голове:

– Что ты, парень, нельзя. Как же ты уйдешь с нами, не предупредив родных? Нет, брат, так нельзя.

Мальчишка поднял на Андреева мокрые от слез глаза:

– Нету у меня родных. Один дед остался, а он тоже собирается в партизаны.

– Как нет? А где же они?

– Тятяня на войне, а мамку повесили. Раненых красноармейцев она в лесу спасала. Поймали ее и вместе с ними...

Партизаны участливо посмотрели на мальчишку. Галушкин хотел было взять Митюка с собой, но, поразмыслив, решил, что брать мальчишку не следует, слишком опасен был их путь.

– Да, Митюк, – подошел он к нему, – ничего не поделаешь. Так надо. Забирай своего Ваську и трогай к деду.

Митюк опустил голову, повернулся и пошел к лошади.

– А ну-ка, постой, Митюк! Что это у тебя?

Мальчишка остановился. Галушкин отвернул ворот его полотняной рубахи, потрогал пальцем синий рубец. Митюк поежился от боли.

– Когда Васька не хотел бежать, Ганс и меня – прутом.

– У-ух, зверь! – выдохнул Галушкин.

Он осмотрел вздувшиеся синяки на груди и спине Митюка.

– Ну, что ж, Митюк. Не обижайся, брат. Придет время, и ты будешь воевать. Если спросят, куда Ганса дел, так скажи, что он пересел на попутную машину, – посоветовал Галушкин мальчишке, крепко пожимая его маленькую руку, потом осторожно обнял его за худые плечи.

– Ладно, скажу.

– Ну, иди.

Митюк вздохнул, вытер глаза рукавом и пошел, ведя лошадь за повод.

Партизаны стали собираться в дорогу. Оставаться на дневку вблизи такого оживленного большака было опасно.

Фашист по-прежнему упорно молчал. Допрос решили отложить. Андреев развязал фашисту руки, хмуро пробасил:

– А ну, Ганс Фрицевич, возьми-ка эти мешочки.

Он указал рукой на отощавший ранец, на свой вещевой мешок и сумку с толом.

– Чего это ты придумал, Леха?

– Да вот, Лаврентьич, хочу заставить фашиста поработать. Не даром же он, гад, ел наше сало и хлеб!

– Посмотрим, что у тебя получится.

Но фашист и не думал подниматься. Он продолжал сидеть, тупо уставившись в землю и бормоча что-то под нос.

– А ну, вставай! – толкнул его в спину Андреев.

– Цум тойфель, доннер ветер!.. Русише швайне! – вдруг гаркнул немец и хищно оскалил крупные зубы.

– Виктор, чего это он рычит? – спросил Андреев, всматриваясь в побагровевшее лицо фашиста.

Правдин засмеялся.

– Чего ты смеешься?.. Переведи!

– Он говорит, что ты, Леха, не кто иной, как русская свинья, которую он с удовольствием посылает ко всем чертям. Понял?

– Да ну? Врешь!

– За дословность перевода не ручаюсь, но за смысл – головой. Можешь мне верить, Леха.

– Лаврентьич, я думаю, что мертвый фашист всегда безопаснее живого. Может, оставим его здесь?

– Я, Паша, с тобой согласен. Но мне хотелось бы перетащить его через линию фронта. Ведь «язык» совсем свежий, понимаешь? А тут такое интенсивное движение. Возможно, что недалеко их крупный гарнизон или какая-нибудь база. Немало ценного он может знать.

– Это верно. Ну, черт с ним!

Маркин поскреб затылок, еще раз выругал пленного и отошел. Правдин хлопнул Андреева по плечу.

– Леха, а что тебе стоит? Я бы на твоем месте так и поступил.

– Как это еще?

– Сало из его ранца и ты ел? Ел. Да и сигареты его курил. Ну вот, дорогой, теперь и тащи его ранец.

– Да брось ты, Виктор! Ребята, я серьезно, что мне теперь с фашистским паразитом делать? – спросил Андреев и беспомощно развел руками.

– Что делать? – спросил Галушкин, строго посмотрев на немца.

Перед его глазами еще стояла худая спина и грудь Митюка, исхлестанные прутом.

– Да. Видишь, не желает, и всё, гад! – ответил Андреев.

– Я думаю, что делать тут, Алексей, ничего особенного не надо. Только заставить его немного мыслить.

– А как же его заставишь?

– Погоди-ка.

Подойдя к немцу сзади, Галушкин крикнул:

– Ахтунг! Штей ауф!

Немец вздрогнул и подскочил как ужаленный. Приложив руку к пилотке, он замер. Минуту царило молчание. Потом лес огласился дружным хохотом. Даже Николай приподнял голову и с интересом смотрел на пленного. Оккупант стоял, широко расставив ноги. Но это не помогло: широкие брюки медленно сползали. Оказывается, Андреев срезал у пленного на брюках все пуговицы, чтобы тот не убежал, а собираясь в дорогу, забыл вернуть ему брючный ремень.

Пока партизаны смеялись, фашист подобрал штаны, огляделся и вдруг кинулся бежать. Да так резво, что через секунду его широкая спина замелькала между деревьями. Он бросался то влево, то вправо, как заяц.

– Стой! Хальт!

Но фашист не останавливался. Галушкин вскинул автомат...

– Жаль, не получился «язык». Правдин и Щербаков останутся и подорвут по два телеграфных столба. Остальные за мной!

Галушкин вытер пилоткой пот с побледневшего лица и быстро пошел на восток.

XVIII

Со всех сторон слышался шум, гам, визг, чириканье. В густой листве суетились птицы. Лесное озеро, похожее на огромное блюдо, застыло, четко отражая небо и густой лес.

Галушкин вслушивался в гул артиллерийской стрельбы, которая то накатывалась громовыми раскатами, то вдруг затихала. Звуки далекого боя они слышали уже третий день. Теперь, судя по звукам, до линии фронта оставалось пять-шесть километров.

В отряде, наверное, уже не раз запрашивали Большую землю: где, мол, Галушкин? Не вышел еще? А может быть, их уже нет? Ведь в отряде осталось больше больных и раненых, чем здоровых!

– Лаврентьич, ты чего не спишь? – перервал его раздумья Маркин. – Давай храпи, а то заставлю вместо себя дежурить.

Галушкин посмотрел на уставшее заросшее лицо друга. Как изменился за время похода этот жизнерадостный и веселый парень. Борис видел, как слипались у Маркина глаза, как неудержимо клонилась на грудь голова.

– Товарищ дневальный, не кажется ли тебе, что надо побриться?.. Пашка, ты же на бандита с большой дороги похож.

Маркин потрогал подбородок, сделал удивленное лицо.

– Смотри-ка, действительно зарос. Странно. Я же брился перед выходом из отряда.

– Возможно. А ты знаешь, сколько дней мы в походе?

Маркин подумал минутку, почесал затылок.

– Я, Боря, не влюбленный, дневника не веду. Но, думаю, что уже больше двух недель.

– Сегодня, Пашенька, восемнадцатый день, как мы блукаем по лесам.

– Да-а, выходит, уже время и побриться, – Маркин подергал себя за бороду.

Галушкин кивнул.

– Вот так-то, Паша! Ну, смотри тут.

– Хорошо, Боря, спи.

Галушкин натянул на голову плащ-палатку, а Маркин взял автомат, пошел в лес, чтобы со стороны наблюдать за лагерем. Ему казалось, что так будет надежнее: если враг кинется к ребятам, он ему очередь в спину.

Солнце наконец перевалилось через лес, стало пригревать, потянул ветерок, сморщил поверхность озера, закачал верхушку огромной сосны, под которой присел Маркин. Старые ветви заскрипели, а Маркину сквозь назойливую дрему казалось, что кто-то живой кряхтит, стонет и подкрадывается к их стану. Он вскакивал, вскидывал автомат, оглядывался по сторонам, но вокруг было спокойно. Несколько раз обошел вокруг лагеря, потом снова сел под сосну. Когда становилось невмоготу бороться со сном, он шел к озеру, плескал в лицо холодной водой...

Кончился и восемнадцатый день. Они сидели вокруг костра и не торопясь готовились к ночному походу. Навес из еловых ветвей над костром охлаждал дым, и он расползался по земле, словно легкий туман. Проводник шелушил сосновые шишки, собирал в шапку мелкие маслянистые орешки. Партизаны чистили оружие, чинили одежду, Галушкин на ощупь старательно скреб бритвой подбородок. В путь не торопились, ждали пока совсем стемнеет.

– Ну, ребята, надо трогаться, – сказал командир, глядя на часы.

Все молча встали и пошли за ним.

С проводником простились на узкой лесной тропе. Эта тропа, по его мнению, вела к линии фронта. Крепко пожимая руки партизанам, проводник сказал:

– Прощевайте, ребятки, остерегайтесь. Сдается мне, што до фронта совсем рукой подать. Жарко будет... Столько ден хорошо было, а тут... да не дай бог!

– Ничего, папаша, прорвемся, – успокоил его Галушкин. – Спасибо тебе. Передай привет товарищам.

– Все исполню, как просишь. Счастливого вам пути. Будете возвращаться к себе в отряд, не забудьте к нам заглянуть.

Ребята подняли носилки, а проводник снял шапку и так стоял, пока партизан не поглотил переполненный птичьими голосами лес.