Текст книги "Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы"

Автор книги: Алексей Вульф

Соавторы: Павел Щеголев,Евстафий Атачкин,Петр Губер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

24 ноября.Сегодня Екатеринин день: именины двух моих двоюродных сестричек. Одна теперь в Саратове – в пределах дальних! – забыла меня. Другая в Твери, вероятно, с моими сестрами прыгает французскую кадриль, и тут меня не понимают, по крайней мере, она. – В Петербурге прошлого года я был у Симанской и у Бегичевых, где две Катерины. Здесь еще менее остался я, верно, в памяти. Александра Ивановна хоть и спрашивает часто (сестра пишет) обо мне, но это одна вежливость или больше хорошая память всех людей, самых даже незначительных, которых она встречала в жизни. Я могу решительно сказать, что зная ее целый год и видав иногда очень часто, – во время бытия матери в Петербурге, – я не видал ничего с ее стороны, кроме холодной вежливости; я не слышал ни одного приветливого слова, ни такого, которое бы показало, что она малейшего удостаивает меня внимания. – Несмотря на обидную такую недоступность, я ее люблю и очень желал бы ей понравиться. – Она, может быть, кажется прекрасной женою. – Довольно странно: с ее прекрасными качествами и состоянием она по сию пору не замужем. – Но вот куда мечта заносит из Сарыкиой из середы чумы!!

В Дерпте этот день я обыкновенно тоже приятно проводил. В Лифляндии обычай накануне Екатеринина дня (также как и на Мартына Л.) маскироваться: с вечером начинают толпиться по улицам маски, их принимают с удовольствием во все дома, угощают и, где находят молодых девушек, танцуют. Вольность, которой пользуются маски, придает много цены этим удовольствиям. Я помню не один такой вечер, который много принес мне удовольствия, особенно приготовлениями к маскараду.

Говоря о маскарадах, я вспомнил, когда, приехав в Петербург, я встретил 28 год на таком у Лихардова. Это было первое общество блистательное, в которое я взошел в Петербурге. Я выбрал себе турецкий костюм очень к лицу и, кстати, по обстоятельствам. Все лица, там бывшие (исключая сестер), мне не более были известны, как и жители Стамбула; следственно, я очень естественно мог представлять азиатца, все сие в первый раз видящего. Мне отдали справедливость, признав меня в этом костюме одною из лучших масок. И точно: наклеенная борода очень красила меня (я не надел маски, потому что еще в Петербурге меня никто не знал). – Однако я недолго остался на бале: дождавшись наступления нового года, я тотчас уехал. Мне наскучило смотреть на французские кадрили, в которых не было ни одного для меня занимательного лица. – Жаль, что я приехал в Петербург один и без способов вступить в большой свет, как говорят. Я не имел возможности сам пробить себе дорогу, потому что не имел столько денег. Вот и остался я около Фонтанки, куда меня судьба выкинула с почтовой телеги, в малом кругу родных и знакомых. Если бы не дом Дельвига, то жизнь моя в Петербурге была самая бесполезная и скучная. Бывая у него всякий день, я по крайней мере был в кругу литераторов – едва ли не лучшем во всем Петербурге – и оттого познакомился почти со всеми тогда жившими в Петербурге. Такое общество людей образованных, хотя и не самое блистательное, во всех почти отношениях предпочтительнее высокого круга знакомых, где, кроме городских новостей и карт, ничего не слышишь. – Об этом обществе, в котором он жил, мне дала понятие связь с Пушкиным. Вероятно, будь я счастливее в Петербурге, получив выгодное место в статской службе, я не захотел бы сюда. В департаменте податей и сборов нечего было мне ожидать, жить стоило слишком дорого, – что же оставалось мне делать, как не испытать здесь моего счастья, – здесь в мазанке, с полдесятком гусар, делающих теперь (ночью) воздух нестерпимым!!! О, своенравный рок!!

25 ноября…Еще я прослужил лишний месяц юнкером. Наступил 11-й месяц моей службы, а я и не предвижу моего производства; это мне еще неприятнее ради домашних. Так-то исполняются в России законы, и так мои надежды! Это будет, однако, весьма занимательно, если еще несколько месяцев я не дождусь представления и возвращусь в Россию юнкером. Тогда я в праве буду сказать, что несчастливо служу. – Все это меня не заботило бы, если бы я скорее получил деньги.

26 ноября…Вчера вечером ходил я к Воейкову играть в шахматы; я чрезвычайно рад, что нашел здесь эту игру, – она здесь становится вдвое занимательнее обыкновенного. Я намерен часто ею пользоваться.

28…Я теперь часто читаю Священное Писание; я начал с деяний Апостолов. Они кажутся мне весьма неполными, и трудно из них понять постепенный ход распространения христианской веры; к тому же они говорят почти только про одного апостола Павла. Теперь я за его посланиями. – Теперь я опять буду заготовлять письма домой.

29. Вчера я начал писать, но написал только одну страницу к матери. – На охоту вот уже другой день тоже, что я не хожу: постоянный холод мешает, нет пороши. Сейчас мне, не знаю, как пришло на ум сожалеть, что я прошлого года лучше не воспользовался кокетством Map. П. Надо сознаться, что я был с ней чрезвычайно неловок и глуп. Как не иметь женщину, которая выходила со мной одна в кабинет мужа, оставляя гостей, чтобы сидеть со мной, пока я с кофеем курю трубку! – И я всегда бываю таким олухом; в Старице Машенька Борисова и Наташа Казнакова также прошли у меня между пальцев. – Дай бог, мне быть впредь умнее, а то « дурно, дурно, брат Александр Андреевич», – как говорил Пушкин. – Как жаль, что Грибоедов так несчастливо окончил свое только что открывшееся поприще гражданской службы. Как литератор, он останется всегда в числе отличнейших талантов нынешнего времени. Его «Горе от Ума» всегда будет иметь цену верной и живой картины нравов своего времени. – Вот подробности и причины возмущения надорванного в Тегеране жертвою, которою он сделался вместе со всей свитой нашего посольства. – Для решения какого-то процесса приведены были несколько женщин персидских в дом нашей миссии и должны были там остаться под стражей. Грибоедова человек, вероятно Ловлас, из петербургских камердинеров, пожелал воспользоваться этим случаем. Несогласие азиаток привело его к насилию. Народ, возбуждаемый каким-то недовольным Эмиром за то, что их жены будут ……… [замененное на другое по смыслу слово в издании «Дневников» 1929 г., в оригинале, очевидно, нецензурное] русскими, услыхав их крики о помощи, бросился в дом, несмотря на сопротивление нашей почетной стражи, и прежде, нежели подоспели войска шаха, перерезал всех, кого бы там ни встретил. Из всех чиновников посольства нашего спасся один только Манзи, уехавший в тот день из города на охоту. Так сделался человек, одаренный отличным умом и способностями, жертвой той беспорядочной жизни, которую он прежде вел. У другого господина верно слуга не осмелился бы сделать подобного своевольства. Хорошо, что Шепелев не поехал с ним, а то быть бы и ему теперь без головы. Что мой милый собрат на поле наук теперь делает и где он?

3 декабря.Сегодня месяц, как мы сюда пришли; должно признаться, что он скоро прошел, как вообще проходит время без занятия и в однообразной жизни. – Слава богу, чума, кажется, прекращается (чтобы не сглазить). Я читаю теперь «de l’origine de tous les Cultes, p. Depuis». – Он хочет доказать, что Христова вера, так как и все другие веры, не что иное, как почитание природы или всего мира (бога), и что Христос есть миф о солнце.

Я не прочитал всего еще, а слог его очень хорош, и покуда его мнение кажется мне справедливым, исключая о Христовой вере.

4 декабря.Дельво говорил, что полковник снова меня представляет и прочит в полковые адъютанты. – Он получил тоже известие, что за 31 августа награжден Георгием IV степени; Александр Муравьев получил 3 степени за ложь, что будто бы собственноручно отнял полковое знамя, тогда когда он его взял у гусара нашего полка. Не увидев собственными глазами, не поверишь, как эти награждения даются и заслуживаются. Смело можно сказать, что из 10 вряд ли один заслужен; награждаются обыкновенно более всех адъютанты и вообще люди, находящиеся при штабах. До фронтовых же офицеров доходит весьма мало награждений, которые и здесь пристрастно раздаются.

5 декабря.Нам непременно нужен хороший кавалерийский генерал, потому что государь сам нами не занимается.

7 декабря…Сколько вчерашний день разлилось наград в нашем стольном граде Петра – до нас они не дойдут, но мы их и не ожидаем; хотя бы получить должное, а главное мне, чтобы прислали скорее деньги…

8 декабря…Кусовников мне сказал правду про Г. Плаутина. Мать пишет, что он получил Тираспольский конный Егерский полк, и что тем разрушилась ее надежда на замужество сестры. – Хотя он и волочился за ней, но я не надеялся на него. Сестра не умеет себя вести и вряд ли когда-либо таким образом найдет порядочного мужа. – Мать говорит, что она теперь только желает меня знать офицером и не надеется скоро увидеть меня; кажется, не быв в Турции, как я, честолюбивые мечты ее, видеть меня однажды полковником или статским советником, не оставили…

9 декабря…Рославлев читал несколько мест из Ростовцева трагедии «Персей». Странно, что я про него ничего не помню, кроме стиха Языкова, не весьма для него лестного…

12 декабря…Сегодня празднуют в Дерпте основание университета и раздают медали за обработание задач, – несколько лет и я праздновал этот день и проводил иногда приятно. В 23 году на празднике я очень много танцевал в нашем студенческом клубе на балу, в этот день всегда даваемом. В 25 я был одним из церемониймейстеров, смотрел за порядком (я был во всем блеске студенческого мундира) во время торжества погребального в честь умершего императора, где говорили на этот случай речи, и были петы дерпскими красавицами духовные гимны. После того вечер я просидел у Языкова и выпил (что очень много) 7 стаканов чаю от большой жажды и усталости.

В записках моих прошлого года сказано, что 12 декабря Софья Михайловна, несмотря на зубную боль, любезничала со мной, – а нынче? – Я уже позабыл все сладострастие пламенного поцелуя, всю прелесть прекрасной ручки… Не касаясь ни добродетели девичьей, ни обязанностей замужества, – живу теперь одними воспоминаниями, простыл, не верю в себя. Может быть, мне теперь навсегда должно будет отказаться от упоений сладострастия: если останусь служить, то буду жить в краях необразованных, а проведши так несколько еще лет – пройдет молодость, а с ней и способность наслаждаться. Если не совсем так случится, то по крайней мере вряд ли я снова буду иметь столь благоприятное время, как прошлый год.

18 декабря.Наконец, в два часа пополудни, приехали мы к тетке Анне Ивановне Понафидиной, где жил Петр Маркович с Лизой. Подъезжая к дому, где полагал я, что встречу мою любовь, сердце мое забилось, но не от ожидания близкого удовольствия, а от страха встретиться с нею. На этот раз я избавлен был от мучительной сцены первого свидания: Лиза с новым своим другом Сашенькой были в Старице у Вельяшевых. (Дружба этих двух девушек единственная в своем роде: Лиза, приехав в Тверь, чрезвычайно полюбила Сашеньку, они сделались неразлучными, так что хотели вместе ехать в Малороссию. – Лиза, зная, что я прежде волочился за Сашенькой, рассказала тотчас про свою любовь ко мне и с такими подробностями, которые никто бы не должен был знать, кроме нас двоих. Я воображаю, каково Сашеньке было слушать повторение того же, что она со мною сама испытала. Но она была так умна, что не ответила подобной же откровенностью.) Уведомив в нескольких строчках Лизу о нашем приезде, вечером поехал я к своим домой в Малинники. Надобно было ехать мимо самого Берновского дома, где жила моя добродетельная красавица, за год расставшаяся со мною в слезах, написавшая ко мне несколько нежных писем, а теперь, узнав мою измену, уже не отвечавшая на любовные мои послания. Как можно было проехать, не взглянув на нее? Я же имел предлог отдачи писем. – Моя прелесть вспыхнула и зарумянилась, как роза, увидев меня. – Я же заключил, что она еще не совершенно равнодушна ко мне, но несносная ее беременность препятствовала мне; когда женщина не знает, куда девать свое брюхо, то плохо за ней волочиться.

Полюбовавшись на Катиньку, поехал я в Малинники. Там я нашел дома только мать с сестрою: Евпраксия жила у Павла Ивановича, а Саша была в Старице.

Мы были очень рады друг друга видеть, как, разумеется, и провели вечер в разговорах о петербургских знакомых. От сестры же я узнал все, что здесь делали мои красавицы и Пушкин, клеветавший на меня, пока он тут был.

На другой день увидел я и Евпраксию. Она страдала еще нервами и другими болезнями наших молодых девушек. В год, который я ее не видал, очень она переменилась. У нее, видно, было расслабление во всех движениях, которое ее почитатели назвали бы прелестною томностью, – мне же это показалось похожим на положение Лизы, на страдание от не совсем счастливой любви, в чем я, кажется, не ошибся. К праздникам собирались мы ехать в Старицу, чтобы провести их там вместе с Вельяшевыми, и ожидали там много веселья. Прежде чем мы поехали туда, ездил я еще в Берново. Неотлучный муж чрезвычайно мешал мне; она твердила мне только о моей неверности и не внимала клятвам моим, хотела показать, будто меня прежде любила по-братски (не очень остроумная выдумка), точно также как и теперь.

Весьма ею недовольный, оставил я ее…

21 декабря 1829 г. Сарыкиой.Во все мое пребывание в Малинниках и Старице, год тому назад, успел я только написать эти страницы. Теперь, на свободе, в уединенной моей хате, воспоминание этих дней часто занимает меня; я вижу и грустную Лизу, которой каждое движение, каждое слово, каждый вздох был сознанием в любви – мне упреком, и умную Сашу, соперницу холодной Катиньки, которая просто пуста,

 
Но эти перси и уста
Чего они незамечают! – (Язык. [ов])
 

и старицких красавиц, меня соблазнявших. Я решился пополнить, сколько можно, мой дневник, описав эти дни, богатые для меня происшествиями любовными и глупостями с моей стороны. Откровенно сознаюсь я в них, в надежде, что впредь подобных не стану делать.

27 декабря.Первые два дня праздников Рождества я не мог писать, потому что, во-первых, охота меня много занимала, – мы ездили втроем, с Шедевером и Якоби, довольно удачно за зайцами и куропатками, – и во-вторых, потому, что вчера и третьего дня не только мои хозяева, но даже и Арсений так пьянствовали, что выжили меня совершенно из хаты. Последнего я хотел было вчера больно высечь, а сегодня уже раздумал: он заслуживает быть наказан, ибо мало того, что в первый день праздника он, напившись, поколотил хозяина, – на другой день, несмотря на мое приказание, он напился еще более. Это слабость с моей стороны – не наказывать за такие поступки, но я не в состоянии терпеть около себя человека, которого я должен бить, – я бы хотел, чтобы мне служили из доброй воли, а не из страху. Но, кажется, с нашим бессмысленным и бесчувственным народом до этого не доживешь. Третьего дня я получил от матери письмо от 4 октября из Малинников, то самое, о котором она говорила в своем письме из Пскова от 15 октября, которое, однако, я уже недели две как получил; это оттого, что последнее было послано через Андреева. – Мать пишет, что в Тригорском она нашла все хозяйство в большом беспорядке. Я не ожидал этого от лифляндского хозяина; он мог обманывать и красть, а расстраивать имение ему не было никакой выгоды. Она также пишет, что Пушкин в Москве уже; вот судьба завидная человека, который по своей прихоти так скоро может переноситься с Арарата на берега Невы, а мы должны здесь томиться в нужде, опасностях и скуке!!! Оставленная в Тригорском Катинька, говорит мать, похорошела: дай бог, она большего состояния не будет иметь, следственно красота не помешает ей. Странно, что сестра молчит про Анну Петровну, я уже не знаю, что думать. – О производстве в офицеры ничего тоже не слышно, я уже не ожидаю его более…

1830

15 февраля.Пообедав вчера у Ушакова жирным гусем, мною застреленным, пробудился я из дремоты приходом Дельво, который принес большой пук писем. В нем нашлось и два ко мне: оба сестрины от октября, в одном же из них приписка Пушкина, в то время бывшего у них в Старице проездом из Москвы в Петербург. Как прошлого года в это же время писал он ко мне в Петербург о тамошних красавицах, так и теперь, величая меня именем Ловласа, сообщает он о них известия очень смешные, доказывающие, что он не переменился с летами и возвратился из Арзерума точно таким, каким и туда поехал, – весьма циническим волокитою.

Как Сомов дает нам ежегодно обзоры за литературу, так и я желал бы от него каждую осень получать обзоры за нашими красавицами. – Сестра в первом же своем письме сообщает печальное известие, что Кусовников оставляет Старицу, а с ним все радости и надежды ее оставляют. Это мне была уже не новость. Во втором же она пишет только о Пушкине, его волокитствах за Netty. – Важнее сих известий то, что будто бы Дрейер в Тригорском украл одними деньгами на 10 тысяч. Положим, что здесь есть преувеличение, но если и половина тут правды, то довольно, чтобы прогнать такого агронома…

Херсонская губ., 28 июня, деревня Шип.Вступление мое в пределы отечества было ознаменовано для меня многими неожиданными случаями. В один день, 26 июня, я освободился от карантина, вступил в Россию и получил приказ (Высочайший) о производстве меня в корнеты, последовавший 5 мая; на другой же день я получил письма от матери и сестры, от каждой по два, наконец, 87 червонцев денег.

Таким образом, мои ожидания исполнились, но неудовлетворительно: я произведен без старшинства, следственно, если не возвратят оного, то теряю год службы; тысяча рублей денег присланных не достает даже на одну уплату моих долгов, простирающихся до 1300 р. Это тем неприятнее, что я не могу надеяться, по расстройству нашего хозяйства, скоро получить еще денег; а с офицерским чином издержки увеличатся, жалованье же ассигнациями так мало, что о нем и упоминать не стоит. Трудно будет жить. Письма матери довольно печальны: хозяйственные хлопоты ей не по силам, доходов вовсе почти нет, так что она не в состоянии и уплатить проценты в опекунский совет. В таких обстоятельствах трудно исполнить ее план, чтобы мне через год выйти в отставку и вступить в гражданскую службу, – тогда надо жить в Петербурге, а чем? Она не помнит или не знает, что я оттого только и оставил Петербург, что предвидел невозможность пристойно себя там поддерживать.

Сестра сообщает мне любопытные новости, а именно, две свадьбы: брата Александра Яковлевича и Пушкина на Гончаровой, первостатейной московской красавице. Желаю ему быть счастливу, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и с его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему бедному носить рогов, то тем вероятнее, что его первым делом будет развратить жену. Желаю, чтобы я во всем ошибся. Письма сестры печальны и оттого очень нежны; она жалуется на судьбу, и точно жизнь ее вовсе не радостна.

30 июня, нем. колония Bergendorf. Дневка.Вчера после перехода верст в 20, пришли мы в здешнюю колонию на дневку. Нам показали квартиру в трактире, где мы нашли трех хорошеньких немочек. Волокитство наше довольно было благосклонно принято красавицами не очень строгих правил; один поцелуй, дарованный мне, взбунтовал всю мою кровь, остановил дыхание в груди. Что же было бы, если бы оный был любовью данный?..

3 июля, дер. Борщ.У меня было вышла из памяти, тоже весьма замечательная новость, что Софье Михайловне бог дал дочь. Жалею, а барон верно более, что не сын, но и это хорошо; воспитание дочери займет ее…

21 июня.Вчерашний день, как первый в своем роде, был очень скучен; поутру почти все разъехались в Сквиру, я остался один с Рошетом. Несмотря на то, не мог я усидеть более получаса, так я отвык от занятия. С Рошетом вместе заходили мы к Рахели, хорошенькой дочери богатого здешнего жида, 18-летней разводной жене, которая кокетничает не хуже всякой христианки. Куда делись моя разборчивость и аристократизм? Вечер весь проходил я на охоте, это занятие не обманчиво: если не застрелишь дичи, то по крайней мере убьешь наверное время.

Поход наш, если не был столь приятен, как он мог бы быть, но нельзя сказать, чтобы он был и очень скучен. Вступив в Каменец-Подольскую губернию, ожидали мы в деревнях быть принимаемы помещиками, но мы ошиблись: нигде и никто нас не приглашал к себе. Это может быть и оттого, что в деревнях, где мы останавливались, не было живущих в них помещиков, или что, кроме нас, много проходило войск. На дневке в Балте, где нашли порядочный трактир, заказывали мы себе порядочный обед, после которого и шампанскому был черед; по старому обычаю, я несколькими бутылками праздновал мое производство. Проходя Тульчин, смотрел нас Красовской и был очень доволен полком; тут же я сшил себе сюртук, который почти и истощил мою казну. Труппа польских актеров, играющая здесь на домовом театре графа Потоцкого, изрядная: по крайней мере она мне показалась такой, сколь я мог судить об игре актеров, не зная польского языка. Самая же зала театра очень хороша.

Свирка. 29 июля…Пришедши сюда, я нашел здесь письмо от Анны Петровны, на которое я ей сегодня и отвечал. К большому моему удивлению, пишет она, что чрезвычайно теперь счастлива, т. е. что страстно любит одного молодого человека и им также любима. Вот завидные чувства, которые никогда не стареют; после столь многих опытностей я не предполагал, что еще возможно ей себя обманывать. Посмотрим, долго ли страсть продолжится и чем она кончится…

24 августа.Сегодня, как воскресный день, был я у обедни. Наша литургия разделяется на три части. Это разделение можно приметить и по слушателям или молящимся: в первой части все тихо и мирно, ни одна женщина не поднимает от полу глаз; во второй они начинают уже оглядываться, а мужчины вертеться, – наш полк имеет везде более вольности; в третьих же слышны во многих местах разговоры; одни здороваются друг с другом; другие говорят о делах своих, иные же и смеются. Приметно, что, чем ближе к концу, тем веселее становятся лица.

25 августа.Вчерашний день, против обыкновения, провел я не в трактирах, а дома. Описывая последнее мое пребывание в Тверской губернии, я написал целый лист; так долго я уже давно не занимался ничем, оттого и заснул я довольнее собой, чем обыкновенно. Занятие это выгоднее и для кармана: как ни остерегайся, а, будучи в трактире, все издержишь лишний рубль.

27. Что-то Анна Петровна давно не пишет, не оттого ли, что ее любовные восторги, может, уже прошли…

29. Я встретил здесь молодого, лет 18-ти, еврея, удивительно похожего на Софью Михайловну: тот же оклад лица, те же черты, брат не может быть более похож на сестру, как он на нее; долго я на него глядел и все более находил сходства. О женщинах, которые некогда нравились, всегда с удовольствием вспоминаешь…

Время я все одинаково теперь провожу между двумя биллиардами, на которых я вчера опять был счастлив. Что-то давно я не получал писем, особенно от Анны Петровны.

1 сентября.Петербургская почта, приходящая в субботу, опоздала целым днем, пришедши только в воскресенье. Зато я получил с нею письма из дому и от Анны Петровны. Во-первых, нет ничего особенного, кроме предвиденных мною известий недостатка денег. Анна Петровна сообщает чрезвычайно любопытное и очень неожиданное известие, что замужество Лизы разошлось по причине чахотки ее жениха. Я бы лучше желал ее видеть чьей-либо супругою, чем разошедшеюся невестою; второй жених не так скоро найдется, как первый, а оставаться девушкой очень печально. Моя любовь вспоминает ли теперь меня и знает ли, что я теперь так близко от нее скучаю!!! Если бы у меня были деньги, кто знает, усидел бы я здесь, теперь же при всем желании уехать, я прикован к Сквире. Анна Петровна все еще в любовном бреду, и до того, что хотела бы обвенчаться со своим любовником. – Удивляюсь ей!

4 сентября. Д. Антоновка.Отправив третьего дня Арсения с вещами вперед, я хотел после обеда на нанятых лошадях доехать до деревни Антоновки, где стоит штаб нашего эскадрона…

Главная причина желания моего возвратиться была другая: я желал еще раз увидеть жестокую трактирщицу, недоступную до сей поры для меня. Не дождавшись исправления повозки, я пошел в город; с таким нетерпением я бежал, как бы на условленное свидание с любовницей. Идя, я обдумывал все нежности, которые хотел ей сказать, – одним словом, я в эту минуту был как влюбленный юноша. В трактире я нашел всегдашних игроков биллиарда, сражающихся уже в «а la guerre» (я до такой степени забыл французский язык, и что не умею написать и этих двух слов). Но с каждым шагом, с которым я приближался к моей красавице, смелость более и более меня оставляла. Довольно неловко, однако, успел я ей сказать, что для нее воротился, и как мало она меня награждает за услужение ей. Она улыбнулась и не ушла (!!), – вот и все, чем я могу похвалиться. И на другой день она была милее, чем обыкновенно, а я все не имел духу завести с нею разговора. Вот каков я теперь! я скоро стану застенчивее красной девушки, прожив здесь еще несколько времени!!! В другом трактире, у Блезера, я очень спокойно переночевал, потому что чрезвычайно давно я не спал на хорошей постели; другой год, как я не знаю пуха, а сплю на земле, во все время похода, и на сене, настоящим воином. Всю ночь и утро шедший дождь позволил нам выехать, наконец, из Сквиры только после обеда, когда небо немного прочистилось… За полутора часа езды по грязной дороге приехали мы сюда. Ушакова не нашли мы дома, почему я пошел прямо на мою квартиру, где весь вечер вчера писал письма…

5 сентября.Погода стоит все та же, самая дурная, осенняя; в моей хате оттого еще скучнее; впрочем, на нее я не могу жаловаться: она довольно просторна и чиста, что же более мне можно требовать? Малороссийские избы несравненно лучше русских тем, что они всегда чисты, вымазав ее раз в неделю, она как новая, ежели зимою они не будут холодны, то в рассуждении квартир не останется ничего желать.

Сегодняшнее число мне памятно по двум причинам: раз, как именины Лизы, а потом, как день, в который мы под Шумлою получили известие о заключении мира. Год тому назад радость окончания войны и удовольствие возвращения в отечество заглушали мои заботы и обманутые надежды. Два года назад любовь и они ласкали меня. А теперь скука бродит со мною неразлучно, как тень моя.

8 сентября.Сейчас кто-то взошел ко мне; я пошел посмотреть, и глядь, – это была моя хозяйка, очень недурная, молодая бабенка, за которой я начал волочиться; она побежала вон, я за нею через сени (которых двери я увидел заложенными) и другую хату, где она спряталась за печку.

15 сентября.Что касается до сквирских новостей, то их мало: театр, там появившийся, все еще существует, два раза в неделю играются на нем комедии Коцебу и т. п. Труппа не блистательная, даже и хорошенькой актрисы нет ни одной, но по месту и публике она очень хороша. Последняя, состоящая из городских чиновников и нашей братьи офицерской, не может быть взыскательна, ибо очень немногие из оной видели лучшее. И сцена, поставленная в сарае жидовской корчмы, очень изрядная, места, разделенные на ложи(!!), кресла и партер, или лавки, вмещают с сотню зрителей, – чего же более можно требовать от сквирского театра? Мою красавицу в трактире, со всем ее домом, жестоко побил пьяный мой сослуживец Милорадович, человек пустой и чрезвычайно задиристый, который с первой встречи с ним мне очень не понравился.

Откинув всякое лицеприятие, подобный поступок – без причины поругать слабую женщину – низок; несмотря на 1500 руб., которыми он за это обязан поплатиться, стращают нас закрытием любимого трактира. Удивительно, как нас можно этим испугать, и много ли мы потеряем! Но оставим это. Пользуясь случаем слушать оправдания, я много говорил с недоступной, хвалил ее прелести: зубы, ножки (те и другие точно хороши), даже последние ласкал; на мои любовные слова отвечала она иногда улыбкой. Говоря с миленькой своей дочерью, она назвала ее «сердцем» (очень обыкновенное выражение у поляков). «Когда же вы меня так назовете?» – спросил я, и, к удивлению моему, сложив с уст обыкновенную в таких случаях печать молчания, она отвечала: «Не знаю»; на другой ее ответ, что я над всеми так смеюсь, я отвечал: когда это насмешки, то она могла заметить, что я над нею одной так смеюсь. Конечно, я весьма медленно подвигаюсь вперед, но все еще безумной надежды не теряю, тем более что это единственное развлечение, которым я могу пользоваться в бедном образе моей жизни.

17. Возвратясь из Сквиры, вот два дня как я живу почти не выходя из моей хаты, окруженный присланными мне матерью: Литературной газетой, издаваемой Дельвигом и Сомовым, их же Северный Цветок на этот год, Телеграфом и письмами из дому и от Анны Петровны. От чтения первых я перехожу к занятию последними, на которые я уже приготовил ответы к завтрашней почте. С матерью и сестрой я говорю почти только о моей нужде и деньгах, а с Анной Петровной об ее страсти, чрезвычайно замечательной не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов, сколько по многолетней ее опытности и числу предметов ее любви. Про сердце женщин после этого можно сказать, что оно свойства непромокаемого, impermeable (Вяз.[емский]), – опытность скользит по ним. Пятнадцать лет почти беспрерывных несчастий, уничижения, потеря всего, чем в обществе ценятся женщины, не могли разочаровать это сердце, или воображение, по сию пору оно как бы и первый раз вспыхнуло. Какая разница между ней и мною. Едва узнавший, однажды познавший существо любви, – в 24 года, я, кажется, так остыл, что не имею более духу уверять, что люблю!!!

Северные Цветы на 1830 год никак не могут сравниться с вышедшими в 29, которые решительно лучше своих прежних, и стоят наряду с предшественниками своими. Даже отделение поэзии, всегда и во всех альманахах превосходящее прозу, весьма бедно. Отрывок из VII гл. «Онегина», описание весны, довольно вяло; маленькие, альбомные его [Пушкина] стишки: «Я вас любил» и т. п., не лучше, точно также, как и эпиграммы его и Баратынского, очень тупы.

Последний отрывок поэмы «Вера и неверие» написан хорошими стихами; но холоден. Из идилий Дельвига понравилась мне одна: «Изобретение ваяния», еще Подолинского «Гурия» и, наконец, Плетнева отрывок перевода Ромео и Джульетты. Об остальном балласте и не стоит говорить.

Из прозаических статей замечательны: «Вор» Сеньковского и «Кикимора» Сомова, обзор же его очень плох. Литературная газета, ими же издаваемая, заслужила справедливую похвалу публики. Оригинальные повести (отрывки из романа Погорельского), помещенные в ней, отличаются прекрасным слогом и верным описанием наших нравов; выбор переводных статей также хорош; критика очень умеренная. Нельзя тоже сказать про Полевого, который сделался литературным демагогом – Sansculotte, который кричит и ругает литературную аристократию, – Дантон журнальный, ругающий всех без исключения знаменитых, как он иронически их называет; в этих критиках пристрастие его слишком явно. Журнал его еще занимателен разнообразностью помещаемых статей. Между ними часто появляются тоже хорошие отрывки из новых народных романов. Картины нравов похожи на прежде помещаемые в Северной Пчеле, но уступают им в слоге. В обоих журналах очень мало появляется хороших стихотворений (исключая двух басен Крылова и нескольких пьес Пушкина, особенно двух: «Арион» и «Смуглянка», и «Пловца» Языкова – напечатанных в Литературной газете), особенно в Телеграфе; зато уже брани в нем из-за булгаринского «Выжигина» и «Дмитрия Самозванца» в Литературной газете больше, чем должно позволять. В последней «Историю» Полевого называют образцовой глупостью и спекуляцией на деньги подписчиков.