Текст книги "Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы"

Автор книги: Алексей Вульф

Соавторы: Павел Щеголев,Евстафий Атачкин,Петр Губер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Вечером я был у Павлищевых.

23. Обедал я у Павлищева, который после пришел ко мне и пробыл целый вечер; говорили мы все более про 2-ю армию и Витгенштейна, я расспрашивал о гусарских и уланских полках.

24 ноября.Екатеринин день я ходил поздравить Симанскую и Бегичеву, после я обедал у первой. Прогулка такая в Коломну, а оттуда в Сергеевскую и назад, отозвалась сильно у меня на ногах; после обеда был я у Вессельса с Байером, оттуда, не найдя Лихардова дома, я был у барона. Там видел я Титова, сотрудника Московского Вестника, и Туманского (брата Федора Туманского). Софья упрекала меня в нежности к ней – и была со мною еще нежнее прежнего, чесночный дух (третьего дня она с мужем много его ела) не отнимал более ничего от сладости поцелуев, – она сидела у фортепиано, и стоя перед нею на колене, мне ловко было ее обнимать, тогда когда ее рука окружала мою шею… Так наша воля слаба, наши намерения противоречат словам, – после каждого поцелуя она закрывала лицо и страдала оттого, что делала и что готова была снова повторить, – я молчал, не смея не только утешать или разуверять, но даже заговорить; оставлял ее и бегал по комнате. Надо кончать наслаждаться, забыв все, или совсем не искушать себя напрасно.

25. Поутру писал я к Лизе, а потом, зашедши к барону, я остался там на целый день; вечером был там Иван Яковлевич Туманский и Сомов. Мы просидели до 2-х часов: Софья была как всегда мила, но мы не имели случая быть очень нежными. Придя домой, я нашел письмо от Франциуса, который зовет меня на свадьбу, имеющую быть через три недели; тяжело мне будет, если я принужден буду не исполнить обещания и не поеду к нему: теперь я не предвижу никакой возможности исполнить мое желание, однако, не теряю еще надежды, – 500 р. довольно бы мне было на эту поездку, – но где их взять?

26. При мне получили Пушкины письмо от Льва из Тифлиса; как Надежда Осиповна обрадовалась ему, – если бы он это видел, верно чаще и больше бы писал: смотря на нее, я думал: так и моя мать будет радоваться, когда я буду писать с Дуная. – Время приходит, что и мне пора будет ехать, расстаться со всем, что я знаю, что люблю; – я должен буду жить с людьми совершенно другого рода, и, может быть, бог знает какими, – но это мелочь, пустота: я должен привыкнуть жить с самим собою; кто желает достигнуть чего-нибудь, произвести из самого себя что-нибудь достойное, должен быть доволен сам собой. – Я вечером был дома, чтобы писать письма и приготовил к отправлению: матери, сестрам и к Лизе.

27. Были у меня Байер и Вессельс, а вечером приехал Петр Маркович из Твери совсем неожиданно. Лиза жалуется на мое молчание и говорит, что получила только 2 письма от меня; это удивительно, тогда когда я к ней писал около 6 раз. – Она мне прислала выписку из «Записок Современницы» (les Memoires d’une Contemporaine), письма Napoleon к Josephine: они очень хорошо написаны и очень нежны.

28. Петр Маркович у меня остановился; к нему сегодня приходила Анна Петровна, но, не застав его дома, мы были одни. Это дало мне случай ее жестоко обмануть (la ratter); мне самому досаднее было, чем ей, потому что я уверил ее, что я ранее …….[выпущенное в издании «Дневников» 1929 г. слово, очевидно, нецензурное], а в самом деле этого не было, я увидел себя не состоятельным: это досадно и моему самолюбию убийственно. – Но зато вечером мне удалось так, как еще никогда не удавалось. – Софья была тоже довольно нежна, но не хотела меня поцеловать. Я заказал себе новую печать – и раскаялся в этой издержке; моего Байрона я тоже отдал переплести.

29. Сегодня я тоже получил от Лизы письма от 4 по 8 числа и посылку с вязаным галстуком для дороги: письма очень нежны; я пришел из Департамента и тотчас же сел отвечать на них; до 7 часов я писал, а потом пошел к Надежде Гавриловне, но не нашел ее дома; потом катался с бароном и Анной Петровной, у которой пробыл и вечер.

30. Сегодня целый день пробыл я дома, ходил к Бегичевым, но они уже обедали, Анну Петровну я тоже не застал дома, а Софья вечером была нездорова и лежала в постели, следственно, я никого не видал. После обеда (не моего, потому что я не обедал), писал я к Лизе и получил еще письмо от нее от 17 числа. Надо отвечать Франциусу и Языкову, особенно должно первого поздравить со свадьбой.

1 декабря.Поутру я ходил в Справочное место, оттуда заходил в юнкерскую школу, где видел Дирина и брата Шепелева; в каморках все очень чисто и порядочно, но на столах не заметно следов, чтобы кто-нибудь из воспитанников чем-либо занимался. Пообедав у Пушкиных, я был на вечере у Межуева (чиновника нашего отд.), который праздновал свое обручение, или что-то на то похожее. Я немного потанцевал, ибо ни одной девушки не было, которая, по крайней мере, порядочно танцевала; одна невеста только довольно хорошо, но и то не очень: молоденькая купеческая дочка, – вот и все.

2 декабря.Навещал я поутру Наталью Васильевну и Миллеровых, обедал у Бегичевых, где Павла Ивановна больна лежит в постели, как говорят, желудочною лихорадкою; оттуда ходил я к Надежде Гавриловне, играл там с Netty и с Ададуровой (красавицей Петруши) в слова, которые должно отгадывать по последним слогам, и, наконец, был у барона. Софья Михайловна больна зубами; там был Илличевский. Вчерашней ночью выпал большой снег, и, кажется, зимний путь установился, так что мы на санях можем выехать отсюда. Около 15 числа обещает Петр Маркович выехать отсюда, – мне бы очень было это приятно.

3. Обедал я сначала с одной Софьей, а под конец обеда приехал и барон. – После обеда я проспал у Анны Петровны, а вечером дома читал «Красавицу Пертскую», один из последних романов W. Scott’а. Он, кажется, во всех сочинениях своих остается равно занимателен от соединения исторического описания с описанием нравов времени вообще, с частными лицами.

4. Я заходил в Департамент с тем, чтобы получить за два месяца следующее мне скромное, бедное мое жалование, но не было экзекутора; в отделении Шахматова не было тоже и старшего начальника, по случаю именин жены первого. Я сходил поздравить ее, и был приглашен на вечер. – Возвращаясь домой, я, к удивлению моему, нашел у себя моего столоначальника Платунова и, судя по времени дня, в слишком веселом расположении духа. Я догадался тотчас о причине сего посещения, взглянув на влажные, туманные глаза и вспомнив что я слышал про его склонность к хмельному. – Сколько я ни люблю вино, пенящееся в дружественной чаше и оживляющее беседу, согревая ум, сердце; как ни весело иногда видеть приятеля, головой которого завладел хмель, и которого язык без воли говорящего передает мысль скорее, чем они составятся в душе, – но вид пьяного просто неприятен, жалок мне. – Вечером я танцевал у Шахматова. Там были: дом Всеволодского, его побочная дочь княжна Шаховская и пр. Были еще два молодых человека, братья Атрешьевы. Танцы шли не очень хорошо за недостатком играющих на фортепиано и танцующих. Вальсируя с одною роскошной, хорошо сотворенной и молодой вдовой, которая и лицом не дурна, я заметил, что в это время можно сильно действовать на чувственность женщины, устремляя на нее свою волю. Она пришла в невольное смятение, когда мерно, сладострастно вертясь, я глядел на нее, как бы глазами желая перелить негу моих чувств: я буду делать опыты, особенно с женщинами горячего темперамента. С кн. Шаховской один из братьев глупо нежничал и ревновал меня к ней, потому что она обращалась несколько раз ко мне, и она и все прочие смеялись над ним. Мне жаль, что я не поддержал знакомства с Всеволодскими, – теперь уж поздно.

5. Поутру ходил я на второй торг имений для Петра Марковича, а остальное время дня провел я у барона и Анны Петровны. – Барон расспрашивал меня о намерении моем идти на военную службу, удивлялся ему и представлял все невыгоды его. Такие слова, а особливо любовь к спокойствию и удовольствия светской здешней жизни, сильно стали бороться с мужественным моим намерением; все выгоды здешней жизни: приятное общество, легкость занятий службы, способность к учению и расширению знаний, непринужденность и большая свобода поступков – являлись мне во всем своем блеске, между тем как трудность, опасность и неприятность военной жизни еще разительнее казались от этого сравнения. Весь вечер такие мысли, сравнение одной жизни с другой, меня тревожили; мое намерение перемены образа жизни начало колебаться, я стал жалеть, что так много говорил, и вздумал, что из Твери еще можно сюда воротиться, сделав, как будто бы я ездил на праздники в отпуск. Но возвышеннейшие чувства, желание прочной славы и достижения какой-нибудь достойной цели восторжествовали над слабой женообразной склонностью к неге и наслаждениям: я решился снова отречься от удовольствий общественной жизни, пожертвовать всем ради одной возможности достигнуть всего. – И теперь я радуюсь, что имел столько силы устоять против стольких приманок. – Оставшись здесь, я чувствую, что во мне бы заснуло желание совершенствования самого себя; я бы привык к бездействию, которое я теперь, как замечаю, уже менее тягостно мне; в мелочных, бесполезных для ума и сердца (удовольствиях?) я провел бы лучшие мои лета, а к чему я после полезен был бы с моим безнаитием и неспособностью? – Слава богу, слава богу! я теперь могу надеяться чем-нибудь быть полезным себе и человечеству! Ежели же провидению угодно будет пресечь мою безвременную жизнь, то я верю, что его премудрость устроит это к лучшему; добро, которое я мог сделать, выполнит тогда другой, достойнее меня и даже ближние мои, верно, не потерпят от того. – А смерть? – она всегда неизбежна, рано или поздно: так к чему же о ней заботиться и опасаться ее! Аминь!

6. Николин день я делал некоторые посещения, но не заставал дома; обедал у Надежды Гавриловны, а вечером заходил к моему хозяину, а после к барону. – Софья все раскаивается в нежностях ко мне и винит себя.

7. В Департаменте я узнал, что жалованья мне не назначено. Я не понимаю отчего, и если бы я остался, то должно бы было узнать почему, теперь же мне все равно. – Очень неприятно, что по сию пору не вышло из Сената переименование мое, потому что аттестаты мои теперь там, и я их получить не могу, что меня заставить взять только отпуск на 28 дней или более, пока не придет решение Сената. Через несколько дней можно мне, кажется, будет ехать отсюда с Петром Марковичем, покупка которого, по-видимому, не состоится. Нужно мне сделать некоторые покупки, а денег у меня еще нет: много хлопот на эти дни мне будет.

8. Зашедши на минутку в Департамент, где я написал черновое прошение в отпуск, поехал я в Сенат, в герольдию, где узнал, что дело о переименовании меня в 12-й класс уже окончено; для подписания теперь оно находится у Министра Просвещения и на этих днях будет отправлено в Департамент. Это, конечно, хорошо, но лучше бы было, если бы теперь все уже кончено было, и я бы мог получить при отставке и мои дипломы, необходимо нужные для вступления в военную службу. Теперь придется мне ехать с одним отпуском. Я заказал себе саблю и нашел продающиеся пистолеты; таким образом, самым нужным я уже запасся. Я купил Гнезиуса немецкую грамматику и отыскал сочинения Бисмарка о тактике кавалерии; всех купить дорого, а некоторые непременно нужно. Таким образом, я начинаю приготовляться к военной жизни моей; решено – я натачиваю мой меч боевой, который, может статься, не отразит и первого вражьего удара – кто знает?

9. Я был у Бегичевых, где довольно долго просидел после обеда, приготовляя корпию; после сидел у своего хозяина с забавной его дочерью, а оттуда пошел к барону. – Я получил от матери и Лизы письма; первая пишет об окончательной сделке касательно имения и зовет меня скорее приехать, а вторая говорит обыкновенные нежности и ждет меня тоже, – скоро исполню я их желание.

10. Наконец я заказал для сестры раму к ее портрету Байрона. Из Департамента я ходил искать часы для себя и Миши – для них и других разных покупок нужно мне будет около 400 рублей. – Я еще не знаю, проситься ли мне в отпуск или прямо в отставку: завтра поутру сходить надо поговорить об этом с Шахматовым. Обедал я у Анны Петровны с Петром Марковичем, а после проспал и просидел дома, зато хочу как можно позже лечь спать. Этими днями надо написать последнее письмо отсюда к Языкову, – я по сию пору не ответил на его последнее. Я видел Вронченкин перевод Гамлета: он хорош, но стихи все еще не гладки и тяжелы у переводчика, хотя перевод его и должен быть верен и близок к оригиналу. Нельзя тоже сказать про переводы Шиллера (Wallenstein) и Гете (gotz) Шевырева; язык в них несравненно хуже, и, сверх того, еще они неверны, как говорят сравнивавшие их. – Вронченко напомнил мне теперь отрывок, переведенный Плетневым тоже из Шекспира: признание в любви Ромео и Юлии [Джульетты], когда ночью из сада Ромео через окно разговаривает с Юлией; эта сцена есть одна из прекраснейших, которые написал Шекспир; простота, невинность и сила чувств Юлии в ней прелестны, восхитительны – за то и Плетнев прекрасно нам ее передал; он далеко оставляет за собой нашего дерптского переводчика. – В пятницу – 14 число, следственно, через 4 дня и ровно через год после моего отъезда из Тригорского, я думаю выехать отсюда. С какими удалыми надеждами я ехал сюда! – и сколько их исполнилось? – ни одной!.. Теперь их тоже много в груди, но через год им такая же будет судьба – может статься и всю жизнь!

В таком случае вопрос Гамлета: «Быть или не быть» – сам разрешится все равно.

11. Подал я просьбу об отставке меня из службы и надеюсь скоро получить оную. Петра Марковича задерживают в ломбарде, не выдавая ему денег: обещали прежде выдать завтра, а теперь отсрочили до четверга, а может быть, и до будущего вторника; весьма досадно, если нам придется так долго ожидать по-пустому деньги и терять время. – Весь день я пробыл у барона. Софья очень была мила со мной, уверяла, что ей тяжело будет расставаться со мной, и что часто вспоминать будет обо мне. – Там был Плетнев и Подолинский, также один поляк Жельветр, который приезжал заговаривать зубную боль Софьи; он очень смешил нас своим обращением.

12. В Департаменте я отдал на гербовую бумагу – на производство дела по просьбе о моем увольнении: всего 9 р. мне это стоит покуда. О возвращении дипломов моих нужно, как говорят, сделать особенное отношение в герольдию. Я думаю, что я и без них могу обойтись.

Петру Марковичу обещают в пятницу (14) выдать деньги, следственно, в субботу можно нам будет выехать: дай бог успеть нам в нашем намерении. Обедая у Пушкиных, узнал я, что Александр Сергеевич уехал из Малинников и теперь уже в Москве – жаль, что я его не застану у нас.

Вечер я провел у барона; Эристов был там очень забавен, Софья, несмотря на зубную боль, в минуты отдыха была любезна, т. е. нежна, охала, что желает, чтобы зубы ее болели, пока я не уеду, чтобы развлечь себя тем; это очень мило и хорошо сказано.

13. Я еще не получил отставки. Ходил смотреть саблю; она готова, а пистолеты нашел я уже проданными: это меня очень расстроило на целый день, я был не в духе, просидел дома после обеда, а вечер проспал у Анны Петровны.

Дельвигов целый день я не видал и по-пустому ездил обедать к Бегичевым.

14. Наконец Петр Маркович получил деньги, и я с 400 р. поехал делать покупки и прощальные мои посещения; но в то утро я не успел всех сделать, также не получил я и отставки, – завтра обещают ее мне отдать. – Сегодня память бунта, служили панихиду по Милорадовичу в Невском монастыре; но сколько людей верно плакало и о несчастных, которые пережили и не пережили этот день!! Мир окончившим! И да прекратит судьба скоро страдания еще живых! После 10 часов я приехал к баронессе. Софья еще больна, но зубы ей уже заговорил поляк: они перестали болеть. Она была очень любезна, только не удалось мне ни на минуту остаться с ней наедине. – Завтра я буду там обедать, а оттуда тотчас мы и намерены отправиться в путь.

Выезд из Петербурга 15 декабря 1828 г. – В прекрасную зимнюю ночь, по гладкому уезженному шоссе, в широкой кибитке поскакали мы, я с Петром Марковичем Полторацким, 15 декабря вечером, после 9 часов, из Петербурга. Несмотря на то что я выезжал с намерением отправиться в армию, на Дунай, расставание для меня со столицей севера было совсем не тягостно; я не жалел об удовольствиях и спокойной жизни, которую я оставлял, зная, что первыми я не имею способов пользоваться вполне, а жизнь, которую я доселе вел, давно меня томила. Людей я тоже не оставлял, к которым бы я столько был привязан, чтобы разлука с ними меня очень печалила; одна Анна Петровна имела право на сожаление о ней. Софья Михайловна, хотя и очень нежная со мною, всегда благосклонная ко мне, как к своему родному, – не занимала меня до той степени, чтобы мне очень тяжело было ее оставлять, – следственно, простившись очень нежно с Анной Петровной и с Софьей Михайловной, а с бароном очень дружественно (он рад был, что сбывает с рук опасного друга и оттого только смеялся над нежностями его жены со мной), я уехал в очень хорошем расположении духа. Кроме богатых надежд на славные подвиги, на поэзию жизни военной, на удовольствие видеть новые страны и народы, – я ожидал еще на первый случай много удовольствия дома между родных, в кругу хорошеньких двоюродных сестриц; одна только встреча с Лизою меня тревожила.

Лиза. Вот история моей связи с ней. За год, почти ровно день в день (я приехал в Петерб. 17 декабря 1827) перед сим, приехав в Петерб. кандидатом, успехов вообще в обществе и, особенно в любви, по слуху, не видев еще Лизу, я решился ее избрать предметом моего первого волокитства: как двоюродная сестра, она имела все права на это. Я нашел ее девушкою уже за двадцать лет, высокого роста, с прекрасною грудью, руками и ножками и с хорошеньким личиком: одним словом, она слыла красавицею (Une tres jolie personne). Родство, короткая связь с сестрою ее, способность всякий день ее видеть, – все обещало мне успех. Сначала он мне даже показался скорым, ибо уже во второй день нашего знакомства, вообще, видев ее только несколько часов, я вечером, обнимая ее, лежавшую на кровати, хотел уже брать с нее первую дань любви, однако не успел: она не дала себя поцеловать.

1829

Отъезд Лизы. 2 января 1829.Давно уже Петр Маркович собирался ехать в Малинники, – наступил, наконец, решительный день. Хотя через Сашу и объявляла Лиза, что меня больше не любит, просила, чтобы я сжег ее письма и т. п., но когда мы оставались наедине, то она также твердила про свою любовь, искала моей, как и прежде. Не стану говорить про слезы этой второй разлуки – Mon Ange!! были последние ее слова, когда она садилась в кибитку! – Что она теперь, зовет ли меня также? любит ли? – Бедная, лучше бы ей было меня забыть или разлюбить…

С ее отъезда я имел более свободы кокетничать, но не имел более успеха.

На третьем бале у Кознакова я волочился за новой красавицей, Натальей Кознаковой, девушкой уже лет 20 с лишком, но, так как я все это делал слегка, зевая, то и ничем не кончал.

2 января.По первому успеху я думал дело уже сделанным, но не тут-то было. На другой день я нашел ее совсем не такою, как ожидал, а скучной и совсем со мною не любезной; точно также и следующие дни. Я никак себе не мог объяснить такого обращения.

Софья Михайловна Дельвиг. Между тем я познакомился в эти же дни, и у них же, с общей их приятельницею Софьей Михайловной Дельвиг, молодою, очень миленькою женщиною лет 20. С первого дня нашего знакомства показывала она мне очень явно свою благосклонность, которая мне чрезвычайно польстила, потому что она была первая женщина, исключая двоюродных сестер, которая кокетничала со мной, и еще оттого, что я так скоро обратил на себя внимание женщины, жившей в свете и всегда окруженной толпой молодежи столичной. – Рассудив, что по дружбе ее с Анной Петровной и по разным слухам, она не должна быть весьма строгих правил, что связь с женщиной гораздо выгоднее, нежели с девушкой, я решился ее предпочесть, тем более что не начав с нею пустыми нежностями я должен был надеяться скоро дойти до сущного. – Я не ошибся в моем расчете: недоставало только случая (всемогущего, которому редко добродетель или, лучше сказать, рассудок женщины противостоит), чтобы увенчать мои желания. – Но неожиданно все расстроилось. Муж ее, движимый, кажется, ревностью не ко мне одному, принял поручение ехать на следствие в дальнюю губернию и через месяц нашего знакомства увез мою красавицу. – Разлученный таким образом, по-видимому, надолго с предметом моего почитания и, сделавшись оттого свободным, в кругу небольшого моего знакомства не нашел я никого другого, кроме Лизы, кем можно бы было с успехом заняться. – Обстоятельства были мне чрезвычайно благоприятны. В этот месяц я короче познакомился с ней. Бывая всякий день с нею, принимая живое участие, по родству и дружбе с Анной Петровной, в затруднительном положении их отца, который приехал в Петерб. по делам (и не знаю для чего привез с собой Лизу), а жил там по невозможности, за недостатком денег оттуда выехать, я сделался советником и поверенным обеих сестер, а часто посредником и мирителем между отцом и дочерьми. Эти же затруднительные денежные обстоятельства и болезнь Анны Петровны были причиной, что они никуда совершенно не выезжали, и что молодежь перестала у них бывать. Я остался один, который зато всякий день и целый день там сидел. – Давно уже открыл я, что имею счастливого соперника, причину тоски и нервических припадков моей красавицы, молодого человека, богатого, известного красавца… и дурака, но счастье помогло мне его вытеснить тем, что, кажется, она одна была занята им, а не он ею, и тем, что она не имела случая часто его видеть. – После двухмесячных постоянных трудов, снискав сперва привязанность, как к брату, потом дружбу, наконец, я принудил ее сознаться в любви ко мне. – Довольно забавно, что, познакомившись короче, я с ней бился об заклад, что она в меня влюбится.

Не стану описывать, как с этих пор возрастала ее любовь ко мне до страсти, как совершенно предалась она мне, со всем пламенем чувств и воображения, и как с тех пор любовью ко мне дышала. Любить меня было ее единственное занятие, исполнять мои желания – ее блаженство; быть со мною, все, чего она желала. – И эти пламенные чувства остались безответными! Они только согревали мои холодные пока чувства. Напрасно я искал в душе упоения! одна чувственность говорила. – Проводя с ней наедине целые дни (Анна Петровна была все больна), я провел ее постепенно через все наслаждения чувственности, которые только представляются роскошному воображению, однако, не касаясь девственности. Это было в моей власти, и надобно было всю холодность моего рассудка, чтобы в пылу восторгов не переступить границу, – ибо она сама, кажется, желала быть совершенно моею и, вопреки моим уверениям, считала себя такою.

После первого времени беззаботных наслаждений, когда с удовлетворенной чувственностью и с прошедшей приманкой новизны я точно стал холоднее, она стала замечать, что не столько любила, сколько она думала и сколько заслуживает. С этих пор она много страдала и, кажется, всякий день более любила. Хоть и удавалось мне ее разуверять, но не надолго; холодность моя становилась слишком явной. – Я сам страдал душевно, слишком поздно раскаивался; справедливые ее упреки раздирали мне душу. Приближавшийся отъезд ее с отцом умножал еще более ее страдания – и любовь. Это время было для нас обоих ужасное. – Наконец роковая минута настала, расстроенное ее здоровье, кажется, изнемогало от душевной скорби. Рыдая без слез, холодные и бледные уста замирали на моих, она едва имела силы дойти до кареты… Ужасные минуты! Ее слезы въелись мне в душу.

С моею матерью и сестрой поехала она в Тверь, где имела еще огорчение узнать мои прежние любовные проказы, и некоторые современные. Несмотря на все это, мне легко было в письмах ее разуверить, – как не поверить тому, чего желаешь! Ответы ее были нежнее чем когда-либо. – В таких обстоятельствах встреча моя с нею опять очень меня беспокоила.

3 января. Приезд в Малинники.Дорога зимняя была очень хороша. Без особенных происшествий доехали мы за двое суток до Торжка. Не доезжая несколько верст до него, мы заехали переночевать к тамошнему помещику Львову, родственнику Петра Марковича, и очень хорошо знакомому всему семейству Вульф. – Я провел вечер довольно приятно; жена его и две дочери очень милы и любезны. На другой день отправились мы далее; в самом Торжке я тоже познакомился с семейством других Полторацких, детей Павла Марковича, и видел одну старую деву Лошакову, дальнюю родственницу нашу, – которая лет 12 тому назад жила у нас в доме.

5 января. Старица.Вот скоро целый месяц, что я не писал; тому причина то, что я оставил Петербург и кочую теперь в Старице и ее окрестностях. Вот с самого Рождества я живу здесь; с матерью и сестрою Анною мы приехали провести здесь Святки, после приехала Евпраксия от Павлы Ивановны, а перед нею Саша с Лизой.

Всякий день, и почти целый, мы бываем у Вельяшевых; там я занимаюсь здешними красавицами: Катинькою, Машенькою Борисовой и Натальей Федоровной Казнаковой. По сию пору они довольно благосклонно принимали мои приношения их прелестям, но Катинька, кажется, более занята любовью Ивана Петровича, хотя и не разделяет ее. 30-летний юноша очень забавен со своей страстью; я его вчера взбесил, сказав, что он влюблен: он считает за недостойное влюбиться и никак не хочет сознаться в своей страсти. Целые дни он проводит, сидя руку об руку или играя в шашки с прелестницей своею, которая точно мила. Она очень стройна и имеет много приятности во всех своих движениях и обращении. Мне бы очень приятно было ей понравиться, но никак бы не желал в ней родить страсть: это скучно. Я желаю только нравиться, занимать женщин, но не более: страсти отнимают только время; хорошо, ежели не имеют дурных последствий; для меня уже довольно, – я насытился ими.

Машенька Борисова сначала улыбалась мне и благосклонно смотрела своими хорошенькими глазками на меня, но теперь, кажется, недовольна тем, что я не исключительно ею занимался; она вчера уехала. Третьего дня я понравился, кажется, особенно понравился, Наташеньке Казнаковой на маскараде у Казнакова; я был к лицу одет и много танцевал с ней. Тут же и Катинька была очень мила со мною. Этот вечер я провел очень приятно; мы танцевали до 5-ти часов утра, хотя танцующих мужчин было мало.

Монастырище, 7 января.В четверг, 20 декабря [1828 г.], я, мать и сестра Анна отправились в Старицу, которая от Малинников лежит в верстах 30. Я ожидал там найти Лизу и Сашу; оттого, когда мы подъехали к дому Вельяшевых, и сестра вышла из саней, чтобы туда идти, а мать хотела прямо ехать в дом, для нас нанятый, то я долго не решался, что мне делать: остаться ли с матерью, или идти с сестрой, – так я боялся встречи с моею любовью. – Случай еще раз отсрочил эту трогательную сцену: два друга в этот же день поехали к Понафидиным. Лиза долго ожидала меня, но, наконец, надо было ехать к отцу. Я очень был рад, что еще на несколько дней остался свободен.

Катинька Вельяшева. Здесь я нашел двух молодых красавиц: Катиньку Вельяшеву, мою двоюродную сестру, за один год, который я ее не видал, из 14-летнего ребенка расцветшую в прекрасную девушку, лицом хотя не красавицу, но стройную, увлекательную в каждом движении, прелестную, как непорочность, милую и добродушную, как ее лета.

Марья Борисова. Другая, Машенька Борисова, прошлого года мной совсем почти не замеченная, теперь тоже заслуживала мое внимание. Не будучи красавицей, она имела хорошенькие глазки и для меня весьма приятно картавила. Пушкин, бывший здесь осенью, очень ввел ее во славу. – Первые два дня я провел очень приятно, то в разговорах с сестрой, то слегка волочившись за двумя красавицами, ибо ни одна из них не делала сильного впечатления на меня, может быть оттого, что, недавно еще пресыщенный этой приторной пищей, желудок более не варил. Они слушали благосклонно мои нежности, и от предстоявших балов я ожидал еще большего успеха. Мы уже точно знали, что у полковника Торнау (командира стоявшего здесь Оренбургского уланского полка) будет накануне Рождества для детей Weihnachtsbaum или елка, а для взрослых бал.

Иван Петрович Вульф. Не долго пользовался я спокойствием: сначала воротился от своего отца, куда он ездил на именины, мой двоюродный брат Иван Петрович Вульф, служащий в здесь же стоящем уланском полку. Он очень хороший человек, с умом и способностями, которые не имел случая развернуть, живя с самого выхода из корпуса пажей здесь в деревне. К несчастью моему, несмотря на 30 лет, он влюбился в свою 15-летнюю кузину Катиньку по уши, как я когда-то любил Анну Петровну, и стал ужасно ревновать к ней. Видя первый вечер, что она очень хороша со мною, он почти выходил из себя: твердил, что в мире все химера (любимое его выражение), что он поедет против Турок и пр. – Потом, объяснившись, как кажется, он оставил воинственное намерение, а только уже не отходил от нее ни на шаг во все время моего пребывания там.

Встреча с Лизой. На третий день моего приезда в Старицу приехала, наконец, и Лиза с отцом, Сашей и Понафидиными. Из саней вышедши, она прямо пошла наверх во второй этаж, где жили, по тесноте, все молодые девушки, до 10 всех на все, в двух маленьких комнатах, под предлогом переодевания. Я оставался внизу, надеясь, что присутствие публики избавит меня от трогательных сцен свиданья: слез, обмороков и т. п. Я ошибся: без них не обошлось. Саша (та самая, которая ровно год назад мучила меня тем же самым образом, печальною разлукой после года спокойных наслаждений, став другом и товарищем моей любовницы, сделалась нашим посредником), встретив меня довольно холодно, без упреков, объявила, что меня ожидают наверху: нечего было делать – я принужден был туда идти. Взойдя на половину лестницы, я увидел на верху оной Лизу, ожидающую меня в окружении всем чином молодых дев. Недовольный блистательным таким приемом, еще увеличивавшим затруднительное мое положение, сказал я, не помню что-то, долженствовавшее выразить обыкновенное удовольствие встречи, и стал за ней, как бы желая дать проход всему народу, стоявшему у лестницы, вероятно для того, чтобы сойти с нее. От этих ли слов, или от встречи просто, или от чего другого, не знаю, но красавица моя упала в обморок, на руки шедшего за мной Ивана Петровича, который, вскинув ее на мощные плечи, понес до ближайшей постели. Быть причиной и зрителем всего этого было мне весьма неприятно. Понемногу она пришла в себя; когда очутилась на постели, мы, оставшись втроем с Сашей, успокоили ее немного.