Текст книги "Никогда не было, но вот опять. Попал 3 (СИ)"

Автор книги: Алексей Борков

Соавторы: Константин Богачёв
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 14

Заскочив в кабинет Гуревича, застал его с графинчиком в одной руке и рюмкой в другой. Увидев, меня он вздрогнул и чуть не уронил тару. Чего это он? А впрочем, и мне не помешает дерябнуть граммов пятьдесят коньячку или водочки. Замерз все-таки.

– Михаил Исаакович, и мне плесните чуток! – попросил я и, обратившись к мадам, сказал: – Прошу прощения Серафима Исааковна, замерз пока с этими ушлепками разговаривал.

Женщина, молча и странно посмотрела на меня, потом подошла к шкафчику, извлекла пару рюмок, поставила на стол и, отобрав у братца графинчик, наполнила их до краев. Сунула графинчик обратно в руки Михелю со словами:

– Себе сам нальёшь.

Когда она подавала мне рюмку, рука её чуть заметно вздрагивала, ноздри её несколько великоватого но вполне себе симпатичного носика трепетали. «Чего это она так возбудилась?» – подумал я. Но, бросив взгляд на окно, понял. Наблюдала! Наблюдала мадам за моими «разговорами» со шпаной и видимо впечатлилась. А Михель-то как впечатлился! Вон как руки трясутся, чуть дорогой коньячок не пролил. Поверил, однако, в мою крутость.

Блин! Не подумал. Надо было этих утырков куда-нибудь в тихое место отвести и там разбираться. Хотя боюсь, что в тихом месте скорее они бы со мной разобрались. Парни не хилые и самоуверенные. Это-то их и подвело. Не ожидали от меня такой прыти. А впрочем, может и хорошо, что Сара с братцем видели эти разборки. Надеюсь до них дошло теперь, что я достойный преемник незабвенного Остапа Сулемановича и относиться ко мне пренебрежительно не стоит. Ладно! Всё это лирика.

– Серафима Исааковна думаю эти вам уже не будут докучать. Их какой-то дядька Фома на вас натравил. Кстати вы случайно не знаете, что это за фрукт? – опрокинув рюмочку коньячку спросил я.

Мадам пожала плечами и отрицательно мотнула головой.

– Это наверное Фома Хорьков по кличке «Хорь», – просветил меня Михель. – Он у Щукиной не то помощник, не то любовник. Хотя поговаривают, что Сыч поставил его за салоном мадам Щукиной присматривать.

– Салон! – презрительно произнесла Сара-Серафима. – Бордель это, а ни салон. Эта старая проститутка Щукина взбеленилась, что две самые молодые девицы из её «салона» к нам перешли. Вот и науськала своего Фому на меня.

– Что за девицы?

– Сонька с Фроськой. Танцуют теперь и в бордель возвращаться не хотят.

– И что? Хорошо танцуют?

– Неплохо. Особенно Фроська. Она в музыкальном номере особенно хороша. Да и канкан у неё получается.

– Понятно. Михаил Исаакович, вы сказали, что Фома Сычем на бордель был смотрящим поставлен, но Сыча-то убили, а его помощники вроде как сбежали. Так?

– Так и есть. Если бы Сыч был жив, кто бы Соньку с Фроськой отпустил. А Фома, без Сыча за спиной, мало что значит. Вот попытался себе банду набрать, так вы, Алексей, её разгромили.

– Ну, на бандитов эти ребята пока не тянут. Так, шпана мелкая. Но все же вы, Серафима Исааковна, пока поберегитесь. Завтра или послезавтра вопрос с Фомой и мадам Щукиной я, так или иначе, решу, а пока одна никуда не ходите. Вон пусть хотя бы вас Илья сопровождает.

– Илья? – засмеялась Сара-Серафима. – Его самого сопровождать надо.

– Это вы напрасно, Серафима Исааковна. Он ведь моего друга Тора дубиной огрел. А этого облома даже я побаиваюсь. Вооружите парня револьверчиком и пусть он вас охраняет.

– А кто в лавке торговать будет? – неподдельно возмутился Михель.

Услышав этот пассаж я не смог сдержать смех, мадам улыбнулась, а Михель насупился:

– Что здесь смешного?

– Простите Михаил Исаакович. Я просто один еврейский анекдот вспомнил.

– Расскажите! – разобрало Сару-Серафиму любопытство.

Я с сомнением посмотрел на неё, на Михеля, соображая, стоит ли рассказывать этот старый и не смешной анекдот, но они всем своим видом выражали готовность его выслушать.

– Ладно! Только он не смешной. Умирает, значит, старый еврей. Лежит он на смертном одре, глаза закрыл, а вокруг родня толпится. Прощаются. Вдруг он глаза открывает и слабым голосом спрашивает: «Абрам здесь?» Ему отвечают: «Здесь!». «А Ицык?». «И Ицык здесь.» – отвечают ему. Он слегка забеспокоился и снова спрашивает: «А Хаим? Где Хаим?». Ему отвечают, что и Хаим здесь. Тогда старик приподнялся и обводит всех взглядом. «Моня? Моня-то где?». Родня видит, что старик совсем разволновался, начали его успокаивать. Не волнуйся, мол, помирай спокойно все, мол, здесь. «Как все! – подскочил на своем одре старик. – А кто же, мать вашу, в лавке-то остался?». Схватил батог и давай гонять всех по комнате.

Сара слушала этот бородатый анекдот, снисходительно улыбаясь, но дослушав до конца, секунд пять молчала, осмысливая и звонко, по девичьи, рассмеялась. Михель криво усмехнулся, но неподдельное веселье сестрицы заразило и его. Вот что значит жить без телевизора и интернета. Всякий трёп хорошо заходит.

– И что потом? Помер старик? – смеясь, спросила мадам.

– Нет, конечно. – сочинил я счастливый конец. – Не мог же он на таких безалаберных людей лавку оставить.

– Почти про тебя история. – смеясь обратилась Сара к брату.

Тот отмахнулся и налил себе из графинчика полную рюмку. Выразительно глянул на меня, но увидев отрицательный жест, произнес:

– Ну как хотите! А я выпью.

– Михаил Исаакович, вы бы замену племяннику нашли. Скучно ему цацками торговать. Кабы в какой-нибудь Бунд не вступил.

– Куда – куда? – удивлённо спросил Гуревич.

– В Бунд. Это вроде такая еврейская организация революционная.

Блин, что за чушь я несу. Рано еще Бунду. Когда это его организовали? Не помню. А ведь учил историю КПСС. Да ладно, черт с ним. Всё равно Михелю наплевать на всякий Бунд. Вон как коньячок резво потребляет.

– Какой из Илюши еврей. Гой он, натуральный, – махнул рукой Михель и схватился снова за графинчик. – Да и мы никакие не евреи. Православные мы. Вот! – он полез себе за воротник и вытащил крестик-ключик от сейфа и показал мне. Похоже набрался Мишаня. Видимо начал, когда я с ушлепками разбирался.

– Хватит пить. Иди проспись, – отобрала у него графин Сара. И, обращаясь ко мне, пояснила. – Мать у Ильи – русская. Умерла четыре года назад. Отец в Москву уехал. Новая семья там у него.

– Понятно, – сказал я.

Посмотрел на пьяненького Михеля, который поднявшись из-за стола поплёлся на выход. Стало ясно, что сегодня с ним о делах говорить бесполезно. Глянул на стол. Камня на столе не было. Пьяный-то он пьяный, а камешек спрятал. Молодец Мишаня. Профессионал! Своего не упустит. Однако, пора заняться шоу-бизнесом.

– Серафима Исааковна, – обратился я к мадам, которая выжидательно смотрела на меня. – Мне господин Бендер сказал, что у вас почти все готово. Это так?

– Не всё, но кое-что получается. Мне нравится, а Моня с Арнольдом недовольны.

– Моня это Эммануель – музыкант? Это о нём Остап Сулейманович мне рассказывал?

– Так его господин Бендер назвал.

– Тогда Арнольд кто?

– Арнольд Адамович Грабовский. Девок танцевать учит.

– Учитель танцев что ли? Откуда этот Раздватрис взялся?

– Почему Раздватрис? – улыбнулась мадам. – Девки его Арнольдиком зовут. Его один бийский купец из Петербурга выписал, чтоб дочерей танцам научить. Но что-то у них там случилось и купец его выгнал, а я его наняла и не жалею.

– Ну, вам, Серафима Исааковна, виднее. А с помещением как?

– Есть и помещение. Договорились с Поляковым. Склад у него пустующий в аренду взяли, немного подремонтировали печи поставили, окна прорубили, но пока ещё до конца не доделали.

Я немного подумал, потер ладонью подбородок, взглянул на женщину и предложил:

– Тогда может быть завтра проведем нечто вроде репетиции? Оценим насколько мы готовы к первому выступлению перед публикой.

Мадам как-то странно на меня посмотрела и легонько встряхнула головой, словно освобождаясь от какого-то наваждения, ответила:

– Хорошо! Я согласна.

– Тогда до завтра.

Я взял со стула свою шубу и оделся. Мадам наблюдала за мной чуть прищурясь и слегка покусывая свою нижнюю губу, словно что-то хотела у меня спросить и не решалась. Нахлобучил шапку и повернулся к ней, чтобы сказать до свидания, но она опередила меня, огорошив вопросом.

– Алексей! Господин Бендер вам родственник?

– Почему вы об этом спрашиваете? – насторожился я.

– Уж очень вы похожи на него? – откровенно сказала мадам.

– Похож? – деланно удивился я. – И чем же это я на него похож?

Сара-Серафима снова осмотрела меня с ног до головы:

– Сразу не объяснишь. Взгляд, жесты, походка. Если вам бороду нацепить, то и не отличишь, – произнесла она и вдруг удивленно округлила глаза:

– Вы…! Это вы? – Испуганно поднесла ладонь ко рту.

Вот черт! Узнала! Наблюдательная мадам. Видимо и правда имела некие виды на «плохиша» Бендера. И что теперь мне делать? А впрочем, я ведь тоже «плохиш» не из последних. Значит надо соответствовать.

Я твердым шагом подошел к ней и, преодолевая довольно слабое сопротивление, притянул к себе и впился поцелуем в её губы, благо мы оказались почти одного роста. Потом отодвинул её и, глядя в её предельно удивленные глаза, сказал:

– Мадам! Мы обсудим это несколько позже, в более подходящей обстановке. А пока запомните: Я Алексей Иванович Забродин! Бендер мой родственник, дальний. Запомнили? – дождавшись утвердительного кивка, добавил:

– Вот и чудненько! Разрешите откланяться.

Потом повинуясь какому то порыву, вновь шагнул к ней и поцеловал ещё раз, шепнув в розовое от смущения и неожиданности ушко:

– До завтра, Сара.

Повернулся и, не оглядываясь, вышел в коридор. Проходя по торговому залу на выход, машинально кивнул застывшему при виде меня Илюше и вышел на засыпанную свежим снежком улицу.

Снег бодро поскрипывал под подошвами, легкий ветерок и небольшой морозец пощипывал нос и щеки. Я шел, машинально переставляя ноги и пытался понять, что же со мной сегодня произошло. С какого перепуга я накинулся на мадам с поцелуями. Нет конечно, Сара-Серафима нравилась мне, но нравилась как-то абстрактно. С одной стороны я был не против потеснее познакомиться с ней, но с другой стороны понимал, что это в общем-то невозможно. Слишком много барьеров между нами и главный из них – возраст. Похоже, это старый пенёк, что засел в моей голове так взбрыкнул. Ведь для него мадам вполне симпатичная и довольно молодая женщина.

Подумав об этом, я усмехнулся: нет у меня в голове старика Алексея Щербакова, как нет и пацана Алексея Забродина. Сейчас я совершенно другой человек не похожий ни на того ни на другого, поскольку за то короткое время пребывания в этом мире я наполучал столько «синяков и шишек», что приобретённый опыт сделал меня не похожим ни на подростка, ни на старика. Налицо, как говорят марксисты, «переход количественных изменений в качественные». Да и ощущаю я себя по возрасту ровесником мадам. Так что, «вперед и с песней», хотя чувствую, что проблем на свою голову и на все остальные части тела с Сарой-Серафимой я наживу. Но в этой жизни я от проблем не бегаю, я их решаю, с божьей помощью разумеется.

Ладно! Проблему мадам Ивановой – Гуревич отнесем к проблемам, хоть и хлопотным, но приятным, а вот проблему некого Фомы Хорькова и мадам Щукиной приятной назвать никак нельзя. Я нисколько не обольщался лёгкой победой над мелкой шпаной. Я просто без всяких разговоров напал первым и потому сопротивления мне они не оказали. Хотя, скорее всего, в так называемом честном бою, я бы их тоже победил. Тренировки с пацанами мы ведь не прекращали, да двигаюсь я быстрее, так что наверняка бы победил, но и сам бы не хило огрёб. А оно мне надо?

А собственно, что мне надо? А надо мне, что бы всякие утырки оставили меня и всех моих близких в покое. Так не оставляют же. То одни, то другие цепляются. Правда, надо сознаться, что в случае с Голубцовым непосредственным инициатором был я. Но будь этот утырок совсем не причастен к попыткам попортить мою шкурку, разве обратил бы я на него внимание? На фиг бы он мне сдался. Пусть его вина и косвенная, но она есть.

Вспомнив про Голубцова, я даже остановился и оглянулся. Вот же чёрт! Я ведь, в суете последних двух дней, напрочь забыл про некого томского сыщика, что два месяца назад, по словам городового Горлова, проводил здесь расследование и интересовался мной и дедом. А это означает, что деду и мне в ближайшем будущем предстоит посетить местное управление полиции и скорее всего не по своей воле. Хорошо если просто пригласят для беседы, а если приволокут для допроса? Блин надо адвоката нанимать.

Хотя адвоката так и так подыскать придется. Нужно же будет заявки на изобретения подавать. Так называемые привилегии оформлять. Впрочем, надо будет с Сергеем Петровичем Глебовым на эту тему посоветоваться. Вот на пикнике пожалуй и подниму этот вопрос перед моим «конструкторским бюро».

Ладно, полиция вряд ли, что-то деду предъявить сможет. Нет у них на нас с дедом ничего серьёзного, кроме вопроса, откуда у нас деньги. Вряд ли слишком настаивать будут, если даже и заподозрят, что дед золотишко сбывает мимо казны. Подозрение к делу не пришьёшь. Как бы чего не рассказывали про «проклятый царизм», законы здесь соблюдали. Правда, с крестьянами особо не церемонились, если те пробовали бунтовать. Но мы-то нисколько не бунтари. И даже уже и не совсем крестьяне, купцы можно сказать. Надо будет деду гильдейский взнос заплатить и в другое сословие перейти. Ну это чуть позже.

А вот если Голубцов с Хруновым на нас выйдут, то нам может резко поплохеть, если зазеваемся, конечно. Вот блин напасть! Я ж и так весь этот год с различными утырками воюю.

А может так и должно быть. Ведь кто я такой в этом мире? Можно мир представить неким организмом или лучше системой, которая развивается по своим законам. В случае с организмом я как инородный вирус или бактерия, с которыми тот сразу же начинает бороться насылая на него всяких там вирусофагов. Хм. Нет, сравнение с организмом пожалуй не слишком корректно, да и вирусом мне быть противно.

А вот с некой экологической системой, пожалуй, сравнить можно. Скажем с деревенским прудом на небольшой речке. Ведь в том прудике своя особая жизнь идет и все неким образом отлажено и по своим законам развивается. Большие рыбки кушают маленьких, те в свою очередь ещё кого-нибудь кушают ну и так далее. Все идет своим веками установленным порядком.

Тут бах, в тихий прудик падает сверху какая-то непонятная козявка и начинает бултыхаться изо всех сил. Хищные маленькие рыбки, которые обитают в этом месте, начинают интересоваться, а нельзя ли у этой козявки откусить чего либо. Но козявка оказалась жестковатой, резкой и даже ядовитой. Некоторым рыбкам пережить знакомство с козявкой не удалось и они поплыли по течению вверх брюхом. А козявка продолжает бултыхаться и мутить воду. А вокруг снует всякая живность привлеченная этим бултыханием. В конце концов могут и щуки заинтересоваться, что там, мол, в этом дальнем уголке пруда происходит. А щука это уже серьёзно, и не слишком хочется её привлекать.

Поразмышляв я немного посмеялся над подобным сравнением. Но что-то в этой картинке есть. Скорее всего, любая система будет стараться нейтрализовать привнесенный извне дестабилизирующий её элемент. Она таким образом сопротивляется любым изменениям нарушающим её внутреннюю структуру и равновесие.

Если следовать такой логике, то это означает, что этот параллельный мир насылает на меня всяких утырков, чтобы обезопасить себя от незапланированных изменений.

Вот блин, до чего додумался! Но если это так, мне-то что делать? Самое лучшее для козявки отползти тихонько в сторону зарыться в ил и не отсвечивать. В моём случае делать это уже поздновато. Засветился! Хорошо ещё, что пока вокруг меня вертятся и пытаются укусить мелкие рыбёшки. Но ведь я умудрился подразнить и целую акулу. Вот идиот, и на фига я этому Бальцони письмишко такое накатал! Возьмут да поверят мне ватиканские попы, ну и пришлют инквизиторов по мою душу.

И хрен с ними пусть присылают, у меня теперь, если верить знахарке способность есть. Опасность я чувствую. Хотя может и нет такой способности. Вон сегодня в драку кинулся, а чуйка не сработала, хотя опасность, что мне наваляют была вполне реальная. Ладно! Чего я себя накручиваю, приедут и приедут. Разберемся.

Кабы при моей работе бабы не нужны были, я бы с ними слова не сказал. Языком метут, как метлой машут. Заразы… © Пётр Ручников.

Интерлюдия

Жозефина Аполлоновна Щукина, или по паспорту Веткина Марфа, постукивала пальцами по столу и размышляла. Размышлять было тяжело, но необходимо. И главное было о чём. Новость ударила как обухом. Сыча убили! В глубине души она даже немного порадовалась, что этому упырю конец пришел. Но Сыч держал криминальный мирок города в кулаке и беспредела не допускал, хотя денег драл с неё многовато. Да кроме денег приходилось ещё его мордоворотов бесплатно обслуживать и новостями всякими делиться. Но всё в меру, оставались денежки и ей, и кой – кого из полиции подмазать было чем. А куда деваться? Жизнь, она такая. Заставит крутиться.

Если раньше всякая шантрапа к ней не цеплялась, а кто по дурости или по пьяни и пытался, то от Гребня и его обломов укорот получали быстрый и основательный. А теперь кто защитит? Сыча нет, а Гребень в бега подался. На Фому надежда плохая, без Сыча с Гребнем он никто. К кому теперь прислониться? Годный? Но и его, сказывают, тоже убили. Полиция? Уж больно не поворотливая. Сто раз ограбят, пока дозовешься. Был ещё Голован, но и тот помер. Ничего не придумав, мадам вздохнула и пошла заниматься делами. Хозяйство хоть не великое, но постоянного пригляда требует. А там, глядишь, и образуется всё.

Следующий день ясности не принес, но зато принёс пристава Филимона Клюева с городовым. Городовой отправился девок опрашивать, а с приставом пришлось самой беседовать и водкой того потчевать.

Допросом пристав её не слишком мучил. А вопросы типа: "Может, видела что? Или слухи какие были?" и тому подобное, её напрягли не сильно. Пара ассигнаций в бумажке и заверения в том, что если что-нибудь узнает, то тут же сообщит лично ему, Клюеву Филимону и никому более, настроили полицейского чина на благодушный лад и ответную любезность.

Новости, которыми поделился пристав, не радовали, но особых хлопот не сулили. Выходило, что зверствовать будет полиция. Всех оставшихся в живых сколь-нибудь значимых мазуриков повяжут и на казённый кошт определят. А те, кто не попал ещё в лапы стражей порядка, залягут на дно и будут стараться не отсвечивать. А значит, на какое-то время затишье будет, а потом начнется всё заново. Грызться будут деловые друг с другом и пиписьками меряться. Вот тогда и начнуться заботы. А Фому почему-то полицейские не тронули. Толи забыли, толи мелкой сошкой посчитали.

– Уф, – выдохнул Фома, заваливаясь набок.

– Ты бы поберёг себя, уж не молод.

– Цыц. Твоё дело подмахивать, да платить вовремя, – оскалился Хорьков. – Я теперь в старшинство вышел.

– Да где же это старшинство? Остался ли кто в живых, кроме тебя? – с чуть заметной иронией спросила Щукина.

– А вот это уже не твоё дело. У меня молодые есть. Их к делу самый срок подвязывать. Для тебя всё, как прежде. Ну помер Сыч, что с того? Теперь меня греть будешь.

– Конечно, Фомушка. Водки хочешь?

Она вовсе не собиралась спорить. Так, только немного поиграть на его нервах, чтобы не слишком заносился. Осторожность не помешает, уж слишком зыбко пока всё было и непонятно.

– Правильно! Знай своё место! Наливай! – милостиво разрешил Хорь.

Накатив полстакана водки, Хорь уснул. Ей же не спалось. Поведение любовника хоть и не стало неожиданным, но приятным его было назвать нельзя. В то, что Фома станет новым «Иваном» она нисколько не верила. Хлипковат Хорь. А уж по сравнению с Сычём и подавно. Вспомнила серую шишковатую и безжизненую сычевскую физиономию, с холодными змеиными глазами и даже передёрнулась от страха и отвращения.

Поглядела на похрапывающего Фому и усмехнулась. Как ни надувался тот, но ей страшно не было. Она почти не сомневалась, что свернёт себе шею Хорь и жалеть его не собиралась. Ладно, надо спать. Но заснуть сразу не удалось. Проблема с двумя девками не давала покоя.

Вспомнилось как все началось полтора месяца назад. Старая приятельница и поставщица живого товара обещала двух новых девок привести. Предупредила только:

– Девки свежие не испорченные, сразу в настоящую работу не годные.

– Не годные! – ухмыльнулась тогда она. – Все годные! Надо только правильный подход найти.

Вроде и нашла подход, а всё как-то не так с этими девками.

Две девки, что тогда предстали перед ней, были опрятные, не сказать что кровь с молоком, но справные, грудь большая, кожа гладкая, на лицо ладные. Видно, что не голодали. Тогда что же они из своей деревни в город наладились? А, впрочем, это не её забота. Главное теперь к делу их пристроить. То же хитрость не великая. Пообвыкнутся, подкормятся после сельской похлёбки, посмотрят во все глаза, как легче на жизнь зарабатывать. А там и сами захотят, лёгкой жизни.

– Как звать их?

– Вон ту повыше зовут Сонькой, а та пониже и побойчей – Фроськой. Девушки хорошие, трудолюбивые, я проверяла, даже готовить умеют, – ответила старая сводня.

– Готовить? Это хорошо, это пригодится, – мадам Щукина махнула веером. – Значит так, получать будете по двадцать рублей в месяц. Работа – в номерах прибирать, подметать, бельё постельное стирать, гладить и менять. В обязанности входит меньше видеть, ничего не слышать и говорить только меж собой. Всё ли ясно?

– Так это, ясно всё, барыня, – сказала Фроська. – А что за дом такой у вас большой?

– Доходные комнаты, – коротко ответила Щукина и передала конверт своей знакомой. – Антонина Львовна, благодарю, что быстро нашли мне работниц.

Распрощавшись со своей давней поставщицей живого товара, она перешла к делам насущным.

– Девушки, быстро за мной. Перво – наперво запомните, где ваша спальня, кухня и где хранятся вещи. Подъём в шесть утра. Еду приготовить, в коридорах и залах подмести и полы помыть. Как гости станут комнаты покидать, там порядок наводить. Всё должно быть чистым, всё должно блестеть.

Притихшие девушки направились за мадам, ловя каждое слово, всё запоминая, всё оглядывая. Такого красивого и блестящего убранства в их селе даже у самых богатых нет. За разъяснениями рабочих обязанностей и показом общей планировки ушло полчаса. В конце их накормили, напоили чаем, выдали рабочий инструмент и отправили трудиться.

День пролетал за днём, к концу недели девушки привыкли к господам отдыхающим, уже не смотрели разинув рты, как весёлых девиц хватали за всякие места, как вино лилось рекой и прочие необычности жизни в этом доме. По такому прекрасному случаю выдала мадам Щукина по пять рублей аванса и отпустила прогуляться в город. По возвращении с прогулки ждал Соньку разговор.

– Ты помнишь свои обязанности?

– Помню, Жозефина Аполлоновна.

– Так чего же ты открытым ртом ворон ловишь, когда тут господин Тучнев гуляет? Для него другие девушки есть.

– Уж больно он симпатичный, – простодушно пролепетала Сонька и покраснела.

– Ежели нравится, то чего сбежала, когда тебя он приобнял? Чай, не съел бы тебя.

– Мне батюшка говорил, – потупила Соня глаза, – что до свадьбы грешить нельзя.

– Я тебя неволить не стану. Но Тучневу ты понравилась. Предлагал двести рублей.

– Двести рублей! – открыла рот девка. – Это какие же деньжищи!

– Знаю, знаю, не всякий за год такое на хозяйстве заработает. А ты подумай, господин молодой, привлекательный. Ну разок согрешишь, батюшка твой даже не узнает. Всё семье будет прибыток. Братья – сёстры есть?

– Семеро ещё дома остались, я старшая.

– Семеро младших, а ты ещё сомневаешься. Вон подруга твоя Фроська не теряется. Уже кучу денег заработала, – мадам покачала головой, намекая, что в доме ждут от старшей дочери помощи.

– А вдруг у меня не получится? Я же не умею ничего, – попыталась отступить девка.

– Илья Николаевич сам всё сделает, сам всему научит. Я записочку ему сегодня напишу, а ты иди мыться, подготовишься к десяти вечера.

– Так я это… – Соньке хотелось сладких утех, хотелось немыслимых денег, но червячок сомнений её грыз.

– От работы освобождаю. Тебе должно быть свежей, благоухать хорошо, духи и платье дам. Всё поняла? Иди. – последние наставления Щукина отдавала в том же тоне, каким приучила повиноваться её за эту неделю.

– Слушаюсь, Жозефина Аполлоновна.

Две неделя прошли как в сладком сне. Соньке была приятна страсть и комплименты, которыми осыпал её молодой Илья Тучнев. Сын купца, и сам купец второй гильдии, не скупился на слова и любил молоденьких чистых девушек, а Сонька была молода и уморительно наивна, но денежки считать умела. За первый раз, как и было обещано, получила 200 рублей, за остальные исключительно по тарифу. Но за свежесть тариф был столичный – 15 рублей.

О таких особенностях девушку известили новые "подруги". Поделились они опытом и разными историями. Слушать их было интересно и немного стыдно. Но возможность получать огромные, по её понятиям деньги, за собственное удовольствие заставляло её не ходить, а порхать. Даже положенные отчисления для мадам только чуть-чуть подпортили ей настроение. Жалко только, что милый друг Илюша куда-то запропастился, и ей пришлось снова взяться за веник.

Опытная хозяйка публичного дома мадам Щукина, процесс переделки наивной деревенской девки в проститутку, не торопила, но и прибыль терять была не намерена. Разговаривая со своей помощницей Фёклой или по местному Фаиной, спросила:

– Что там Сонька?

– Ждёт своего кавалера и работает.

– Работает? Её не веником мести сюда привели. Клиенты интересуются, а она принца своего ждёт. Так не дождётся! Уехал он и надолго. А вернётся, так скорее всего, на неё и не глянет. Зови своего «Альфонсика».

– Гришку Рюмина, что ли?

– А у тебя что, кто-то другой завёлся? – язвительно спросила Щукина.

– Дак где ж второго такого найдёшь? – засмеялась помощница.

Действительно, второго такого Рюмина найти было бы трудновато. Впрочем, называл он себя Жорж Румынов и был красив, какой-то нарочито сусально – слащавой красотой, которая так нравилась наивным деревенским девкам и зрелым купеческим вдовам. По тем и другим Жорж был большой мастер. Появился он в городе не так давно и попытался составить мадам Щукиной конкуренцию, как сутинёр, но был бит быками Сыча и приставлен к делу окучивания скучающих купчих и прочих состоятельных дам. Не отказывался он и от помощи мадам, когда надо было привести ту или иную деревенскую девку в состояние пригодное к её дальнейшему использованию в качестве сексуальной игрушки.

Вот и на этот раз Жорж Румынов не подкачал, понаблюдав некоторое время за работающей девицей, он подошёл к ней и заговорил:

– Это кто же такую красивую барышню работать заставляет? Надо Жозефине Аполлоновне сказать, что негоже такой красавице полы мести.

С этими словами он нежно взял её за руку держащую веник и, не переставая говорить, отобрал у неё этот веник, осторожно приткнул его в углу. Потом отвел, чуть одуревшую от его болтовни девицу в зал, усадил на диван и, подкатив небольшой столик на колёсах, потребовал, у глазеющих на этот спектакль двух мамзелек, вина и закусок. Вино и закуски были доставлены и мамзельки присоединились к веселью.

А потом Соньку, окончательно одуревшую от вина и сладких речей писаного красавца, увлекли в комнату, где и употребили в разных немыслимых позах.

Утро принесло ей жажду, головную боль и неимоверный стыд, стоило лишь вспомнить вчерашнюю ночь. Рядом храпел и вонял перегаром не вчерашний писаный красавчик, а какой-то урод, с всклокоченными волосами и бородёнкой сбитой набок. Вспомнив про своего любимого Илюшу, которому она изменила, Сонька взвыла от безнадеги и отчаяния. От её воя Жоржик проснулся, сел в кровати и очумело завертел головой:

– Ты чего воешь? Корова! – грубо пихнув её в бок, сказал он. – А ну заткнись!

Потом нашёл недопитую бутылку вина и, запрокинув голову, присосался к горлышку, жадно глотая живительную влагу. Небрежно отбросил опустевшую бутылку в ворох сонькиной одежды, валявшейся на полу. Оглядевши завернувшуюся в простыню девку, ухмыльнулся и, сорвавши с неё тряпку, полез с недвусмысленными намерениями. Сонька молча, но отчаянно отбивалась.

– Ах ты подстилка деревенская! – разозлившись, заорал он и влепил девке пощечину, от которой у той зазвенело в голове и пропало желание сопротивляться.

Сделав свои дела, он не спеша оделся и удалился, бросив на прощанье:

– Не хворай!

Некоторое время Сонька пребывала в ступоре, а затем, одевшись, кинулась к ней, к хозяйке, надеясь найти помощь и если не помощь, то хотя бы сочувствие и утешение.

Жалко ли было ей эту наивную деревенскую дурищу. И жалко, и не жалко. Марфе Веткиной было жалко, ведь она и сама когда-то испытала нечто подобное. Но Марфа Веткина уже давно запрятана в самых дальних уголках её души. Теперь она Жозефина Щукина и Жозефине не жаль Соньку. Не она первая и не она последняя. Тем более она видела, что девица перспективная и долго страдать и реветь ей не даст крепкая крестьянская закваска. Чем-то она напоминала её саму лет так двадцать с лишним назад.

«Этак лет через десять и передам дело этой Соньке». Неожиданно мелькнула мысль, заставившая её усмехнуться. Посмотрев на несчастную заплаканную девицу, задала ей неожиданный и жёсткий вопрос:

– Деньги принесла?

– К…какие деньги?

– Как какие? Тебя же вчера клиент ангажировал, шампанское заказывали, закуски всякие. Фёкла! Тьфу-ты! Фаина! – кликнула помощницу Щукина.

Та явилась на зов и, усмешливо глянув на Соньку, спросила:

– Звали, Жозефина Аполлоновна?

Сценарий приведения деревенской девки в нужную кондицию опробован был давно и являлся своеобразным спектаклем для всех обитателей борделя, которые высунулись из своих комнат и с большим интересом наблюдали за действом.

– Фаина, что там вчерашний Сонькин клиент заказывал?

Та достала из кармана блокнотик и стала зачитывать:

– Две бутылки шампанского, конфет дорогих два фунта, яблок пять штук и пряников два фунта. Еще одну бутылку вина французского в номер. И того на сто шесть рублей и двадцать семь копеек.

Сонька перестала всхлипывать и с изумлением уставилась на говорившую.

– А почему сразу с него денег не взяли? – с напускной строгостью спросила Щукина помощницу.

– Так он сказал, что ещё заказывать будет, а потом за все Соньке заплатит.

– Ясно! – сказала хозяйка и, обратив строгий взор на девицу, спросила:

– Ну так где деньги?

– Не давал он мне никаких денег. Ударил только, – испуганно пролепетала сбитая с толку девка.

– Не давал? – засомневалась хозяйка. – Фаина глянь, может он деньги на столе оставил?

Помощница откровенно ухмыльнулась и ушла по направлению комнаты, где Жоржик учил наивную дуру жизни. Скрывшись из виду, она постояла с минуту хихикая и напустив на себя серьёзный и озабоченный вид вышла к хозяйке.