Текст книги "Ликвидация.Бандиты.Книга вторая"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Впрочем, на встречу с бандитом он пошел не сразу. Сначала он устроился на работу в милицию. Мелкой сошкой, водителем, изображая из себя контуженного на фронте дундука, только и умеющего, что крутить баранку. Выбор его объяснялся просто – если предметы из коллекции Булатовича попали в руки мародеров, где-нибудь они себя да проявят. Но только ментовские сплетни слушать – слишком неэффективная метода. К тому же всех не переслушаешь. Была у Курбанхаджимамедова еще одна богатая идея, но провернуть ее в одиночку он не мог, потому ему и понадобился Белка.

Поручик подкараулил бандита на Лиговке, возле шалмана.

– Эй, морячок, прикурить не найдется, – спросил Курбанхаджимамедов, когда Белка со своими приятелями появился в подворотне.

Бандиты сразу достали волыны, и Курбанхаджимамедов примиряюще поднял руки:

– Вы че, братишки, шуток не понимаете.

– Ты откуда такой вывалился, чувырла?

– Да вот, стою, тебя поджидаю, в шалман одного не пускают.

– А ты ко мне в подружки клеишься?

– У меня подружки с собой. Вели псам своим волыны убрать.

Белка цыкнул, и стволы спрятались в бушлатах. Поручик медленно, чтобы не нервировать преступников, раскрыл полы шинели, и Белка присвистнул – по карманам поручика было рассовано шесть бутылок «смирновской».

– И откуда я узнаю, что ты не из легавки?

– А я из легавки и есть, – ответил Гурбангулы, застегивая шинель.

– Че, серьезно? – заржал Белка.

– Так поговорим?

– Ладно, пошли.

В шалмане было тесно и накурено. Нестройно дребезжали две гитары, где-то играли в карты, из маленьких комнаток зазывно выглядывали страшные бабы.

Белке с компанией отвели совсем крохотную комнату со столом и двумя скамьями. Белка уселся спиной к стене и кивнул поручику на место напротив. Дружки встали у двери.

Когда поручик убедил бандита выпроводить Мерина и Сергуна, разговор пошел конкретный.

– Ты что, правда из легавки?

– Правда. Но ведь ты никому не скажешь?

– Да тебя щас здесь на хлястики порежут.

– Сначала я тебя порежу.

Не успел Белка открыть рта, как нож оказался у его горла.

– Не надо никого звать, Белов, я тебе ничего не сделаю, если ты перестанешь молоть языком и пытаться меня запугать. Представь, зайдут сюда Мерин и Сергун, а ты в таком виде. Они же уважать тебя перестанут. А я хочу, чтобы тебя продолжали уважать. Но и ты меня уважай, иначе я себе другую компанию искать буду, повежливее.

– Уболтал, – ответил Белка. – Только пику убери, царапает.

– Другое дело.

Курбанхаджимамедов достал водку и поставил на стол. Белка позвал своих клевретов, отдал им пару бутылок, чтобы обменяли на закусь, пока гость откупоривал первую и разливал по стаканам.

– Ты знаешь, кто самые богатые люди в Питере? – спросил Курбанхаджимамедов.

– Буржуи недобитые, – ответил Белка, выпивая.

– Ну и дурак.

Поручик тоже выпил, не дождавшись закуски, и снова налил.

– Самые богатые в Питере – это барыги. А недобитые буржуи уже все свое добро сменяли на еду. Работать же их никуда не принимают.

Белка почесал голову. По всему выходило, что странный гость прав.

– Тебя звать-то как? – спросил он.

– Поручик, – ответил Курбанхаджимамедов. – Просто поручик – и все. Так вот, объясняю план. Мне нужна вот эта штука, – и он выложил на стол лист бумаги, на котором, как умел, нарисовал тритона. – Когда ты приходишь к барыге сдавать хабар, показываешь ему эту штуку. И говоришь – так, мол, и так, Борух Соломоныч или Алим Поликарпыч, как там его зовут, – так и так, буду я тебя грабить, пока ты мне не найдешь эту штуковину. А если найдешь или скажешь, где видел, – сразу половину хабара бесплатно отдаю. Понял?

– Да меня свои же на пики поставят. Да и не бывает, чтобы у барыги не было мокрушника своего на пайке. Иначе их бы давно уже ограбили всех.

– Логично, – задумался Курбанхаджимамедов. – Тогда давай так. Показываешь всем эту штуку и говоришь, что нашел купца заморского, который за нее золотом платит.

– А что, и впрямь золотом платишь?

– Вот когда найдешь – тогда и поговорим. Но за такую вещь можно легко миллион золотом взять.

– Это на новые сколько получается?

– Ты таких чисел не знаешь, даже не считай.

– Брешешь!

– Редкая вещь. Раритет. Вот только купца на нее один я знаю, и искать бесполезно, понял?

– То есть, если я тебе эту ящерицу притащу, ты мне миллион золотом?

– Империалами.

– Лады!

Снова выпили, уже под закусь, которую принес Мерин.

– Наливай! – распорядился Белка.

– Некогда мне. Встречаться будем здесь, каждую пятницу. Даже если ничего не найдешь – все равно приходи. Если что разузнаю про ментовские дела – сообщу.

– Слишком ты смелый, – покачал головой Белка.

– Не смелый, а умный.

Курбанхаджимамедов встал из-за стола. На мгновение в воздухе пронесся смрадный запах сортира, и Белке даже плохо стало, но тотчас все прошло – незнакомец скрылся.

1920 год. Пропащие люди.

Разговор у начальника уголовного розыска Кошкина с Кремневым начинался тяжело.

– Сергей Николаевич, у вас ведь отец разночинец, да?

– Совершенно верно.

– И мать тоже не из высших слоев?

– Бог миловал.

– А вот мне не повезло. У меня родители – дворяне. И я каждый день по тонкому льду хожу – когда же наконец все начнут тыкать пальцем в мое неправильное происхождение. Никто даже не вспомнит, что отец был беден, мать скончалась после родов, а воспитывала меня прачка. Никто не спросит, что глаз я потерял в кузнице, когда кусок окалины отлетел от пережженного металла во время практики в мастерских. Я под ударом только из-за неправильных родителей. Вы, конечно, тоже, потому что работали на царскую полицию, и никого также не будет интересовать, что вы ловили убийц и воров. Я понимаю, что вам плевать на меня, я вам никто, но ваши друзья! Аркадий Аркадьевич, Алексей Андреевич – с ними как?

Кремнев молчал. Вины за собой он не чувствовал, но Владимир Александрович был прав – под ударом сейчас все. Он никак не мог подумать, что Бенуа выкинет такой номер – позвонит в чрезвычайку.

– Комаров ко мне лично приезжал, вы понимаете? Распекал меня в присутствии всех: и агентов, и подозреваемых. Что, мол, у вас тут за самоуправство, почему вмешиваетесь в дела чрезвычайной комиссии! Десять минут без малого! А я ничего не мог ответить, потому что даже не знал, что произошло.

– Я не могу бегать за вами для согласования таких мелочей. Мне всего-то и нужно было посмотреть, что именно Скальберг сдал из похищенного в Эрмитаже, нет ли каких-то несовпадений.

– А у меня спросить не могли? Я вам совершенно точно могу сказать, что в феврале к нам приходили люди из ВЧК и при мне допрашивали Скальберга о коллекции некоего Булатовича. Там не хватало одного предмета, и они допытывались, куда он мог деваться.

– И вы молчали?!

– А вы спрашивали? У меня такие проверки каждую неделю, то с одним, то с другим.

– Так расскажите сейчас! Что было-то?

Владимир Александрович потер отсутствующий глаз через повязку и стал вспоминать:

– Ну, его сначала допытывали – почему вернул не все предметы из коллекции. Это было логично – если коллекция похищена полностью, то почему в ней недостает только одного предмета. Скальберг уперся – мол, не знает, сколько их там вообще хранилось, и какой смысл ему забирать один предмет, если их так много. Долго они его поймать пытались на вранье, но ничего не получалось. Спросили, где нашел сокровища и почему решил, что они из Зимнего. Ну, на второй вопрос я им и сам ответил – потому что вензеля «эн-два» с короной почти на всех вещах были, а кое-какие и с «эн-один». А насчет где нашел – Скальберг сначала замялся, а потом говорит: приспичило до ветру, когда по Тамбовской шел. У него дом на пересечении с Расстанной, далеко было, вот он во дворы и рванул. Меж сарайками пристроился, а там и увидел мешок с добром.

– И что, в эту ахинею поверили?

– Нет, конечно, пошли проверять. А там и правда меж сараями сплошные кучи и снег желтый. Да и как проверишь – Скальберг вещички сдал в восемнадцатом, а они только через два года проверять прибежали. Не вязалось – зачем ему было золото-бриллианты сдавать, а какую-то железяку прикарманивать? В конце концов, характеристика у парня была хорошая, жуликов ловил – дай бог каждому…

– Вот зачем они его пытали, – понял Кремнев и победно посмотрел на начальника. – Вы понимаете?

Кошкин некоторое время вращал глазом, пока не осознал мысль Сергея Николаевича.

– Думаете, они у него выпытывали, где предмет? Думаете, что Баянист с компанией и уперли тот мешок?

– Глупости, у них на мешок фантазии не хватит. Самое большее – бутылку водки упереть. Сокровища из дворца украл Скальберг и его друзья – Куликов и Сеничев. Потому-то Скальберг так и занервничал, когда их убили… Понял, что кто-то вышел на след.

– Не вяжется, – сказал Кошкин. – Чтобы пытать Скальберга насчет какой-то безделушки, нужно знать о существовании этой безделушки, а вы утверждаете, что о ней знал только он.

– Не забывайте о Куликове и Сеничеве. Кто-то из них мог проболтаться.

– Но что в нем ценного, в этом… как они его называли… а, в тритоне? Ящерица какая-то.

Кремнев задумался.

– Не узнаем, пока не найдем.

Федор появился на пороге раньше условленного времени.

– Собирайся, едем.

– Куда это? – простонал Богдан, не открывая глаз.

– На кудыкину гору.

– Я никуда не поеду.

– Собирайся, или никаких дел не будет.

Богдан, кряхтя, пошарил рукой по стоящему рядом табурету, нащупал пенсне и, только нацепив его на нос, поднялся со своего лежбища.

– Чего уставился? Отвернись.

– Баба, что ли?

– Баба не баба, а отвернись. Не люблю.

Федор пожал плечами и отвернулся. Богдан быстро оделся, вынул петуха из кармана и повесил на шею. Хоть и холодный, а пусть висит. Что-то там Прянишникова задумала, нужно быть начеку.

– Куда едем-то?

– Товар смотреть.

Вроде не врал. По-быстрому одевшись, Богдан натянул сапоги и посмотрел на затылок Федора.

– А зачем нам смотреть товар? Я вам вполне доверяю.

– Зато у нас сомнения есть. Пошли уже.

На улице ждал грузовик, за рулем сидел давешний «барыга», который ни бэ ни мэ у Пассажа сказать не мог. В кузове расположились еще четверо, никого из них Богдан раньше не видел.

– В кабину садись, – велел Федор.

Так Богдан оказался зажат между шофером и Федором.

– Погнали, – сказал Федор.

Автомобиль поехал.

Богдан испытывал досадное неудобство, вроде гвоздя в подошве. Что они собираются с ним делать? Убивать? Пытать, как Скальберга? Неужели Федор каким-то образом узнал, что Богдан работает на уголовку? Однако угрозы для жизни Перетрусов не чувствовал, потому и не сопротивлялся.

Чем дольше ехали, тем сильней нарастало беспокойство. Готовилась какая-то пакость, но никак нельзя было понять какая.

– Ствол есть? – спросил вдруг Федор.

– Нет.

– И не надо, у Яши «парабеллум».

– Зачем это?

– Может пригодиться.

– Я не хочу.

– Поздно уже хотеть.

Они свернули во дворы где-то в районе Витебского, Перетрусов, отвлеченный разговором, не успел рассмотреть название улицы. Далее пошли пустыри, сараи, глухие кирпичные стены и заборы.

– Стой, – сказал Федор водителю.

Грузовик остановился возле двери, обитой ржавым листовым железом, запертой на массивный навесной замок. Сидевшие в кузове громилы повыскакивали и скучковались вокруг нее.

– Будешь сидеть с Яшей, – сказал Федор Богдану.

– Мужики, вы чего задумали?

– Сиди и жди. Будет готов товар – позову.

Снаружи что-то негромко клацнуло. Богдан понял, что это перекусили замок на двери. Один за другим громилы вошли в дверь, открывшуюся на удивление легко и беззвучно – видимо, петли были предварительно смазаны.

Яша зевнул.

– Что там? – спросил Богдан. От беспокойства у него начали зудеть пятки и ладони.

– Товар.

– А что за товар?

– Сиди ровно, щас придут и все расскажут.

Богдан тоже зевнул. Интересно, откуда этот Яша и где они взяли целый грузовик. И главное – где прячут? Или Яша работает на какую-то контору, а таким манером подрабатывает? Доподрабатывается. Перетрусову тут же вспомнился случай в Твери, о котором рассказывал Кремнев: жил там такой вот автомеханик, Богдан хорошо запомнил имя – Михаил Воробьев, работал в уважаемой фирме, еще до революции. И имел хобби – стишки сочинял про домушников, про налетчиков, про Владимирскую пересыльную тюрьму. Очень нравились уркаганам его стишки. Уркаганы же его и пристрелили прямо у себя дома.

Кремнев говорил:

– Потому что не надо заигрывать с тем, чего не знаешь. Почитай сказку о рыбаке: был один рыбак, вытащил из моря бутылку со злым духом, освободил его, а тот в благодарность решил освободителя уконтрапупить. Любой фраер для уголовника прежде всего овца, которую можно стричь и резать, дойная корова, которую можно доить – и опять резать, курица-несушка, которую в любом случае можно зарезать. Если ты по фене ботаешь, это не значит, что тебя за своего примут.

Размышление было прервано хлопаньем двери: вышел Федор и знаком велел Богдану следовать за ним.

– Топай, – сказал Яша.

– Я не хочу.

– Топай, или шмальну.

Теперь зудела вся кожа, будто Богдана комары покусали. Что там такое? Если его хотели убить, могли это сделать уже давно…

Пройдя за Федором по темному прохладному помещению – видимо, заброшенному амбару, в котором пахло плесенью и крысами, Богдан попал во внутренний двор, залитый солнцем. Ослепленный ярким светом, он едва не наступил на лежащий ничком труп мужчины с топором в затылке. В руке мертвеца была берданка, которой он не успел воспользоваться. С противоположной стороны Богдан увидел большие ворота, выходящие на улицу. Видимо, здесь располагался какой-то гражданский склад.

– Что здесь?

– Да ничего, аптекарский склад, почти пустой. Спирта бочки три, меловые таблетки, еще что-то.

– Зачем тогда на мокруху пошли?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– А Пална говорила, будто ты умный. Ну, ладно тогда, сюрприз будет.

В это время из дощатой избушки с надписью «Весовая» громилы выволокли еще одного окровавленного человека и подтащили к Федору с Богданом. В этот момент Перетрусов все понял.

Раненого сторожа поставили на колени лицом к Богдану. Федор выдернул топор из трупа, обтер лезвие об гимнастерку мертвеца и протянул Богдану топорище.

– Действуй.

– Я барыга, а не мокрушник.

– А мне по…, кто ты. Пална сказала – проверить, я тебя проверяю. Другого надежного способа нет. Ну так что?

Богдан поудобнее перехватил топор, замахнулся, но, как только сторож с плотно забитым тряпками ртом замычал от ужаса, Перетрусов не завершил удар.

Федор усмехнулся:

– Ссыкотно?

Не ответив, Богдан скинул косоворотку, стянул сапоги и штаны и остался в исподнем. Затем молча подошел к сторожу и раскроил его череп так, что брызги полетели во все стороны. Стянув нательную рубашку, Богдан протер сначала пенсне, затем, намочив подол дождевой водой из бочки, старательно стер кровь с себя. Тщательно вымыл в бочке топор с топорищем. Потом стал одеваться. Зуд полностью прошел.

Громилы, в том числе Федор, изгвазданные кровью с ног до головы, смотрели на Богдана со смесью страха и уважения. Одевшись, Богдан сказал:

– Грузите спирт. Я забесплатно проверяться не желаю. И таблетки тоже.

На все про все у них ушло полчаса. Возвращались тоже в полном молчании. Только когда подъехали к дому Перетрусова, Федор сказал:

– А ты и вправду грозный.

– Завали хлебало. Прянишниковой скажешь, что тебя и мудаков твоих я больше видеть не хочу. Хочет работать – пускай нормальных людей присылает. От меня держись подальше.

С этими словами Богдан приставил Федору к нижней челюсти «парабеллум», который во время поездки незаметно вытащил у Яши.

– Повтори.

Федор повторил.

– Теперь дай выйти.

Федор выполз из кабины, освобождая путь. Перед тем как попрощаться, Перетрусов напомнил:

– Спирт беречь как зеницу ока. Когда пришлют нормальных людей, я скажу, куда его отвезти. А теперь пшли вон.

На конспиративной квартире его ждал Кремнев. Он был весело возбужден и рассказал о последних новостях, спросил, как дела у Богдана. Богдан соврал, что все идет по плану. Возможность убийства гражданских лиц оговаривалась заранее, еще до внедрения, и впредь решено было такие факты при встрече не обсуждать, чтобы не отвлекаться от конкретных задач. Хотя Богдану от этого легче не становилось. Он не хотел больше никого убивать, тем более – тех, кому просто не повезло оказаться на линии огня.

– Отлично, – сказал Сергей Николаевич. – Потому что у меня, Богдан, родился забавный план. О, стихи получились!

– У вас такое лицо, будто вы меня женить хотите.

– Почти угадал. Тут такое дело…

Барышня, которая работала в музее, сразу привлекла внимание Кремнева.

– Знаешь, эффектная такая. Вроде ничего особенного, а заставляет на себя внимание обратить.

– Вы, часом, не втюрились?

– Я-то? Да ни боже мой, я и женатым-то ни разу не был, потому что привязанности в нашем деле слишком дорого обходятся. Дело не в этом. Понимаешь, эта Ева Станиславовна – она вроде и никто в этом музее, по крайней мере я так понял. Но за Бенуа своего горой стоит и всячески показывает к нему этакую ревность: не пускает к нему, говорит, что нету, что занят. Львица такая. Но только он в поле зрения появляется – сразу лапушка такая, шарман, глазки в пол опустит… Всячески старается произвести хорошее впечатление. И, судя по всему, производит, потому что Бенуа с ней тоже весь из себя джентльмен, а при мне просто истеричку из себя какую-то разыгрывал. Сдается, там какой-то шахер-махер затевается, если уже не.

– А нам-то что? Пускай себе…

– Э, не скажи. Что-то Бенуа про эту коллекцию такое знает, чего и чекистам не рассказал. Именно в потерянном амулете дело: и Скальберга пытали именно из-за него, и Баянист не раскалывается, и Бенуа чего-то боится.

– Какое задание-то?

– Охмури девку.

– Чего?

– Девку, говорю, охмури. Влюби в себя. Соблазни. До греха доведи. Чтобы она все-все тебе рассказывала.

– Как же мне ее в себя влюбить?

– Ну, брат, ты меня спросил. Знал бы – сам бы ее в себя влюбил. Впечатление на нее произвести надо. Удивить, испугать, рассмешить. Но девка неглупая или, по крайней мере, хитрая, просто так не купится. Так что – думай. Очень нам надо знать, что там за тайны у этого Бенуа.

– Когда приступать?

– Вчера.

– Ладно. Сергей Николаевич, я вот подумал… Время сейчас военное, а бандиты эти все и прочие – они же враги. В крайнем случае – мародеры. Зачем мы должны их ловить и судить? Стрелять на месте, и вся недолга. Они же нашего брата убивают без зазрения совести.

Кремнев задумался.

– Я тебя правильно понял: взять «льюис», прийти на малину и всех расстрелять к едрене фене?

– Ну, – смутился Богдан, – ведь когда банду берут, даже гранатами пользуются.

– Пользуются. Только тут такое дело. Знаешь, большинство нынешних налетчиков – они же раньше все нормальными людьми были. И когда их ловишь и в кабинет на допрос ведешь, да еще и фотографии выкладываешь мертвых тел – ревут. Волосы рвут. Некоторые из наших думают – притворяются, наказания боятся. Конечно, боятся, каждый боится. Но я считаю – и тебе советую! – что это раскаяние. Многие полагают, что худшее наказание – это казнь, а я тебе скажу, что нет хуже наказания, чем раскаяние. Потому что пришлепнули тебя – и ты свободен навек, убежал ото всех, никто тебе в глаза не плюнет, никто от тебя не отвернется. А раскаяние тебе сердце жечь всегда будет. Не дотла, но очень больно. Поэтому худшее наказание для человека – не смерть, а жизнь.

– А если конченый человек? Если никогда не раскается?

– А про это, Богдан, даже думать не моги. Если человек раскаяться не может – значит, ад кромешный у него внутри, и тогда ему жизнь – точно мука смертная. И поделом.

– И откуда вы все это знаете?

Кремнев встал и сказал:

– Просто знаю, и все. Не бывает пропащих людей. Сам запомни и детям своим расскажи.

С этими словами он ушел. Богдан выждал положенный час и тоже отправился восвояси.

Он злился на себя, на Федора, но еще больше – на Прянишникову. Старая карга подстраховалась. Ей нужен человек, полностью замазанный, чтобы отмыться было невозможно. Ну что же, теперь она получила, чего хотела. Сама виновата. И убивать Богдан больше никого не будет. Даже если придется засветиться.

Потому что пропащих людей не бывает.

1920 год. Апрель.

Встреча была короткой. Курбанхаджимамедов сказал:

– Ты знаешь, кто такой Кошкин?

– Знаю, – махнул рукой бандит. – Безглазый такой, по уголовке главный. Смелый, говорят, сам на облавы выезжает.

– Он тут на собрании выступал, сказал, что пора раздавить бандитизм. Меньше мелите языками вашими по малинам. Сейчас у ментов по Питеру стукачей уйма. Ты только пукнешь, а в ментовке уже знать будут, в каком сортире. Придут и замочат.

– Хитры вы, конечно, суки легавые, с подходцами вашими, – ухмыльнулся Белка. – Но заточек у нас хватит для вас всех – всегда пожалуйста, наглотаетесь досыта.

– И что?.. Ты одного убьешь, а менты тебе вендетту объявят. И даже не спрашивай, что за слово, книжки читай. Загоняют тебя, как гончие зайца. Думаешь, если тебя в перестрелке шмальнут, кто-то из твоих расстроится, ответку с ментов потребует? Как же, держи карман.

– Вот все ты обидеть норовишь, на ответную грубость нарываешься!

– А ты брось хорохориться и слушай, что тебе умный человек говорит. Тритона нашли?

– Нет еще.

Поиски тритона в огромном городе измотали поручика сверх всякой меры. Иногда ему хотелось наплевать на все и смириться с потерей. В конце концов, у него уже имелся артефакт, которым поручик научился пользоваться довольно ловко, воспроизводя в одно мгновение до двух-трех разных воздушных сред, одну за другой. Для этого он даже стал нос затыкать, чтобы не отвлекаться на другие запахи. Он экспериментировал с различными средами, вплоть до откачки воздуха из замкнутого объема, чтобы научиться воспроизводить недостаток кислорода. Теперь он мог одурманить людей опиатами и травить хлором, вызывать аппетит изысканными ароматами и тошноту – зловонием. Чего еще желать?

Но возможности тритона по сравнению со скунсом были грандиозны. Зрелище, когда из пустого пространства на песок одна за другой сыпались золотые монеты, по сей день оставалось самым ярким в жизни Курбанхаджимамедова. Он решил подождать до лета. Если к этому времени тритон не отыщется, поручик просто ограбит Эрмитаж и уйдет за кордон.

1920 год. Две незнакомки.

Наблюдать издалека за девушками Богдану приходилось только в отрочестве, когда он подглядывал за купальщицами. Было то волнующим и сладким приключением, и, наблюдая за Евой Станиславовной, Богдан все время думал – интересно, а занавески на окнах дома у нее есть?

Сначала Перетрусову казалось, что Сергей Николаевич ошибается. Ну как эта серая мышка может нравиться? Сутулится, голову в плечи втягивает, ходит, будто гимназистка-дурнушка, – быстрым шагом и смотря под ноги, прижимая к груди портфель. Ни кожи, ни рожи, одежка плохонькая. Как такая может преобразиться?

Но задание есть задание. В пять вечера музей Революции закрылся, и Перетрусов вышел оттуда на площадь, ожидая Еву.

Ева сначала отправилась на Гороховую, и Богдану прошлось пройти за ней всю улицу, держась на почтительном расстоянии, до Семеновского плаца. Там по Загородному проспекту Ева перебежала на Звенигородскую. Когда они дошли до набережной Обводного, Перетрусов начал подозревать, что эта местность ему становится знакома. А уж когда девушка свернула на Лиговскую, Богдан понял, что Кремнев имеет чутье посильнее, чем петух. Желая проверить себя, Перетрусов обогнал Еву и вырвался далеко вперед, свернул на Расстанную, добежал до Тамбовской, нырнул за угол и встал перед доской с объявлениями.

Ева появилась через пару минут, перебежала на четную сторону Тамбовской и нырнула в первый же подъезд углового дома.

В доме, у которого стоял сейчас Богдан, раньше жил Скальберг. Хотя какое там – раньше, и девяти дней не прошло. Таких случайностей точно не бывает.

Богдан не стал бежать вслед за Евой. Он уже чувствовал, что барышня со Скальбергом были как-то связаны и, скорей всего, жили окно в окно. Перетрусов внимательно рассматривал фасад дома, в котором обитала Ева, и взгляд задержался на узком, закругленном сверху окошке на третьем этаже, с распахнутой форточкой. Оно.

Богдан зашел в подъезд Скальберга и поднялся на чердак. Слуховое окно, выходящее на улицу, было всего одно. Перетрусов выглянул. Отличный обзор, хотя не без помех – окно барышни оказалось завешено кисеей. Сквозь полупрозрачную ткань видно было, как кто-то ходит в комнате.

– Эй, ты че здесь? – окликнули Богдана, и он вздрогнул.

Сзади стояли два подростка, лет по пятнадцать.

– А вы че? – спросил он как можно строже.

Подростки переглянулись, и один из них сказал:

– Ха, Серый! Он тут тоже сеансы ловит!

– Чего? – растерялся Богдан.

– Да ладно, не морщи портрет, че мы, не понимаем, што ли? – покровительственно сказал догадливый. – Пусти, дай людям позырить.

Парочка деловито потеснила ничего не понимающего Богдана у окна.

– Доставай, – велел Серый.

Догадливый вынул из-за пазухи театральный бинокль и приставил к глазам.

– Ну, че? – спросил Серый.

– Погоди, щас солнце уйдет.

– Да оно уже ушло, я и так вижу.

– Не мешай.

Богдан проследил, в каком направлении смотрит догадливый, и довольно ухмыльнулся.

На втором этаже в окне без штор видна была оттоманка, на которой кто-то возился. Вот какие сеансы имели в виду пацаны.

– Ну, Васька, дай, дай посмотреть!

– Да на, смотри. Все равно пока ничего интересного. – Васька разочарованно протянул бинокль Серому.

Пока Серый, пуская слюну, подсматривал за обжимающейся парочкой, Васька критически осмотрел Богдана и сказал:

– А тебе че, платить нечем?

– Не понял.

– Да ты ваще какой-то непонятливый. Ну мы-то с Серегой понятно, нам нельзя еще, но ты-то вполне можешь.

– Чего могу?

– Ну ты же как-то про хазу Манькину узнал.

– Там че, притон, что ли? – глупо хихикнул Перетрусов.

– А ты не знал? – удивился в свою очередь Васька. – А зачем тогда пришел?

– Да у меня это… зазноба… слушай, дай в бинокль посмотреть?

– Ага, как же! Мы тебе бинокль, а ты его зажилишь.

– Я могу и отнять, между прочим. Но не буду. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что пролетарии должны друг друга выручать. Ну не будь жмотом, дай посмотреть. А я тебе завтра карточки с голыми бабами принесу.

– Врешь! – в один голос сказали пацаны и уставились на Богдана с восторженным недоверием.

– Зуб даю!

– Серый!

Серега сразу отдал бинокль Богдану. Перетрусов приставил окуляры к глазам и нашел нужное окно. Однако, даже настроив оптику, сквозь кисею почти ничего не увидел. Кто-то продолжал ходить по комнате, то присаживаясь на край кровати, то снова исчезая в глубине.

– Ну, че, голая?

– По шее дам. И туда смотреть не смейте, ясно? Узнаю – уши оборву.

– А говорил – пролетарий.

– А ты бы хотел, чтоб на твою зазнобу пялились?

Васька почесал нос.

– Нет, наверное. Что мое – то мое.

– То-то.

Вдруг кисейные занавески взметнулись и опали. Значит, дверь открывалась. Вышла?

– Так, пацаны, я побежал.

– Эй, а бинокль?

– У, зараза. – Богдан метнулся обратно и отдал Ваське бинокль.

– С бабами-то не обманешь?

– Завтра в это же время! – крикнул на бегу Богдан и выскочил в подъезд. Фотографий с голыми тетками у него все равно не было, но пусть пацаны хотя бы до завтра помечтают.

Он не стал сломя голову выскакивать на улицу, а лишь аккуратно приоткрыл дверь и выглянул наружу. И не ошибся – Ева действительно вышла, но… это была не совсем она. Если бы петух не помог, Перетрусов наверняка не узнал бы девушку, потому что она слишком преобразилась.

Она перестала сутулиться и шла прямо и уверенно, не слишком быстро, но и не медленно. Так идут по делам, без спешки, с запасом, чтобы прийти как раз вовремя.

Самое удивительное, что Ева не поменяла одежду, в которой была на работе. Но если в музее и по дороге домой на ней все висело, несуразно топорщилось и перекручивалось, а прическа называлась «Взрыв на макаронной фабрике», то сейчас все изменилось. Скромная одежонка так ладно пришлась по фигуре, что мужики, мимо которых проходила Ева, забывали обо всем и завороженно провожали ее взглядами. На голове сидела кокетливая шляпка с вуалью, волосы тщательно уложены… Черт, да это парик!

Богдан опять почувствовал неудобство и легкий зуд, но тут все было понятно. Слишком разительная перемена во внешности и поведении. Девица как будто на охоту отправилась. И Перетрусов примерно представлял себе, на кого она будет охотиться.

Такая краля вряд ли цепляет мужиков прямо на улице. Пока они шли, Богдан составлял портрет того, кто ей нужен. Мужики-артельщики, приезжие краскомы, командировочные, иностранцы… еще до того, как они добрались до места, Перетрусов понял, куда ее несет.

Первый дом Петросовета, бывшая гостиница «Астория». Здесь останавливаются крупные партийцы, депутаты, командиры, всякие деятели и иностранцы. Здесь даже ресторан работает, правда, только для постояльцев, но ведь эти постояльцы кого-то к себе приводят иногда. Простому человеку туда никак не попасть, у входа дежурит швейцар, одетый красноармейцем, но по сути – тот же халдей, только блюда не подносит.

Барышня наверняка ни с кем не спит. Делает большие авансы, но в постель не торопится, ждет, пока клиент напьется. Ну и что с того, что с прошлого года введен сухой закон. Тут же «Астория», тут же – Петросовет, в порядке исключения проживающим полагаются и коллекционные марочные вина, и спиртное покрепче, и чего только пожелаете. Это ж люди, которые революцию придумали, это ж люди, которые революцию защищают. В крайнем случае – воспевают или поддерживают из-за границы. Работа у них нервная, им нужно отдохнуть, вот и приходят сюда барышни не общедоступного рабоче-крестьянского происхождения, а с печатью породы на лице и фигуре. Здесь и патрульные все сыты и неторопливы, и шпаны в окрестностях не водится, потому что те, у кого в «Астории» денежный интерес имеется, всю шушеру повыдавили, и облав здесь не бывает, хотя очень хочется потрясти этот изысканный клоповник, даже чекисты сюда нечасто заглядывают. Тут войны нет, тут кусочек будущей счастливой жизни. Такой жизни, которая сделает работу угро сплошной головной болью.

Кремнев говорит:

– Можно искоренить уличную преступность. Нужно только, чтобы все дети были при родителях и родители трудоустроены. Можно искоренить жуликов и бандитов. Нужно только работой всех обеспечить, чтобы по силам и по уму. А вот кумовство победить нельзя, потому что у нас психология такая. Власть – она от слова «владеть». И чем меньше у тебя власти, тем больше усилий ты прилагаешь, чтобы её приумножить. Подарки начальству, подхалимаж, мелкие услуги. Закрыл глаза на мелкое нарушение, не дал ходу жалобе, стрелки с одного на другого перевёл. Рука руку моет, так издревле у нас повелось. Поэтому со всей этой чиновничьей сволочью ухо нужно держать востро. Понял?