Текст книги "Ликвидация.Бандиты.Книга вторая"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Жила она в какой-то задрипанной каморке, где помещались только кровать, кресло и столик, весь заставленный коробочками и пузырьками. В каморке стоял тяжелый запах мочи, лекарств и плесени. Кремнев был прав – Прянишникову разбил паралич, и она не вставала с постели.

Эмма Павловна величаво восседала в своей кровати – большая, одутловатая, в чепце и халате поверх ночной рубашки, и смотрела Богдану прямо в глаза.

– Что у вас со зрением?

– Не переношу яркого света.

– Можете снять, у меня неярко.

Богдан послушно убрал пенсне в карман пиджака, и Прянишникова еще жаднее стала в него всматриваться.

– Интересные у вас глаза.

– Благодарю.

– Колдовские.

– Это плохо?

– Нет, что вы. У моего покойного супруга были такие. И у младшего сына тоже… Как вас, я запамятовала?

– Ваня, – назвал Богдан свое конспиративное имя.

– Разве серьезного мужчину могут звать Ваня? Иван! А по батюшке?

– Васильевич.

– Иван Васильевич – вот это уже по-мужски. Я скажу Федору, чтобы звал вас Грозным.

– Я вовсе не грозный.

– А я старая больная женщина, и что с того?

– Вовсе вы не старая.

– Да что вы? Такой молодой – и такой неловкий льстец. Впрочем, ладно, оставим обмен любезностями. Не буду спрашивать, как вы обо мне узнали – слухами земля полнится, был грех, попалась. Но сейчас-то где я споткнулась?

– Да нигде, Эмма Павловна. Или на том же месте, как сказать. Я как про вагон гречки услышал, так сразу и подумал – знакомый почерк.

– И вы вот так решили, что старая больная женщина способна украсть целый вагон?

– Я решил, что только умная женщина сможет умыкнуть вагон, не вставая с места.

Прянишникова расхохоталась неожиданно красивым и молодым смехом.

– Определенно, вы мне нравитесь. Полагаю, мы сможем быть друг другу полезны. Теперь скажите мне, вы и вправду готовы расплатиться за крупу фирменным товаром?

– Теперь я уже сомневаюсь, что этот товар может вас заинтересовать…

– А вы не сомневайтесь. Итак?

– Реквизированный товар фирм «Макс фактор», «Жиллет», «Проктэр энд Гэмбл».

– Косметика и галантерея? Вы удивляете меня все больше. А откуда вы возьмете все это?

– А откуда вы берете то, что у вас?

Прянишникова снова расхохоталась.

– Знаете, Федор может вас всего переломать, и вы рады будете рассказать то, что знаете, и то, чего знать не можете. Поверьте, так бывало, и не раз. Но ваше бесстрашие, граничащее с глупостью, мне нравится. Будьте добры, снимите со стены фотографию, я покажу вам своих мальчиков.

Богдан обернулся и увидел на стене, сразу за креслом, большой групповой снимок.

– Подойдите.

Богдан подошел. Эмма Павловна нежно провела по стеклу рукой и показала сначала на одного совсем зеленого, остриженного наголо мальчишку лет четырнадцати, сидящего в ногах преподавательского состава, а потом на юнца с усиками, стоящего в центре, в четвертом ряду.

– Младший – Лешенька, старший – Кирилл.

– Что с ними? – немного деревянным голосом спросил Богдан, разглядывая фото.

– Революция. Оказались среди тех несчастных, что защищали Зимний. И, как сами понимаете, не защитили.

Богдан стоял рядом с Прянишниковой и думал, что сейчас она его расколет – так громко билось его сердце.

Впрочем, Эмма Павловна поняла его совсем иначе.

– Не волнуйтесь насчет Федора, я пошутила. Нет, не убирайте, я посмотрю еще немного, – и она прижала рамку к себе. – Простите – расчувствовалась я что-то. Младшенький мой, Алексей, сейчас бы примерно такого возраста, как вы, был.

Она промокнула платком совершенно сухие глаза и сказала:

– Идет, мы заключим с вами сделку. На самых выгодных условиях. Жду вас через день, оговорим порядок обмена. А пока извините – мне пора пить лекарства.

Огромный Федор проводил Богдана до квартиры (ответная любезность, пришлось засветить свою хату, если уж Прянишникова засветила свою), и только тогда Перетрусов вздохнул с облегчением. Кремнев оказался прав сто тысяч раз – отвлечься от одного дела в пользу другого весьма помогает.

На фотографии юнкеров Михайловского артиллерийского училища рядом со старшим сыном «старой и больной» Прянишниковой стоял не кто иной, как Александр Скальберг.

Всю ночь Богдану не спалось, он ворочался с боку на бок, курил у окна, но спать не мог. Не потому, что беспокоили сны, а потому что новость эта – Шурка Скальберг был юнкером – жгла, словно горячий пирожок.

Не имелось у Богдана предубеждения перед людьми с прошлым. За прошлый год он насмотрелся, на что способны люди, да и сам такого натворил, что можно к стенке ставить безо всякого трибунала. Но в этом прошлом таилась тайна настоящего.

Кое-как дождавшись утра, Перетрусов надел кепку, снова закурил и отправился на конспиративную квартиру. Из дома уходил через чердак, по пожарной лестнице на другую улицу. Может, Прянишникова и не приказывала следить за новым деловым партнером, но Федор мог и сам расстараться. Рисковать Богдан не хотел.

– Срочно, Кремневу. Мокрое, красное.

Все преимущества своего подвешенного состояния Сергей Николаевич ощущал именно в такие моменты – когда он, не будучи частью правоохранительной системы, занимался любимым делом. Если бы не революция, Кремнев занялся бы на пенсии частным сыском, ибо нет ничего интереснее распутывания человеческих тайн. Впрочем, Сергей Николаевич лукавил – частью правоохранительной системы он, как наставник молодых агентов, всё же являлся.

Сигнал, полученный утром от Перетрусова, заинтересовал Кремнева. Значит, Шура, как и многие, подправил в документах свое происхождение? Его нельзя в этом винить: людоедская власть решила выслужиться перед быдлом и унизить всех, кто не был унижен до революции. Разумеется, ведь достоинства в мире так мало, на всех его не хватает. Если решили вернуть его одним, то у других нужно отнять. Тьфу! Вот Шура, чтобы не лишиться человеческого достоинства, и перекроил биографию. Да и бог с ним, все равно жизнь ему это не спасло.

Что важно в прошлом Скальберга, а что нет? Хочешь не хочешь, а на Арсенальную набережную сходить надо. Может, пустышку вытянуть придется, а может – и весь банк сорвать. Но сначала Сергей Николаевич отправился на Балтийский вокзал, встретиться с Пантелкиным.

На вокзале было шумно, суетно и весело. То тут, то там играла гармошка и отправляющиеся на фронт красноармейцы тешили себя песенками похабного содержания. Мальчишки – беспризорники и домашние – смотрели на них с завистью.

Сергей Николаевич Кремнев нашел, где сидят чекисты-транспортники, и спросил:

– Мне бы поговорить с товарищем Пантелкиным.

Все посмотрели на молодого парня со слегка оттопыренными ушами.

– Вы по поводу реквизированных мешков?

– Нет-нет, у меня личный вопрос.

– Дочку, наверное, охмурил, – догадался кто-то из чекистов, и все засмеялись.

Покрасневший Пантелкин вышел с Кремневым в коридор.

– Что такое?

– Меня зовут Кремнев Сергей Николаевич, я работаю в уголовном розыске. Вам привет от вашего друга, Богдана Перетрусова.

– Какого Богда… Что?! Он что-то натворил?!

Реакция «друга» немного удивила Сергея Николаевича, но он остался невозмутимым.

– Нет, не натворил. Он работает в уголовном розыске и один из лучших наших агентов.

Пантелкин выдохнул:

– Ну, вы меня и напугали.

– У меня к вам просьба от Богдана.

– Да вы не выкайте, я ж моложе вас.

– Как знаешь. Ты помнишь, что недавно здесь задержали агентов уголовки?

– Я сам задерживал. Между прочим, заранее о таких вещах предупреждать надо.

– Я понимаю, операция была плохо продумана. Потому я сейчас к вам и обращаюсь – неофициально. Вы не могли бы…

– Ты!

– Да. Ты не мог бы нам помочь частным порядком?

– Это как – частным?

– Не создавая лишнего шума. У тебя же есть подвязки на кондукторов, машинистов.

– Ну?

– Баранки гну! – рассердился Кремнев. – Перетрусов говорил, что у тебя голова варит не хуже его. Видимо, ошибался.

– Эй-эй, постойте! У меня голова хорошо варит. Вы хотите, чтобы я нашел, на какой станции сошел тот мальчишка, которого бандиты зарезали, так?

Кремнев снова удивился:

– Действительно, соображаешь.

– Я не могу вам результат обещать вот прямо так, быстро. Но дня за три, может, управлюсь.

– Что, правда?

– Быстрей не смогу, извините.

– Ладно. Как что-то обнаружишь, звони по этому номеру. Скажешь – Кремневу от Пантелкина, мокрое, красное. Мне передадут, и я к тебе сам приеду.

– Только не от Пантелкина. От Пантелеева.

– Как скажешь. Буду ждать.

Уходя, Кремнев думал, что его бы устроила и неделя.

Первые Советские артиллерийские Петроградские командные курсы были реорганизованы из Михайловского артиллерийского училища. Кремнев вошел в здание по мандату и попросил встречи с начальником курсов Михайловским.

– Обещать ничего не могу, – ответил Михайловский, когда Кремнев изложил свою просьбу. – Хотя… как, говорите, его звали?

– Скальберг.

– Знакомая фамилия. Если он не с ускоренных курсов, сейчас посмотрю.

Михайловский открыл несгораемый шкаф в углу кабинета и почти по пояс влез внутрь, после чего вынул пухлую папку, перевязанную тесемкой, и положил перед Сергеем Николаевичем.

– Прошу, можете изучать. Выписки делайте сколько угодно, но отдать с собой не могу. Видите, гриф – «Хранить вечно». Буду хранить, покуда жив.

– Благодарю.

– Вы не обессудьте – у меня сейчас занятия. Я вас замкну на часик?

– Как бы и подольше не пришлось. Замыкайте, пока я тут все это изучу…

Кремнев водрузил на нос очки и развязал тесемку.

Сергей Николаевич легко нашел в списках учащихся Скальберга, братьев Прянишниковых, еще кое-кого из нынешних «фартовых». А ведь какие юноши были – загляденье, и во что они превратились… Все, больше ничего интересного. Взглянув на часы, Кремнев решил, что еще полчаса можно просмотреть, любопытства ради, служебные документы – циркуляры, приказы, сводные ведомости. Здесь-то и нашлось то самое прошлое, которое позволяло вписать гибель Скальберга в некоторое подобие закономерности.

Из училища отчислялись – за «неповиновение приказу» и «отказ возвращаться в казармы» – несколько юнкеров. Кремнев несколько раз перечитал список и никак не мог поверить в удачу. Рядом, один за другим, шли фамилии: Куликов, Сеничев (те самые граждане, убийство которых так взволновало Скальберга), сам Скальберг и братья Прянишниковы, благодаря которым открылась связь между погибшими.

Сергей Николаевич специально скопировал личные данные отчисленных юнкеров, чтобы перепроверить, но он ничуть не сомневался, что таких совпадений не бывает. Список отчисленных на предмет других совпадений Кремнев тоже аккуратно перенёс в записную книжку.

Как раз в это время прозвенел звонок. Аккуратно сложив документы в том порядке, в каком они лежали в папке, Кремнев завязал тесемку и встал, ожидая Михайловского. Тот появился почти сразу, отпер дверь и кому-то в коридоре сказал:

– Юлиан Борисович, не забудьте – завтра мне потребуется табель успеваемости.

Когда он вошел в кабинет, Сергей Николаевич лихорадочно перелистывал вновь раскрытую папку.

– Ага, – понял Перетрусов. – То есть вы сначала не обратили внимания, что даты – по старому стилю?

– Соображаешь. Как Михайловский сказал – «Юлиан», я будто проснулся. Полез проверить дату – и точно, 26 октября.

– И что это значит?

– О, брат, сейчас поймешь. Знаешь ли ты, что произошло в этот день три года назад?

– Ну, революция.

– «Ну, революция…» – передразнил Кремнев. – Тебя за такое отношение к революции Петросовет по головке не погладит. Штурм Зимнего дворца и арест Временного правительства, в ночь с 25 на 26 октября. А кто защищал дворец?

– Э…

– Ты что, не грамотный ни разу? Тебя распнут за такое политическое невежество. Так вот, среди защитников Зимнего были и юнкера Михайловского артиллерийского училища. Их тогдашний начальник, Леонтовский, довольно быстро сообразил, что, если будет штурм, юнкеров там положат. И приказал покинуть пост. Но там некоторые настолько упертые были – мол, нельзя нарушать присягу, мы присягнули Временному правительству, это измена… Ослушались, одним словом. И, если ты не знаешь, получилось все именно так, как говорил Леонтовский. Много юнкеров там постреляли, но некоторым удалось спрятаться. Если не был в Эрмитаже – обязательно сходи, там есть где схорониться.

– И что? За это их убили?

– Думаю, что нет. Вот тебе еще одна подсказка: в это время в Питере царили форменные Содом и Гоморра… что, тоже не знаешь? Ну, это уже сам. Иными словами – беспорядки похлеще того, что сейчас творится. Мародерства, грабежи, насилие – полный набор. В том числе сильно пострадал Эрмитаж. Экспроприация экспроприаторов…

– Это я знаю.

– Грамотей! Так вот, подходим к самому интересному. Как бывший юнкер, причем не просто юнкер, а без пяти минут офицер, буквально через пару месяцев стать чекистом? А?

– Ну, документы подправить.

– Какие документы? Бардак кругом, прости господи, там еще не до документов, разобраться бы, кто за кого. Ну?

– Доказать свою лояльность.

– Лояльность тоже знаешь? Далеко пойдешь. Правильно, доказать. И вот что происходит. Рассказываю, потому что сам только из документов вычитал. Скальберг пришел на Гороховую и притащил целый мешок всякой драгоценной требухи: серебряные столовые приборы, канделябры, золотые украшения, камушки и всяческой мелкой мелочовки, какие-то заморские амулетики – если интересно будет, посмотришь, там три листа описи. И сказал – я, говорит, за трудовой народ, нашел, говорит, нычку мародеров и служить, говорит, хочу новой власти, ловить преступников и прочую нечисть. Его спрашивают – а сам кто такой? Он почти всю правду и вывалил: мол, бывший юнкер, отчислен за неподчинение приказу, из-за идейных разногласий. Его и взяли. А документы он уже после переправил, я так думаю, года через полтора, когда уголовка переезжала в новое здание. А вот теперь догадайся с трех раз, что я думаю про этот эпизод вопиющей солидарности с трудящимся гегемоном?

Богдан посмотрел на хитрое круглое лицо наставника и предположил:

– Он это все спер из Зимнего?

– Мерзавец! Ты все время угадываешь! Смотри, какая версия: трое юнкеров во время штурма понимают, что дело швах. Они прячутся во дворце, а потом, во время всеобщей пьянки – там же подвалы с вином были, – под видом революционных солдат покидают дворец, а в клювах уносят драгоценности. И затаиваются. Спустя некоторое время Скальберг понимает, что совершил глупость – сбыть все это во время бардака не получится, потому что Совнарком уже отдал чекистам распоряжение разыскать похищенные вещи, к тому же с деньгами начинается полная свистопляска, и на что менять драгоценности, кроме как на еду, неясно. Поэтому он рискует и устраивается в контору, которая занимается ликвидацией таких, как он, – противников новой власти. Логично?

– Логично. Но как это нам поможет вычислить убийцу?

– Думаю, нужно в Эрмитаж наведаться. Есть у меня подозрение, что все это «большое и таинственное дело» связано именно с Эрмитажем.

– А я?

– А ты пока своим делом занимайся. Видишь, как оно нам помогло.

1919 год. Личная выгода.

Все, что требовалось сделать Курбанхаджимамедову пасмурным вечером 24 октября 1917 года, – это очистить дорогу двум людям, у одного из которых, судя по всему, болел зуб. Им нужно было пройти от Сердобольской улицы к Сампсониевскому проспекту, потом на трамвае до Боткинской, через Литейный мост на Шпалерную, чтобы в итоге оба, или по крайней мере тот, с перевязанной щекой, попали на Леонтьевскую, дом 1. Поручик с легкостью исполнил эту задачу, и через день мир изменился – к власти в России пришли большевики.

Поручик наблюдал, как рушится привычный ему мир, и испытывал странную смесь удовольствия и ужаса. Он помешал английской разведке осуществить первое покушение на Ленина, того самого человека с забинтованной щекой, подтолкнул большевиков к расстрелу царя, потом помог англичанам со вторым покушением на Ленина и обеспечил провал заговора трех послов. И все это делал будто не он, а какой-то прозрачный двойник. Были странные провалы в памяти, когда поручик Курбанхаджимамедов обнаруживал себя то в кабинете верховного правителя России в Омске, загримированным и дергающимся, будто в экстатическом танце, вещающим об артефактах, способных изменить ход войны; то вдруг замирал посреди проезжей части в двух шагах от автомобиля того же Ленина, который вез вождя на партсобрание в Московский комитет РКП (б).

И в конце концов это поручику надоело. Участие в «общем событии», возможно, кому-то и кажется пределом желаний, но Курбанхаджимамедов не из таковских. Не он принадлежит артефакту, но артефакт принадлежит ему. И Курбанхаджимамедов будет использовать его только для личной выгоды, потому что зачем еще нужны артефакты?

Поручик будто проснулся – у него сразу появились мысли, чувства, желания, и самым первым желанием было – отомстить.

Как только Курбанхаджимамедов восстал против скунса, у него все перестало получаться само собой. Теперь, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте, поручику приходилось собирать кучу сведений в самых разных местах. Однако он справился и 5 декабря 1919 года оказался в деревне Луциковка недалеко от Сум. Здесь обитал святой старец.

Иеросхимонах Антоний, бывший лейб-гусар, жил в скиту на окраине деревни, но на старца не походил, да какая это старость, в сорок девять лет? Он был силен и бодр, питался ягодами, орехами и кореньями, с благодарностью принимал от селян капусту, репу и картошку, помогал полуграмотному старосте составлять прошения к постоянно сменяющейся власти и принимал паломников.

Начало декабря выдалось теплым и ненастным. Поручик заблудился на окраине деревни, пытаясь понять, какая из множества уходящих к лесу дорог ведет к скиту. Снег намок и просел, света электрического фонарика не отражал, и потому Курбанхаджимамедов только мялся на месте, ожидая случайного прохожего, который проведет его к святому старцу.

Прохожие появились тогда, когда поручику уже надоело ждать и он собирался постучать в ближайшую хату. На грязно-белом поле, едва освещенном то выплывающей, то вновь скрывающейся за тучами луной, из небытия материализовались две фигурки. Батареи в фонарике уже разрядились, и потому Курбанхаджимамедов пошел навстречу этим фигуркам в надежде, что они знают дорогу.

Не успел он пройти и нескольких шагов, как впереди послышались приглушенные крики и женский визг. Кто там? Анархисты? Простые уголовники? Или деревенская шпана, охочая до бесплатных развлечений, или там обычная семейная сцена? Выстрелов не было, значит, у Гурбангулы имеется преимущество. Поручик вынул из кармана пистолет и ускорил шаг. Вообще-то сейчас стволов столько, что лишь полный растетеха и нищеброд не имеет плохонького нагана. Значит, впереди либо полные нищеброды, либо…

– Помогите! – донеслось до Курбанхаджимамедова. – Люди добрые, помогите, убивают!

– Руки вверх! – заорал поручик и выстрелил в воздух.

В деревне тотчас залаяли собаки, и от серой кучи-малы, которую видел впереди Курбанхаджимамедов, отпочковались три темные фигуры и бросились обратно в лес.

Через минуту поручик достиг места трагедии. В снегу валялась, распластавшись, какая-то дебелая баба, а над ней рыдала другая.

– Что случилось? – спросил поручик.

– Помогите! Надо в деревню, там фельдшер есть.

Поручик склонился над телом и увидел, что у дебелой бабы борода до пояса и длинные седые волосы и не длинная юбка скрывает ноги, а монашеская ряса.

– Это Антоний?

– Да! Помогите, пожалуйста!

Не так ожидал встретить своего врага поручик, но выбирать не приходилось. Он взвалил тяжелого схимника на плечи и, спотыкаясь, побрел обратно к деревне.

По пути женщина – судя по всему, не из простых крестьянок, речь была грамотная и даже интеллигентная – рассказала, что отец Антоний решил проводить ее до деревни, потому что тут озоруют мелкие бандиты. Через лес они прошли нормально, а вот на поле их будто поджидали. Сначала бандиты велели схимнику убираться, но он не послушал. Тогда они полезли драться, и отец Антоний показал, чего стоит. Да только не заметил, что у кого-то из бандитов нож был.

Курбанхаджимамедов вспомнил ту драку на озере Шала, в результате которой он располосовал Булатовича ножом, а сам получил пулю в шею. Какие-то неправильные монахи в России, вместо того чтобы после удара по одной подставить другую щеку, они норовят свернуть обидчику челюсть.

Как ни торопился Гурбангулы, а судьба монаха была уже решена. В темноте ни поручик, ни спутница Булатовича не разглядели, что кровь из схимника лилась ручьем. К фельдшеру отца Антония принесли уже обескровленным. Он открыл глаза, посмотрел на поручика и улыбнулся:

– Грб… Гурбангулы. Все-таки живой.

– Где реликвия? – спросил Курбанхаджимамедов как можно безразличнее, хотя больше всего ему хотелось выть.

– Которая? Я их, голубчик, с тех пор почти полтора десятка собрал. Грешен оказался, любопытен сверх всякой меры… – Отец Антоний закашлялся, и изо рта у него показалась розовая пена. – Передал я все географическому обществу, а они – в Эрмитаж. Так что все там. Прости, если мо…

Схимник кашлянул еще два раза и умер. На лице его застыла счастливая улыбка. Женщина тут же заплакала в голос, фельдшер перекрестился и пошел за старостой, а Курбанхаджимамедов продолжал стоять перед бывшим своим командиром, соперником и врагом, держа мертвеца за руку.

Итак, личная выгода опять уплыла из рук. Ни мести, ни артефакта, способного делать столько мраморных кирпичей или золотых монет, сколько пожелаешь. Только труп здорового мужика, которому и в голову не могло прийти, что монаху нельзя драться. Зачем он вообще ушел из мира, испортил жизнь и себе, и окружающим? Ведь смеяться потом будут, обзовут каким-нибудь гусаром-схимником. Гурбангулы вздохнул и сказал:

– Прощай, Александр Ксаверьевич.

Пора было ехать в Питер. В Эрмитаже ждали дела.