Текст книги "Ликвидация.Бандиты.Книга вторая"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Заперев дверь на щеколду, он показал пальцем – говори тихо, подслушивать будут. Эвальд объяснил на пальцах, что хочет спать. Дядя Леннарт подбросил в камин немного дровишек (ими его Скальберг обеспечивал) и погасил свет, взяв обещание, что утром Эва все ему расскажет.

Утром, чтобы нормально поговорить, Эвальду пришлось сопровождать дядю на улице. Все знакомые интересовались, что за девушка, и дядя Леннарт охотно говорил, что племянница, а сам только и ждал, когда же Эвальд объяснится.

Когда они наконец остались наедине, Эвальд рассказал, что на самом деле никуда из Петрограда не уезжал. Он прикрывал генерала Юденича.

Николай Николаевич Юденич, некогда командующий Кавказским фронтом, после отставки жил в Петрограде. Был он у Временного правительства в опале, однако это не значило, что большевики приняли бы его с распростертыми объятиями. Все свои средства Юденич по совету банковских служащих обналичил еще до переворота и тогда же был готов покинуть страну, но жена слегла с какой-то экзотической хворью, и отъезд задержался. Потом случилась революция, Николай Николаевич остался в Петрограде на нелегальном положении.

Эвальд об этом узнал совершенно случайно – столкнулся на лестнице. Семейство Эберманов жило на предпоследнем этаже доходного дома Первого русского страхового общества на Каменноостровском. Если бы Эвальд не проучился три года в артиллерийском училище и не знал весь российский генералитет в лицо – прошел бы мимо и не обратил внимания. Но в этом невысоком одутловатом мужчине в невзрачном потертом пальтишке и измятой шляпе Эвальд признал человека, разгромившего Энвер-пашу, выигравшего сражение под Эрзерумом и занявшего Трапезунд.

Эвальд сразу вспомнил, что дворник их в прошлом – фельдфебель лейб-гвардии и участвовал в Памирской экспедиции, как и сам Юденич. Наверное, пристроил Семеныч бывшего командира по-тихому в самые верхние апартаменты, где никто уже год не живет. Тогда Эвальд еще не знал, почему отставной генерал от инфантерии не уехал, и был крайне удивлен. Он отыскал дворника и поведал о своих подозрениях. Семеныч чуть его не прибил, но Эвальд поклялся, что никому не проболтается. Да и кому рассказывать – два дня до отъезда оставалось, родители спешно распродавали имущество.

Но вдруг Эвальда посетила дикая мысль – задержаться. Остаться вместе с генералом и помочь ему покинуть страну. Как бы в искупление того случая с ограблением Эрмитажа. Смерть братьев Прянишниковых произвела на него ужасающее впечатление, все эти пять дней он ходил как пыльным мешком огретый – он впервые увидел, как умирают люди. Поэтому, когда семейство Эберманов село в поезд, следующий до Гельсингфорса, Эвальд незаметно ускользнул от родителей, занятых младшими детьми, и выскочил из уходящего состава.

Так началась его нелегальная жизнь в Питере. Чтобы меньше привлекать внимания, Эвальд придумал себе женский образ – вот где пригодились его артистические способности. От матери остались несколько париков, которые она решила не брать, старые ботинки, юбка, в которой она ходила в церковь, кое-что Эвальд перешил сам… и даже испугался, до чего похож на юную девушку. Он решил, что делать женскую грудь не стоит, потому что станет выглядеть слишком привлекательно. Вместо этого он ссутулился, немного взъерошил волосы на парике и стал похож на нескладную гимназистку.

И Семеныч, и генерал, и его адъютант, который тоже помогал бывшему командиру, сначала очень испугались, что Эвальд остался. Не хватало еще с мальчишкой связываться, тем более – переодетым. Но супруга Юденича взяла Эвальда под защиту: если хочет помогать – пусть помогает.

И Эвальд помогал. Доставал продукты и лекарства, собирал информацию, доставлял газеты – советские и зарубежные. Раздобыл для Николая Николаевича профессиональный грим, несколько бород и усов, парики, и теперь генерал сам мог выходить на улицу без риска быть опознанным. Жил Эвальд в дворницкой, с Семенычем, которому тоже помогал по хозяйству.

Самое смешное, что в том же подъезде, где на нелегальном положении проживали Юденичи, поселился и один из членов Комитета революционной обороны Петрограда, ставший после начальником Особого отдела ГубЧК Комаров. Лучшего прикрытия для генерала было не найти – в подъезде никогда не производили обысков и проверок.

Когда жена Николая Николаевича окончательно поправилась, встал вопрос об отъезде. Подложные документы, по которым Юденич с женой и адъютантом должны были покинуть Россию, сделали в посольстве Швеции еще до разрыва дипломатических отношений, и связным служил тоже Эвальд. Его звали с собой, но Эвальд отказался, только попросил отправить письмо родным в Швецию. Николай Николаевич обещал вернуться и освободить Петроград. И он даже попытался это сделать и не дошел до Питера каких-то двадцать километров, но это произошло уже потом, в 1919-м.

А пока Эвальд решил вернуться к дяде, потому что на дворника Семеныча начинали косо поглядывать: живет с какой-то молоденькой девицей, она его Гаврилой Семенычем величает, он ее Евкой… что у них там за жизнь такая непутевая? Поэтому Эвальд поспешно покинул теплую дворницкую и отправился к дяде Леннарту.

Леннарт Себастьянович оказался в безвыходном положении. Куда ему девать племянницу без документов? Соседи тоже станут думать бог весть что. И тут снова на помощь пришел Скальберг. Он не только помог сделать новые документы, согласно которым Эвальд стал Евой Станиславовной Ригель одна тысяча девятисотого года рождения, происхождения мещанского, но и во всеуслышание объявил Еву своей невестой, и она переехала к нему. Тогда же Ева и устроилась работать в Эрмитаж, где нужны были грамотные сотрудники с хорошим почерком.

Вроде, все опять наладилось и пошло своим чередом, но накануне нового 1920 года Ева прибежала с работы сразу к дяде Леннарту.

– Дядя, признавайся – ты взял тритона?

– Что? – испугался Леннарт Себастьянович.

– Я знаю, что ты взял тритона. Больше некому.

– Почему некому? А Скальберг?

– А почему ты спросил про Скальберга? Откуда ты знал, о каком тритоне я спрашиваю?

Леннарт Себастьянович испуганно смотрел на «племянницу».

– Я не мог удержаться. Ты расскажешь Скальбергу?

– Что я могу ему сказать? Что он идиот и не посмотрел, сколько всего предметов в портфеле? Мы их, по-моему, и не пересчитывали, так оставили. Ты ведь знал все про эту коллекцию?

– Не все, только про тритона. Я даже Булатовича видел, как тебя.

– Тогда расскажи.

– Зачем?

– Затем, что какой-то человек эту коллекцию ищет. И если он узнает про тебя, боюсь, нам всем не поздоровится.

– Он из чека?!

– Хуже. У него глаза разного цвета.

И Эвальд рассказал о визите к Бенуа человека с голубым и зеленым глазами. Человек выглядел вполне обычно, но от него исходила опасность, и Бенуа после его визита казался жалким и испуганным. Эвальду удалось подслушать их разговор.

– Что же делать? Что делать? – а потом, будто опомнившись, спросил: – А откуда ты знаешь, что я взял именно тритона?

О, Эвальд знал. Став каталогизатором музея, Ева Станиславовна Ригель много времени уделяла изучению картотеки, в которой проводила большую часть рабочего времени. Раньше времени управившись с бумажной работой, она искала следы коллекции Булатовича. Ее просто распирало любопытство узнать, за чем же все-таки они тогда влезли в Зимний дворец и за что погибли братья Прянишниковы.

Бумажный след Ева обнаружила сразу, нашла опись коллекции и поняла, что речь идет об амулетах вроде того, какой носил «на удачу» Лешка Прянишников.

Нашла Ева и более позднюю опись, по которой возвращали коллекцию чекисты. И сразу увидела, что одной позиции – тритона – не хватает. Сначала, конечно, Ева начала подозревать Скальберга – ведь это он возвращал сокровища. Но потом от этой идеи пришлось отказаться, потому что это совсем не походило на Шурку. Он сильно изменился, дома ночевал редко, большей частью гонялся за жуликами и бандитами, и Ева жила в его комнате одна. Разумеется, она обшарила в комнате каждый уголок, но дома у Скальберга была только кровать. Ни стола, ни стула, ни шкафов, ни полок. Раз в неделю он отдавал постельное белье в стирку, сам шел в баню, там же отдавал в стирку всю свою одежду и исподнее. У него не было ничего, зачем ему еще какая-то безделушка?

Дядя Леннарт повинился и просил никому не рассказывать.

Однако все открылось само по себе. К Скальбергу в феврале 1920-го пришли с обыском чекисты, обалдели от спартанской обстановки и забрали на допрос. С допроса Шурка вернулся угрюмый.

– Ты чего такой? – спросила невеста.

– Ты знаешь, что дядя нас всех надул?

– Что?

Шурка рассказал, что его тягали на допрос по поводу возвращенных сокровищ. Оказалось, что в Эрмитаже кое-что не стыковалось – пропал один предмет из коллекции Булатовича.

– Может, Кирилл на ходу из портфеля вынул? – предположила Ева.

– Ничего он не вынимал, он у меня все время перед глазами маячил.

– Ну, я тогда не знаю…

– Не юли, все ты знаешь. Видела эту штуку?

– Видела.

– Ее уже ищут. И не только чекисты.

Оказывается, у Скальберга было полным-полно своих людей в уголовной среде. Через них он узнал, что какой-то купец через Ваньку-Белку разыскивает тритона и готов платить за него миллион золотом.

– Понимаешь, что это значит? Стоит твоему дяде где-то засветить предмет – и ему голову оторвут вместе с этим тритоном. И тебе заодно, если под руку попадешься. Не посмотрят, что баба, а то еще и попользуются.

– А что делать?

– Возвращать в музей. Подбросишь там тихонько, глядишь, при новой ревизии обнаружите, обрадуетесь находке.

– Дядя не согласится.

– Я его охранять не буду, так и передай, – пожал плечами Скальберг. – У меня и без него проблем хватает.

Разумеется, Эвальд передал этот разговор дяде. Леннарт Себастьянович хоть и перетрусил отчаянно, но все же расставаться с предметом не хотел. Тритон казался ему единственным, ради чего стоит жить.

1920 год. Мышеловка.

– А этот твой визитер, Иванов… – задумчиво спросил Богдан, когда они вдвоем с Евой уже подошли к дому дяди Леннарта. – Ты помнишь, как он выглядел?

– Даже нарисовать смогу.

– Если ты такая талантливая, чего в проститутки подалась?

– Из любви к искусству. Классический театр сейчас в загоне, в моде экспериментальные постановки…

– Ага, вот ты и экспи… то самое, короче. Я вот думаю – этот твой Иванов не мог убить Скальберга?

– Дурацкий вопрос.

– Почему?

– Ну кто сейчас «не может убить»? Сейчас все всех убивают, легко и просто. Ты же наверняка кого-то убивал?

– Приходилось.

– Вот все так и думают – приходится, мол. Одного, другого, третьего. Или ты, или тебя. Ну? Ведь так же, скажи?

– А ты тоже убивала?

– А я – нет.

– Значит, можно и не убивать?

– Можно. Но никто не знает как. Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы.

– Ладно, идем. Ты уверена, что твой дядя не запаникует?

– Спокойно, что я, дядю не знаю, что ли?

Дяди дома не было. Дома вообще царила подозрительная тишина – и в коридоре, и на кухне, и у соседей.

Рука Богдана потянулась к талисману, но в это время страшный удар обрушился ему на голову.

Белка обманул мадам Прянишникову, сказав, будто ему так и не удалось выследить поручика. Он никогда и не пытался его пасти, по крайней мере – всерьез. Пару раз он пускал за ним хвост, но только ради того, чтобы поручик его заметил и выказал свое недовольство. После этого выпасать поручика перестали, чтобы он расслабился.

Как только их пути с поручиком разошлись, он решил подстраховаться и устроил за бывшим своим подельником слежку, чтобы знать, где его искать, если вдруг поручику придет в голову глупость развязать язык.

Этим утром, когда события вдруг посыпались одно за другим, один из наводчиков Белки, Витька Шустрый, стоял на площади Лассаля и ждал, когда закончится дежурство поручика. Он обратил внимание на беспокойных легавых, заметил трупы, которые выносили и закидывали в грузовик, и все это было настолько интересно, что он едва не пропустил выход мента из здания.

Шел поручик сначала очень медленно и неуверенно, будто только что проснулся. Шустрый знал, что это может быть уловкой, и потому решил дождаться, пока между ними образуется приличный зазор, чтобы не бросаться в глаза. И оказался прав. Свернув на Ракова, поручик проверился и далее очень бодро пошел в сторону Московского вокзала, где он снимал комнату.

Держась буквально на пределе видимости, Витька следовал за поручиком и про себя молился, чтобы мент шел домой. Хотелось спать и жрать, но, не доведя клиента до какого-то адреса, бросать слежку было нельзя.

Как назло, домой поручик не пошел, а ломанулся по Лиговской в сторону Обводного. Шустрый шел по другой стороне улицы, то отставая, то приближаясь, и проклинал продажного мента самыми страшными проклятиями.

С Лиговской они свернули на Расстанную, и тут поручик закричал:

– Леннарт Себастьянович! Леннарт Себастьянович! – и бросился кого-то догонять.

Приглядевшись, Витька увидел, что поручик обнимает за плечо какого-то старика с тележкой, загруженной всяким хламом. Старьевщик слушал поручика, кивал, а потом пошел с ним, оставив тележку на тротуаре. Витька в нерешительности замер и стоял, пока мужчины не скрылись за углом. Тогда он прибавил ходу и побежал.

Поручик выскочил из-за угла, как чертик из табакерки. Шустрый влетел ему лицом в грудь.

– Глаза разуй, придурок, – обругал поручик Витьку и пошел прочь.

Витька застыл, ни жив, ни мертв, и, чтобы не вызывать подозрений, все же свернул. И сразу наткнулся на тело старьевщика. Старик сидел, опершись спиной о стену, глаза его закатились, рот был открыт.

– Эй, дядя, – Шустрый слегка толкнул старьевщика. Бездыханное тело завалилось набок. Витька сначала отпрянул в ужасе, а потом припустил в шалман, только пятки засверкали.

– Убил старьевщика? – удивился Белка. – Зачем?

Он пришел в шалман буквально перед Шустрым и теперь внимательно слушал. Видимо, утро у Белки тоже выдалось то еще – лицо разбито, глаза красные. Но держался он бодро, если не сказать – зло. Ему явно хотелось какого-то действия.

– Не знаю, – ответил Шустрый.

– Эй, кто-нибудь знает, кто такой Леннарт Себастьянович? – крикнул Белка.

Знала Люська Впритык. Она щипала на рынках и в трамваях, а также в пунктах по приему стеклотары, там она часто встречала Эбермана.

– И чего в нем такого?

– Не знаю, дед и дед.

Тут фамилию Эберман вспомнил хозяин шалмана, Мойша-Молдаван.

– Мошенник был экстра-класса, – сказал он. – Закатывал благотворительные балы, забирал кассу и поминай как звали.

– А чего так опустился?

– Так это вам понт нужен, а старые мастера скромно живут, потому их и не ловят.

Что-то близкое к пониманию забрезжило у Белки в голове.

– К нему, быстро!

Дальше работали по многажды отработанной схеме: стук в дверь, предъявление бумажек, вызов понятых – и основательный шмон в комнате. Жил мерзавец Эберман и впрямь скромно – ни цацек, ни мехов, ни тряпок, только какой-то ключик за иконой.

– Есть ключ – значит, где-то замок. Ищите! – сказал Белка.

Тайник нашел Сергун, наугад сунувшийся в камин. Ключ идеально подошел к замку, но – внутри оказалось пусто. Белка выругался.

– Так вон, Евка идет, племянница его, – кивнула в окно соседка, вызвавшаяся в понятые. – С нее и спрашивайте. С хахалем идет. Не успели Скальберга схоронить, а она уже с другим.

До Белки дошло. Тритон этот хранился у Эбермана, Скальберг, сука легавая, водил шашни с его племянницей и прикрывал старьевщика. Поручик как-то об этом узнал, сразу срубил с хвоста Белку и хотел забрать цацку в одно рыло. Забрал или нет? Сейчас выясним.

Всех соседей загнали в комнату соседки и велели сидеть тихо и не дышать. Сергун с Мерином спрятались в тамбуре и ждали, пока племянница с хахалем войдут.

Как только парочка вошла в квартиру, Сергун ударил хахаля по затылку рукояткой нагана. Девушка взвизгнула, ей тут же заткнул рот Мерин. Тут же к ним вышел Белка.

– Так, кто здесь у нас? – спросил бандит. – Ты племянница Эбермана?

– А вы кто?

– А мы – это Иван Тихонович Белов, по прозванью Белка. Не слыхала? Где цацка, говори!

– Какая цацка?

– Тритон! Вспомнила?

– У дяди.

Белка ударил девицу по лицу. Несильно, так, чтобы почувствовала, кто здесь главный.

– Поручик его прикнокал, поняла?! Зажмурился твой дядя! И ничего при нем не оказалось! И вы щас с хахалем зажмуритесь, если я не узнаю, где тритон. Мерин, обшмонай ее.

– Не надо! – испугалась девица. – Он у меня.

– Давай сюда!

Девица порылась в вязаной сумочке через плечо и вытащила оттуда черный фланелевый кошелек. Белка вытряхнул содержимое себе на руку.

Цацка оказалась холоднющей, будто со льда, но при этом приятной на ощупь – будто жучок в кулаке щекотала кожу.

– Вот те нате хрен в томате, – удивился Белка. – Ну и хрень. И почему она такая дорогая?

– Не знаю, – пискнула девица.

– А кто знает?

– Он, – и девица ткнула пальцем в хахаля.

– А он кто?

– Покупатель. Сказал, что миллион может дать.

– Такой сопеля? Сергун, подними его.

Сергун нагнулся, ухватил парня за шкирку и поднял. Белка несколько раз шлепнул покупателя по щекам.

– Эй, просыпайся, приехали.

Парень открыл глаза, с трудом сфокусировал зрение на Белке – и снова закрыл.

– Эй-эй, не спать! – Белка снова похлопал хахаля по лицу. – Меня сегодня неласково разбудили, и я сам никому спать не дам. Говори – сколько стоит тритон?

Парня здорово штормило. Белка с упреком посмотрел на Сергуна – переусердствовал. Лицо у хахаля вдруг сделалось несчастным, он дернулся, и Белка едва успел отскочить – покупателя вырвало.

– Ну ты свинья… – поморщился Белка.

– Водички бы…

– Перебьешься. Говори – сколько стоит тритон?

– А он у тебя? Ой, мама… – парня снова вырвало.

– Ну и хрень! – лицо у Белки тоже стало несчастным, но он сдержался.

– Триста пятьдесят тысяч дам. Золотом, – сказал парень, отплевываясь.

– Мне говорили, что миллиона не жалко.

– Миллион моя голова стоит, а вы ее сломали, – простонал покупатель. – По доброте душевной я тебя прощу и даже денег дам, но миллион – перебьешься. Буэ…

Белка озадачился. Купец оказался под стать поручику – ничего не боится, гнет свою линию. Не этого ли парня имел в виду поручик?

– Ты поручику миллион предлагал!

– Поручик меня по голове не бьет.

– Мы извинимся. Виноваты, думали, что ты мент.

– Много мне с ваших извинений. Буэ… Вот, видишь – блюю. Это значит – сотрясение мозга. Триста пятьдесят тыщ, ни копейкой больше.

– Давай пятьсот!

– Тогда я приголублю того, кто меня приголубил, в качестве компенсации.

Сергун встретился глазами с главарем – мол, ты же так не поступишь?

– Если в качестве компенсации, то тогда миллион, – решил Белка.

– Договорились.

– Ванюрик, ты чего? – насторожился Сергун.

– Надо, Сергун, надо. Миллион на дороге не валяется. Зато потом можно хоть в Ниццу съездить, голову подлечить.

– Ванюрик, ты чего? Ты же сам сказал…

Белка взвел курок:

– Отдай ствол. Нет, погоди, патроны достань сначала. А то как бы греха не вышло.

Сергун послушно вытряхнул патроны из барабана и отдал наган жертве.

– Повернись, бугай, – сказал покупатель, перехватывая наган за ствол. Когда Сергун послушался, он со всего маху врезал бугаю по затылку. Сергун закатил глаза и упал в блевотину. – Хорошо-то как стало, – покупатель вернул ствол Белке.

Бандит в этом уверен не был.

– Жду вас через неделю на Стрельне, – продолжал купец. – Деньги будут упакованы…

– Ну-ка, тормози, – оборвал его Белка. – Никаких через неделю. Сегодня ночью или никогда. И не в Стрельне, а в Лигово.

– Вы в своем уме? Я и триста пятьдесят за день не соберу. Будьте разумны – я прошу вполне реальный срок. К тому же я в Лигово никого не знаю, не могу же я…

– Слушай меня, фраер. Компенсацию ты уже получил, и условия сделки определяю я.

– Почему это вы?

– Потому что у меня краля твоя. И если ты начнешь выкобениваться, она до завтра тебя не дождется.

– С чего вы решили, что она моя краля? – усмехнулся купец. – Делайте с ней, что хотите.

– Мерин, отрежь ей ухо.

Девица завизжала, Мерин осклабился и полез за ножом.

– Ладно, раскололи, – сознался парень. – Оставьте ее. Ева, не бойся, я все сделаю.

– Вот так лучше. Золото ты явно не на поезде повезешь, так что ждать тебя будем на развилке Петергофского и Таллиннского. Ровно в полночь. Все понял?

– Все.

– И учти, если ментов приведешь… – Белка чиркнул себя по горлу большим пальцем.

Кое-как вернув Сергуна в чувство, бандиты ушли, уводя с собой Еву. Богдана снова вырвало, и он направился на кухню умыться. Из комнаты опасливо выглядывали соседи, но выходить не решались.

Несмотря на зверскую боль в голове, в мыслях у Богдана воцарилась редкая ясность. Все сложилось. Какой же он был дурак, что не надел петуха, мог бы и без этого мордобоя обойтись, но зато теперь он все понял. И от понимания этого голова болела все больше. На всякий случай он повесил талисман на шею. И вовремя, потому что хлопнула входная дверь и в квартиру влетел кто-то еще.

– Иванов, я здесь, – крикнул Богдан.

Шаги стали тихими.

– Не крадись, я без оружия.

– Откуда мне знать? – послышался голос из коридора.

– Ниоткуда. Я знаю, что ты за тритоном пришел.

– Он у тебя?

– Нет, у Евы… или как там его… они только что ушли.

– Я тебе не верю.

– Не верь, мне-то что.

Незнакомец потоптался в коридоре.

– Что здесь произошло?

Богдан потрогал огромный шишак на затылке.

– Да так, деловые переговоры.

– Не стреляй, я захожу.

Некоторое время они молча разглядывали друг друга.

– Это ведь не ты Скальберга убил? – спросил Богдан.

– Нет, – ответил Иванов.

– А старика зачем?

– Он сам. Сердце не выдержало.

Богдан кивнул. Теперь все окончательно прояснилось.

– У Белки в Лигово малина? – уточнил он.

– Да.

– И ты там был?

– Был, – кивнул Иванов.

– Мне очень туда нужно. Отведи, а? Только ты и я.

– Зачем тебе?

– А я любопытный. Я теперь все-все знаю, только где бандиты прячутся, не догадался еще. А остальное могу рассказать.

– Только быстро. Я тороплюсь.

– Я тоже. Но должен я хоть с кем-нибудь поделиться? На самом деле все просто…

1920 год. На самом деле.

Решение, сам того не подозревая, предложил Эвальд. Он сказал, что никто не может знать, что тритон – у дяди Леннарта. Коллекцию Булатовича спер не он, возвращал тоже не он, а что хранилась она в дядином тайнике – так об этом только четверо знают, и им болтать о своем преступлении смысла нет никакого. Так что не стоит беспокоиться.

Беспокоиться Леннарт Себастьянович не перестал, но зато придумал, как себя обезопасить. В Скальберге и Эвальде он ни капли не сомневался, а вот жадные Куликов и Сеничев дядю Леннарта тревожили. И однажды, устав от постоянного ожидания предательства, Леннарт Себастьянович зашел в пивную, где играл на баяне душегуб Шурка Андреев.

– Есть дело на сто тыщ, – сказал дядя Леннарт.

Некоторое время Шурка-Баянист имел с самочинщиками общие дела и мог сработать «под Белку», чтобы не вызывать подозрений у уголовки. Леннарт Себастьянович не был мокрушником, но иного способа избавиться от опасных свидетелей, кроме как убить Сеничева и Куликова, не видел. На цене Баянист и Эберман сошлись быстро, и к концу мая оба клиента зажмурились, как полагается: наглухо и с уведомлениями.

Вот только облегчения Эберману это не принесло. Опасения потерять тритона росли и множились. Ему казалось, что Скальберг слишком пристально за ним наблюдает, иногда в окне напротив Леннарту Себастьяновичу мерещилось лицо сыскаря. Шурка и вправду проявил беспокойство: передал через Эвальда, что Ванька-Белка, по всей видимости, пронюхал про артефакт и всем сейчас грозит опасность.

Леннарт Себастьянович занервничал – неужели Скальберг догадался? Эвальд, расценив переживания дяди как страх перед Белкой, сказал:

– Дядя Леннарт, ты что, не понимаешь? Ты сейчас вообще в полной безопасности. Если к тебе до сих пор никто не пришел, значит, Куликов и Сеничев не проболтались. Жаль, сбежать за границу не успели, так бы можно было слух пустить, что они с собой тритона увезли, поди проверь. Ну да ладно, Скальбергу скажем, что вернули предмет на место, и все снова станет по-старому.

Ну конечно! Если Скальберг исчезнет, все подумают, что он и украл предмет! На него ведь падало уже подозрение! Дядя Леннарт радостно потер руки.

Услышав имя Скальберга, Баянист сначала усомнился. Скальберг слыл неприкасаемым – еще никому не удавалось застать его врасплох. Но Леннарт Себастьянович сказал, что сам приведет его.

Шурка клюнул сразу. Еще бы – дядя Леннарт чуть ли не на коленях к нему приполз просить прощения за упрямство и рассказал, что разговаривал с девицей, которая работает на Белку, и эта девица сильно обижена из-за несправедливого дележа и готова сдать пахана.

На встречу Скальберга повел сам дядя Леннарт. Конечно, адрес Шурке не понравился, но он был переодет, с повязкой на щеке и с накладной бородой.

– Последний этаж, квартира прямо, – сказал Эберман, открывая дверь в подъезд. – Как зайдешь – махни через окно. Если не махнешь – сразу за милицией побегу.

Шурка покачал головой – мол, дядя Леннарт, какую чепуху ты несешь – и скрылся в подъезде. Больше Эберман его не видел. Однако кошмар для дяди Леннарта на этом не закончился. Утром Эвальд, который давно уже жил у дяди, – тот боялся оставаться один – выглянул в окно.

– Чекисты шумят, – еле слышно сказал он. – Наверное, записку нашли.

– Чекисты? Какую записку? – не понял спросонья дядя.

– Которую я от тебя Скальбергу передавал, помнишь? С приглашением на встречу. «Шурка, приходи завтра в 8 часов вечера на Таиров переулок, дом 3, где ты получишь важный материал по интересующему тебя большому и таинственному делу». У тебя, дядя, настоящий талант.

– Ты прочитал?

– Конечно. Дядя Леннарт, ну неужели ты думаешь, что тебе самому пришло в голову, что надо избавиться от Скальберга и тех двоих?

Эвальд не был похож на самого себя. До сих пор он выглядел мягким и нежным, но вдруг стал твердым и грубым. Он смотрел дяде в глаза и не моргал.

– Ты? Что ты сделал? – испуганно пролепетал Леннарт Себастьянович.

– Я? Ничего. Я только подсказал тебе, как следует поступить, чтобы стать невидимым. Ты, как умный человек, правильно воспринял мои намеки, и вуаля – мы теперь одни.

– Ты меня заставил!

– Нет. Ты все решил и сделал сам, я лишь подсказал тебе направление.

– Но зачем?

– Дядя, рано или поздно все, что знают хотя бы двое, становится известно всем. Я просто решил сократить риски. Я ждал три года, надеясь, что Советы загнутся. Похоже, что они пришли надолго. Опытные генералы и солдаты не могут сокрушить безграмотное быдло, видимо, эти перемены нужны кому-то, кто выше всех нас. Я хочу провести конец времен в уютной и благоустроенной стране, ни в чем себе не отказывая. Я даже вас готов забрать. Отдайте мне тритона. Я скопирую в музее какое-нибудь золотое кольцо или камень, все, что угодно, и мы будем богаты до конца своих дней.

Была в словах племянника такая сила, что сердце Леннарта Себастьяновича дрогнуло, и он отдал артефакт племяннику. Удивительно, но ему стало легче. Будто таскал на себе тяжкий груз и вдруг освободился. А потом вновь затосковал.

– Баянист, – сказал он.

– Что – Баянист? – спросил Эвальд.

– Если его поймают, он меня сдаст.

– Не сдаст.

– Почему?

– Во-первых, пока его еще поймают. Во-вторых, даже если поймают, что он скажет? Вас кто-нибудь видел вдвоем?

– Н-нет.

– А раньше вы были знакомы?

– Тоже нет.

– Его слово против твоего. Я всегда подтвержу, что ты никогда не встречался с этим баянистом. Ну, а в-третьих, очень скоро мы уедем, и никто нас не найдет.

– Правда?

– Конечно. – Эвальд вновь стал таким, как был, – мягким и нежным. – Я уже приготовил несколько вещичек, довольно компактных, чтобы можно было вынести из музея. Мы уедем в Финляндию, а оттуда нам весь мир будет открыт.

Леннарту Себастьяновичу ничего не оставалось, кроме как верить племяннику. У племянника же были совсем иные планы, и спасение любимого дяди в них не вписывалось. К этому времени он почти подготовился к бегству. Но все же, чтобы уголовка не вышла раньше времени на дядю Леннарта, Эвальд побывал в пивной и передал Баянисту записку: «Если попадешься – держи язык за зубами, плачу вдвойне. В Крестах есть свой человек, он выведет».

В бывшую «Асторию» Эвальд ходил не просто так – потешить самолюбие. Он ждал именно иностранца, чтобы украсть у него документы. Опоить какого-нибудь венгра или американца, стащить документы, вклеить свою фотографию и пересечь границу. А за границей все решает золото. Он станет богатым и переплюнет даже Астора, в честь которого названа гостиница. Да что там – он купит и Астора, и его алмаз «Санси», он будет богаче Креза, Мидаса и Соломона!

Иностранцев долго не было. Приходилось иметь дело со всякими командирами и совдепами, ждать, пока они напьются вусмерть, раздевать догола, а утром щебетать – «ух, какой ты!» и убегать. Воровать он не решался – ему нужен был постоянный доступ в «Асторию», а попавшись на воровстве, можно было забыть о пути на свободу.

В тот день, когда Богдан его выследил, Эвальду повезло – он с ходу подцепил англичанина, изрядно уже нализавшегося. Они мило щебетали друг другу всяческие скабрезности, и англичанин предложил уединиться.

Язык его уже заплетался, и Эвальд решил – вот он, шанс. Он помог горе-кавалеру дотащиться до номера на третьем этаже, и тут кавалер вдруг ожил, начал позволять себе лишнее и случайно обнаружил, что Эвальд не совсем то, чем кажется. Иностранец впал в ступор. Он ждал чего угодно, но такой пассаж сбил его с толку.

– What is this? – спросил иностранец, глядя на бутафорский бюст.

– Surprise! – Эвальд жалко улыбнулся и бросился бежать.

Молодой человек, отмазавший Еву от чересчур бдительного швейцара, оказался навязчивым, но небезынтересным. Он был не тем, за кого себя выдавал. Эвальду даже почудилось, что незнакомец его караулил. Особенно подозрительными показались разные глаза спасителя – зеленый и голубой, которые он старательно прятал за цветными стеклами пенсне. Необходимо было выяснить, кто этот парень и чего хочет.

Такого количества спиртного, которое выдул за один вечер разноглазый, на памяти Эвальда еще никто не мог выпить. Парень мешал всё подряд, глотал самогон, ликеры, вино и водку и никак не падал. Как бы не пришлось и от него драпать, думал Эвальд, уводя разноглазого в комнату. Но любопытство брало свое.

Выяснить удалось только то, что у незнакомца тоже имеется артефакт. Эвальд некоторое время боролся с желанием снять амулет, но побоялся разбудить. Чтобы хоть как-то компенсировать потерянный вечер, он забрал весь выигрыш кавалера и ретировался.

Утром он собирался бежать. Подозрительная активность вокруг раздражала, и следовало менять место обитания. Махнуть в Москву, туда все перебирались. А там, глядишь, и иностранца охмурить можно будет или фальшивый паспорт справить… Эвальд пришел в музей и стал выгребать из закутка в картотеке скопированное за четыре дня золото. Хм, за золото можно и не фальшивый, а очень даже настоящий паспорт сделать!