Текст книги "Карузо"
Автор книги: Алексей Булыгин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)
Глава седьмая
ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ
Летом 1899 года Карузо должен был гастролировать в Буэнос-Айресе – крупнейшем культурном центре Южной Америки. Этот город имел тесные связи с Италией – туда устремлялось множество эмигрантов, оперные сезоны были в основном итальянскими, а организовывали их итальянские импресарио. Даже если шла немецкая или французская опера, она, как правило, звучала на итальянском языке. Газеты в Буэнос-Айресе ежедневно издавались не только на испанском языке, но и на итальянском, французском и английском. Оперный театр Буэнос-Айреса был крупнейшим в Латинской Америке, и выступление на его сцене было весьма престижным для певцов.
За два месяца до гастролей, сразу же после возвращения из Санкт-Петербурга, Энрико отправился в миланскую Галерею. С момента его первого появления там прошло совсем немного времени, а ситуация кардинально изменилась. Если раньше он постеснялся даже приблизиться к Сонцоньо, то теперь торжественно восседал рядом с издателем и гордо демонстрировал дорогие подарки царя и русской публики, делился впечатлениями от поездки, рассказывал о поддержке Мазини и Баттистини. Многие, даже известные певцы, с завистью наблюдали за непосредственной беседой молодого тенора и всесильного магната. Со своей стороны Сонцоньо поделился беспокойством по поводу возрождения и нового взлета «Ла Скала» и тем, что у Карузо, который должен был выступать в театре «Лирико», была ангина. Но тенор заверил издателя, что будет готов к выходу на сцену. Здесь же произошла встреча Карузо с генеральным менеджером «Метрополитен-опера» Морисом Гроу, который предложил за 200 долларов в неделю (сумма ничтожная для ведущего тенора, но в то время немалая для Карузо) выступить в Нью-Йорке. Однако по разным причинам переговоры тогда успехом не увенчались.
Посетил Карузо и дом Пуччини в Торре-дель-Лаго, но композитора там не застал – он, спасаясь от нескончаемых визитеров, укрылся в Монсаграти, где работал над вторым актом «Тоски». Новая опера Пуччини вызывала у всех огромный интерес – с момента, когда Пуччини всерьез принялся за ее создание, премьере придавался статус события, можно сказать, национального масштаба. Гадали, кого автор утвердит на главные партии. Карузо очень надеялся стать первым исполнителем роли Каварадосси, которая в драматическом отношении была гораздо выигрышнее Рудольфа в «Богеме». Он полагал, что приятельских отношений с Пуччини и отличной вокальной формы, в которой он теперь находился, достаточно, чтобы чаша весов склонилась в его пользу. Однако тенор никак не мог предвидеть, что в ситуацию вмешаются аргументы отнюдь не художественного свойства…
Пока же Энрико разучивал партию Осаки в опере П. Масканьи «Ирис», в которой должен был выступить в Буэнос-Айресе, и спел с Джеммой Беллинчони в восьми представлениях «Федоры» в театре «Лирико». В свободное время Карузо с Адой принимали гостей и наслаждались семейным уютом. Частым гостем у них был Антонио Скотти, с которым Карузо быстро сошелся и который стал для него самым близким другом среди всех коллег по сцене. Несмотря на неудачу в России, весть о которой, разумеется, быстро докатилась до Италии, Ада получила приглашение выступить в Чили. Но Карузо не хотел отпускать Аду одну и попросил Рину составить ей компанию. Ада не возражала и добилась ангажемента и для сестры. Тур должен был длиться около четырех месяцев. Таким образом, Карузо и сестры Джакетти оказывались на одном континенте, но в разных странах. Маленький Фофо был оставлен в Милане под присмотром бабушки.
В конце апреля 1899 года на теплоходе «Королева Маргарита» Карузо в составе труппы, куда входили Джемма Беллинчони, Алессандро Бончи, Дельфино Менотти и польский бас Адам Дидур, отправился в долгое путешествие через океан. Бончи, который к тому времени осознал, какой могучий соперник у него появился в лице Карузо, держался надменно и всем видом показывал, что он, и никто иной, является первым тенором труппы. Энрико потешался над самоуверенностью коллеги, но при этом вел себя предельно корректно. Уж в чем-чем, а в закулисных интригах его тогда никто не мог обвинить! Роскошная вокальная форма, страстность, молодой задор, вера в свои силы, счастливая личная жизнь – все это открывало для него горизонты, которые казались неизменно радужными. Карузо непрерывно шутил, разыгрывал друзей, веселился. Улыбка не сходила с его лица. Все, кто помнит тенора в то время, единодушно сходятся на том, что он производил впечатление абсолютно счастливого человека, заражавшего окружающих позитивным настроем, энергией и доброжелательностью. Польский музыковед и исследователь творчества Адама Дидура Вацлав Панек рассказывает еще об одной причине хорошего настроения Энрико:
– По слухам, именно на корабле, шедшем в Буэнос-Айрес, и совершилось то событие, которое скрепило дружбу Карузо и Дидура и, не исключено, отразилось на всей дальнейшей истории вокального искусства. Именно тогда произошла окончательная стабилизация верхних нот в пении Карузо. Несмотря на многочисленные упражнения, консультации у педагогов и вокалистов, Энрико никак не мог овладеть стабильными верхними си и до– этими искрящимися наиболее выигрышными для тенора нотами, возбуждающими восторги публики. Эта ситуация усиливала волнение певца и стала своего рода ахиллесовой пятой, его манией и причиной крайней нервозности. Он пробовал самые разнообразные приемы и методы – безрезультатно. И, как гласит молва, именно Адам Дидур обратил внимание тенора на тот факт, что трудности с атакой верхних нот более связаны с состоянием нервов, нежели с дыхательной техникой самой по себе. Говоря проще, причиной регулярных неудач являлись страх и нервозность, которые деформировали дыхание тенора. За время путешествия на корабле Дидур методом убеждения и демонстрации помог Карузо значительно спокойнее овладеть дыханием, стабилизировать его и ликвидировать своеобразный психологический барьер – страх перед атакой верхних нот. Все это привело к тому, что голос Карузо заблистал в полной красе. Утверждают, что когда Карузо почувствовал абсолютную уверенность во время взятия верхних нот, он выскочил из каюты на палубу и кричал, как безумный: «Есть!.. Есть! Наконец, есть!..» [122]122
Panek Waclaw. Kariery і legendy. Zbior 2. S. 98.
[Закрыть]
Седьмого мая труппа прибыла в Буэнос-Айрес, а 14 мая антреприза представила «Федору», которую там ожидали с большим нетерпением. Премьера прошла успешно, хотя больше для исполнителей, нежели для оперы.
Впервые с того момента, когда Карузо начал жить с Адой, он так надолго с ней расстался. Едва тенор прибыл в Буэнос-Айрес, как между ним и Адой началась бурная переписка. Они ежедневно отправляли друг другу по несколько открыток с кратким рассказом обо всем, что происходило в их жизни. Неизменным элементом в их корреспонденции были пылкие слова любви. Сотни таких открыток остались в архивах семьи Джакетти и куда меньше – в архиве Карузо, так как после смерти Энрико его вдова, Дороти, приложила немало усилий, чтобы уничтожить какие бы то ни было свидетельства счастливых периодов жизни Энрико и Ады.
Чилийский дебют сестер Джакетти должен был состояться в июле, и они приплыли в Южную Америку спустя два месяца после того, как там оказался Карузо. Вообще в те времена подобная поездка без сопровождения мужчин была предприятием небезопасным, и сестры проявили немалое мужество, рискнув отправиться на гастроли без спутников. Первое их путешествие через Атлантику было омрачено сильнейшим штормом и морской болезнью. Прибыв в Сантьяго, сестры уже задавали себе вопрос, стоило ли пускаться в такой долгий и трудный путь. Тем более окружающие мало походили на цивилизованных европейцев. Это было время юконской «золотой лихорадки», когда множество авантюристов отправилось на Аляску в поисках несметных сокровищ. Сантьяго для искателей приключений был местом перевала. Старатели заглядывали туда отдохнуть и развлечься, чтобы с новыми силами продолжить путь на Аляску. А возвратившиеся оттуда разбогатевшие золотоискатели стремились, казалось, как можно быстрее прокутить деньги и насладиться жизненными благами, ради которых им пришлось пережить столько трудностей. Они вели себя развязно, без малейшего намека на ту сдержанность, к которой сестры привыкли у себя на родине. Куда бы сестры ни направлялись, всюду на них были направлены хищные взгляды. За ними пытались ухаживать, их преследовали недвусмысленными предложениями, приглашали в рестораны и на прогулки. Любой отказ воспринимался с крайней агрессией – ведь в то время артисток зачастую считали просто дорогими проститутками (что, надо сказать, нередко соответствовало действительности). Больше всего этой ситуацией была шокирована Рина. Она решила, что, с Адой или без, сможет постоять за себя.
Поездка вновь сблизила сестер. Они делились самыми сокровенными переживаниями – в частности, признались в том, как сильно обе любили Энрико. Некоторое время между ними царили мир и гармония.
В течение этого тура в составе итальянской оперной труппы Ада пела ведущие партии в «Мефистофеле» А. Бойто, «Миньоне» А. Тома, «Андре Шенье» У. Джордано, «Богеме» Дж. Пуччини и «Аиде» Дж. Верди. Рина пела Микаэлу в «Кармен», Венеру в «Тангейзере» Р. Вагнера, Инес в «Африканке» Дж. Мейербера и Мюзетту в «Богеме». Единственный раз сестры появились вместе на сцене в Консепсьоне, когда Ада исполняла Мими, а Рина пела Мюзетту. Критики были благосклонны к ним обеим, особенно к Аде, которая считалась примадонной компании и исполняла ведущие партии. В прессе звучало мнение, что в лице Ады Джакетти «труппа обрела восходящую звезду, лучи которой осветят лучшие театры мира» [123]123
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 64.
[Закрыть] . Поездка была омрачена лишь тем, что из-за плохого самочувствия Аде пришлось отменить несколько спектаклей. Хорошие отзывы прессы получила и Рина. Отмечались не только достоинства ее голоса, музыкальность, умение войти в образ, но и восхитительная красота юной певицы.
Насколько насыщенным было пребывание сестер в Чили в артистическом плане, настолько же была богата событиями и их внесценическая жизнь. Вскоре после начала представлений у Ады появился невероятно настырный поклонник – некий Даниэле Конча, пожелавший быть «помощником» певицы во всех ее делах. Рина, наблюдая ситуацию со стороны, пыталась предупредить сестру об опасности, таящейся в подобной «помощи», и удивлялась ее беспечности. Но вскоре и у Рины появился горячий и восторженный почитатель, окруживший девушку вниманием и заботой. Рина старалась найти помощь у сестры, но та предпочла не вмешиваться. В конце концов Рина сдалась и уступила настойчивым ухаживаниям обольстительного мужчины. Она не была особо увлечена своим первым любовником, но красивая жизнь, которую он обеспечил во время пребывания в Чили, ей нравилась.
Старшая сестра торжествовала. Чувствуя в сестре соперницу, она в подробном письме Энрико представила происшедшее в самых негативных красках. Разумеется, Рине об этом письме она не сказала, и до возвращения домой сестры оставались подругами.
В Буэнос-Айресе Карузо выступил в «Федоре», «Травиате», «Сафо» Массне, «Джоконде», «Ирис», «Сельской чести», «Царице Савской» Гольдмарка, участвовал в мировой премьере оперы Артуро Берутти [124]124
Артуро Берутти (1862–1938) – аргентинский композитор, в числе опер которого «Тарас Бульба» (1895).
[Закрыть]«Юпанки». Большую поддержку ему оказывала Джемма Беллинчони, которая, будучи старше Энрико на девять лет и имея немалый сценический опыт (она начала выступать на сцене, когда Карузо еще был шестилетним ребенком!), делилась с партнером секретами как вокального мастерства, так и искусством сценического перевоплощения. Отношения их были весьма задушевными, но не любовными – певица еще никак не могла отойти от горя в связи с потерей обожаемого мужа.
Отзывы критиков на выступления Карузо в целом были благосклонны. Однако Энрико, всегда внимательно изучавший все, что о нем писалось, был сильно задет мнением, что его голосу не хватает силы и мощи великих теноров, выступавших на этой сцене до него. И, конечно, уже нельзя было утешиться тем, что речь шла о наиболее выдающихся тенорах мира: Франческо Таманьо, Роберто Станьо и других – Энрико понимал, что уже достиг уровня, на котором он должен выдерживать сравнение с самыми великими современниками и предшественниками. Тем не менее отчетливо прозвучала мысль, что голос Карузо был самым красивым среди всех членов труппы (эта фраза, естественно, разозлила самолюбивого Бончи). По словам Адама Дидура, Алессандро Бончи получал за вечер пять тысяч лир, а Карузо, второй тенор, – двенадцать тысяч, но за целый месяц. Так продолжалось до тех пор, пока не подвернулась «оказия». Вследствие внезапной нерасположенности Бончи Карузо получил великолепный шанс выступления в «Царице Савской» и смог потребовать переписать условия контракта… [125]125
Panek Waclaw. Kariery і legendy. Zbior 2. S. 96–97.
[Закрыть]
Между выступлениями в аргентинском театре Карузо много общался с соотечественниками, бежавшими от кризиса в Италии. Он покупал билеты для тех, кто не мог себе позволить поход в оперу, проявляя при этом удивительную щедрость, которая вскоре станет легендарной.
По возвращении в конце августа 1899 года из Южной Америки Энрико навестил отцовский дом в Неаполе.
– Отец был очень обрадован моими достижениями, – вспоминал он. – Я был рад его видеть и жалел лишь об одном – что не было моей матери, которую бы тоже порадовали мои успехи. Если бы она была жива, я знаю, как бы она меня встретила. Разговор был бы другим. Не было бы долгих слов, но обо всем она бы сказала одними лишь глазами. Я представил ее руку на моем плече, и мне стало нестерпимо грустно при мысли, что, проживи еще несколько лет, она тоже радовалась бы за меня!.. [126]126
Key P. Enrico Caruso, Singer and Man//Daily Telegraph, 17 August 1920.
[Закрыть]
Несколько расстроило Энрико здоровье отца. Незадолго до приезда сына Марчеллино перенес малярию и его лицо было посеревшим, с желтым оттенком. Частые «злоупотребления» не могли не сказаться на общем состоянии – Марчеллино сильно сдал. К тому же он стал подкаблучником, панически боялся жену и мог расслабиться лишь тогда, когда уходил из дома. Зная набожность мачехи, Карузо не решился в этот приезд рассказать ей ни об Аде, ни о рождении сына. На одной из прогулок с отцом он признался ему во всем, но взял с него клятву, что тот не будет раньше времени расстраивать Марию Кастальди.
Карузо с радостью встретился с друзьями детства и юности. Он без устали балагурил, рассказывал об успехах, о приеме у царя и, несмотря на изящные костюмы и солидный вид, отнюдь не походил на зазнавшуюся знаменитость. Он с удовольствием болтал на неаполитанском диалекте, вел себя естественно и непринужденно и был по-прежнему доброжелательным и демократичным. Он плавал в заливе Санта-Лючия, сидел в ресторанчиках ротонды, в которых пел в юности. В соборе, где выступал в день смерти матери, поставил в память о ней свечку. Прикоснулся – на удачу – к фонтану, который когда-то сам сделал. Свозил мачеху и отца на экскурсию в Помпей. Все эти маршруты станут впоследствии для Энрико своего рода ритуалом. Каждый раз, приезжая в родной город, он водил друзей теми же путями, посещал одни и те же места.
Все, с кем так или иначе Энрико был связан в юные годы, предлагали ему дружбу и стремились к общению с земляком, так внезапно для всех ставшим знаменитым. Многие, еще не так давно боявшиеся, что он попросит в долг, теперь сами предлагали ему деньги.
Карузо был в эйфории от посещения родных мест. Единственное, что несколько задело его самолюбие, – это то, что, несмотря на все успехи, он пока не был приглашен в главный театр Неаполя – «Сан-Карло». Уезжая, Энрико оставил семье немалую сумму.
Вскоре Карузо и Ада Джакетти радостно обняли друг друга в Милане. Однако радость была омрачена тем, что Ада не замедлила в деталях и красках (естественно, сгущенных) поведать Энрико то, о чем ранее писала, и представила сестру как опустившуюся развратную женщину. Карузо очень расстроил ее рассказ, и его чувства понять не сложно: как еще он мог отреагировать, если традиции общества, в котором он воспитывался и жил, придавали женской непорочности буквально священный статус! Разумеется, после объяснений отношения сестер разладились напрочь. С этого момента и до конца дней они почти не виделись и не общались. Ада ощущала в лице Рины постоянную угрозу. Она видела, какими глазами Энрико смотрел на нее. Теперь же, когда Рина из невинной девушки превратилась в привлекательную молодую особу, талантливую певицу с прекрасным голосом, опасность, как казалось Аде, возрастала еще больше. Последующие события показали, что ее предчувствия имели под собой почву.
Карузо тем временем вкушал все радости и горести, связанные со статусом знаменитости. Он вынужден был постоянно давать автографы и интервью. Ему приходило множество писем, на каждое из которых он считал обязанностью ответить. В конце концов пришлось прибегнуть к услугам секретарей. Первым из них стал Энрико Лорелло, которому тенор в шутку пообещал эту должность, когда еще выступал в Салерно. Но у того оказалось больше энтузиазма, нежели способностей. Не будучи приученным к ведению дел, Лорелло не справлялся с корреспонденцией Карузо, что, естественно, раздражало склонного к четкости и порядку Энрико. Какое-то время он смотрел на суетливого помощника с улыбкой. Но в итоге взорвался и назначил Лорелло камердинером.
Чтобы и дальше закреплять статус международной знаменитости, Карузо необходимо было как можно скорее возобновить кочевую жизнь гастролера. Весь ноябрь и начало декабря 1899 года он выступал в театре «Костанци» в Риме, где пел в «Ирис», «Джоконде» и новой для него опере – «Мефистофеле» Арриго Бойто. Роль Фауста с ним готовил сам композитор, а его партнершей была Эмма Карелли, с которой ему приходилось выступать ранее. Помогал ему в работе над сложной партией Фауста и Леопольдо Муньоне, не упустивший, однако, возможности иронично посетовать, что Энрико вновь перешел ему дорогу как соперник: к этому времени Карузо был уже в курсе, что у прославленного дирижера и Ады Джакетти был когда-то роман. Премьера «Мефистофеля» на сцене Римской оперы прошла очень успешно. После первого спектакля Арриго Бойто, не избалованный славой, в самых трогательных выражениях поблагодарил Карузо и Эмму Карелли.
Тем временем все с нетерпением ожидали представления новой оперы Пуччини «Тоска». О ней уже говорили как о самом значимом событии музыкальной жизни Италии после «Фальстафа» Верди – таково было доверие к таланту Пуччини (забегая вперед надо сказать, что композитор это доверие оправдал полностью – уже много лет «Тоска» входит в тройку самых популярных и наиболее исполняемых опер в мире). Люди обменивались слухами, обсуждали кандидатуры возможных исполнителей. Когда начались репетиции в римском театре «Костанци», то, несмотря на строжайшую конспирацию (в зал не пускали ни одного постороннего человека, каким бы статусом тот ни обладал – это решение молодого Тито Рикорди, не обладавшего пока менеджерскими талантами отца, настроило против композитора общественное мнение), рабочие сцены, хористы, оркестранты, выходя из театра, напевали услышанные мелодии, которые моментально становились популярными и еще больше подогревали интерес к произведению.
Как уже говорилось, Энрико очень надеялся, что Пуччини предоставит именно ему партию Каварадосси. Летом 1899 года композитор вернулся из Лукки, обнял Карузо как старого друга, однако ни словом не обмолвился о его участии в «Тоске» – как выяснилось позже, еще весной было решено, что на премьере партию Каварадосси исполнит Эмилио де Марки, об этом тогда знали лишь самые близкие к Пуччини люди.
Карузо был невероятно расстроен тем, что его «обошли», однако ни тогда, ни после он ни разу не высказал своего недовольства. Возможно, Энрико догадывался, что выбор Пуччини был связан не только с художественными соображениями. Де Марки был любовником румынской певицы Хариклеи Даркле, которая пела Тоску на премьере и была утверждена на эту роль самим композитором. Ходили слухи, вполне, по всей видимости, обоснованные, что участие Де Марки было одним из условий, которые выдвинула примадонна, и композитору ничего не оставалось, как согласиться. Многих этот выбор удивил. Эмилио де Марки, хоть и обладал довольно красивым и звонким голосом, был человеком неумным и нарциссичным. Муньоне, например, о нем отзывался исключительно с пренебрежением. Еще одним обстоятельством, сыгравшим против Карузо, могло быть и то, что Тито Рикорди, который отвечал за подготовку премьеры, не желал привлекать к ней ставленника своего конкурента Сонцоньо.
Премьера долгожданной оперы состоялась 14 января 1900 года. В римском театре «Костанци» в крайне напряженной обстановке собрался весь цвет итальянского общества, включая короля Умберто I и его семью. Пришли Масканьи, Чилеа, Франкетти и другие крупнейшие музыканты Италии. Ни Эмилио де Марки, ни даже такому блестящему певцу и актеру, как Эудженио Джиральдони, исполнявшему роль барона Скарпиа, на протяжении полутора актов так и не удалось преодолеть сдержанность публики. Премьеру спасла Хариклея Даркле, которая столь блестяще исполнила арию «Vissi d’arte», что вызвала буквально шквал оваций и требования бисировать. Лишь после этого каждый номер оперы встречался бурными аплодисментами. Несмотря на то, что композитора вызывали после спектакля 22 раза, он был крайне расстроен и считал премьеру почти провалом. Вполне возможно, как раз в этот момент он сильно пожалел, что не взял на роль Каварадосси Карузо. Как бы то ни было, в это время Энрико уже почти месяц находился в России, куда его пригласили на этот раз без Ады.
Во второй (и последний) приезд Карузо в Россию репертуар был разнообразнее: «Травиата», «Аида», «Бал-маскарад», «Богема», «Мефистофель», оратория Перози «Воскрешение Лазаря», «Стабат Матер» Россини, «Лючия ди Ламмермур», «Мария ди Роган» Г. Доницетти, «Фауст» Гуно. В труппе с Карузо выступали как уже знакомые ему партнеры: Зигурд Арнольдсон, Маттиа Баттистини, Луиза Тетраццини, Витторио Аримонди, так и новые: красавица-сопрано Саломея Крушельницкая и меццо-сопрано Алиса Кучини.
Энрико и Ада тяжело переживали разлуку. Два месяца, проведенных вместе в Милане, пролетели как один день. Пока Карузо был в Риме, а потом в России, они с Адой ежедневно обменивались открытками, в которых по-прежнему признавались друг другу в любви, нежности и восхищении.
В Санкт-Петербурге Карузо специально для бенефиса Маттиа Баттистини в знак уважения к баритону выучил партию Риккардо из оперы Г. Доницетти «Мария де Роган», в которой он выступил всего один раз и больше никогда к ней не возвращался. Как всегда, бенефис Баттистини вылился в его настоящий триумф: сорок венков и несчетное количество ценных подарков было вынесено на сцену его поклонниками. Но и Карузо, как свидетельствуют отзывы прессы, среди всей этой шумихи не стушевался и «обратил на себя внимание красотой мощного голоса» [127]127
Ильин Ю., Михеев С. Великий Карузо. С. 70.
[Закрыть] . Обратим внимание на последнюю фразу. Дело в том, что именно в России в жизни Карузо произошло событие, которому поначалу не придали должного значения, но которое оказалось очень важным для всей последующей карьеры тенора. Болезненно восприняв упреки аргентинских критиков, писавших о недостатке мощи его голоса, Энрико начал усиленно работать над силой звука. И в Петербурге он представил публике первую в своей карьере по-настоящему драматическую партию тенорового репертуара – Радамеса в «Аиде» Верди. Несмотря на участие великой Саломеи Крушельницкой и «короля баритонов» Маттиа Баттистини (к слову сказать, для голоса Баттистини партия Амонасро была далеко не самой выигрышной), больший успех в опере имел Карузо, которого с каждым новым выходом на сцену встречали все восторженнее. Таким образом, можно сказать, что к этому моменту лирический, полетный, но несколько «легковатый» до этого голос Карузо приобрел еще одно качество – силу звука, которая давала ему возможность быть слышным в моменты кульминаций оперного действия, когда голос должен был «прорезать» мощное звучание оркестра. Это позволило ему впоследствии исполнять самые трудные партии драматического репертуара, как, например, Манрико в «Трубадуре» или Элеазара в «Жидовке» Ф. Галеви. К этому нужно добавить, что усиление звука пока явно не повлияло на его подвижность, что доказало выступление Энрико в другой опере Верди – «Бале-маскараде», в которой исполнителю партии Ричарда нужно продемонстрировать немалую гибкость голоса. Кстати, эта роль числилась в списке «коронных» Алессандро Бончи – певца, почти не выходившего за рамки лирического репертуара. Так что Карузо, можно сказать, вызвал коллегу на «соревнование» и доказал, что он исполнитель куда более разноплановый.
После выступлений Карузо в «Аиде» один из петербургских критиков подошел к нему и стал восторгаться его интерпретацией, на что тенор с присущей ему скромностью ответил фразой, вскоре облетевшей мир:
– Не хвалите меня. Хвалите Верди!..
В январе 1900 года Ада Джакетти и Аурелия Аримонди, жена баса, не выдержав томительной разлуки со своими мужчинами, решили отправиться к ним в Санкт-Петербург. Поездка была долгой и утомительной. В России стояла очень холодная зима. В одном месте поезд сошел с рельсов и из-за этого прибыл на два дня позже. Карузо очень переживал, ожидая новостей от Ады, застрявшей в дороге. Он то и дело бегал в легких туфлях на почту. Женщины, хоть и с опозданием, прибыли веселые и здоровые, но Карузо пришлось заплатить немалую цену за свою импульсивность. Едва допев Фауста в «Мефистофеле», тенор слег на несколько недель с бронхиальной пневмонией. В тяжелые дни болезни Витторио Аримонди подбадривал Энрико, посылая ему юмористические открытки с репликами из «Севильского цирюльника». Лежа в постели, Карузо смог убедиться, сколько людей за него по-настоящему переживают и ему сочувствуют! Среди многочисленных телеграмм и писем, которые он получал в это время, были и пожелания скорейшего выздоровления от царствующего дома Романовых.
Во время болезни Карузо впервые осознал, насколько уязвимы и беспомощны оперные артисты. Обычная недолеченная простуда навсегда может перевернуть всю их жизнь – сколько известно подобных примеров! Многие коллеги Энрико имели в запасе более или менее «хлебные» профессии, к которым всегда можно было вернуться, случись что с голосом. Например, Л. В. Собинов до начала оперной карьеры был юристом, красавец-тенор Люсьен Мюратор, муж Лины Кавальери, – драматическим артистом, Мария Гай – имела талант скульптора, Флоренсио Константино был корабельным инженером (что, увы, не спасло его от смерти в полной нищете в приюте для бездомных…), Джозеф Хислоп был газетным фотографом… [128]128
Подробнее об этом см.: Letowska Ewa; Letowski Janusz. Muza wiecznie kwitnaca, czyli znow о operze. Warszawa: Twoj STYL, 1995. S. 119–129 (Летовские Эва и Януш. Вечно чарующая муза, или Еще об опере).
[Закрыть] Список можно продолжать очень долго. Однако у Карузо, кроме профессии механика, способной обеспечить не более чем полунищенское существование, никакой другой не было. Таким образом, у него не было и путей отступления. Голос Энрико становился бесценным инструментом, на котором зиждилось благополучие не только его обладателя, но и всех близких ему людей. Оставалось одно – всеми силами поддерживать этот инструмент в форме и не дать ему безвременно износиться. Не стоит поэтому удивляться, что после перенесенной болезни у Карузо стал развиваться страх потерять голос. Он узнавал у коллег, кто и чем пользуется для поддержания в порядке горла, беседовал с врачами, придумывал оригинальные полоскания и ингаляции, искал новые и новые рецепты, позволявшие, как ему казалось, сохранять голосовой аппарат в идеальной форме.
Поправившись, Карузо 28 февраля 1900 года возобновил выступления в Санкт-Петербурге, спев с Луизой Тетраццини в «Лючии ди Ламмермур».
Ада, конечно, очень переживала, что в России она оказалась на положении «жены», а не солистки труппы, и часто пребывала в мрачном расположении духа. Однако Энрико нашел оригинальный способ улучшать ей настроение. К этому времени у него настолько вошло в привычку писать Аде открытки, что он решил это делать и тогда, когда Ада была рядом. Например, вдень ее именин он писал: «Любимая моя красавица! Когда я постарею и благополучно закончу карьеру, а ты еще будешь молодой и красивой, как нынче, ты будешь моим самым бесценным украшением. Давай надеяться, что так и будет. Поздравляю и целую, твой Кико» [129]129
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 69.
[Закрыть] .
В ответ 6 марта Ада написала: «Пусть вся твоя жизнь будет усыпана цветами! Это пожелание того, кто тебя любит больше всех в мире. Целую тебя» [130]130
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 69.
[Закрыть] .
В тот же день она отправила еще одну открытку, изображавшую «удачливого паука», с пожеланием, чтобы будущее Энрико было выткано, как эта паутина, золотыми нитями. И еще одна открытка подписана той же датой: «Мой любимый! Люби меня всегда, и я сделаю всё, чтобы наша жизнь не была такой трудной. Целую нежно, навеки твоя маленькая жена [ sposina], Ада» [131]131
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 69.
[Закрыть] . До наших дней дошло множество открыток с аналогичным содержанием.
Из Санкт-Петербурга труппа Угетти отправилась в Москву, где должна была выступать в Большом театре во время Великого поста. На время поста театры закрывались, однако театральная жизнь не замирала – иностранным (и неправославным) артистам выступать дозволялось. Гастроли итальянской труппы начались не очень успешно – великий Мазини был болен и на открытии сезона неудачно спел Ленского, что, естественно, было отмечено и публикой и критиками. Однако Карузо, который и без того мог привлечь внимание, так как находился в прекрасной форме, на фоне неуспеха коллеги произвел самое выгодное впечатление в «Аиде». Правда, после «Травиаты» в прессе прозвучала мысль, что верхние ноты он брал чересчур напряженно. Остальные спектакли прошли триумфально для всех членов труппы. Исключение составила оратория Перози, которая была встречена с очевидным недоумением. 19 марта 1900 года в Большом театре состоялся благотворительный концерт в пользу солдат, получивших увечья на службе. Выступление Карузо в нем оказалось последним его появлением перед русской публикой (но не в России – спустя некоторое время он еще спел в Польше, которая тогда входила в состав Российской империи).
Вернувшись в Италию, Карузо имел всего месяц, чтобы оправиться от утомительных выступлений и вдохнуть ароматы весенней Италии. Предстояла новая изматывающая поездка. С начала мая по август 1900 года он вновь должен был петь в Буэнос-Айресе.
Уже второй раз по возвращении из России Энрико чувствовал себя не слишком здоровым – все-таки никакой, даже столь теплый прием публики не защищал его горло от морозной зимы. В Латинскую Америку Карузо приехал простуженным, вследствие чего без особого успеха выступил в первом представлении «Мефистофеля». Прием был столь прохладным, что Карузо вернулся в гостиницу в крайне мрачном настроении. Он решил прервать гастроли и уехать в Италию, пусть даже заплатив неустойку. Впервые в жизни тенор отважился подвести труппу и импресарио – до этого он не допускал даже мысли, что может не выполнить обязательства по контракту. По счастью, два дня спустя Энрико обрел былую форму, спел блестяще, после чего изменил решение и остался в Буэнос-Айресе. С этого момента весь сезон складывался для него на редкость удачно. Особенно успешным были выступления в «Сельской чести». Правда, Энрико твердо решил беречь голос и категорически отказывался от традиционных бисирований, что на ряде спектаклей вызывало неудовольствие публики.
