Текст книги "Карузо"
Автор книги: Алексей Булыгин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)
– Голос у него в порядке, – сказал он.
Это оказался единственный его спектакль в Нью-Йорке, на котором я не присутствовала, кроме тех, что я пропустила в связи с рождением Глории. Когда он ушел в театр, Энрикетта, Брунетта и я принялись сооружать в гостиной грандиозную „рождественскую панораму“. Электрические лампочки были развешены на камине так, чтобы освещать фигурки королей и пастухов с подарками в руках.
Я пригласила друзей Энрико к нам после спектакля на такой ужин, который всегда устраивался в этот день в Неаполе. Были угри, приготовленные пятью способами, горячий и холодный осьминог и всякого рода мелкая рыба, жареная и сушеная.
Мне не казалось особенно вкусным ни одно из этих блюд. Когда Энрико вернулся, я встретила его у двери. Глаза его смотрели бодро, но лицо было землистого цвета, как будто его кровь стала серой. Он был тронут „панорамой“, восхищен ужином и рад друзьям, но не веселился, как бывало, от всей души.
– Я думаю, будет лучше, если я возьму только чашку бульона, – сказал он.
Доктор Горовиц тоже был у нас – единственный случай, когда он оказался полезен, так как вытащил рыбью кость у меня из горла. Когда все ушли, я спросила Энрико о спектакле.
– Все остались довольны, – ответил он, – но бок сильно болел.
Это оказался его последний спектакль, а я не была на нем, не слышала его…» [407]407
Карузо Д. Энрико Карузо: его жизнь и смерть. С. 278–279.
[Закрыть]
Катастрофа неумолимо приближалась. В день самого радостного праздника в году произошло одно из самых трагических событий в недолгой супружеской жизни Энрико и Дороти. Утро начиналось довольно спокойно. Они собирались в театр – вручать рождественские подарки коллегам и работникам «Метрополитен-оперы» (Энрико по традиции вручал подарки в этот день практически всем – так, каждый хорист получал от него пять долларов). Карузо пошел в ванную комнату, а Дороти, читая длинный список, начала раскладывать подарки по коробочкам. Внезапно она услышала страшный крик, донесшийся из ванной. Вместе с Марио и Бруно Дзирато она кинулась туда. Увидев лежащего на полу Энрико, корчившегося от боли, они с трудом дотащили его до кровати и сразу же вызвали доктора, который немедленно ввел ему морфий. Однако это помогло лишь на короткое время. Энрико вскоре очнулся и начал стонать от страшной боли в груди и боку – так, что Дороти была вынуждена заткнуть уши пальцами. Срочно был вызван другой врач – доктор Эванс, который наконец-то поставил правильный диагноз: острый плеврит, который вот-вот перейдет в воспаление легких. После еще одной инъекции морфия Карузо заснул.
Рождественский праздник 1920 года ознаменовал последний, самый короткий этап его жизни. Отныне он стал пациентом, постоянно балансирующим между жизнью и смертью. Началась отчаянная борьба с недугом – война, растянувшаяся на семь месяцев и закончившаяся полнейшим поражением…
На следующий день в квартире Карузо собрался консилиум, включавший, помимо доктора Эванса и Френсиса Мерри, Самуэля Ламберта, специалиста по легочным болезням Антонио Стеллу и хирурга Джона Ф. Эрдмана. Все единодушно сошлись на диагнозе: острый плеврит, перешедший в бронхиальную пневмонию. По вине Филипа Горовица, который начиная с эпизода на спектакле «Самсон и Далила» ставил Карузо диагноз «межреберная невралгия», болезнь оказалась сильно запущенной. Между тем доктор, сыгравший роковую роль в судьбе Карузо, и не думал сдаваться – он по-прежнему считал себя «врачом Карузо», настаивал на своем и приходил в дом до тех пор, пока Дороти самым решительным образом его не выпроводила. Позднее, правда, Филип Горовиц, чтобы как-то сохранить репутацию, утверждал, что ушел из группы врачей, лечивших Карузо, потому что получил травму, упав в Центральном парке с лошади.
Начиная с Рождества врачи безотлучно находились поблизости от Карузо. И, как вскоре выяснилось, не зря. Накануне Нового года великий тенор первый, но далеко не последний раз оказался на грани смерти. Дороти вместе с сиделкой были у постели Энрико, когда он начал задыхаться. Лицо его почернело. Кислородная подушка не помогала. По счастью, неподалеку оказался доктор Стелла. Он воткнул в спину Энрико иглу, откуда струей хлынул гной. Лицо Карузо приобрело обычную окраску, и он начал дышать.
Стало очевидно, что без операции тенор обречен. Посовещавшись, врачи обратились к известному хирургу Джону Эрдману, и вскоре гостиная апартаментов Карузо превратилась в операционную. Когда хирург сделал разрез на боку Энрико, жидкость вырвалась с такой силой, что забрызгала стену. Доктора откачали более пяти литров гноя, после чего между ребрами Энрико установили дренаж. Операция прошла успешно. Через два дня температура стала нормальной, а рана на какое-то время перестала беспокоить.
Врачи делали все возможное, чтобы побыстрее поставить Карузо на ноги. Но, увы, болезнь была крайне серьезной. Даже капелька гноя, оставшаяся в брюшине, могла спровоцировать новое воспаление, что вскоре и случилось. Последовал рецидив, едва не закончившийся трагедией. 8 февраля, в тот момент, когда всем казалось, что Энрико идет на поправку, у него вновь подскочила температура и к вечеру дошла до 40 градусов. Доктору Эрдману ничего не оставалось, как вновь взяться за хирургический нож. 12 февраля профессор вскрыл рану, внутри которой оказался загустевший гной. Удалить его можно было лишь с помощью более эффективного дренажа, а для этого следовало вырезать около десяти сантиметров ребра. Несмотря на то, что и на этот раз доктора провели операцию блестяще, Карузо впал в кому – не пришел в сознание после наркоза.
За состоянием здоровья Карузо следили во всем мире. Газеты публиковали ежедневные отчеты о его здоровье. Сотни людей приходили к отелю и, узнав новости, уходили в слезах. Его даже навестил итальянский посол в США. «Это был высокий стройный мужчина с красной гвоздикой в петлице, – вспоминала Дороти. – Не сказав ни слова, он поцеловал мою руку и долго смотрел на Энрико. Затем, наклонившись к его лицу, он сказал негромким, но твердым голосом:
– Карузо! Я пришел от имени твоей страны и твоего короля. Они хотят, чтобы ты жил.
Прошло несколько минут, и я услышала слабый голос:
– Дайте мне умереть на родине…
– Последний раз я слышал вас в Лиссабоне в „Кармен“, – сказал посол. Он вынул из петлицы гвоздику и вложил ее в руку Энрико.
– Не в „Кармен“. Это был „Сид“, – прошептал Энрико [408]408
Возможно, Карузо бредил; но не исключено, что память подводит Дороти – Энрико никогда не выступал в этой опере Ж. Массне.
[Закрыть].
Он хотел поднести цветок к губам, но не смог. Глубоко вздохнув, он уснул уже нормальным естественным сном…» [409]409
Карузо Д. Энрико Карузо: его жизнь и смерть. С. 282–284.
[Закрыть]
Наутро Карузо очнулся. 18 февраля Бруно Дзирато сделал заявление в прессе, что кризис миновал, однако внезапно Энрико стало хуже. Все запаниковали, решив, что Карузо умирает. Пригласили священника. Увидев его, Карузо рассердился:
– Что вы здесь делаете? Я не собираюсь умирать! [410]410
The New York Times, 19 February 1921.
[Закрыть]
По просьбе Дороти из военного колледжа вызвали Мимми. Юноша немедленно приехал. Отца он застал совсем обессиленным. Первым делом Карузо сказал сыну:
– Я хочу умереть в Италии, на родине…
Как вспоминает Мимми, к отцу каждый день заходил Джулио Гатти-Казацца, и они подолгу разговаривали. Директор поддержал друга в его желании отправиться в Италию и выразил надежду, что тот вернется оттуда полностью поправившимся.
Болезнь Карузо вызвала огромный общественный резонанс. Родным тенора это создало множество дополнительных проблем.
«Во время болезни Энрико со всех концов мира приходили тысячи писем, – рассказывала Дороти. – Дети писали, что они молятся за него, католические священники и раввины обращались к прихожанам с призывами молиться за жизнь Энрико. Простые итальянцы предлагали древние способы лечения: массаж с луком и привешивание на шею засохших листьев салата. Присылали освященные четки и медали, священные картины и даже мощи святых. Я развесила все это на стене вокруг изображения Мадонны и, как только Энрико оказался вне опасности, написала всем письма, в которых благодарила за участие. Однажды, когда я писала в студии письма, открылась дверь и вошел какой-то человек. Он быстрыми шагами подошел ко мне и громко сказал:
– Я Иисус Христос. Я пришел, чтобы повидаться с Карузо.
– Сперва вы должны поговорить с его секретарем, – ответила я и послала за Дзирато.
Этот случай подсказал мне, что надо поставить у дверей человека…» [411]411
Карузо Д. Энрико Карузо: его жизнь и смерть. С. 284.
[Закрыть]
Возможно, только сила воли и жажда жизни помогли Карузо пережить следующий, мучительный для него месяц… Почувствовав себя лучше, он изменил цель своей поездки на родину:
– Я еду в Италию, чтобы поправиться!
Энрико любил повторять одну фразу:
– Если бы вы заглянули в мое сердце, то увидели бы единственное запечатленное в нем слово: «Неаполь»…
В период между 16 и 26 февраля к Карузо приходили коллеги по театру (кроме тех, которых всегда пропускали в любое время – это Паскуале Амато, Джеральдина Фаррар, лучший друг Карузо Антонио Скотти, Джулио Гатти-Казацца, Кэлвин Дж. Чайлд из компании «Виктор» – один из ближайших друзей Энрико на протяжении восемнадцати лет). Тенор всегда рад был видеть их, а его товарищи делали все, чтобы развеселить его и вселить надежду на благополучный исход.
В эти дни Карузо навестил и Титта Руффо, который позднее вспоминал: «В 1920 году я снова был приглашен на несколько выступлений в Чикагскую оперу и должен был еще проехать до Калифорнии, где у меня намечалось два концерта. Но прежде чем покинуть Нью-Йорк, я не преминул пойти в театр „Метрополитен-опера“, чтобы еще раз послушать Карузо в „Дочери кардинала“ в образе, так взволновавшем меня в прошедшем году. На этот раз я с огорчением констатировал, что голос великого артиста свидетельствует о каком-то недомогании. Не то чтобы сам голос казался утомленным, нет, но за ним точно скрывалось физическое страдание. У меня создалось впечатление, что Карузо может в любую минуту перестать петь и упасть в обморок на сцене. Я ушел из театра подавленный. Через некоторое время я узнал, что великий певец на самом деле заболел на сцене во время исполнения „Любовного напитка“ в Бруклинской академии музыки. Спектакли были отменены. Врачи определили у Карузо плеврит и заявили, что необходимо хирургическое вмешательство. Это известие болезненно отозвалось во всем мире, и особенно в Соединенных Штатах, где Карузо в полном смысле слова боготворили. Сразу, как только прошла операция, я написал ему ласковое письмо, поздравляя с миновавшей опасностью, и по возвращении из Калифорнии зашел навестить его в отель „Вандербильт“. Ушел я оттуда потрясенный. Что с ним стало после операции! Он был совершенно бессилен. Могучая грудная клетка, из которой неслись поразительные звуки его золотого голоса, превратилась в скелет.
По дороге в гостиницу, где я остановился, я с грустью вспоминал незабываемые вечера в Париже, Вене, Монтевидео, Буэнос-Айресе, когда я разделял с ним успех, утверждавший славу нашего искусства, славу нашей родины! Я предчувствовал, что для короля певцов, для любимейшего моего друга, повторения этих вечеров больше не будет. Он дошел до конца пути – мог умереть в ближайшее время. Только чудо способно было бы возвратить ему его драгоценную жизнеспособность…» [412]412
Руффо Т. Парабола моей жизни. С. 271–272.
[Закрыть]
Среди посетителей был и Беньямино Джильи, первыми же выступлениями произведший в Нью-Йорке сенсацию. Именно ему Гатти-Казацца поручил заменять Карузо в некоторых партиях. Джильи вспоминал свой визит к больному: «Карузо продолжал бороться со смертью. Очень тяжело было нам, когда он, сознавая, что ему остается уже недолго жить, пригласил к себе – это было 26 февраля – всех своих коллег по театру, чтобы сказать прощальное слово. Мы стояли у его кровати, тщетно пытаясь казаться бодрыми, веселыми, но многие из его старых друзей – Лукреция Бори, Роза Понсель, Скотти, Де Лука, Дидур (роман дочери певца и Энрико резко ухудшил отношения баса и тенора, однако когда с Карузо случилось несчастье, Дидур на протяжении всей болезни был рядом с ним. – А. Б.), Ротье, Паскуале Амато – не в силах были сдержать слезы. Я знал его, конечно, совсем мало. Но и раньше после каждой из наших немногих встреч, и теперь, когда я видел, как он превозмогает страдания, я чувствовал себя обогащенным благородным пылом его необычайно богатой личности. В нем все было необыкновенно – не только голос…» [413]413
Джильи Б. Воспоминания. С. 187.
[Закрыть]
Седьмого марта 1921 года Джильи дебютировал в «Метрополитен-опере» в заглавной партии оперы «Андре Шенье» – роли, в которой должен был выступить Карузо. Энрико не испытывал зависти к успеху Джильи. Более того, он направил ему телеграмму с самыми теплыми словами и поздравлениями. Тем не менее Карузо, конечно, было не по себе. Как вспоминает его сын, услышав об успехе Джильи, он раздраженно сказал:
– Мог бы подождать, пока я умру!..
Несмотря на то что в квартире Карузо буквально жили репортеры, состояние его здоровья старались скрыть от прессы. Так, в действительности тенор перенес шесть операций, а не три, как об этом сообщалось. Вторая была 9 февраля, третья 12-го, когда была удалена часть ребра. Доктор Прайчард, очевидец событий, позднее рассказывал:
– Когда мы вскрыли грудь Энрико, оттуда хлынул невероятно грязный и зловонный гной – я думаю, самый жуткий из тех, какие я когда-либо видел… [414]414
Prichard Robert W. The Death of Enrico Caruso. Surgery, Gynecology and Obstetrics, July 1959. P. 118.
[Закрыть]
Четвертая операция прошла 1 марта. Помимо этого потребовались еще две второстепенные операции 15 и 25 марта. Все, кроме самых первых двух, проводились под местным наркозом, так как врачи боялись за сердце тенора. Операции были невероятно болезненными, Карузо перенес невыразимые страдания.
Весь мир продолжал следить, как Карузо борется со смертью. Вокруг отеля «Вандербильт», в котором жил тенор, улицы забросали соломой – чтобы приглушить стук копыт по мостовой. Таксистов и автомобилистов просили не сигналить в этом районе. Сотнями прибывали каждый день телеграммы – с самыми добрыми словами и предложениями помощи, подчас очень необычной. Врачи были вынуждены выпускать ежедневный бюллетень, в котором подробно описывалось состояние Карузо. Эти бюллетени перепечатывались прессой, иногда на первой полосе – в числе самых важных новостей дня.
Энрико сильно похудел. Рентген показывал, что его левое легкое было уплотнено. Ко всему прочему, у него начала неметь и заметно похудела правая рука. В пальцах он чувствовал покалывание, как в ногах, когда они затекают. Он почти никого не принимал и очень быстро уставал. Как-то Дороти вывезла его в кресле-каталке в сад на крыше, но это только расстроило Энрико. Он хотел во что бы то ни стало начать ходить самостоятельно. Опираясь на руку жены, он попробовал сделать несколько шагов. Не удивительно, что характер у него, и без того непростой, еще больше ухудшился. Карузо стал очень раздражительным и мог взорваться по любому поводу. Родственники прикладывали максимум усилий, чтобы не вызвать приступ гнева Энрико. Мимми вспоминает, что когда отец становился властным и начинал делать замечания – это было хорошим знаком, свидетельствовало о том, что ему лучше.
Четвертого марта 1921 года в Нью-Йорк приехал Джованни Карузо. Братья не виделись с лета 1919 года. Хотя Джованни получал подробную информацию о его здоровье, вид похудевшего, с кругами под глазами, с полупарализованной рукой брата его потряс. Как большинство неаполитанцев, он был очень эмоциональным человеком – сидел у кровати Энрико и рыдал, как ребенок. У него был очень непростой характер, но он с лихвой искупался безграничной любовью и преданностью брату. Как только врачи подтвердили, что Карузо сможет перенести путешествие, Джованни начал готовиться к отправке семьи в Неаполь. Сделав все необходимое, он вернулся на родину, чтобы организовать там встречу брата.
К удивлению врачей, Карузо поправлялся быстрее, чем ожидалось. Сперва он стал двигаться по квартире, потом выходить на улицу и даже посетил «Метрополитен-оперу». Все, кто видели его тогда, отметили, как сильно он изменился. Одно плечо опустилось. Из-за того, что Энрико не мог стоять прямо, он казался ниже на несколько дюймов. Его лицо осунулось и постарело, движения стали медленными и осторожными, словно он боялся боли.
Восемнадцатого марта «Нью-Йорк таймс» сообщила, что Карузо намерен поехать в Италию. Дороти была не в восторге от этого плана, но понимала, что отговорить Карузо не удастся. Он отказывался слушать советы докторов и упорно считал, что только на родине сможет по-настоящему поправиться. Мимми умолял отца взять его с собой, но тот был категоричен – сын должен продолжить учебу. Карузо сказал, что в сентябре они смогут увидеться в Америке. Мимми пришлось возвратиться в свою военную школу. Перед отъездом он, как обычно, поцеловал руку отца.
Они не знали, что виделись в последний раз…
Простимся с Энрико Карузо-младшим и мы. Через год после кончины отца, в сентябре 1922 года Мимми женился на семнадцатилетней Элеоноре Канессе, дочери друга Карузо; в газетах писали, что «душа Энрико благословляет этот союз с небес» [415]415
The New York Times, 21 September 1922.
[Закрыть] . Но, по всей видимости, этого благословения оказалось недостаточно – брак оказался неудачным. Впоследствии младший сын великого певца был женат еще дважды. Он стал единственным из троих детей Карузо, кто в зрелом возрасте профессионально занимался вокалом (в Лос-Анджелесе), после чего выступал с концертами. У него был тот же тип голоса, что и у отца. Бруно Дзирато вспоминает, что в первые годы занятий пением Мимми очень хотел получить протекцию в мир оперы и в резкой форме потребовал поддержки у бывшего секретаря своего отца. Однако Дзирато не питал иллюзий в отношении того, что в вокальном плане было отпущено сыну его босса и друга. Он отказал и впоследствии не общался с Мимми долгие годы. В исполнении Энрико Карузо-младшего сохранилась сделанная в 1938 году запись баллады Герцога из «Риголетто», по которой можно судить, что сын великого тенора смог успешно перенять вокальную манеру отца, однако, увы, сам голосовой материал у него был весьма скромный.
После смерти отца Мимми отправился в Голливуд, где сперва снимался в эпизодических ролях, а позднее сыграл и главные роли – в двух малобюджетных испаноязычных кинофильмах: «Гадалка» (1934) и «Певец из Неаполя» (1935). После этого он решил-таки попробовать силы на вокальном поприще. В конце 1930-х годов он давал регулярные концерты в Калифорнии, а также совершил гастрольный тур по Кубе – без особого, впрочем, успеха. Публика, заинтригованная знаменитым именем, уходила с концертов в недоумении. После Второй мировой войны Мимми забросил пение и ушел в бизнес, возглавлял до 1971 года отдел довольно крупной компании под именем Генри де Коста (сын Карузо всячески желал избежать постоянного нездорового интереса к своей семье; он хотел, чтобы все, чего он добился в жизни, было связано с его личными заслугами, а не с его родовым «брендом»), В последние годы жизни вместе с историком вокального искусства Эндрю Фаркашем Мимми работал над монографией об отце. Незадолго до смерти (Энрико Карузо-младший скончался в 1987 году в американском городе Джексонвилле в возрасте 82 лет) он успел поставить точку в книге, озаглавив ее «Энрико Карузо, мой отец и моя семья». По сути, это оказалась первая подлинная биография великого тенора – книга, о которой мечтали многие друзья певца и которую ни один из них при жизни так и не смог прочитать [416]416
Впрочем, тут можно сделать оговорку. Трудно поверить, но последний человек, выступавший на одной сцене с Карузо, скончался совсем недавно. Это американская певица-сопрано Мэри Эллис (настоящее имя Май-Бель Эльзас), которая покинула этот мир в 2003 году на… 106-м году жизни! В 1919–1920 годах она выступала вместе с Карузо в «Любовном напитке». Вполне возможно, что рекордсменка среди певиц-долгожительниц успела прочитать книгу Карузо-младшего.
[Закрыть]. Труд Мимми вызвал огромный интерес. В частности, он произвел такое впечатление на канадскую писательницу Мэри ди Микеле, что та по ее мотивам написала роман «Влюбленный тенор» («Tenor of Love»), в котором попыталась проследить взаимоотношения Энрико Карузо с тремя женщинами, занявшими особое место в его жизни, – сестрами Джакетти и Дороти Парк Бенджамин.
Собираясь на родину, Карузо щедро отблагодарил всех, кто помогал ему выкарабкиваться из болезни, и перевел на счета лечивших его врачей огромные суммы. Неожиданный подарок получил даже доктор Горовиц, сыгравший в судьбе Энрико роковую роль: тенор решил купить драгоценности его жене на сумму 15 тысяч долларов. Никакая болезнь не могла лишить Карузо одной из его главных черт – широты души… В магазине, где Энрико с женой покупали подарок жене злополучного врача, разыгралась сцена, о которой Дороти впоследствии не могла вспоминать без слез: «В ювелирном магазине, пока он выбирал, что купить, я увидела маленькую платиновую цепочку, ценой в сто долларов, очень подходившую к часам, которые он привез мне из Гаваны. Я спросила его, не сможет ли он купить мне ее. Он подождал минуту, прежде чем ответить:
– Дора, дорогая. Ты знаешь, что я не пел целую зиму. У меня много расходов: я должен платить докторам…
– О, Рико! Мне совсем не нужна эта цепочка. Пожалуйста, не думай об этом.
Я сгорала от стыда, что оказалась такой безрассудной, когда он должен был оплачивать такие огромные счета. Я буквально ненавидела себя, пока ждала его в машине. Выйдя из магазина, Энрико предложил погулять полчаса. В парке он вынул из кармана коробочку.
– Это подарок тебе, – сказал он.
– О! Маленькая платиновая цепочка!!!
Я открыла коробочку и вынула… бриллиантовую нить длиной более метра!
– Это я дарю тебе, потому что ты впервые попросила меня об этом, а это, – он подал мне вторую коробочку, – за то, что ты так ласково попросила…
В ней оказалось кольцо с превосходной черной жемчужиной.
Я взяла руку в желтой перчатке и прижала ее к своей щеке…» [417]417
Карузо Д. Энрико Карузо: его жизнь и смерть. С. 288–289.
[Закрыть]
За день до отъезда в Италию Карузо пришлось пережить очередной стресс. Как ни пытались Дороти и все окружающие скрыть правду о том, что ему удалили часть ребра, совершенно случайно Карузо об этом узнал. Супруги заглянули к врачу, у которого находился рентгеновский аппарат, но того не оказалось дома, был лишь его молодой ассистент.
«Мы уже попрощались и уходили, когда тот остановил нас:
– Между прочим, мистер Карузо, ваше ребро уже выросло на полдюйма.
Мое сердце дрогнуло.
– Мое ребро?
Увы, предотвратить последующее было невозможно. Молодой врач принес снимки и показал их Энрико.
Дверь за нами закрылась.
Энрико пристально посмотрел на меня.
– Дора! У меня нет ребра!!!
Я взяла его за руку и повела к машине.
– Не вернуться ли нам домой? – сказал он. – У меня нет желания гулять сегодня…
По пути домой он молчал. Я тоже, потому что ничто не смогло бы его утешить.
Дома он сразу направился в студию, где Фучито упаковывал ноты.
– Не трудись, Фучито, – сказал он. – Я решил не брать с собой ноты.
Он медленно подошел к роялю и осторожно закрыл крышку…» [418]418
Карузо Д. Энрико Карузо: его жизнь и смерть. С. 289–290.
[Закрыть]
Отъезд Карузо из Соединенных Штатов вылился в настоящий триумф. Охране с трудом удавалось сдерживать огромное количество людей, которые пришли проститься с любимым певцом. В «Нью-Йорк таймс» сообщалось, что стоимость билетов для Карузо и сопровождающих составила 35 тысяч долларов. Вещи, которые Карузо брал с собой в Италию, включали семьдесят два предмета ручного багажа и сорок шесть коробок, ящиков и прочего – неплохой контраст по сравнению с тем бумажным мешком, в котором помещалось все имущество Энрико, когда он в начале карьеры ехал из Ливорно во Флоренцию!
Карузо отправлялся на корабле «Президент Вильсон». Как только он взошел на палубу, его немедленно окружили репортеры. Энрико хотел дать интервью стоя, но Дороти настояла, чтобы он сел в шезлонг. Когда его спросили, пробовал ли он петь с момента выздоровления, тенор взял и долго держал одну из своих «золотых» нот, приведя этим газетчиков в полный восторг. Он сказал журналистам, что быстро набирает вес и чувствует себя гораздо лучше. Настроение у всех было приподнятое. Казалось, что болезнь позади, что еще немного – и на афишах «Метрополитен-оперы» вновь появится милое американцам имя…
– До свидания, Америка, мой второй дом! – крикнул Энрико, наклонившись с борта корабля. – Я скоро вернусь и буду петь, петь и петь!..
В тот момент на это надеялись все. Но, может быть, больше других – сам Карузо…
