Текст книги "Карузо"
Автор книги: Алексей Булыгин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)
Глава двенадцатая
ВОЛНЕНИЯ И ТРЕВОГИ
Чего хотела добиться Ада Джакетти, пытаясь похитить сына? Пробудился ли у нее материнский инстинкт? Вряд ли. Она почти с самого рождения недолюбливала Фофо, видя в нем одно из препятствий для своей оперной карьеры, и, как только это стало возможным, старалась держать его подальше от семьи. Скорее всего, Ада вновь пожелала решить какие-то свои проблемы, спекулируя на привязанности Энрико к сыновьям. Но этот план был обречен с самого начала. Ада почти не знала сына, не понимала, чем он живет, не интересовалась его внутренним миром, ориентируясь лишь на абсолютно абстрактное утверждение, что ребенок всегда больше любит маму и она для него всегда важнее. Ада воспринимала Фофо не как личность – пусть еще и маленького, но достаточно самобытного человека, – а как некоего условного ребенка, который полностью зависит от матери, а та может позволить себе полностью им распоряжаться по своему усмотрению. Можно не сомневаться, что если бы Фофо не выбил дверь и не вырвался бы из рук матери в тот момент, он сбежал бы к отцу при первом возможном случае. Но был еще один нюанс, который заранее обрекал все каверзные планы Ады на провал. Карузо к этому времени достиг такого положения в мире, был настолько влиятельным и могущественным человеком, имел такую поддержку деловых и официальных кругов практически во всем мире, что противостоять этому аппарату в одиночку у Ады никаких шансов не было. И вскоре ей пришлось в этом в очередной раз убедиться.
Для Карузо эта история стала еще одной психологической травмой. Он окончательно уверился в том, что никакие более или менее нормальные отношения с Адой невозможны и все, что с ней связано, влечет исключительно катастрофические последствия. Более того, он теперь имел «законные» основания полагать, что в распаде семьи нет его вины, а причинами происшедшего были коварство и непорядочность Ады.
Тем временем отсутствие матери сказывалось и на Энрико Карузо-младшем, который воспитывался в Лондоне под опекой мисс Сайер. Та не позволяла ему называть себя «мамой», рассказывала, что мама у него есть, но она пока далеко. Несчастный ребенок высматривал в толпе женщин, которые были похожи, как ему казалось, на мать, и не раз, видя красивую даму в шляпе, подходил к ней и спрашивал:
– Вы не моя мама?
Мисс Сайер в таких случаях приходилось извиняться перед смущенной женщиной.
По возвращении в Нью-Йорк после семейной катастрофы Карузо продолжил отношения с Милдрид Мефферт (в общей сложности они длились пять лет). Когда они расставались, тенор писал ей письма и осыпал подарками. Так, только за один год он подарил ей драгоценностей на 10 тысяч долларов, плюс к этому выдавал ежегодное пособие в 7 тысяч долларов (чтобы представить, что значат суммы, здесь приведенные, на момент написания этих строк, необходимо умножить цифры примерно на двадцать; таким образом, получится эквивалент суммам сегодняшнего дня. Иначе говоря, в наше время ежегодное пособие возлюбленной Карузо составляло бы около 140 тысяч долларов; надо иметь в виду, что с 1900 по 1920 год доллар обесценился в два с лишним раза).
Мефферт вспоминала позднее: «Я была счастлива и несчастна одновременно… Я знала о женщине, которую он называл своей женой. Если она и хотела порвать с ним отношения, то он этого явно не желал, так как она была матерью его детей. Когда я узнала, что „синьора“ сбежала от Карузо с шофером, я плакала от радости. Я упала на колени и возблагодарила Творца за то, что он избавил моего возлюбленного от этих уз и сделал все, чтобы мы теперь были вместе. Я была счастлива, как девушка в дни помолвки, и надеялась на наш скорый брак. Я не сомневалась, что когда Энрико вернется из Италии, мы поженимся…»
Увы, «помолвленную девушку» ждало горькое разочарование. Верный себе, Карузо вновь уклонился от легализации отношений.
«В отчаянии я умоляла его изменить наши странные отношения, – продолжала Мефферт. – Я плакала, напоминала о данных им обещаниях. Но он только пожимал плечами и ничего вразумительного в ответ сказать мне не мог. Он никак не мотивировал свой отказ. Я была на грани помешательства» [292]292
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 171.
[Закрыть] .
В 1914 году Мефферт утверждала, что Карузо обещал жениться на ней по окончании весеннего турне «Метрополитен-оперы» 1909 года и по его возвращении из Италии. Но здесь память, наверное, изменяет ей, так как в этом году у Карузо были проблемы с голосом, он прервал турне, и если уж о чем и думал, то только не о браке.
Едва Карузо начал поправляться после операции, он вызвал Мефферт из Америки. Он возил ее по курортам, делал щедрые подарки и представлял друзьям как будущую жену. Конец лета 1909 года Мефферт провела на вилле «Беллосгуардо», где она изо всех сил пыталась понравиться детям Карузо. Фофо и Энрико-младшему велено было именовать ее «мамочкой». Правда, мисс Сайер весьма скептически относилась к новой «мамочке» и старалась держать от нее подальше маленького Мимми. Вскоре Мефферт вынуждена была отправиться обратно в Америку, так как у Карузо намечались гастроли по Европе, а они очень тревожили тенора – после операции, повлекшей длительное певческое молчание, он не был уверен, будет ли вновь его голос звучать, как прежде.
Энрико Карузо-младший вспоминал: «Милдрид Мефферт была первой из нескольких „мамочек“, привозимых отцом каждое лето. Каждая была очень добра с нами и надеялась, что станет членом нашей семьи. Но отец был непреклонен в своей решимости не связывать себя на тот момент узами брака. Таким образом, каждое лето мы вынуждены были привыкать к новой „мамочке“…» [293]293
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 172.
[Закрыть]
В конце июля 1909 года мисс Сайер с младшим сыном Карузо, как обычно, отправилась в Англию, а сам тенор уехал в Остенде, где у него на 1 августа был намечен концерт в казино «Курзаал». Он специально выбрал для возобновления выступлений небольшой зал, так как не был уверен в том, как будет звучать его голос после операции. Его возвращение на сцену прошло скромно – он спел всего три номера. В этом смысле нельзя не оценить мудрость и осторожность тенора – с медицинской точки зрения он действовал правильно. Немногочисленная публика была в восторге – ее любимец по-прежнему был в изумительной форме! Слухи о том, что Карузо возвращается на сцену, немедленно попали на первые полосы европейских и американских газет. Люди были счастливы, что певец одолел все невзгоды, которые сыпались на него в последнее время как из рога изобилия…
После удачного выступления Карузо отважился дать несколько концертов – тоже в небольших городах, вроде Блэкпула и Ньюкасла, а позднее выступил в Эдинбурге и Дублине. Тенор готовился к появлению в Лондоне, что для него означало полноценное возобновление карьеры. Результатами Карузо остался доволен. 31 августа 1909 года он писал из Блэкпула своему другу Зиске: «Я дал три концерта, и каждый прошел с большим успехом. Все в Англии только и говорят о Карузо. Злопыхатели порадовались бы, потеряй я и в самом деле голос. Но меня это уже не волнует. Потому что, даже если бы я и потерял его, я теперь уже ни от кого не завишу. Когда-нибудь, конечно, мне придется перестать петь, но пока я это делаю, они могут говорить все что угодно – сейчас над моими недругами можно только посмеяться» [294]294
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 172.
[Закрыть] .
Чтобы не перенапрячь на первых же порах голос, Карузо выступал с двумя артистами – сопрано из Девоншира Элизабет Пендер-Кадлип и коллегой по «Метрополитен-опере» Арманом Лекомте, который исполнял во время поездки обязанности секретаря тенора. К концу турне Карузо чувствовал себя уже достаточно уверенно, чтобы предстать перед лондонской публикой, и 18 сентября 1909 года он дал концерт в Альберт-холле, во время которого спел арию Радамеса из «Аиды», «О, Paradiso» («О, дивный край») из «Африканки» Дж. Мейербера и дуэт из «Силы судьбы» с Лекомте. Кроме этого, тенор спел пять номеров на бис, включая и «Vesti la giubba» («Ты наряжайся…») – арию Канио из «Паяцев».
Всемирная эпидемия, которую можно определить как «карузовская лихорадка», вспыхнула с новой силой. Критики очень высоко оценили итоги «возвращения» Карузо. Один из них писал: «…Вкрадчивый, задушевный, бархатный голос Карузо находится в наилучшем состоянии. Беспредельная искренность певца – не меньше, нежели его вокальная выразительность – заставляет восхищаться и рядовых слушателей, и изысканных ценителей пения. Это был грандиозный успех! Огромный „Альберт-холл“ был переполнен, и 4 тысячи зрителей расходились после концерта довольные в самой высшей степени» [295]295
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 173.
[Закрыть] .
Карузо, как и обещал, старался быть для своих детей и отцом и матерью. Он с упоением играл с маленьким Энрико, баловал его, брал в гости к друзьям, совершенно расслабляясь во время редких встреч с ним. Был строг и добр одновременно.
Энрико Карузо-младший позднее рассказывал: «В Лондоне отец был нежен и добр со мной, даже когда выступал строгим ментором. Однажды я играл с мячом и разбил одну из шести стеклянных дверей нашей квартиры на Кларендон Корт. Чтобы скрыть это, я кое-как прибил гвоздями занавеску к двери, будучи уверенным, что никто ничего не заметит. Когда отец пришел домой, он позвал меня к себе в комнату.
– Что ты натворил? – спросил он.
– Ничего, папа.
– Ты забил гвозди в дверь?
– Нет.
– Мимми, ты должен сказать правду. Или останешься без ужина, – сказал он очень серьезным, но спокойным голосом.
Я немного подумал и во всем сознался.
– Хорошо, я вижу, что ты это сделал не нарочно. Ты сказал правду, и я тебя прощаю. Но запомни: ты всегда должен говорить правду, независимо от того, какие могут быть последствия.
На том дело и закончилось.
…Папа нанимал кеб, которым обычно управлял франтоватый извозчик в цилиндре. Однажды друг отца Антонио Скотти заехал за ним, чтобы потом вместе где-нибудь поужинать. Они были одеты в строгие вечерние костюмы, в плащах и цилиндрах. Я взглянул на них и сказал:
– Папа, ты такой красивый, как извозчик!
Скотти с отцом буквально захлебнулись от хохота! А я не мог понять, что их рассмешило, поскольку говорил искренне…
Иногда я жаловался, что отец постоянно оставляет меня и куда-то уезжает. Он объяснял мне, что должен зарабатывать деньги, иначе мне нечего будет есть. В первый раз меня такой ответ устроил. Но через несколько дней я снова спросил его, куда он идет. Папа терпеливо ответил:
– Я собираюсь идти петь, чтобы ты смог пообедать» [296]296
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 174–176.
[Закрыть] .
Вернувшись в «Метрополитен-оперу», Карузо застал последнюю стадию войны двух оперных театров. Из манхэттенской труппы в «Метрополитен-оперу» перешли Алессандро Бончи и Мэри Гарден. А оставшиеся Тетраццини, Морис Рено и молодой Джон Мак-Кормак не способны были конкурировать с такими звездами, как Фаррар, Скотти и Карузо.
Нью-йоркские зрители, несмотря на интерес к опере, не могли одновременно заполнять каждый вечер залы обоих театров, так что терпел убытки и тот и другой. Хаммерштайн, руководитель Манхэттенской оперы, продолжал предпринимать попытки переманить Карузо. Он попросил старинную подругу тенора, Луизу Тетраццини, провести с ним переговоры, но тенор отказался даже обсуждать с ней этот вопрос. Не помогла и такая мера, как предложенный контракт с невиданной по тем временам суммой в 5 тысяч (сейчас это было бы чуть больше 100 тысяч) долларов за каждое выступление.
Хаммерштайн так и не смог привлечь Карузо, после чего проиграл окончательно. Ему ничего не оставалось делать, как вступить в переговоры с «Метрополитен-оперой». В начале 1910 года Джулио Гатти-Казацца выкупил у театра Манхэттена за 1,2 миллиона долларов оборудование, декорации, костюмы и авторские права на постановки Хаммерштайна. Последний вынужден был покинуть также Филадельфийский оперный театр и дал обязательство в ближайшие как минимум десять лет не организовывать оперные труппы в Нью-Йорке. Лучшие солисты труппы Хаммерштайна, в числе которых были Луиза Тетраццини и Джон Мак-Кормак, «достались» «Метрополитен-опере». Ко всему прочему, Гатти-Казацца пригласил в театр еще несколько блестящих теноров: Лео Слезака, Карела Буриана, Германа Ядловкера, Карла Йорна, Эдмона Клем а и Риккардо Мартина (последний, кстати, брал у Карузо уроки повышения вокального мастерства; напомним, что до этого он учился у Винченцо Ломбарди, который в свое время «поставил» Энрико верхние ноты).
Очень близкие отношения у Энрико сложились с ирландцем Мак-Кормаком, приятельские – со Слезаком, который как и Карузо, был неистощим на розыгрыши и шутки. Немало хлопот доставляла Карузо своеобразная «опека» Луизы Тетраццини. Великую певицу, славившуюся как незаурядным голосом, так и любвеобильностью, буквально одолевали молодые альфонсы. Для импресарио это могло в любой момент обернуться катастрофой, так как с кем-нибудь из них простодушная толстушка могла неожиданно сбежать, не выполнив обязательств по контракту. Карузо всячески пытался наставить свою приятельницу на «путь истинный».
В целом новый «метрополитеновский» сезон был великолепен. Карузо открыл его «Джокондой» с Эмми Дестинн, Паскуале Амато и Луиз Хомер. Тосканини представил публике «Тристана и Изольду» и «Орфея и Эвридику». В «Отелло» с блеском выступил Лео Слезак. Густав Малер представил «Пиковую даму» с Дестинн и тем же Слезаком. А дирижер Герц ввел в репертуар театра вагнеровское «Кольцо нибелунга» и веберовского «Волшебного стрелка».
В ноябре 1909 года в «Риголетто» и в феврале 1910 года в «Травиате» партнершей тенора была русская певица Лидия Липковская. Позднее она вспоминала, как непросто у нее поначалу складывались отношения со знаменитым тенором: «Карузо!.. Это признанное всем миром слово я знала с детства. И вот теперь моя фамилия красовалась метровыми буквами рядом с именем „короля теноров“, обладателя феноменального голоса. Мне не терпелось побыстрей с ним познакомиться. Воображение рисовало прекрасного мужчину, великого в своей скромности. Любопытство было накалено до предела. Я считала дни, оставшиеся до первой репетиции, чтобы побыстрей познакомиться с ним. Но, увы! На репетицию он не пришел, сославшись на недомогание. Репетировала я одна, без моего Альфреда. Режиссер Подести остался доволен репетицией. Знакомство с Карузо состоялось только на сцене.
В первом акте Гастон представляет Альфреда. Таким образом, знакомство по либретто совпало со знакомством в жизни. И тут я растерялась. Передо мной стоял очень толстый, с черными навыкате глазами и короткой шеей мужчина. Он до того не походил своей внешностью на героя-любовника, каковым должен быть Альфред, что я невольно улыбнулась.
Великий тенор надулся. Он стал себя вести развязно, демонстративно игнорируя меня и совершенно не подыгрывая. Когда я пыталась к нему подойти во время дуэта, он буквально отскочил в другой конец сцены. Я была возмущена несказанно. Он на глазах у публики сводил со мной счеты за свою обиду на сцене, не давал мне играть. Злился „неподражаемый“ до конца спектакля. Оказалось, что он, привыкший к всеобщему обожанию, был глубоко оскорблен тем, что перед спектаклем я не явилась к нему и не представилась.
И я решила отомстить Карузо за его высокомерие его же оружием – прямо на сцене. В следующем совместном спектакле по моей просьбе в четвертом акте вместо кровати мне поставили узкую кушетку. Весь акт я пела лежа. Карузо ходил вокруг меня, не имея возможности присесть и не рискуя стать на колени из-за стягивающего тело корсета. Наконец он отважился и стал на колени. В таком положении он не смог петь. Дуэт я пела одна. Его возмущению не было границ.
Неприятно было и мне, но я считала, что отстояла честь русской женщины и певицы.
Мы с Карузо жили в одной гостинице, часто за обедом встречались в ресторане, но неизменно отворачивались друг от друга. В итоге Энрико первым запросил мира. Он подошел ко мне с бокалом шампанского, и мы помирились.
На следующем спектакле он пел партию Герцога. Она у него получалась замечательно. Я была так зачарована, что забыла вступить в дуэте. Карузо был в восторге.
– Теперь мы квиты, – радостно заявил он.
Много спектаклей спели мы вместе, будучи уже добрыми друзьями. Это был изумительный певец! Такие голоса появляются раз в столетие» [297]297
Арабаджиу P. Очарованная песней: Страницы жизни и творчества Л. Я. Липковской. Кишинев, 1977. С. 46–48.
[Закрыть] .
Слухи о потере голоса Карузо быстро развеялись. Он по-прежнему много выступал, пел в девяти операх, и пел блестяще. Критики отмечали его творческую зрелость, более темный и красивый тембр.
Карузо был всеобщим любимцем. За всю историю театра не было столь обожаемого совершенно разными социальными слоями певца. Он мог выступить Санта-Клаусом в Рождество, запросто общаться с хористами и рабочими сцены. Точно так же свободно чувствовал себя в обществе президентов и монархов.
Карузо по-прежнему помогал всем, кто к нему обращался, невзирая на то, что многие на этом спекулировали. В одном интервью в декабре 1909 года тенор признавался: «Допустим, какой-то человек пишет мне, что у него очень больна жена. Я посылаю ему пять долларов. Несколько дней спустя он пишет мне, что у него очень больна дочь. Я посылаю ему три доллара. Когда же он объявляет, что у него болен сын – то это уже перебор. Я пишу ему, что и сам болен, и спрашиваю: может быть, он хочет, чтобы я открыл для всей его семьи госпиталь? Подобные люди просто выводят меня из себя…» [298]298
Greenfield Н. Caruso: An Illustrated Life. P. 100.
[Закрыть]
Однако далеко не всегда просьбы о помощи оказывались мирными. На деньги Карузо решило покуситься преступное сообщество, причем в самой неприемлемой форме – в виде вымогательства. «Черная рука», одна из итальянских группировок, действующих в Америке, была, на самом деле, группой неорганизованных преступников, использовавших страх итальянцев перед одноименной структурой в Италии и терроризировавших соотечественников.
Утром 3 марта 1910 года Карузо получил письмо на итальянском языке с угрозами, в котором от имени мафиозной группировки «Черная рука» от него требовали 15 тысяч долларов. Карузо должен был отправиться на 42-ю улицу и передать деньги человеку, который показал бы знаками, что это именно он. Как только Карузо получил письмо, он тут же обратился к портье, чтобы тот вызвал полицейского. В полиции начался переполох – не так часто к ним обращался за помощью человек столь высокого уровня. Певцу обеспечили охрану. Инспектор Мак-Класки посоветовал Карузо отправиться на указанную улицу, пообещав, что за ним будут тайно следить полицейские. Тенор выполнил условие, но в указанное время никто не подошел. На следующий день он получил еще одно письмо от мафии, в котором сообщалось, что за ним ведется наблюдение и его связи с полицией раскрыты. В письме содержались угрозы и обещание, что если Карузо не выполнит условия, ему не поможет ни один телохранитель. «Черная рука» настигнет его или на улице, или в театре. Теперь ему было предложено оставить сумку с деньгами у ворот одной из фабрик в Бруклине. И все же Карузо решил выступить против мафии. Он отнес сумку с деньгами в указанное место, и когда спустя какое-то время ее попытались забрать трое человек, на них накинулись переодетые полицейские. Одному гангстеру удалось сбежать, двоих арестовали.
Седьмого марта Карузо должен был петь в «Джоконде» в Бруклинской академии музыки. Накануне спектакля он получил третье послание от мафии, в котором содержались очередные угрозы. В день представления театр был заполнен замаскированными полицейскими. По счастью, ничего не произошло, но понервничать тенору пришлось изрядно.
Карузо был уже в Европе, когда состоялся суд над двумя задержанными гангстерами. Хотя какие они были гангстеры! Бедные неграмотные крестьяне, не так давно перебравшиеся в Америку из Сицилии в поисках лучшей жизни. Конечно, Карузо понимал, что они простые исполнители, и не настаивал на максимально суровом наказании. Суд приговорил этих двоих к семи годам тюремного заключения, но когда от них пришло ходатайство о сокращении срока, Энрико, не колеблясь, поставил под ним свою подпись. По всей видимости, Карузо как-то договорился с мафией, откупился – назывались суммы в одну или две тысячи долларов. Возможно, было также оговорено ходатайство Карузо о досрочном освобождении этих двух членов группировки.
Что произошло тогда на самом деле, сказать трудно. Мафия – организация тайная и хранить секреты умеет. Однако с этого времени Карузо вынужден был принимать повышенные меры безопасности не только для себя, но и для своих родных. Важным итогом противостояния Карузо «Черной руке» следует признать то, что в сознании живущих в Америке итальянцев, которых терроризировали преступники, произошел важный перелом: они поняли, что мафии можно успешно противостоять с помощью закона, и начали оказывать ей противодействие, с которым «Черная рука» не справилась – еще до введения в США «сухого закона» (1919) эта организация была практически ликвидирована.
В сезоне 1910 года в «Метрополитен-опере» у Карузо было немало новых партнеров. Так, одним из них стал бас Андреа (Андрес) де Сегурола, с которым у тенора установились очень близкие отношения и который написал впоследствии интересные воспоминания о своем великом друге.
После обычного весеннего турне было запланировано важное событие: Джулио Гатти-Казацца и Артуро Тосканини организовали первые международные гастроли «Метрополитен-оперы». Труппа готовилась представить несколько спектаклей в Париже. К этому времени имя Карузо стало своеобразной эмблемой, главным символом театра, так что вопрос о его участии практически не обсуждался. Гастроли должны были начаться в середине мая. Незадолго до этого в Париж приехала мисс Сайер с Энрико Карузо-младшим. Тенор был очень рад «досрочной» встрече с сыном.
Мальчик был окружен вниманием со всех сторон. Его огорчало, правда, что в парке французские дети не стали с ним играть, так как он не говорил по-французски. Зато было множество других интересных встреч. Энрико Карузо-младший вспоминал, что они с отцом посетили Сару Бернар, которая была тронута вниманием великого тенора и встретила их очень гостеприимно. Большое впечатление на ребенка произвел визит к красавице Джеральдине Фаррар. Идя к ней в гости, Карузо взял с собой сына для того, как тот считает, чтобы не компрометировать примадонну, ибо ходили упорные слухи о весьма близких отношениях сопрано и тенора.
В Париже была организована подписка на все шесть спектаклей. Это была сознательная финансовая политика «Метрополитен-оперы». Связана она была с тем, что публика в основном желала слушать Карузо и не очень хотела идти на поздние оперы Верди. Администрацией театра было предусмотрено, что, например, покупая билеты на «Аиду» с Карузо, зрители получали возможность послушать еще и «Отелло». Так, нельзя было послушать «Паяцев», не сходив предварительно на «Фальстафа».
В итоге финансовый успех гастролей получился весьма внушительным. Но этот успех стоил немало для Карузо. Он выступил шесть раз за восемь дней и был крайне изнурен. Доктора тщетно требовали, чтобы он поберег голос.
«Душа Карузо была под стать его великому голосу, – писал устроитель этих гастролей, парижский антрепренер Габриэль Астрюк. – 18 мая, за три дня до открытия сезона, он принял приглашение выступить в концерте в „Трокадеро“, принеся таким образом различным благотворительным комитетам выручку в 150 тысяч франков. Мало того, он еще вернул присланный ему чек на 10 тысяч франков – свой личный гонорар. А 19 июня, уже после закрытия сезона, в ходе грандиозного гала-концерта в „Опера“ он спел III акт „Богемы“ с Фаррар и Скотти и финальную сцену из „Фауста“ с Фаррар и Де Сегуролой. Этот вечер, организованный Тосканини в помощь семьям военных моряков с недавно затонувшей субмарины „Плювиоз“ [299]299
26 мая 1910 года французская подводная лодка «Плювиоз» столкнулась с паромом «Па-де-Кале», пересекавшим Ла-Манш. Погибли все 27 моряков. Паром получил сильные повреждения и вынужден был вернуться в порт. Субмарину позднее удалось поднять. Морякам устроили торжественные похороны. По просьбе президента Франции был организован благотворительный концерт в помощь семьям погибших, в котором участвовали ведущие музыканты Европы.
[Закрыть], собрал 185 тысяч франков. Важно подчеркнуть, что для Карузо это было пятое выступление за шесть последних дней!» [300]300
Ильин Ю., Михеев С. Великий Карузо. С. 135–136.
[Закрыть]
В Париже Карузо впервые выступил с Лукрецией Бори – во французской премьере «Манон Леско» Дж. Пуччини. Вскоре испанская сопрано, чьим предком была знаменитая Лукреция Борджа, стала для Энрико одной из наиболее частых и любимых партнерш по сцене.
По окончании парижских гастролей Карузо со своей неизменной свитой отправился на родину. Летом 1910 года во многих провинциях Италии бушевала сильная эпидемия холеры, поэтому Карузо с семьей поехал в Римини, куда болезнь не успела добраться. Там он арендовал неподалеку от моря виллу.
Четвертого июля, в День независимости США, Карузо в знак уважения к этой стране устроил большой званый обед для друзей и знакомых. Семейный пикник с фейерверками – обычные атрибуты этого праздника в Америке, поэтому не удивительно, что Карузо решил последовать традиции и запланировал салют из разноцветных ракет, приобретенных за немалые деньги.
Фейерверк получился на славу, гости были в восторге. Однако во время последних залпов подул довольно сильный ветер. Какую-то ракету отнесло к пляжу, и она упала на крышу одного из домиков, где отдыхали туристы. Начался пожар, вскоре охвативший все строение. Пламя, раздуваемое ветром, перекидывалось с одной постройки на другую. Через несколько минут все пляжные домики были охвачены огнем. Гости бросились тушить пожар, но, несмотря на все усилия, более ста домиков сгорели дотла. Вдоль пляжа тянулась полоса черного дыма, сквозь который проступали обгоревшие балки. За ущерб, нанесенный курорту, Карузо вынужден был заплатить огромную сумму.
На отдыхе Энрико с увлечением играл с младшим сыном. Тот навсегда запомнил, как отец построил из песка гору, сделал наверху кратер и сказал ему с торжественным видом:
– Это Везувий!
Карузо с удовольствием лепил из песка Нептуна, окруженного морскими коньками, драконов и дельфинов. Фигуры были такие интересные, что полюбоваться на его работу приходили отдыхающие. Все поражались разностороннему таланту самого известного в мире певца.
Энрико Карузо-младший вспоминал, что именно во время этих каникул он, наконец, осознал, что является сыном великого человека. Его отцу устраивали овации и оказывали знаки внимания, которых, возможно, не удостаивались даже члены королевских династий. Все вокруг старались чем-нибудь угодить любимому тенору, сделать ему что-нибудь приятное.
После отдыха Карузо отправился в турне по Бельгии и Германии. В Гамбурге спектаклями дирижировал молодой Отто Клемперер, который спустя пятьдесят лет вспоминал: «Карузо был очень музыкальным человеком, который органично вписывался в любой ансамбль, не стараясь демонстрировать замашки солиста и выделиться любой ценой среди остальных партнеров» [301]301
Klemperer О. Minor Recollections. London, 1964. P. 67.
[Закрыть] .
«В Германии певец очень полюбил маэстро Лео Блеха – маленького ассистента управляющего труппой, по-прусски пунктуального до мелочей, самодержца репетиций. Однажды после репетиционного прогона целого акта оперы Блех заявил, что необходимо еще раз повторить весь акт. Эмиль Леднер – управляющий труппой – обеспокоенно посмотрел на гастролера. Тенор уже много и добросовестно поработал в тот день и, наверное, устал. Возможно, думал Леднер, он сейчас взорвется, последует извержение Везувия. Но Карузо лишь ласково улыбнулся маленькому пруссаку и произнес:
– Так велел король.
Он снова прорепетировал весь акт без малейшего неудовольствия» [302]302
Ибарра Т. Энрико Карузо. С. 56.
[Закрыть] .
На европейских гастролях этого года тенора буквально преследовали несчастные случаи. 4 октября, во время представления «Кармен» во Франкфурте, Энрико неудачно рухнул на сцену рядом с «мертвой» цыганкой и сильно повредил колено. А 11 октября в Мюнхене, в Германии, во время спектакля «Богема» Карузо был сбит с ног упавшей декорацией и получил сильный удар по голове. В течение двадцати минут он оставался без сознания, в то время как администраторы, партнеры и врачи тщетно пытались помочь ему. Наконец он пришел в себя, попытался улыбнуться и сказал, указывая на затылок: «Testa dura» («Крепкая башка»). Предложения прекратить спектакль или послать за другим тенором, чтобы закончить его, певец отверг напрочь и заявил, что будет петь. Тогда немедленно сделали так, чтобы он мог все время сидеть у постели умирающей Мими (оставалась несыгранной последняя сцена) вместо того, чтобы метаться в отчаянии, как это было предусмотрено в постановке. Все были как на иголках, но Карузо выдержал испытание, хотя это стоило ему немалых усилий. Видно было, как пот струился по его лицу. Тенор же был убежден, что тут не обошлось без вмешательства «Черной руки». Он был настолько уверен в этом, что в течение некоторого времени, выступая в «Тоске», требовал тщательного осмотра ружей, с которыми выходили статисты, боясь, как бы в них не оказалось настоящей пули [303]303
Ибарра Т. Энрико Карузо. С. 65.
[Закрыть] .
Однако травмы были компенсированы и приятными событиями. Так, 22 октября 1910 года Карузо пел в Потсдаме по случаю дня рождения императрицы (ей исполнилось 52 года) во дворце кайзера Вильгельма, после чего немецкий император пожаловал тенору звание каммерзингера и наговорил ему множество восторженных слов [304]304
После начала войны доброе отношение кайзера к Карузо доставит последнему немало неприятностей.
[Закрыть].
Что касается голоса Карузо, то критики находили его в блестящей форме, правда, отмечали, что его тембр стал заметно «темнее». В этом смысле показателен эпизод, о котором позднее сам певец рассказывал: «После моего первого появления в „Аиде“ один из моих друзей передал мне диалог двух дам, свидетелем которого он невольно стал:
– Почему его называют тенором? Его голос – настоящий баритон!
После моего следующего выступления, в „Кармен“, дискуссия продолжилась. Дамы согласились, что, возможно, они ошиблись во время того спектакля. Но когда был представлен „Любовный напиток“, мои критики не могли не согласиться, что я – настоящий тенор. Объясняя это мнимое недоразумение, могу сказать, что я каждый раз использую разные краски для создания образов – в зависимости от того, является ли партия лирической или драматической. Радамес – роль, которая требует сильного и темного звучания голоса, в то время как Неморино – красок прямо противоположных» [305]305
Key P. V. R., Zirato В. Enrico Caruso: A Biography. P. 281.
[Закрыть] .
Великая немецкая певица Лотта Леманн была еще совсем юной, когда Карузо выступал в Германии. «Она услышала его впервые в партии Хозе. Тогда публика боялась перевести дыхание, чтобы не нарушить очарования. В Гамбурге Леман должна была петь в „Орфее“ Глюка, шедшем вместе с „Паяцами“ с участием Энрико. Карузо, всегда начинавший рано гримироваться, услышал из-за кулис ее пение. Когда Леманн ушла со сцены, он поспешил к ней, восклицая:
– Браво! Браво! Какой прекрасный голос! Это настоящий итальянский голос!
Это, безусловно, была очень высокая похвала. Леманн светилась от радости. Тогда она только начинала свою певческую деятельность. На следующий день она была приглашена на обед, дававшийся в честь Карузо.
Леманн сидела напротив хозяина. Карузо, утомленный пением, говорил мало. Чувствовалось, что он устал. Но, когда Лотта робко протянула через стол открытку с его фотографией и попросила автограф, певец дружелюбно улыбнулся, спросил ее адрес, записал его, спрятал открытку в карман, а затем взял со стола меню, нарисовал карикатуру на себя, расписался и вручил рисунок певице. На следующий день она получила большую фотографию с дарственной надписью» [306]306
Ибарра Т. Энрико Карузо. С. 65–66.
[Закрыть] .
