Текст книги "Карузо"
Автор книги: Алексей Булыгин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
Был отремонтирован каменный забор, а сверху разбросано битое стекло.
Печалило Карузо и то, что отец и мачеха наотрез отказывались покинуть Неаполь и переехать в его роскошную виллу. Они были вполне довольны жизнью в новой квартире, которую Энрико им купил. Марчеллино, естественно, очень гордился сыном. Он с торжественным видом зачитывал знакомым выдержки из газет, в которых обсуждалось все связанное с Энрико: какие он делал покупки, с кем встречался, сколько зарабатывает, какая у него диета и кто в друзьях. Хотя в глубине души по-прежнему не верил, что за одно выступление, например, в частном концерте сын мог получать до 2500 долларов…
Желая отвлечь Аду от мрачных мыслей, Карузо позволял ей делать на вилле все, что той хотелось. Он купил ей автомобиль и нанял личного водителя, позволил Аде завести целый зверинец из собак и птиц. Для ухода за младшим сыном Энрико пригласил гувернантку-англичанку, мисс Луизу Сайер.
На первый взгляд Ада вела роскошный образ жизни. Она была спутницей лучшего тенора мира, могла позволить себе любые драгоценности и потребовать исполнения любого каприза. С чисто формальной точки зрения, она в этом плане была куда более «удачна», чем, например, жена Пуччини, которой брак не принес ни ощущения счастья, ни стабильности. Несмотря на сахарный диабет, композитор выглядел прекрасно. Женщины, привлеченные его обаянием и всемирной славой, сходили по нему с ума и стремились к близости. В результате у синьоры Эльвиры развился бред ревности: она могла наброситься с зонтиком на какую-нибудь молодую артистку, если ей казалось, что муж проявляет к той интерес. По слухам, доходило даже до того, что, когда Пуччини нужно было встречаться с певицами для разучивания партий, она подмешивала ему в напитки средство для ослабления мужской силы.
Карузо хохотал над подобными историями и наслаждался чувством собственного превосходства. Он был уверен, что ни мимолетные романы, ни история с Риной не смогут нарушить благополучия его личной жизни. У Ады, однако, все сильнее зрела обида, подогреваемая регулярно появлявшимися в прессе историями, связанными с Карузо. Например, она была крайне уязвлена, когда в американских газетах обсуждался такой эпизод: на одном из спектаклей «Тоски» Энрико поцеловал сопрано Эмму Имс с реализмом, явно превосходящим театральные каноны. Ада иногда взрывалась, устраивала бурные сцены ревности, но Карузо не принимал их близко к сердцу, считая их всего лишь подтверждением ее любви. Однако в случае с Риной Энрико явно недооценил степень обиды своей спутницы. Она чувствовала себя настолько оскорбленной, что категорически отказалась ехать с Карузо в Нью-Йорк. Впервые за время совместной жизни Энрико и Ада расставались более чем на полгода. Карузо не очень переживал по этому поводу. Возможно, он надеялся, что, соскучившись, Ада его простит. Кроме того, он тщательно готовился к европейским гастролям, которые должны были начаться спектаклем «Риголетто» в Вене, где ему устроил ангажемент Вальтер Мокки.
Перед дебютом в столице Австро-Венгрии Карузо волновался. Во-первых, из-за того, как его встретит в музыкальной столице Европы изысканная венская публика. Во-вторых, беспокоило то, что вместе с тенором в Вене дебютировал Титта Руффо, слухи о триумфах которого будоражили мир, а роль Риголетто считалась одной из его недосягаемых вершин. Например, на протяжении целого сезона взыскательнейшая миланская публика наотрез отказывалась видеть в этой роли кого-либо другого, а ведь это было время, когда на сцене театра выступала целая плеяда блестящих баритонов! Карузо понимал, что нужно было во что бы то ни стало если не превзойти его, то хотя бы не стушеваться на фоне этого вокального монстра.
Венцы с нетерпением ожидали первого появления в их городе двух певцов, о которых уже ходили легенды. Билеты в Венскую оперу на 6 октября 1906 года были распроданы задолго до спектакля, хотя стоили неимоверно дорого. Как только Карузо и Руффо оказались в городе, их окружили репортеры, которые с этого момента освещали буквально каждый их шаг. На спектакле должен был собраться весь венский бомонд.
Карузо и Титта Руффо приехали в театр в закрытом экипаже около шести вечера. Оба очень нервничали. Однако все прошло даже лучше, чем они надеялись. Правда, Зельма Курц, исполнявшая роль Джильды, поначалу не очень уверенно интонировала, но потом, успокоившись, обрела обычную прекрасную форму. Карузо произвел самое благоприятное впечатление. Но «Риголетто» – это опера в первую очередь для баритона, и подлинным героем вечера стал все-таки Титта Руффо. Когда упал занавес, зал буквально сошел с ума: аплодисменты, рев, крики, топот, казалось, никогда не закончатся. Занавес поднимался вновь и вновь. Это был триумф, какого давно не видела Венская опера. Руффо тем же вечером вынужден был мчаться в Милан для участия в опере Р. Леонкавалло «Заза», а Карузо на следующее утро сообщили, что император Франц Иосиф присвоил ему звание каммерзингера. С 1883 года ни один певец не получал этот титул после одного-единственного выступления на сцене Венской оперы!
После сенсационного дебюта в Вене Карузо отправился в Берлин. На первом спектакле «Кармен» в антракте к нему в гримуборную зашел кайзер Вильгельм II, который выразил тенору свое восхищение. После ухода императора произошел забавный эпизод. Энрико, взволнованный только что состоявшейся беседой, закурил. Однако к нему тут же подскочил пожарный и потребовал немедленно погасить сигарету. Тенор отказался. Тогда был срочно вызван менеджер, который подтвердил, что курение в театре запрещено для всех без исключения. Карузо взорвался и сказал, что в таком случае он не выйдет больше на сцену и вообще уйдет из театра. Назревал скандал. Однако помощник режиссера нашел компромисс, предложив пожарному следовать за Карузо с ведром воды, в которое тот будет стряхивать пепел и бросать окурки.
Из Берлина Карузо отправился в Париж, где 25 октября 1906 года вместе с Эммой Кальве принял участие в грандиозном благотворительном концерте, организованном знаменитым актером и теоретиком театра Констаном Кокленом на открытой площадке «Трокадеро», вмещавшей более пяти тысяч человек. В итоге была собрана такая значительная сумма, что благодарный Коклен, использовав свое влияние на президента Франции, добился того, что Карузо стал кавалером ордена Почетного легиона.
В прекрасном настроении Энрико отправился в Нью-Йорк, никоим образом не предполагая, какой неприятный сюрприз ему приготовила судьба.
…Многие важные события начинаются с какого-нибудь неприметного эпизода. Один из таких, по сути – курьез, не заслуживавший, казалось бы, даже внимания, едва не поставил под угрозу всю американскую карьеру Карузо.
В пятницу 16 ноября 1906 года, незадолго до открытия сезона в «Метрополитен-опере», Карузо, прогуливаясь в Центральном парке, остановился перед клеткой с обезьяной по кличке Ноко. Он строил обезьяне гримасы, хохотал над ее ужимками, от души веселился. Как вдруг стоявшая рядом с ним женщина истошно закричала и стала звать на помощь. Подбежавшему полицейскому она заявила, что этот господин – указала она на Карузо – прикасался сквозь одежду к интимным местам ее тела. Полицейский, которого звали Джеймс Кейн, после недолгого разговора, в результате которого оба не поняли друг друга, так как Карузо еще плохо понимал по-английски, арестовал великого тенора за «сексуальные домогательства», как мы бы сейчас сказали, и отвез в полицейский участок.
Сам Карузо категорически отметал всякую мысль о какой бы то ни было своей вине, и в этом, похоже, с ним нужно согласиться. Сразу же возникшая версия, что тенор оказался жертвой спланированного сговора, нуждается в уточнении: если сговор и был, то он не был изначально направлен против Энрико. Последующее расследование, предпринятое после суда энтузиастами-журналистами, привело к неожиданным результатам: случалось, что полицейские выглядывали респектабельных господ, которые оказывались в непосредственной близости от женщин. Те по предварительной договоренности с полицией начинали кричать и звать на помощь. Полицейские, разумеется, бросались «защищать несчастных» и предлагали за некоторую сумму «уладить» инцидент на месте. Вероятнее всего именно это тогда и произошло. Но беда заключалась в том, что Карузо плохо понимал по-английски и знал на этом языке лишь самые общие фразы, которые, естественно, никак не пересекались с теми, какие он мог тогда услышать от Кейна. Он растерялся и не понял, что от него хотят. Так что полицейскому ничего не оставалось, как отправить «господина» в участок, а потом на суде придумывать «мотивировки» своего поступка. В пользу этой версии говорит и то, что полицейского, арестовавшего Карузо, примерно через год уличили в лжесвидетельстве и уволили со службы.
Но все это стало известно позже. Во многих газетах тех дней Карузо совершенно недвусмысленно представляли эдаким похотливым чудовищем из полудикой страны, набросившимся на «цивилизованную» гражданку Америки. У такого взгляда была своя «история». Дело в том, что еще с самого начала колонизации континента «коренные» американцы – англосаксонские протестанты – обвиняли во всех бедах страны именно эмигрантов из других стран, представляя их как угрозу обществу. Эти страхи поддерживались «академическими» авторами, которые сваливали ответственность за все проблемы Америки на «иностранцев», под которыми в разные периоды понимались ирландцы, евреи, поляки, японцы, китайцы… Большинство иммигрантских групп Америки испытали на себе действие этого стереотипа. С середины XIX века, когда началась массовая миграция итальянцев, они были немедленно охарактеризованы как низменные люди, с неразвитой нравственностью, склонные от природы к преступной деятельности, и именно на них были перенесены все фобии «цивилизованного» общества США. За итальянцами прочно закрепилось клеймо потомственных преступников, склонных везде создавать мафиозные организации. Справедливости ради, надо отметить, что, действительно, итальянская мафия была очень развита в Америке и представляла собой немалую социальную проблему. Естественно, Карузо к ней никакого отношения не имел – более того, впоследствии он выдержал несколько жестоких сражений с одной из группировок – организацией «Черная рука».
Нет сомнений, что все обвинения прессы в адрес Энрико были поклепом. Несмотря на многочисленные романы, Карузо прекрасно умел держать себя в руках и никогда не выносил легкие интриги на всеобщее обозрение. Ведь он ощущал себя мужем Ады и прекрасно понимал, как сильно может ее травмировать просочившаяся в газеты информация о его «подвигах». Тем более старался быть осторожным после того, как Ада узнала о его романе с Риной. Энрико, безусловно, был крайне заинтересован в том, чтобы в прессе не было ни малейшего намека на какие-либо его связи с женщинами. Так что, возвращаясь к эпизоду у обезьянника, можно быть уверенным в одном: у певца и в мыслях не было как-то обидеть стоявшую рядом незнакомую даму или завязать с ней «отношения». Единственная проблема с женщинами, которую имел Карузо, так это переизбыток внимания с их стороны. Его голос и всесветная слава притягивали поклонниц словно магнитом, и Энрико обладал почти неограниченными возможностями выбора женщин из самых разных социальных слоев, включая высшие аристократические круги. Каждый день он получал письма с содержанием, совершенно аналогичным приводимому корреспондентом одного из журналов того времени. Знаменитый русский тенор Дмитрий Смирнов показал репортеру целую кипу писем поклонниц, одна из которых признавалась певцу: «Я потеряла все свои умственные способности, извините мою невменяемость. Вы – звезда, и я боюсь Вас, но не могу отделаться от чар Вашего голоса…» Другая пишет: «Мне 17 лет, я – стройная, красивая брюнетка, обожаю Вас – Ваш дивный голос, Вашу изящную красоту. Скажите одно слово, и я вся Вам отдамся…» Третья: «На днях я выхожу замуж, но прежде хочу видеть Вас наедине. Назначьте свидание, умоляю Вас. Вы – мой бог, Вам я хочу принести в жертву то, что иначе пришлось бы отдать простому смертному» [224]224
Театр и спорт. 1911. Март– апрель. Цит. по: Дмитрий Алексеевич Смирнов. СПб., 2008. С. 201.
[Закрыть] .
Подобные предложения шли нескончаемым потоком, и если бы захотел, Карузо всегда мог ответить согласием.
Учитывая все эти обстоятельства, можно понять, насколько ошеломили тенора последовавшие за эпизодом у обезьянника события. Ощущая (и совершенно справедливо) себя одним из наиболее известных в мире людей, достигнув уровня, когда могущественные властители Европы и Америки делают ему комплименты и общаются на равных, Карузо никак не мог представить, что он может оказаться в полицейском участке, словно какой-нибудь уголовник или бродяга. Тем не менее именно это и произошло. От клетки с обезьяной Энрико доставили в другую клетку. «Как всякий неаполитанец, панически боящийся полиции… Карузо в участке пришел в совершенно невменяемое состояние: клялся и божился в своей невиновности, просил отпустить его и даже пытался стать на колени, а когда его мольбы не возымели действия – ударился в буйство. Понадобились немалые усилия двух дюжих полисменов, чтобы скрутить его и водворить в карцер» [225]225
Ильин Ю., Михеев С. Великий Карузо. С. 118.
[Закрыть] .
Из полицейского участка Энрико написал одному из друзей, Джону Виафоре, записку с отчаянной просьбой вызволить его из ада, в котором он оказался. Тот связался с дирекцией «Метрополитен-оперы», после чего в участок немедленно примчался Генрих Конрид, который внес залог и отвез почти невменяемого тенора в гостиницу, где по настоянию директора Карузо немедленно заявил протест против действий полиции.
Однако было поздно. История просочилась в прессу и стала сенсацией, вынесенной на первые страницы едва ли не всех газет мира. Тщетно пытался Конрид выступить с официальным опровержением виновности тенора. Разразился скандал, доставивший Карузо уйму неприятностей.
Газеты подробно обсуждали этот эпизод, придумывая зачастую все новые и новые «подробности» и рассуждая на все более и более «общие» темы. На двух континентах оценки произошедшего были прямо противоположными. Так, европейская пресса по большей части негодовала по поводу произвола, творимого американскими полицейскими; мнение американских газетчиков имели широкий диапазон – от резкого осуждения тенора до мягкой иронии. Так, «Музыкальный курьер» предлагал пари – тысяча к одному, что муфта в «Богеме», которую Мюзетта вручает Мими, сделана из обезьяньего меха. Хотя целью сарказма был не Карузо, а пуританские нравы самой Америки, эта шутка сильно задела Энрико, как и вообще вся «обезьянья» тема, которая приводила его буквально в бешенство.
Друзья, как могли, поддерживали Карузо. Ему нескончаемой чередой шли письма и телеграммы с самыми добрыми словами, в которых звучал совет не обращать внимания на шумиху – в частности, об этом писали Пуччини и Жан де Решке. Однако были и довольно неприятные отклики. Так, в одном из интервью очень зло пошутил по поводу злосчастного эпизода Алессандро Бончи, что, естественно, еще более ухудшило и так не очень-то доброе к нему отношение со стороны Карузо.
Хотя Энрико удалось достаточно быстро убедить окружающих в своей невиновности, он все же был сильно обеспокоен тем, как мог отразиться этот инцидент на его американской карьере, и очень нервничал перед первой «Богемой», в которой должен был появиться в «Метрополитен-опере». Опасался, что на спектакле будет организована какая-нибудь акция против него – ведь в газеты приходили письма граждан, возмущенных «развращенностью» тенора и требовавших срочно принять в отношении него какие-либо меры.
Ко всему прочему, этот эпизод дал выход настроениям той части общества, которая была обеспокоена тем, что «иностранцы» (это в многонациональной Америке-то!) бродят по городу и готовы буквально наброситься на невинных беззащитных женщин (подобные эпизоды действительно были, но, разумеется, Карузо не имел к ним ни малейшего отношения).
Были еще три причины, в связи с которыми тенора могли считать виновным в том, что ему инкриминировалось. Первая – это высокий социальный статус Карузо. Наивные обыватели полагали, что если человека, которого терпеливо дожидается, чтобы пожать руку, президент Рузвельт, которого осыпают наградами европейские монархи, тащит в камеру обычный полицейский, значит, на то действительно есть основания – ведь не бродяга он какой-нибудь, чтобы оказаться в подобном положении и попасть в участок ни за что! Вторая причина – обычные зависть и злорадство. Толпе всегда приятно видеть низверженного кумира, почувствовать хоть на миг свое превосходство над ним. И третья – так называемые «демократические» настроения. Этот эпизод был на руку тем, кто декларировал превосходство американской «демократической» системы: вот, смотрите, в нашей стране все равны перед законом; важно не то, какое положение человек занимает в обществе, а то, что он делает и как поступает; наказание у нас неизбежно для всех, если провинился, и из этого правила нет исключений!
Последнее мнение, кстати, Карузо вполне определенно прокомментировал. 20 ноября, за неделю до открытия сезона «Метрополитен-оперы», в перерыве репетиции некий репортер умудрился взять у Карузо интервью, в котором не преминул задать несколько вопросов о том злополучном инциденте. Карузо взорвался. По словам журналиста, «тенор наговорил множество нелестных слов о государственной и юридической системе Америки, которая позволяет известному – даже всемирно известному человеку получать оскорбления, после которых его, как уголовника, на глазах у всех бросают в клетку – и это всего лишь из-за неподтвержденных обвинений какой-то пожилой некрасивой дамы!» [226]226
Daily Telegraph, 20 November 1906.
[Закрыть] .
Вопрос, сможет ли Карузо продолжать карьеру в Америке, должен был решиться на его первом в сезоне выступлении. Партнершей должна была стать красавица Джеральдина Фарpap, которая дебютировала в «Метрополитен-опере» после пяти триумфальных лет выступлений в Королевской опере Берлина (в очередь с ней должна была петь еще более знаменитая красавица – Лина Кавальери). Однако в связи со скандалом было решено, что тенор не будет участвовать в открытии сезона и появится на сцене в следующем спектакле – с Марчеллой Зембрих. За семнадцать лет выступлений Карузо в «Метрополитен-опере» этот сезон стал единственным, когда он не участвовал в его открытии [227]227
В итоге сезон открылся 26 ноября 1906 года оперой Ш. Гуно «Ромео и Джульетта», в которой состоялся американский дебют Фаррар. Певица выступила с блеском, после чего многие годы была одной из ведущих солисток труппы «Метрополитен».
[Закрыть].
Первого появления Карузо на сцене ожидали с огромным нетерпением. Цены были взвинчены, спекулянты перепродавали билеты втридорога. Всем не терпелось стать очевидцем сенсации – возможного провала «короля теноров». Правда, обнадеживало то, как прошла генеральная репетиция, о которой много позднее рассказала в мемуарах Лина Кавальери. Напомним, что в то время на генеральную репетицию допускалась публика и зал обычно был переполнен. Естественно, ни о каком «пении вполголоса», которое тенор позволял себе обычно на репетициях, речи не шло. «Помню, как бледен был Карузо, когда нужно было начинать арию „Холодная ручонка“, – пишет Кавальери. – Я сегодня еще чувствую его руку, которая была куда холоднее моей и гораздо больше дрожала. Не знаю, то ли волнение и страх удесятерили в тот вечер его вокальные и актерские средства, то ли переживание роли, которой он был поглощен, придало его удивительному голосу тепло и необычайную искренность, но я отчетливо помню, что пел он так, как не пел никогда, и что, заканчивая эту арию, он подал последнюю ее фразу – „Я вас прошу“ – так удрученно, так убито, что публика, как безумная, повскакивала с мест и раздались оглушительные овации. Они вспыхнули стихийно, от души и вынесли общественный приговор и инциденту в обезьяннике, и сомнениям, терзавшим великого неаполитанца. Я начала свое „Да, зовут меня Мими“, взглянула на Карузо – глаза его были полны слез. Он, не стесняясь, дал волю нервам. Он плакал, как ребенок: Нью-Йорк все еще был с ним, предлагая ему себя от всей души…» [228]228
Ильин Ю., Михеев С. Великий Карузо. С. 118–119.
[Закрыть]
Тем не менее перед премьерой в театре царила очень напряженная атмосфера. В зале находились двадцать пять переодетых в штатское полицейских – для предотвращения возможных провокаций. Когда занавес поднялся, Карузо стоял спиной к публике, в соответствии с замыслом постановщика смотря на декоративные крыши домов. Увидев Энрико, публика устроила такую овацию, что спектакль вынуждены были на несколько минут приостановить. Когда тенор повернулся, было видно, что он весь в слезах. Первые фразы он пропел неуверенно, едва сдерживая рыдания. Однако певец быстро взял себя в руки – сказался огромный сценический опыт, – и первый акт закончился невероятным триумфом. Карузо и Зембрих вызывали восемь раз. При каждом вызове певица, славившаяся удивительной добротой, деликатностью и благородством, понимая, что творится в душе тенора, пыталась оставить его одного у занавеса, чтобы он мог насладиться триумфом, но Карузо буквально впился в рукав ее платья и никак не хотел его отпускать. Наконец на девятом вызове Зембрих смогла освободиться и с улыбкой ушла за кулисы, дав Карузо почувствовать всю поддержку, которую ему оказала публика Нью-Йорка. Когда по окончании спектакля вновь поднялся занавес, Карузо стоял у окна в глубине сцены спиной к залу. Аплодисменты вспыхнули с новой силой, и «Карузо обернулся, лицо его выражало сильнейшее волнение. Поклонившись, он вновь отошел к окну. Тогда аплодисменты переросли в овацию…» [229]229
Reuter’s Special Service, published in a London newspaper on 29 November 1906.
[Закрыть]
«Карузо плакал, как ребенок. Корреспонденту он сказал:
– Мне очень нужна была эта поддержка. За минувшие дни мои нервы были полностью измотаны. Я бесконечно благодарен нью-йоркской публике за доброту, которую она ко мне проявила, и всегда буду о ней помнить. Теперь я чувствую себя по-настоящему защищенным» [230]230
Reuter’s Special Service…
[Закрыть] .
Тем временем по заявлению Ханны Грэм начались судебные заседания, которые стали первым в XX веке громким процессом против знаменитости столь высокого уровня. Ни на одно из них заявительница не пришла. Более того, выяснилось, что по указанному адресу никакая Ханна Грэм не проживает. Правда, журналисты нашли какую-то даму, которая утверждала, что именно она та самая обиженная тенором женщина. Было проведено расследование, но результатов оно не дало – вскоре стало очевидно, что это была очередная авантюристка.
Может показаться странным, что суд вообще состоялся – ведь «потерпевшая» так ни разу и не дала о себе знать. Таким образом, обвинение базировалось на показаниях всего-навсего одного человека – полицейского Кейна. Тот рассказывал, что арестованный им господин приставал не к одной женщине, а к пяти или шести, переходя от одной к другой и «давая волю рукам». Когда его спросили – почему же он за этим так долго наблюдал и не предупредил потенциальных жертв, сразу не бросившись на помощь, он ответил, что ждал подходящего момента. В показаниях Кейна был еще один крайне настораживающий момент. Он говорил, что когда бросился защищать «Ханну Грэм», та была вместе с ребенком лет трех-четырех. Однако, когда все вместе ехали в участок, ребенка с ней не было. Спрашивается, как могла женщина оставить малыша одного в парке у клетки с обезьяной?
У обвинения был всего один свидетель, Джереми Мак-Карти, да и тот оказался тунеядцем, выгнанным с последней работы за воровство. После ряда вопросов адвокатов тенора свидетель подозрительно быстро «засомневался» в точности своих показаний.
Карузо также нашел свидетеля – американского адвоката, в прошлом дипломата, немца по происхождению, Адольфа Данцингера. Тот заявил, что «он был у обезьянника в то же самое время, что и синьор Карузо, и не видел, что Карузо говорил с кем-то или подходил к кому-либо. Ни одна женщина не разговаривала с синьором Карузо и не ударяла его, что, как утверждала госпожа Грэм, она сделала в присутствии полицейского Кейна» [231]231
Daily Express, 23 November 1906.
[Закрыть] . Однако дипломат вынужден был признать, что он является одним из близких друзей Карузо, его показания суд счел не заслуживающими доверия, тем более Данцингер проговорился, что не подошел в тот момент к Энрико потому, что рядом с ним было несколько человек. Он решил, что Карузо общается с друзьями, и не захотел им мешать. Но это заявление противоречило его предыдущему утверждению, что тенор ни с кем не разговаривал.
Сам Карузо признался, что видел рядом с собой некую женщину. Она, по его словам, вела себя чересчур кокетливо, но он к ней не приближался и, соответственно, не мог прикасаться.
По итогам слушаний судья Бейкер Йорквильского полицейского суда признал Карузо виновным и приговорил к штрафу в 10 долларов – максимальной по тем временам сумме за подобные «нарушения». После оглашения приговора в зале раздались крики протеста. Апелляция, целью которой было, разумеется, сохранение не денег, а репутации, оказалась безрезультатной, и в мае 1907 года тенору штраф пришлось заплатить.
История у обезьянника была настолько раздута прессой – об этом писали едва ли не больше, чем о землетрясении в Сан-Франциско, – что в Европе удивлялись: столько шума из-за какого-то смешного случая! Даже если обвинения против Карузо и были справедливы, что большинство его близких отрицали напрочь, то стоило ли поднимать такой шум в международном масштабе? Прозвучала даже мысль, что этот эпизод был специально подстроен, дабы повысить популярность Карузо, что, конечно, было полной нелепостью – Карузо и так был невероятно популярен, а его расходы на адвокатов составили тысячи долларов! Наиболее проницательные из друзей Энрико полагали, что это была специально придуманная акция недоброжелателей. Узнав эту историю, Пуччини написал Сибилл Селлигман: «Вы уже в курсе, что пишут в газетах о Карузо? Уверен, что это провокация со стороны некоторых враждебно настроенных импресарио…» [232]232
Seligman Vincent. Puccini Among Friends. P. 97.
[Закрыть]
Однако вряд ли это была спланированная провокация – к таковой бы подготовились куда тщательнее, нашли бы какую-нибудь женщину, которая пришла бы в суд и со слезами на глазах поведала бы о своих «страданиях». «Ханна Грэм» не явилась, и исход суда не был определен изначально, как было бы при ином варианте. По всей видимости, вся эта история фатальным для тенора образом оказалась своеобразным катализатором определенных политических и общественных настроений, которые и выплеснулись в полной мере, как только представился подходящий случай.
В целом газетная шумиха имела негативные последствия для репутации Энрико. Слухи о его сексуальной распущенности не утихали долгие годы, даже после его смерти. Так, например, Марио дель Монако, сам, как уже говорилось, происходивший из рода Джакетти (и озвучивший главную роль в фильме 1951 года «Молодой Карузо»), в своей книге повторил слово в слово все обвинения, которые сыпались на его героя осенью 1906 года: «Все знали, что Карузо питал к женщинам непреодолимую слабость. Однажды в Нью-Йорке его даже арестовали в зоологическом саду, когда он, стоя возле клетки с обезьянами, не удержался и ущипнул какую-то смазливую незнакомку» [233]233
Марио дель Монако. Моя жизнь, мои успехи. С. 11.
[Закрыть] .
Учитывая сложнейшую ситуацию, в которой оказалась Ада Джакетти в связи с романом Энрико и ее сестры, можно представить, каково ей было следить по газетам за «обезьяньим процессом». Как сообщала 20 ноября 1906 года газета «Дейли телеграф», «тенор написал в Италию синьоре Карузо, советуя не обращать внимания на любые негативные отклики, связанные с этим инцидентом». Однако Ада ни минуты не сомневалась, что обвинения были справедливы и речь идет об очередной измене, хотя при этом и утверждала в беседе с репортерами, что полностью доверяет «мужу». В действительности у нее была тяжелейшая депрессия. В самом расцвете лет она пожертвовала оперной карьерой ради семьи, которая теперь разрушалась. Ее жизнь на роскошной вилле «Беллосгуардо» превратилась в кошмар. Впрочем, выход вскоре был найден…
А за океаном, в Нью-Йорке, разразился скандал: был брошен вызов безоговорочному первенству «Метрополитен-оперы», которая переживала кризис после ущерба, причиненного землетрясением в Сан-Франциско, когда были уничтожены декорации, костюмы, инструменты. Правда, у театра оставался «капитал», который давал возможность пережить любой кризис – это лучший на тот момент в мире состав оперной труппы, самой драгоценной «жемчужиной» которой был Энрико Карузо. Но именно в этом направлении и был нанесен неожиданный удар. У ведущего театра Америки появился конкурент. Возглавивший Манхэттенскую оперу Оскар Хаммерштайн решил собрать труппу, не уступавшую «метрополитеновской». Он съездил во Францию, где заключил контракты как с признанными, так и с начинающими «звездами»: Нелли Мельбой, Полиной Дональдой, Алессандро Бончи, Морисом Рено и др.
Сражение началось 3 декабря, через неделю после открытия сезона в «Метрополитен-опере», постановкой «Пуритан» В. Беллини с Бончи. После спектакля, естественно, начались сравнения двух трупп и их художественных возможностей. Критик «Нью-Йорк таймс» отмечал, что голос Карузо куда более богат красками и мощный, нежели голос Бончи (у Бончи голос действительно был небольшим). В то же время отмечалось, что Бончи более утончен, изящен, более художествен и обладает лучшим чувством вкуса, нежели Карузо. Энрико упрекали также в преувеличенности чувств, чрезмерном нагнетании эмоций [234]234
Scott Michael. The Great Caruso. P. 98–99.
[Закрыть] .
Между Карузо и Бончи отношения уже давно были напряженными. Энрико не скрывал презрительного отношения к нему как к человеку. С одной стороны, он мог не особо переживать – Бончи был певцом совсем другого амплуа, его голос был чисто лирическим и оставался таким, даже когда его обладатель переступил шестидесятилетний рубеж. У обоих теноров были разными и репертуар, и исполнительские манеры. Тем не менее Карузо приходил в бешенство, когда критики их сравнивали. Как человек неглупый, он не мог не сознавать, что доля правды в этих упреках присутствует. Но, надо отдать должное Энрико, его ответ на все претензии был наиболее адекватным из всех возможных: он продолжал размышлять над своими образами и постоянно их совершенствовал. Это он делал на протяжении всей своей недолгой жизни, причем каждая его новая роль все более приближалась к идеальной гармонии между композиторским замыслом и вокально-артистическим воплощением.
Редкий год у Карузо проходил без пополнения репертуара. Если посмотреть хронику его дебютов, то можно заметить, что исключениями были лишь пять лет: 1904, 1909, 1911, 1912 и 1913 годы. Так, например, в 1907 году он выступил в двух новых партиях: в роли Васко да Гамы в «Африканке» Дж. Мейербера и в роли Андре Шенье в одноименной опере У. Джордано. При этом тенор по-прежнему участвовал если не в мировых, то в региональных премьерах. 5 декабря 1906 года он с Линой Кавальери впервые представили американской публике «Федору». А 11 февраля 1907 года Карузо принял участие с Джеральдиной Фаррар и Антонио Скотти в первом американском показе «Мадам Баттерфляй», на котором присутствовал и автор оперы.
