Текст книги "Карузо"
Автор книги: Алексей Булыгин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)
Второй – это солидный, статный, увенчанный орденами и наградами «король теноров». Он выступает в лучших театрах и известен буквально всему миру. Монархи и президенты почитают за честь пожать ему руку. Красивейшие женщины всех сословий добиваются его внимания. Он неприступен и величествен. Своим невероятным по красоте и мощи голосом он управляет эмоциями людей, как полководец армиями. Он настоящий король, способный и на гнев, и на милость.
Его полную фигуру облегают изысканные одежды, которые смотрятся на нем так же естественно и элегантно, как и костюмы его многочисленных оперных персонажей – от бедного студента или деревенского паренька до герцога или библейского героя.
Всюду, куда он ни идет, его сопровождает свита. Антураж – американские небоскребы, роскошные апартаменты дорогих отелей, блестящие залы императорских дворцов… Звучат оперные арии, безукоризненно исполняемые на разных языках…
Со второй половины жизни Карузо оба эти образа были неотъемлемой частью его личности и составляли, можно сказать, ее «ядро». Став знаменитым певцом – подлинным королем оперной сцены, Энрико оставался экспансивным, веселым, проказливым неаполитанцем. Разумеется, с годами эта «проказливость» шла на убыль – особенно после душевной травмы, нанесенной бегством Ады Джакетти и мигренями, преследовавшими его во второй половине жизни. Но все равно – даже во время последнего в своей жизни путешествия – короткого плавания из Сорренто в Неаполь, за день до смерти, едва двигаясь от чудовищной боли, он еще мог шутить и развлекать находившихся на пароходике туристов.
Личность Карузо парадоксальным образом вмещает в себя противоположности. В нем уживались демократизм и надменность, преданность и изменчивость, сострадание и черствость, широта души и мелочность, деликатность и бесцеремонность. В круг его общения входили самые знаменитые артисты, музыканты, композиторы, но их обществу он предпочитал компании простых людей – как правило, соотечественников. Среди его друзей были как богатейшие, так и беднейшие (последние благодаря этой дружбе нередко довольно быстро оказывались в первой из этих категорий…). Он мог подарить возлюбленной очень дорогое бриллиантовое колье, но отказать сыну в покупке обычного велосипеда. Он мог объясняться женщине в любви, писать нежные письма, а потом бросить ее с оскорбительным равнодушием. Он мог широким жестом одарить малознакомого человека, но проявить удивительную скупость, давая расчет тому, кто был многие годы ему предан. Не случайно один из друзей Карузо, великий польский бас Адам Дидур, неизменно восторженно отзывался о Карузо как вокалисте, но был крайне критичен в оценке его человеческих качеств. Более всего это касалось самого близкого круга великого тенора. По словам Дидура, Карузо часто был высокомерен и пренебрежительно относился ко мнению друзей и коллег [25]25
Panek Waclaw. Kariery і legendy. Zbior 2. Warszawa, 1988. S. 82.
[Закрыть] . С другой стороны, все, кто знали Карузо, сходились на том, что дружба для него была священна, и он ради нее шел на жертвы – иногда неоправданные и рискованные. Еще одна черта – это чувство ответственности Энрико за судьбу близких людей, в число которых входили и родственники, и просто соотечественники. К этому можно добавить, что в профессиональной сфере Карузо был предельно честным и обязательным человеком. Его слово, скрепленное рукопожатием, значило столько же, сколько и подписанный контракт. Мало кто из певцов так серьезно относился к своей работе, как Энрико.
Жерар Боэ как-то заметил, что голос человека – это второе лицо. У Карузо голос был первым – и главным лицом. Все, что он ни делал в жизни, было подчинено голосу и пению. Он любил повторять, что не так сложно стать великим певцом, как удержаться на достигнутом уровне. Слава – это непрерывное усилие. Карузо на пределе своих возможностей пытался соответствовать тому уникальному статусу, который он приобрел, и достичь максимальных результатов в том деле, которым занимался. В этой связи важно помнить, что «красивая» жизнь оперной знаменитости имеет весьма прозаическую и лишенную всякой романтики оборотную сторону: это постоянные и утомительные переезды, меняющиеся гостиницы, вокальные упражнения, разучивание новых партий и музыкальных номеров, репетиции. Это существование со множеством ограничений: режим, непрестанное внимание к голосу, к условиям, которые могли бы на него повлиять – ведь незамеченный малейший сквозняк может привести певца к настоящей профессиональной катастрофе!
Карузо не получил никакого общего образования, и ни в коем случае его нельзя было отнести к «интеллектуалам». Его жена Дороти с гордостью сообщает, что Энрико владел шестью языками. Но даже на английском – втором для него по значимости после итальянского – он изъяснялся с трудом и редко понимал все, что ему говорили. Из других языков Карузо знал какие-то наиболее расхожие фразы. Но при этом на пластинках можно услышать, что он поет без акцента на трех.
Карузо собрал роскошную библиотеку, но читал лишь итальянские газеты. Он не был человеком «письменной» культуры. Любил писать родным открытки и письма – но это были эмоциональные простые слова, чуждые всякой риторики. В последние годы жизни он поручал отвечать на десятки и сотни получаемых в день писем секретарям и помощникам – Бруно Дзирато, Мимми, Дороти. Тенор давал указания, что, кому и насколько подробно написать, а тем оставалось лишь облечь все это в литературную форму. Ответы печатались на машинке, и Энрико их подписывал, как правило, не читая. Сохранилось огромное количество подобных писем, и можно лишь улыбнуться наивности некоторых биографов, которые их публикуют как плод авторского творчества Карузо. Так, в 1990 году неаполитанскими исследователями Гаргано и Чезарини был опубликован любопытный документ – письмо синьоре Эмилии Ниоле, учительнице Карузо, с которой он занимался в совсем еще юные годы. Российские биографы тенора, переведшие документ, предваряя его, торжественно «предоставляют слово главному свидетелю – самому Энрико Карузо». В огромном по объему письме в самых возвышенных выражениях красочно воссоздана история болезни Энрико, продемонстрирован подлинный образец риторики. Тут можно встретить изысканные обороты вроде: «Чтобы утихомирить эту боль, мне приходится распластываться на земле и ползать по ней, как змея, покуда мои сместившиеся жилы возвращаются на место»; «Жена хотела, чтобы я перестал петь, но я набычился и сказал „нет“, как папа Пий IX»; «Кровавая весть вспорхнула и полетела со скоростью двести миль в час, отчего в дверях моей артистической уборной стало появляться множество сокрушенных, опрокинутых лиц»… [26]26
Ильин Ю., Михеев С. Великий Карузо. СПб.: Глаголъ, 1995. С. 228–233.
[Закрыть] Разумеется, Карузо не мог написать ничего подобного. Витиеватость, изящные культурные сравнения и риторические фигуры – абсолютно чужды стилю Энрико, и это нужно постоянно иметь в виду, когда сталкиваешься с какими-нибудь документами, им подписанными. Но Карузо отнюдь не возражал, чтобы в столь виртуозную по стилю форму облекали реальные события и собственные размышления, о которых его близкие, безусловно, знали [27]27
Как мне кажется, это письмо написано Энрико Карузо-младшим. Бруно Дзирато, секретарь тенора, был очень загружен работой и вряд ли смог уделить столько внимания совершенно постороннему человеку.
[Закрыть]. Поверить, что подобное мог написать сам тенор – это вновь поддаться обаянию мифа о «Великом Карузо».
В числе подобных мифов и то, что Карузо, если бы не пел, мог бы достичь равновеликих успехов в иных областях искусства. Так, современный исследователь пишет, что великий тенор, ко всему прочему, «был талантливейшим художником-карикатуристом и скульптором, конкурировать с которым из непрофессионалов и певцов мог только Федор Иванович Шаляпин, сочинял стихи и музыку» [28]28
Мальков М. П. Достойный своего великого таланта // Энрико Карузо на сцене и в жизни. М.: Аграф, 2002. С. 453.
[Закрыть] . С этим нельзя согласиться. Во-первых, «карикатуры» Карузо правильнее было бы именовать шаржами. Карикатура более иронична, предполагает сюжет, социальную или политическую заостренность; шарж – это добродушная усмешка. Шаржист рисует так, чтобы можно было улыбнуться, а отнюдь не посмеяться над человеком – именно с такой целью и рисовал Карузо. Наиболее удавались Энрико колоритные персонажи – он сам (автошаржи составляют едва ли не большую половину всех его рисунков), его друг – баритон Антонио Скотти, всегда узнаваемый по длинному носу, Артуро Тосканини, Джузеппе Верди, президент Вудро Вильсон… Но, например, совершенно не удавались ему обычные люди и красавицы – такие, как Лина Кавальери или Роза Понсель. Тут какое-либо сходство отсутствует напрочь. Совершенно очевидно, что если бы не всесветная слава Карузо, его шаржи привлекали бы внимания не больше, чем тысячи подобных, публиковавшихся в периодике того времени. Талант в этой области у него, безусловно, был, но при этом – весьма скромный. Что же касается Карузо-скульптора, то здесь трудно сказать что-либо определенное. Ни в одной из публикаций, посвященных Карузо, я ни разу не встретил ни одного изображения каких-либо его скульптурных работ.
Если говорить о композиторском таланте Карузо, то, действительно, его имя значится в качестве автора нескольких музыкальных произведений. Однако нужно иметь в виду, что тенор даже не умел играть на рояле и был в состоянии взять лишь несколько аккордов. По всей видимости, те несколько песен, подписанных именем Карузо, создавались в соавторстве с его друзьями-музыкантами и вряд ли на Энрико легла основная часть работы… В любом случае, нескольких (довольно невыразительных) песен отнюдь недостаточно, чтобы считать Карузо профессиональным композитором.
В Карузо парадоксальным образом сочеталось почти полное незнание мировой культуры с удивительной художественной интуицией. В первые годы выступления на сцене он даже не очень хорошо понимал, что за героев ему приходится играть, и не особо их различал – настолько ментально чужды и не понятны для него все эти романтические герои и злодеи – в отличие, например, от «обычных» персонажей – вроде Туридду из «Сельской чести» или Канио в «Паяцах». Однако надо отдать ему должное, он постоянно совершенствовался. К концу жизни Энрико воплощал невероятные по убедительности оперные образы так, что этим процессом мог бы восхититься сам Станиславский. Увы, к совершенной актерской технике Карузо пришел слишком поздно – по сути, в последние несколько лет выступлений на сцене, и говорить о нем как о великом актере – в одном ряду, например, с Шаляпиным, Иваном Ершовым, Титта Руффо или Ванни-Марку – вряд ли возможно.
Карузо не был ни великим художником, ни скульптором, ни композитором, ни даже выдающимся оперным актером. Он был великим оперным певцом. И в этой области он недосягаем. Здесь он бог. Знакомя иностранцев с Италией [29]29
В объемном путеводителе Роланда Сарти за материалом о Карузо следует статья о Джакомо Казанове – символическое, к слову сказать, соседство!
[Закрыть]и ее наиболее выдающимися представителями, его так и представляют: «…оперная звезда, бог пения, национальный символ» [30]30
Sort і Roland. Italy: A Reference Guide from the Renaissance to the Present. New York, 2004. P. 186.
[Закрыть] .
Именно «золотой голос» и пение обеспечили Карузо бессмертие – и ничто другое. Именно поэтому, немного перефразируя слова Ницше, можно сказать:
– Без пения его жизнь была бы ошибкой…
Глава первая
ВОЛШЕБНЫЙ ГОД, ВОЛШЕБНЫЙ ГОРОД…
Во время репетиций оперы Арриго Бойто «Мефистофель» в миланском театре «Ла Скала» Федор Шаляпин и Энрико Карузо, разговорившись, обнаружили, что оба родились в один год – 1873-й. Совпадение показалось им забавным. Но можно представить удивление собеседников, если бы они знали тогда, что значил этот год для оперы! За свою уникальность он получил впоследствии особое название: «Annus mirabilis» – «чудесный, волшебный год». Кроме Карузо и Шаляпина одной только Европе этот год подарил таких звезд оперы, как теноров Лео Слезака и Карла Йорна, контральто Клару Батт, сопрано Антонину Нежданову и Джаннину Русс, итальянского баритона Марио Саммарко и двух великих польских басов – Адама Дидура и Адама Островского. Второй из двух Адамов, известный сейчас куда менее, нежели первый, был басом-профундо с феноменально мощным голосом. Он не пел практически нигде, кроме Варшавской оперы, куда, чтобы послушать это вокальное чудо, отправлялись на паломничество самые выдающиеся басы мира. Адам Островский единственный из всего «созвездия», на надгробии которого можно видеть те же даты, какие высечены и на памятнике Карузо: 1873–1921… [31]31
Адам Островский ушел из жизни при довольно неординарных обстоятельствах. В 1921 году он впал в тяжелейшую депрессию. Последней каплей стала смерть его любимого пса, после чего певец покончил жизнь самоубийством.
[Закрыть]
В 1973 году в Англии вышел музыкальный альбом «Annus mirabilis», в котором были представлены голоса сорока двух(!) известных певцов, появившихся на свет столетием ранее [32]32
Надо сказать, в этом альбоме есть и ошибки. Так, в него включены записи Саломеи Крушельницкой, родившейся годом ранее, и нет, например, записей Адама Дидура – документы, подтверждавшие, что польский бас родился в этом же знаменитом году, были найдены относительно недавно. Да и записи Адама Островского были опубликованы уже после выхода этого альбома.
[Закрыть]. Без сомнения, если не говорить о Шаляпине (здесь особый случай), самой яркой звездой в этом вокальном созвездии был герой нашей книги.
Фамилия «Карузо» в Италии довольно распространена (кстати сказать, слово «caruso» может выступать и как имя нарицательное – в Сицилии оно служит для обозначения наемных молодых рабочих). В каждом крупном городе есть сотни, а иногда и тысячи Карузо. Достаточно сказать, что на оперной сцене во второй половине XX века выступали двое теноров-однофамильцев Энрико: блестящий компримарио [33]33
Исполнитель ролей второго плана.
[Закрыть]Мариано Карузо, также уроженец Неаполя, и американец из семьи итальянских эмигрантов Чарлз Энтони Карузо, скромно взявший свое второе имя в качестве сценического псевдонима и никогда не выступавший под чересчур «обязывающей» фамилией.
Начиная с первой четверти XX века, когда имя Энрико Карузо получило всемирную известность и стало синонимом таланта и успеха, многие мальчики, рождавшиеся в семьях Карузо, получали имя «Энрико». В этой связи довольно забавен факт, что оно не было подлинным именем знаменитого тенора.
Мальчика, родившегося в семье Марчеллино Карузо, крестили как Эррико– в соответствии с неаполитанской традицией произношения. Эта форма значится во всех документах детства и юности будущего певца, в том числе и в его первых оперных контрактах. Так, на афише спектакля «Джоконда» в театре Салерно 1897 года можно увидеть, что теноровую партию в опере А. Понкьелли исполняет «Эррико Карузо». Певцу тогда было двадцать четыре года – ровно половина отведенного ему срока жизни… Примерно в это время тенор изменил неаполитанский вариант своего имени на более благозвучный – «Энрико». Однако родственники и друзья тенора продолжали все оставшиеся годы называть его «Эрри» или, чаще, «Рико». В итальянском фильме 1951 года «Карузо: Легенда одного голоса» главный герой на вопрос учительницы отчетливо, по слогам, произносит свое имя: «Эр-ри-ко» – возможно, это едва ли не единственный достоверный эпизод во всем фильме… [34]34
Любопытно, что в англоязычной версии фильма, которая называется «Молодой Карузо», этот нюанс пропал и звучит привычная всем форма имени тенора.
[Закрыть]
Большинство статей и книг, написанных о теноре, включая даже «Большой словарь оперных певцов» дотошных немцев К.-Й. Кутча и Л. Рименса, начинаются со слов, что Энрико был восемнадцатым из двадцати одного ребенка в семье Карузо. На самом же деле, как относительно недавно удалось установить, Энрико был третьим из семи детей и первым, который пережил младенческие годы.
Попытки выяснить, откуда возникла столь завышенная цифра, привели к неожиданным результатам. Похоже, миф о двадцати одном ребенке принадлежит… самому Энрико!
Как это можно объяснить?
По словам Стэнли Джексона, «Карузо имел множество достоинств, но объективное отношение к самому себе в их число явно не входило. Например, он был сверхсклонен идеализировать свое детство и преувеличивал трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться в ранние годы…» [35]35
Jackson Stanley. Caruso. New York, 1972. P. X.
[Закрыть] . Можно предположить, что контраст между тем, чего Карузо добился, и тем, с чего он начинал, был столь разительным, что в сознании тенора его биография с годами приобретала все более мифический характер [36]36
Подобную же склонность преувеличивать трудности детства имел и Шаляпин, уверявший, что он происходит из бедной крестьянской семьи. Ближайший друг Шаляпина художник Константин Коровин однажды с удивлением обнаружил, что «крестьянский сын» не умеет… косить! «Отец Шаляпина, когда бывал у него в Москве, часто приходил и ко мне на Долгоруковскую улицу. Он говорил о себе, что никогда не занимался крестьянством. Был волостным писарем при вятской слободке, а также служил в городской управе, тоже писарем:
– А Федор говорит, что он крестьянин. Ну, нет. С ранних лет ничего не делал. Из дому все убегал и пропадал. Жив аль нет – не знаешь. Сапожником не был никогда. Нужды не видал. Где же! Я же завсегда ему деньги давал» (Коровин К. А. Шаляпин: Встречи и совместная жизнь. Рассказы о Шаляпине. М.: Московский рабочий, 1993. С. 68).
[Закрыть]. Процесс мифологизации жизни Карузо начался в Америке, где тенор выступал большую часть жизни и где получил невероятную популярность. В начале XX века жителям Соединенных Штатов итальянцы представлялись полудиким народом со странными манерами и причудливыми нравами. Во многом этот образ формировался и прессой. Уже с первого появления Карузо в Новом Свете всех удивила его простая и совсем не «звездная» манера поведения. И это «удивление» искусно поддерживалось все новыми и новыми «фактами». Так, семеро детей представлялись американцам фактом заурядным. То ли дело – двадцать один или даже двадцать четыре ребенка!..
Предки Энрико как по линии отца, так и по линии матери родились в Пьедимонте. За последние 150 лет этот небольшой городок менял название дважды – сперва он именовался Пьедимонте Д’Алифе, позднее стал называться Пьедимонте Матезе. Он находится неподалеку от города Кассино. Рядом, на горе, возвышается старейший в Европе монастырь Монте-Кассино, в котором в VI веке святой Бенедикт Нурсийский создал первый католический монашеский орден, получивший имя своего основателя. В XX веке в этих местах отбушевало одно из самых драматичных сражений Второй мировой войны…
В наше время благодаря многолетним архивным исследованиям стало возможным проследить родословную Энрико. Его дед по материнской линии был подкидышем, найденным в приюте в Пьедимонте. Как и большинство аналогичных заведений того времени, приют имел особое устройство – «колесо подкидышей» или, как его называют в Италии, руоту(ruota) – вращающуюся колыбель, встроенную в ворота или стену. Мать, желавшая сдать ребенка в приют и остаться неизвестной, клала малыша в руоту с внешней стороны стены и проворачивала ее. Таким образом ребенок оказывался в приюте, где его принимали монахини [37]37
Аналогичные устройства очень популярны в Италии. Так, например, руота используется во время конклава для передачи еды кардиналам, избирающим римского папу. Что же касается «колеса подкидышей», то его модифицированные версии теперь снабжены системами электронного оповещения, вентиляции и подогрева.
[Закрыть].
Одна из монахинь, ежедневно проверявшая руоту, обнаружила 20 октября 1812 года в ней ребенка – что, естественно, было делом обычным. В присутствии мэра и двух свидетелей мальчика зарегистрировали в здании муниципалитета Пьедимонте под именем Винченцо Джузеппе Балдини. По всей видимости, такая фамилия была выбрана из-за отсутствия в городе людей с подобной, и ребенок мог быть избавлен от пересудов по поводу возможных родителей. В свидетельстве о рождении Винченцо значилось, что он был подкидышем неизвестного происхождения.
С детьми из приюта, как правило, не слишком церемонились. Им давали минимум образования и уже с раннего детства привлекали к работе. Повзрослевшие мальчики обычно становились чернорабочими – что и произошло с Винченцо Балдини. По достижении зрелости он женился на Кармеле Д’Онофрио. 9 мая 1838 года у супругов родилась дочь, Анна Балдини, ставшая впоследствии матерью героя этой книги.
Дедушка по отцовской линии, Джованни Карузо, родился в 1804 году в семье Луиджи и Розы Ленны Карузо. 3 октября 1835 года он обвенчался с Марией Оноратой Палумбо, дочерью Паскуале и Марии Танказии Палумбо. От этого брака было двое сыновей: Марчеллино (отец Энрико), родившийся 8 марта 1840 года, и Сальваторе. Кстати, правнук Сальваторе, Энрико Карузо (названный, разумеется, в честь своего великого родственника), вплоть до недавнего времени работал в Пьедимонте Матезе преподавателем музыки.
В этом крохотном городке Анна Балдини и Марчеллино Карузо вполне могли быть знакомы с детства. Однако Марчеллино женился на Анне, когда ей было двадцать восемь лет, что по тем временам было немало для невесты, первый раз выходящей замуж. Объяснение столь позднего брака простое: поскольку Анна происходила из крайне бедной семьи и не имела приданого, Марчеллино должен был сперва получить профессию и иметь возможность обеспечивать семью. А Анне не оставалось ничего иного, как этого момента дожидаться.
Венчание состоялось 21 августа 1866 года в церкви Благовещения. Через пару лет супруги переселились в Неаполь, где были возможности найти стабильную работу. Правда, время как для переезда, так и для начала семейной жизни молодой паре не благоприятствовало. В разгаре была Австро-итальянская война: войска Гарибальди атаковали Рим, все крупные города были охвачены волнением. Но в маленьких городках жизнь стала совсем невыносимой, так что супругам ничего не оставалось, как попытать счастья в Неаполе.
Во второй половине XIX века Неаполь был крупнейшим городом Италии. Хотя он расположен всего в 140 милях от Рима, здесь издавна сложился и свой язык (так называемый «неаполитанский диалект»), и особый жизненный уклад, и своеобразный архитектурный стиль. Даже внешность неаполитанцев иная, нежели у других итальянцев – южане более смуглые и низкорослые, чем северяне.
Неаполь – средоточие всего того, что составляет культурный уклад всей южной Италии. Уклад этот начал формироваться в Средние века, после создания Королевства обеих Сицилий, под влиянием самых разнообразных традиций: романских, греческих, мусульманских, западноевропейских. Как и странам ислама, южной Италии в большей степени присущ патриархат, с общинными традициями и жесткой иерархией в отношениях. Как правило, довольно большую общину-клан возглавляет некий «авторитет», которого окружают многочисленные родственники или друзья (кстати сказать, подобные отношения определили структуру итальянской мафии). Для южан личные и родственные отношения всегда важнее светской или церковной власти. «Авторитет» – а им не обязательно должен быть самый старший в роду – как правило, это человек наиболее влиятельный или обеспеченный – не просто управляет делами своего «клана», но и лично контролирует каждого, улаживает конфликты, помогает попавшим в беду, выстраивает взаимоотношения с другими «кланами». Женщины в южной Италии в общественных событиях участвуют куда меньше, нежели мужчины. Как и в большинстве восточных стран, они менее образованны, часто не ходят на работу и занимаются преимущественно домашним хозяйством и воспитанием детей. Можно сказать, что культурные стереотипы южной Италии в большей степени напоминают жизнь таких стран, как Португалия, Испания, Греция, Турция. Как сказал Э. Ренан, в Неаполе заканчивается Европа и начинается Азия…
Энрико Карузо стал главой подобного «клана» очень рано – еще не достигнув тридцатилетия. С того времени, когда тенор получил европейское, а потом и мировое признание, вокруг него начал формироваться «круг», который с годами все более расширялся. Сперва это были его близкие родственники, потом друзья детства и юности, потом впавшие в нужду земляки и коллеги… К концу жизни Карузо имел в окружении несколько сот человек, многие из которых находились на его полном содержании. Энрико старался быть в курсе всех их дел, включая личную жизнь. Он чувствовал персональную ответственность за свой «клан» и очень серьезно относился к роли «главы». Кстати, понимание «общинных» законов помогло тенору позднее уладить отношения и с итальянской мафией в Америке, с которой у него возник серьезный конфликт – по всей видимости, несмотря на официальное заявление о разрешении конфликта силами полиции, определенные договоренности были достигнуты на уровне «глав кланов».
Разумеется, ни Марчеллино Карузо, ни его жене Анне Балдини в голову не могло прийти, что кто-то из их детей возглавит «клан», когда они, собрав лишь самые необходимые вещи, приехали в Неаполь из крохотного городка Пьедимонте. Да и детей-то у них тогда еще не было…
Поначалу супруги поселились в доме номер 59 по улице Ларго Капелла Понтенуово. Здесь 7 января 1869 года родился их первый ребенок, которого назвали Паскуале. Вскоре семья Карузо переехала в дом номер 7 по улице Сан-Джованелло. Дом был грязный, с отваливающейся штукатуркой и без горячей воды, но все же у супругов была теперь отдельная квартира. 6 января 1871 года здесь появился второй сын Марчеллино и Анны – Антонио.
В этой же квартире 25 февраля 1873 года в три часа дня у супругов Карузо родился третий сын. На следующий день его крестили как «Эррико» в церкви Святых Иоанна и Павла, которая находилась в соседнем здании. Поскольку закон требовал, чтобы ребенок был зарегистрирован в течение пяти дней после рождения, Марчеллино, придя 3 марта с опозданием в муниципалитет, чтобы избежать штрафа, указал день рождения ребенка 27 февраля (спустя день после того, как он был крещен!). Поэтому в некоторых биографиях Карузо можно встретить именно эту дату. Так, именно ее указывает в своей книге жена тенора – Дороти (что лишний раз доказывает, насколько «хорошо» она знала своего мужа…).
Через четыре месяца после рождения Эррико в семье случилась трагедия: умер двухлетний Антонио. А в июне 1874 года в семье появился еще один мальчик, Джакомо. Следующий ребенок, Джованни Джузеппе, рожденный в январе 1876 года, оказался единственным из детей Марчеллино и Анны, которому суждено было дожить до старости. В год рождения Джованни семья Карузо потеряла еще двух детей: семилетний Паскуале умер в январе, а осенью не стало двухлетнего Джакомо.
Год спустя в семье Карузо родился Франческо; он прожил всего год и умер 17 декабря 1878-го. Седьмой (и последний) ребенок – дочь Ассунта появилась на свет в августе 1881 года. Ассунта была болезненной и с явными психическими отклонениями. Век ее был недолгим – она умерла в тридцать четыре года. Замужем она никогда не была. Таким образом, из всех детей Марчеллино и Анны дожили до взрослого возраста трое: Эррико (он оказался старшим), Джованни и Ассунта.
Какова была причина столь высокой детской смертности в Неаполе и, в частности, в семье Карузо? Об этом размышляет сын тенора, Энрико Карузо-младший:
– Считалось, что люди умирали от «неаполитанской лихорадки» (так в просторечии именовали сыпной тиф, холеру, дизентерию).
В то время в Неаполе повсюду царила грязь. Очистных сооружений не существовало. Бедняки жили в так называемых басси– комнатах, располагавшихся на первых этажах зданий. Эти помещения проектировались как склады, вследствие чего там не было ни туалетов, ни проточной воды, ни окон. Двери, открывавшиеся прямо на улицу, служили единственным способом вентиляции и на ночь закрывались.
Множество семей жило в одних комнатах с курами и козами, потому что оставлять домашний скот ночью на улице никто не решался – его бы просто украли. А животные были немалым подспорьем в борьбе за выживание: куры несли яйца, козы давали молоко, а иногда и приплод. Последний по праздникам превращался в жаркое.
Утром хозяйки выносили экскременты животных и опорожняли ночные горшки, выливая их содержимое в сточную канаву. Мусор, который кидали прямо под окна домов, смывался неспешными водами городских фонтанов или собирался уличными чистильщиками, которые в конце рабочего дня вываливали все собранное задень в залив.
Пищу готовили на углях, разложенных на тротуаре. Женщины с верхних этажей, прибираясь, выбивали пыль из одежд и ковров прямо на улицу. Из открытых грязных котлов несло гниющими объедками.
…По городским улицам ходил продавец спагетти, толкая перед собой телегу, на которой были уже сваренные макароны, контейнер с соусом и горелка с углем. Он заново разогревал в кипящей воде порцию спагетти и подавал ее на кусочке желтого картона, попутно интересуясь, желает ли его клиент макароны со sbruffo [38]38
Впрыскивание.
[Закрыть]или без sbruffo. Если покупатель просил sbruffo, то продавец брал полную ложку соуса, всасывал его ртом, а затем с сильным выдохом распылял его по всей порции спагетти.
Привносил свою лепту в распространение заразных болезней и бродячий парикмахер. Если клиент оказывался старым и исхудавшим, цирюльник вынимал из кармана мраморное яйцо и совал ему в рот, дабы разгладить складки кожи и облегчить процесс бритья. По окончании работы яйцо убиралось в карман – до появления следующего клиента.
Торговцы морепродуктами обвешивали себя уловом с головы до ног – кто сколько мог унести. Некоторые, искусно балансируя, носили перегруженные дарами моря корзины на голове. Чтобы сохранять морепродукты свежими как можно дольше, привязывали к корзинам длинные веревки и опускали их вместе с товаром в грязную прибрежную воду.
Погонщики гнали по улицам города стада коров, индийских буйволов, коз и овец. Домохозяйка, пожелавшая купить молоко, окрикивала погонщика, а затем спускала из окна на веревке маленькое ведерко, указывая на понравившуюся ей корову, овцу или козу. Пастух тут же доил выбранное животное, не утруждая себя ни тем, чтобы помыть вымя, ни тем, чтобы сполоснуть руки.
Врачи также почти никогда не мыли руки, часто перенося болезни от пациента к пациенту.
По сути, до конца 1920-х годов простые неаполитанцы почти не заботились о личной гигиене. Туалетной бумаги не было. Закоулки города изобиловали многочисленными писсуарами с отверстиями в основании, однако канализация отсутствовала, и от открытых уборных шел невыразимый смрад.
Босоногим ребятишкам площадкой для игр служили улицы и портовые воды. Мальчики, одетые в одни набедренные повязки, ныряли в поисках монет поблизости от кораблей, с которых прямо в залив сбрасывался мусор, накопленный за время плавания. Найденные на дне монеты для пущей сохранности помещались в рот, после чего юные водолазы снова и снова погружались в мутные волны…
Так стоит ли после этого удивляться, что за год «неаполитанская лихорадка» уносила тысячи жизней горожан? [39]39
Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. Amadeus Press, 2003. P. 20–21.
[Закрыть]
По счастью, «неаполитанская лихорадка» обошла Эррико стороной. Однако вскоре после рождения он едва не лишился жизни: у Анны Карузо пропало молоко. О том, что было дальше, Карузо впоследствии рассказывал жене:
– Моя мать была знакома с одной знатной дамой, графиней, у которой в то же время умер ребенок. Молодая женщина очень горевала. Мать попросила ее: «У меня совсем нет молока для маленького Эррико. Не могли бы вы помочь мне?» И графиня стала отдавать матери свое молоко, которым я и был вскормлен. Может быть, поэтому я и отличаюсь от всех в нашей семье… [40]40
Caruso D. Enrico Caruso: His Life and Death. New York, 1945. P. 257.
[Закрыть]
Карузо уверял, что именно молоку графини он обязан своими очень прочными зубами и, главное, исключительным голосом. Согласно семейному преданию, графиня заботилась о мальчике и впоследствии: она учила его читать и писать, а когда Анна Карузо совсем плохо себя чувствовала, посылала ей корзины с продуктами. Впрочем, скорее всего, сюжет с графиней – один из множества мифов, которыми певец, став знаменитым, обильно «снабжал» журналистов. Тот статус, которого тенор добился во второй половине жизни, настолько отличался от «стартовых условий», что почти требовал внедрения в его «житие» каких-то «чудесных» элементов. Да, родился в бедной семье. Зато впитал, можно сказать, «дворянское молоко»…
Семья Карузо не жила в басси, в отличие от того, как это показывается, например, в двух известных фильмах о теноре. Квартира на улице Сан-Джованелло располагалась на втором этаже небольшого двухэтажного дома, сохранившегося до наших дней. Когда Эррико было шесть лет, семья переехала в дом номер 54 по улице Сан-Космо и Дамиано. А два года спустя, в 1881 году, после получения должности управляющего на фабрике Франческо Меурикоффре, Марчеллино перевез семью на улицу Сант-Анна-алле-Палуди, где находилась фабрика. В новом районе было более просторно, но сама улочка была столь грязной и зловонной, что туристы, вынужденные по ней пробираться, чтобы попасть на поезд, идущий в Помпеи, зажимали носы и ускоряли шаг.
В 1884 году в Неаполе вспыхнула очередная эпидемия холеры, унесшая жизни нескольких тысяч человек. Эррико видел, как в жутких муках умирали друзья и знакомые, как трупы сбрасывали в вырытую неподалеку от города огромную яму, как по улицам носились полчища огромных крыс, изгнанные из подвалов антисептическими химикатами. Разъяренные твари набрасывались и кусали любого, кто попадался им на пути.
