Текст книги "Заколдованный участок"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– А ну, прекрати сымать! – закричал Клюквин. – Чего это ты увидел?

– Ничего. Панораму.

– Какая еще панорама? Тут у меня огород, а не панорама! Ишь, высматривает! Иди в другое место, Вадик, добром прошу!

Но и в другом месте, то есть в других местах была та же обстановка осторожности.

16

Везде была обстановка осторожности.

Вот Клюквин, отогнавший Вадика, и Желтяков, прятавшийся в этот момент за кустами, пробираются вдоль оврага и озираются.

– Никто не видел? – спрашивает Желтяков.

– Вроде никто.

– Закуску взял?

– Какая тут закуска, тут бы выпить успеть! – шепчет Клюквин и скатывается на дно оврага. Желтяков – за ним.

– Тебе хорошо, – говорит Клюквин, торопливо открывая бутылку. – Ты свое уже получил. Можешь пить спокойно.

– Во-первых, получил мало, – возражает Желтяков. – Во-вторых, что же я, еще раз не могу получить?

– Не можешь.

– Почему?

– Потому что у нас по два раза никому ничего не дают. Наливай!

Суриков привез Микишину дрова, вместе сгрузили, после чего Микишин вежливо сказал:

– Спасибо, Василий. До свидания.

Суриков очень удивился. Постоял, помялся и так же вежливо спросил:

– Николай Иванович, это как понимать? За спасибо тебе тоже спасибо, но как-то... Странно как-то...

– А что? Денег тебе, что ли? Так машина у тебя казенная, дрова тоже казенные, я их выписал через администрацию, привез ты мне их в рабочее время, за которое тебе платят. Шаров ведь тебе велел всем нуждающимся бесплатно дрова возить, разве нет?

– Ладно, Николай Иванович... Спасибо еще раз...

– Ты не обижайся, Василий, – с душой сказал Микишин. – Я тебе же лучше делаю! А то увидят, что я деньги даю, скажут: Василий за дрова взятки берет. И тебя с соревнования снимут.

– Для моей пользы, значит, стараешься?

– Само собой!

– Тогда третий раз спасибо! Только дров ты взял в два раза больше, чем выписал, и я это учту!

Микишин озадачился. Подумал. И сказал:

– Ладно... Я пошутил... – вынул деньги из кармана и расплатился с Суриковым.

– Ну и я пошутил, – ответил Суриков, но деньги взял без всяких шуток.

Однако шутливое настроение было не у всех.

17

Шутливое настроение было не у всех. В частности, у Андрея Ильича оно было совсем противоположным. Он пришел к Нестерову.

– Слыхали, что происходит?

– Слышал и оценил. Действительно, всякое соревнование стимулирует...

– Да нет никакого соревнования! Дали одному сдуру денег – и началось! Между прочим, вас тоже записали в комиссию, которая будто будет результаты подсчитывать! И которой нет на самом деле! Нравится вам это?

– Не очень, – признался Нестеров.

– И очень хорошо! Тогда давайте соберем людей и пора уже что-то с ними делать!

Нестеров помялся:

– Не уверен, что у меня сейчас получится.

– До сих пор не в форме?

– Для таких мероприятий – нет.

– Ну, тогда просто походите по людям, объясните, что выдумки все это. Я со своей стороны тоже. А то они уже друг друга подсиживать начинают – это хорошо?

– Это плохо.

– О том и речь!

Едва ушел Андрей Ильич, Нестерова посетил некто Зацепко, человек странный, до этого не появлявшийся в нашем повествовании. Но он и вообще нигде не появлялся, жил одиноко в полуразрушенном большом здании, принадлежавшем в давние времена совхозу-техникуму «Красный студент», где Зацепко был преподавателем. Когда техникум захирел и уничтожился вместе с педагогами, студентами, окрестными угодьями и всем прочим, Зацепко остался там жить, переходя из комнаты в комнату по мере ветшания здания. Сейчас ютился в каком-то последнем углу, глядя на свет божий сквозь мутные стекла последнего уцелевшего окна. Чем жил, непонятно, Шура Курина уверяла, что в магазин Зацепко ни разу не зашел. Правда, от руин было ближе до Полынска, чем до Анисовки. Именем и образом одичавшего педагога пугали молодежь, которой пустующее здание нравилось как укромное место для неподконтрольного веселья. Молодежь не слишком пугалась. Но однажды ни с того ни с сего рухнула перегородка и чуть не придавила пирующую компанию. Потом слышали средь бела дня: женский голос то ли смеется, то ли плачет, а где сама женщина, непонятно... Ходить туда перестали. Среди нежилых зданий есть какие-то особо нежилые, в которых нет даже духа прошлого, а есть затхлый и пустой дух вневременья.

И вот из этого вневременья явился странный человек Зацепко, о котором Нестеров даже ничего не слышал, положил на стол несколько тетрадей и сказал:

– Вот.

– Это что?

– Полное жизнеописание моей жизни.

– Ясно. Вы хотите, чтобы вас на основании этого премировали?

– Ничего я не хочу. Просто – прочитайте.

И он ушел.

Нестеров открыл первую страницу, прочел:

«Жизнь моя была прекрасной и отвратительной...»

Но тут в окно всунулся Ваучер.

– Ушел?

– Кто?

– А кто это был?

– Я сам его первый раз вижу, – сказал Нестеров.

– Ну, неважно. Главное, учти: всё он про меня врет.

– Да он ничего и не сказал.

– Если скажет, имей в виду: всё врет! Тоже завели моду – по ночам ходить и кляузничать.

18

По ночам ходить и кляузничать никто не собирался, многие уже спали, в том числе и Вадик. Вдруг кто-то приоткрыл окно медпункта, заглянул, потом влез, осторожно прошелся по комнате, нашел фотоаппарат, схватил его и вылез.

И вот в темноте где-то за околицей мы слышим два голоса. Они принадлежат похитителям злостного (как считали в Анисовке) фотоаппарата, которые рассуждают:

– Пленку надо вытащить, а фотоаппарат вернуть. Чтобы не подумали, что воровство, – говорит один.

– А как ее вытащить? – спрашивает другой.

– Дай сюда. Черт его знает, система какая-то... Может, на кнопку какую нажать?

– Осторожней!

В темноте засветился маленький экранчик с изображением пейзажа. Потом появился другой пейзаж. Потом пошли изображения людей...

– Так я и думал, меня снял! И как это теперь убрать?

Утром Нестеров увидел Ваучера, прокапывающего в тропинке, ведущей с крутого берега к реке, ступеньки для удобства.

– Трудишься?

– С петухами встал. Ты это отметь себе.

– Я бы отметил, только зря стараешься, – огорчил его Нестеров. – То есть не зря, но... Нет никакого конкурса, вы это сами придумали. Ответственно тебе заявляю. Нет никакой комиссии. А раз ее нет, то я ее членом не являюсь. Понял?

– Понял. Понял, что озлился ты на меня, что дом не хочу продать. Не дурней паровоза, соображаю как-нибудь. Ты меня сейчас отговоришь, я лапки кверху, брошу работать, а потом ты скажешь: я пошутил!

– Да не шучу я! Спроси хоть Шаровых: никто не собирался никому платить!

– Иди, иди уже. Как-нибудь сам разберусь!

И опять настал вечер.

Куропатов жаловался Сурикову на Мурзина:

– Был без жены человек, а приехала его Верка – всё, кончился. Надо же, как друга подставил!

– Черт те что с людьми творится, – соглашался Суриков. – Между прочим, я его жену видел только что, она на остановке стояла. Значит, в город поехала. Давай подпоим его. Тогда его тоже с соревнования снимут.

– Не получится. Он теперь беречься будет.

– Так сегодня же футбол, четверть финала, наши играют, забыл? Не только он, никакой человек не убережется! Представь, что наши будут выигрывать – как не выпить?

– А если проиграют?

– Тем более!

И они отправились к Мурзину, который в отсутствие жены позволил себе расслабиться: выволок телевизор в сад (обычно она не позволяла так обращаться с ценным предметом), лег перед ним на раскладушке и приготовился смотреть футбол.

– Привет, Александр Семенович! Не началось еще? – весело подошел Суриков, делая знак Куропатову, чтобы тот не очень угрюмился.

– Жду. Привет, Миша.

– Здравствуй...

– Ты не сердись, если что... Я ни при чем, жена... Но ты тоже хорош, по рылу сразу...

– Ладно, – сказал Куропатов и отвернулся.

Посидели, посмотрели в телевизор, в котором пока ничего не было, не считая рекламы.

– Нет, – сказал Суриков. – Этим самым последним героям, которые на острове, им там легче было.

– Чего же хорошего? – возразил Мурзин. – Даже телевизора не давали!

– Так это и хорошо! Зато соблазна нет. Телевизора нет, магазинов нет, ничего нет. Легко бросить курить, если табаку достать негде. Насчет выпивки то же самое. И даже насчет женщин. А тут идешь мимо магазина, знаешь, что три шага сделать – и... Тяжело.

– Зато сколько времени для общения!

– Общаться без этого дела, – щелкнул себя по горлу Куропатов, – тоже непросто.

– Легко! – воскликнул Мурзин.

Суриков осмотрел его, такого с недавних пор правильного, и начал понемногу заводиться.

– Легко, говоришь? Ну, давай попробуем. Общайся. Только выключи телевизор, пока футбо– ла нет.

– Да пожалуйста! – Мурзин выключил телевизор. – Полно ведь интересных тем! Недавно, я слышал, опять тарелка летающая над Москвой висела.

– Может быть, – сказал Суриков.

И на этом тема летающих тарелок оказалась исчерпанной.

– Земля опять потеплела в этом году на градус, – предложил Мурзин новую интересную тему. – Скоро Южный полюс таять начнет.

– Возможно, – сказал Куропатов.

И с этой темой не заладилось.

Мурзин попробовал затронуть что-то более близкое, чем летающие тарелки и потепление Земли.

– Шура рассказывала: новый напиток в магазин завезли. Крепость, как у водки, а дешевый, как портвейн, и даже меньше. Жидкость для ванн называется, но это для отвода глаз, на чистом спирту сделано.

– Иди ты?! – воскликнул Куропатов, невольно заинтересовавшись. – Ты сам пробовал?

Но тут он осекся, увидев окаменевшее лицо Сурикова, и добавил:

– Хотя лично мне всё равно!

– Мне тоже, – жестко сказал Суриков. – Пошли отсюда!

И они ушли от обескураженного Мурзина.

19

Они ушли от Мурзина.

Куропатов сказал:

– Мы же подпоить его хотели.

– Не получится. Он, я вижу, уперся теперь, хочет выигрыш получить. Лежит, как хан Батый. Я лучше дело придумал. Сейчас футбол начнется, так? Представь: в середине первого тайма гаснет свет. Кто виноват? Мурзин, само собой! Его после этого все мужики возненавидят, в том числе и Шаровы. И не получит он премии ни в каком случае!

– А почему свет-то погаснет?

– Догадайся! Причем обрубим сразу в нескольких местах, чтобы он не сразу починил. Понял?

– Понял, – вздохнул Куропатов. – Нехорошо, конечно, но он сам виноват. Постой, а мы?

– Чего?

– Но мы-то, получится, тоже футбол не посмотрим?

Суриков только язвительно усмехнулся. Куропатов кивнул: да уж, не до жиру...

И опустился вечер.

Беззвездный и безлунный, да еще небо затянуло тучами, то есть именно такое состояние темноты, о котором говорят: хоть глаз коли; без фонаря или другого источника света и шагу сделать нельзя.

А Нестеров у себя дома продолжал работу над собой. С момента странного обморока во время сеанса он боялся, что его сила навсегда ушла. Он не считал себя непревзойденным гением, но всё-таки был уверен в некоторых своих необычных способностях. И вот они куда-то исчезли. Поэтому он и занимался целыми днями не только приведением себя в хорошую физическую форму, но и психологическими упражнениями, в том числе вполне традиционными, но от этого не ставшими бесполезными – напротив, Нестеров верил в действенность старых проверенных методик.

Он стоял перед зеркалом, смотрел на себя и твердил:

– Теплые тяжелые руки. Правая поднимается. Очень теплая, очень тяжелая. Очень теплая. Горячая! Огненно-горячая рука! – приложил руку ко лбу и улыбнулся: получилось. Получилось чуть ли не впервые со времени неудачного сеанса.

И он быстро вышел из дома, словно торопясь на ком-нибудь проверить свою силу.

И мы даже знаем на ком.

Но та, кого мы имеем в виду, была не одна: у нее сидела Наташа и учила английский язык, читая вслух по слогам. Оторвавшись, сказала:

– Я поняла, чтобы было отличное английское произношение, надо чего-нибудь в рот напихать.

И тут же воспользовалась собственным советом: откусила большой кусок яблока. Произношение действительно стало больше походить если не на именно английское, то на иностранное. Вдруг она сказала по-русски:

– Опа! Твой идет.

– Никакой он не мой.

– А откуда ты знаешь, про кого я?

– Отойди от окна, пожалуйста! – Нина отогнала Наташу от окна, Наташа со смехом упала на кровать в угол комнаты, а Нина хотела закрыть окно.

Но Нестеров уже был рядом.

– Добрый вечер! – бодро воскликнул он. – Пойдем погуляем?

– Нет, извините.

– Мы на ты, – напомнил Нестеров.

– Ну и что?

– Да ничего, – Нестеров удивлялся вызову в ее голосе. – Странная ты. Я тебя не в ресторан или... я не знаю... не куда-то там еще зову.

– А мог бы! – очень тихо сказала Наташа и прижала подушку к лицу.

– Просто – погулять, – продолжил Нестеров. – Почему нет? Какие-то особенные деревенские принципы? Соседи, да? Могут что-нибудь подумать?

– Мне всё равно, что они подумают.

– Тогда почему не прогуляться? Покажешь мне окрестности.

Нина, видя боковым зрением умирающую от смеха Наташу, сказала:

– Прогуляемся, если хотите. Не сейчас. Завтра.

– Очень занята?

– Ну, просто... Я не одна.

– А... Ну, извини.

И Нестеров, не получив подтверждения силы, пошел прочь.

20

Нестеров пошел прочь. Наташа сползла с дивана на пол. Нина тоже готова была рассмеяться. Тут появился грустный Вадик.

– А у меня фотоаппарат сперли, – пожаловал– ся он. – Черт, обидно! И снято уже много было...

– Ты же криминалист, должен найти.

– Неудобно как-то. Ну, то есть когда чужую вещь ищешь, тогда понятно. А тут своя. Напишу объявление и повешу на администрации – вроде того потерял, верните за вознаграждение. Тут же всё равно никому продать нельзя. Вернут, как ты думаешь?

– Хороший ты человек, Вадик, – оценила Нина мысли Вадика.

Вадик усмехнулся, не считая это достоинством.

– Это я знаю. Я зайду?

– Через окно?

– А какая разница?

Вадик полез, но тут погас свет. От неожиданности Вадик сорвался, упал. Лежа на земле, сказал обиженно:

– Ты чего? Я же просто так...

Нина была ни при чем: свет погас везде.

Хлопали двери, перекликались раздраженные голоса. Залаяли собаки. Выделился голос Льва Ильича Шарова:

– Мурзин! Мурзин, быстро принимай меры!

Но света не было еще долго.

А когда он появился естественным путем, то есть с помощью восхода солнца, к Нестерову пришел донельзя раздраженный Лев Ильич.

– Всё, извините! Надо выполнять обещание! В форме вы или нет, а придется! Уже до чего дошло: футбол вчера отрезали! Вредить друг другу начинают, чтобы соревнование выиграть! Которого нет! Даже счет никто не знает...

– Два – один.

– Проиграли?

– Выиграли.

– Тьфу ты, паразитство! – еще больше расстроился Лев Ильич. – В кои-то веки выиграли, и то не посмотрел! Короче, собираю людей – и действуйте!

– А почему бы вам просто не объяснить: так и так, вас ввели в заблуждение?

– Не верят! Хоть им кол на голове теши – не верят! Менталитет у нас тут такой, понимаешь! Если что начальство говорит – понимай наоборот!

– Занятно. И кто виноват? Начальство или люди?

– И те и другие. А начальство тоже люди, между прочим!

– Ладно. Только учтите, это будет не сеанс, я просто попробую разъяснить.

– Пробуйте. А мы подключимся. Сейчас объявление повешу.

21

Лев Ильич повесил объявление о собрании, не обозначив темы, поэтому сошлись все, думая, что будут подводить итоги «гонки на выживаемость» и раздавать призы.

Но братья Шаровы, сидевшие в президиуме, даже не сказали вступительного слова, сразу выпустили Нестерова.

Нестерову было странно и немного смешно. Но зато он не боялся, потому что на этот раз не предстояло выполнять лечебно-оздоровительных функций.

Однако, как только он вышел на сцену, Синицына тут же начала крутить головой. Да и некоторых других стало слегка покачивать.

– Зоя Павловна! – укоризненно сказал Нестеров. – Вы что это?

– Уже действует, – призналась Синицына.

– Что на вас действует, если я ничего не делаю?

Синицына растерялась:

– Не знаю...

– Никакого сеанса не будет! Меня просто попросили сказать, что вышла ошибка. Считают, что объявлен какой-то конкурс. И будто бы в жюри даже я. Даю вам честное слово: я про это даже не слышал! И Вадика туда записали, а он тоже ни сном ни духом, как говорится!

– Фотоаппарат у меня взяли! – крикнул Вадик. – Я не обвиняю никого, но у меня это профессиональная вещь, имейте совесть!

– И Зою Павловну присоединили тоже, – продолжал Нестеров.

– А я и не отказываюсь!

– От чего не отказываешься, Зоя Павловна? – спросил ее Андрей Ильич. – Тебе разве кто задание давал? Скажи прямо! Не давал!

– Она без всякого задания головой крутит. Всю жизнь! – крикнула Липкина.

В зале послышался ропот.

Лев Ильич встал и поднял руку:

– Тихо! Александр Юрьевич говорит вам чистую правду! И кто это придумал вообще? Деньгами награждать – за что?

– А Желтякова за что наградили? – спросила Савичева.

– Это единичный случай!

Вскочила Вера Мурзина:

– А мы и не говорим, что всем! Кто выпивал и в драку лез, как некоторые, этих снять без разговоров! А дать тем, у кого никаких замечаний!

– Ага. И кто вообще неделю назад приехал, – сказала в ее адрес Сущева.

– Я неделю, может, живу, но честно! А кто-то, может, или всю жизнь в навозе пьяный валялся, или ведет себя...

И вдруг ее голос исчез вместе с нею самой. Дело в том, что Мурзин резко дернул ее за руку, и она плюхнулась на место.

– Ты чего?

– Сиди! – приказал ей Мурзин с небывалой строгостью.

– Саша...

– Сиди и молчи, я сказал! Позоришь меня...

– Тихо! О чем шумим, всё вам объяснили же! – кричал Андрей Ильич.

Липкина, подняв руку, встала и горячо заявила:

– Прошу слова! Говорю как сельская интеллигентка. Как заслуженная учительница Российской Федерации. Андрей Ильич, Лев Ильич! Вы народу мозги не пудрите! Я педагогом сорок пять лет была и знаю: если человек старался, надо его отметить! Вот и всё!

– Кого отметить, вот вопрос! – подала голос Даша.

– А то получится – зря старались? – поддержал жену Колька.

– Кто старался, а кто вообще мучился! – поправил Савичев.

Поднялся невообразимый шум. Братья Шаровы что-то кричали, их никто не слушал. Нестеров торчал посреди сцены. Было ощущение, что люди обращаются именно к нему.

Он поднял руку.

Постепенно все умолкли.

Нестеров, оглянувшись на начальство, сказал:

– Мы тут посоветовались. Действительно, раз уж вышло недоразумение, надо его как-то ликвидировать. Но кого-то выделить нельзя, потому что все жили фактически хорошо и правильно. Поэтому мы решили: каждому к зарплате и пенсии выдать по сто рублей!

Юлюкин было дернулся, ужаленный таким безответственным отношением к финансам, но Лев Ильич осадил его взглядом: сейчас не время!

– Маловато будет! – крикнул Микишин.

– Зато всем! Я считаю, правильно! – поддержал Клюквин, который, честно говоря, и на это не рассчитывал.

– И ничего правильного! – не согласилась Да– ша. – Для одного были бы деньги, а всем – только дразнить!

Колька в этот момент вдруг не только не поддержал жену, а выступил против:

– Ага, конечно! Чтобы этого одного все ненавидели? Потому что ясное дело же: если бы кто-то один получил, на него бы все другие озлились! Что, не так? Сами себя не знаете, что ли?

Все молчали.

Что было, как и всегда, знаком согласия.

После чего народ стал дружелюбно расходиться.

22

Народ стал расходиться, а Нестеров медлил. Что и говорить, он был горд собой. Попасть впервые в село (а он до этого был наскоками, наездами, не больше дня), не знать и не представлять, что есть такое собственный коренной русский народ, – и так понять и постичь его, так суметь направить его настроения, повести за собой и привести к согласию быстрее, чем это могло местное начальство, если вообще могло – этим нельзя было не гордиться. Какой бы ни были мы тонкой и сложной душевной организации, а есть в нас нечто простое, обычное, и оно тоже просит своей доли. Поэтому Нестеров ожидал, что его поблагодарят в теплых словах, пожмут руку и добавят, быть может, что-то пусть по-деревенски неказистое, зато от сердца. Вроде: мы-то думали, что ты вона как, а ты, значит, получается, совсем по-другому, эхма, ошиблись! Но никто не поблагодарил его в теплых словах, не пожал руку и не добавил неказисто, но от сердца, что, дескать, мы-то думали... а ты вона как... эхма, ошиблись... Братья Шаровы и Юлюкин, словно забыв о нем, обсуждали деловую сторону вопроса. Расходящаяся публика тоже не обращала уже на Нестерова внимания.

И Нестеров огорчился, но огорчился с вечной усмешкой интеллигента: а чего от вас ждать? Как были вы темный и неблагодарный народ, так и остались. Я-то что тут делаю? – в очередной раз спросил себя Нестеров, имея в виду не конкретные причины, они-то у него как раз были, а причины серьезные, душевные. Потому что, как известно, если мы где находимся по душе, то нам неважно, есть ли для этого причина, а если душа не лежит, можем сорваться и уехать, хоть бы у нас было сто конкретных и даже насущных причин остаться.

И еще один человек сильно расстраивался в этот вечер: Савичев.

В компании мужиков он поднимал стакан за стаканом, качал головой и сокрушенно повторял:

– Сто рублей... И ради этой ерунды я столько терпел? Досадно!

А Вадику зато подбросили фотоаппарат – целый, неиспорченный. И это не пустяк, если вспомнить, сколько он стоит и сколько прекрасных кадров из жизни Анисовки чуть не пропало.